Именем Твоим (джен)

Кожа у орков зелёная, коричневая или серая, у некоторых покрыта полосами и неровными пятнами — как будто Моринготто играл в жестокую игру, создавая их, — а кровь алая, и она, будучи пролитой, застывает коричнево-багровыми сгустками, как у Детей Илуватара.

И это напоминает о происхождении орков, вторя тому, что рассказали беженцы из числа сумеречных и лесных эльфов, прибившиеся к лагерю.

Ещё до падения Утумно и первого низвержения Врага не всех пленных убивали. И были те, кто во время новых набегов узнавал в нападавших монстрах своих родных и близких. И не сразу мог поднять на них меч.

Лесные эльфы вообще плохо умели убивать и не носили брони.

Здесь, при подъеме к нависшей в паре миль на север горе, удивительно жарко, хотя далеко на западе на той же широте лежат ледники Хелькараксэ.

Тревожно ржут лошади: чувствуют, как близко затаилось в той горе зло.

— Феанаро, ты уверен?! — это кричит Ариэндил. Раненный в правое плечо, он давно переложил меч в левую и, должно быть, сильно устал. Его голос глух и сорван от приказов, окриков, призывных кличей. Сын Махтана командовал одним из отрядов правого крыла в разгар главного боя на хребте Эред Ветрин, пока не началась погоня.

Передовые отряды Врага попытались ворваться в лагерь на озере Митрим, но оказались отброшены. А дальше он, Феанаро, и его старший сын решили всё быстро: ударили по колоннам на марше, шедшим с юга. Командиры Моринготто не успели развернуть их в боевой порядок.

Рисунок звёзд успел дважды смениться на небе, пока гнали орков от Серого озера вдоль хребта, пока наконец не рассеяли их по северной равнине. Сумеречные эльфы на своём наречении называли её Дор Даэделот, Земля тени и ужаса.

Без конных отрядов победа не получилась бы такой легкой и быстрой.

— Мой Король, стоит ли?! — его воины колеблются: бой был долгим, устали все.

Встреченный ими на Дор Даэделот отряд орков — те атаковали с двух сторон, думая смешать порядки и дезориентировать, всё безуспешно — хоть и велик, но пеший. Глупо не использовать это преимущество.

— Преследуем дальше! Сейчас, пока не опомнились!

— Преследуем! Айя Финвэ! Айя Феанаро!

Жившие в лесах около озера Митрим синдар и лаиквенди были искусными наездниками, быстрее ветра носились они на своих лошадях, разнося вести в лесу и раз за разом ускользая от превосходящих сил Врага. И только.

За короткий срок, с того дня, когда нолдор ступили на землю Средиземья, они жителей леса превзошли, сделав конницу грозным оружием. Лошади лаиквенди были послушны их рукам и голосу, они откликались на квенья лучше, чем на синдарин.

И в последнюю тихую ночь в лагере, перед тем как армия Моринготто напала, обнаружив себя, Феанаро пришла в голову простая мысль: нолдор и эти благородные животные, должно быть, были в первые годы после пробуждения у вод Куивиэнен дружны.

Но Валар не разрешили взять их на корабли.

Почему — не потому ли, что конница лучшее средство войны, а Благородный край должен быть от войн избавлен?

Отца бы спросить, был ли исход из Средиземья таким мирным и счастливым, каким рисовали его Валар и их слуги?

Под ним сегодня — но что такое сегодня, когда дважды сменился на небе рисунок звёзд, что такое дни в этих сумеречных землях? — в бою убили двух лошадей, третья всё ещё сильна и свежа.

Орки наконец перестают бежать, некоторые оборачиваются, и передняя линия всадников на полном скаку врубается в толпу.

Кричат Ариэндил и его люди, Феанаро же рубит молча, не желая делить свой гнев, наслаждение, трепет и триумф с другими.

Это почти так же сладостно, как миг творения, когда под его руками родились Сильмариллы, Камни Вечного Света.

В высоком орке, что отбивается особенно яростно, до сих пор можно узнать черты одного из Детей Илуватара: разрез глаз, высокие скулы, длинные пальцы на рукояти кривого меча. И ростом он не чета прочим, был бы, пожалуй, вровень с Майтимо.

Удар наотмашь по уже повреждённой чёрной броне — рассечённое от правого плеча до нутра тело валится на камни, и узнать больше нельзя.

— Здесь ворота!

Да, это врата цитадели Моринготто: ломаная линия чёрных скал, между которыми захлопнуты тяжёлые створки из неведомого металла. Крепости за вратами нет, она под землёй. Совсем близко, на расстоянии полёта стрелы.

И там, глубоко в недрах, таится свет украденных Врагом Сильмариллов. Он и не думал, что так быстро окажется столь близко.

Но малым отрядом эти врата не взломать, а что до разбитых орочьих ватаг — так Враг оставит их умирать без сожаления.

После первого боя нашлись те, кто говорил, что казнить всех пленных, пусть они и были иной расы и служили Моринготто, немыслимо. Минуло время, и передумали все, наслушавшись от лесных эльфов про зверства прислужников Врага. Успокоили свои совесть и сердца.

Но для хода войны это не имело значения, потому что он, Куруфинвэ Феанаро, Верховный король нолдор-изгнанников, ещё на берегу залива Дренгист приказал: никого из орков не оставлять в живых.

И лесных, и сумеречных эльфов, если они не сговорчивы и вызывают подозрения, не отпускать.

Один из “сумеречных” беглецов, будучи с пристрастием допрошен, и показал, что с юга движется большая армия Врага, вытаптывая и выжигая леса.

Серый конь послушен его руке, и меч разит без промаха, каждый раз врезаясь в плоть, так сгрудились вокруг орки. Их много, больше, чем казалось вначале, и из-за скал к северу от врат Ангбанда — так называли твердыню Врага сумеречные эльфы — бегут ещё.

Слишком много.

Неужели придётся отступить?!

Это не боятся, а выше, на хребте, в разгар боя стали разбегаться, только завидев полыхающий серебристым с алым клинок — удачный сплав, повторить его пока ни разу не вышло. Карниль, Алая звезда, звезда гнева, некогда сотворённая пресветлой Вардой… когда корабли шли на север после боя в Алквалондэ, и суеверные молодые эльдар, и старшие, что проснулись у вод с Куивиэнен вместе с отцом, говорили, что она горела в небе особенно ярко.

Феанаро суеверен не был, он смотрел на Алую звезду на небосводе лишь однажды, когда корабли в северных водах встретили Владыку Мандоса, и время словно остановилось. Казалось, не было силы в мире и не было воли, способной продолжить путь после оглашения приговора изгнанникам, но он положил ладонь на рукоять меча, на котором приносил клятву именем Эру Сущего, и ответил Намо, и в тот час дал мечу имя.

Преследуя орков, они далеко оторвались от основных сил, которые под командованием Майтимо только спустились с края гряды Эред Ветрин.

И сейчас в бою он вырвался вперёд, с такой яростью уничтожая врагов, что другие бойцы отряда не поспевали.

Морифинвэ был единственным, кто после первой схватки с орками на берегу залива Дренгист сказал ему:

— Королю не обязательно быть первым воином, отец. Ведь никто из нас не бессмертен.

И склонил голову, но не отступил ни на шаг, получив гневную отповедь:

— Как, думаешь, я могу вести людей на другой край земли, если не иду впереди?! А если ты этого долга боишься, иди иной дорогой. Земли в Средиземье довольно — хватит и для трусов.

Морифинвэ поджал бледные губы:

— Разреши мне идти, отец. И взять мой отряд.

Его четвёртый сын слово сдержал и урок усвоил: отделившись от основных сил при спуске с хребта, погнал орков в топи Сереха.

А он солгал Морифинвэ тогда, правда была не в долге, а в ином: такие минуты, как эти, невообразимо хороши. Почти как радость творения.

Но что там?! Полыхает багровое зарево между полем боя и вратами Ангбанда, и орки начинают расступаться. Да что там — бросаются врассыпную, точно боязливые лаиквенди.

И ещё одно зарево зажигается к востоку, и стремительно приближается.

Тот, кто идёт за разбегающимися орками, вдвое больше их и в полтора раза выше самых высоких мужчин-эльдар.

Скалы и камни вокруг алые с чёрным, точно извергнутая горой кровь земли так и не застыла окончательно. И новый враг будто соткан из багрово-чёрного подземного пламени.

Руки, ноги, увенчанная рогами голова — всё черное с нитями багрянца, точно на каменном теле проглядывают раскалённые жилы — а бич в его руке пылает оранжево-алым.

Демон из пламени не быстр в движениях, но аркан в его руке неумолимо опускается, круша одним ударом и ненароком попавшего под руку орка, и одного из воинов-эльдар, разрубая доспех, точно масло.

— Милостивый Эру… что это?! — кричит кто-то за спиной Феанаро. Голоса сорвали все, не разобрать, кто.

Третье зарево загорается на западе, очень близко, и тоже приходит в движение. Оттуда ведь пришли, равнина была чистой от сил Врага, как такое возможно, откуда?!

Точно камни расступились, выпуская наружу таящиеся в них тёмные силы.

Лошади лесных эльфов, привыкшие к зелени и прохладе лесов, на этой равнине сходят с ума, две или три сбрасывают всадников, и ещё, и ещё… он, Феанаро, крепко держит поводья, и Карниль в его руке ещё ярче сверкает бледно-алым.

Сброшенный наземь Ариэндил вскакивает на ноги, поднимая меч, но орки уже не пытаются биться с ним и другими нолдор. Шлем младшего брата Нерданель сбился при падении, отблески подземного огня играют на медно-рыжих волосах, а лицо у него бледное, без кровинки. Похоже, и ему Махтан рассказал.

— Феанаро, мы должны…

Четвёртый сполох пламени рождается к югу от чёрных врат, за их спинами. Должно быть, и там гора расступилась.

Ариэндил же стоит перед первым, который только что превратил в гору жжёного мяса и оплавленного металла одного из его товарищей. Его меч в свете звёзд отливает серо-серебристым, и демон подземного пламени останавливается, впервые столкнувшись с заслуживающим внимания противником, чёрная кровь брызжет на камни, сын Махтана не слабый боец, но… раненая рука повисла плетью, и его трясёт всем телом.

От такого толка мало.

— Феанаро!

Решение приходит мгновенно, и действует он тоже мгновенно. В такие мгновения пламенный нетерпеливый нрав, попортивший столько крови его учителям в юности и церемонным придворным в кругу отца в зрелые годы, как нельзя кстати.

Он бросает взгляд назад: там орков нет вовсе, попрятались, на юго-запад ещё можно прорваться, опередив двух огненных чудовищ, сжимающих кольцо.

В бою против них лучше стоять на своих ногах.

Придержав коня, он соскакивает наземь и повелительным окриком заставляет Ариэндила запрыгнуть в седло:

— Уходи! — И, сорвав прикреплённый к луке седла щит, отправляет коня прочь: — Предупреди их!

Какие бы силы ни призвал на поле боя Враг, я от него не побегу.

Он принимает первый удар Валараукар на щит и бросается в атаку сам, обрубая конец огненного аркана.

Этих демонов четверо на поле перед чёрными вратами, каждый досыта напитан суровым подземным пламенем, быстро становится жарко и тяжело дышать.

На ногах едва ли две дюжины из его отряда… было, пока сам Феанаро ещё был верхом и мог разглядеть всех разом.

— Мы продержимся! — кричит боец, оказавшийся спина к спине с ним. Не заглянуть в лицо, и снова голос не узнать: помимо усталости, его искажает сейчас судорога страха.

— Мы продержимся. Или умрём здесь.

Тот демон, что пришёл с востока, выше других и вооружён не только огненным бичом. На исполинской чёрной секире играют сполохи пламени, и управляется он с ней играючи.

Такая сила не дана никому из Детей Илуватара, но это существо и не было одним из них, перед тем как стать орудием Моринготто.

Нужно использовать своё преимущество в скорости, подобраться сбоку, ударить — ладонь обжигает — кровь у этой твари тоже чёрная, кипящая, она шипит на камнях, высыхая.

Огненный демон глухо и призывно воет, и в этом гуле, похожем на движение пластов камня при землетрясении, слышится торжество, радость наконец встретить достойного противника.

Торжество это взаимно. Сколько бы ни продлилось.

Это — танцевать, уклоняясь от ударов и бича, и секиры, и жалить огромную тушу выпадами Карниля — высшая степени наслаждения, даже сильнее и ярче, чем минуты творения.

Он не сказал этого в лицо Морифинвэ, но тот должно быть, понял сам, преследуя орков в топях Сереха во главе своего отряда.

Справа по спине вдруг хлещет болью, почти пробивая доспех, он падает, перекатывается через плечо, вскакивает, оглядывается… отбивает удар, второй, третий, и даже огненные демоны — трое, все, кроме огромного роста вожака — пятятся, поражённые его яростью.

Нет, только не это, о Эру, нет!

Он один остался на ногах, и кольцо из четырёх Валараукар сомкнулось.

И приходит догадка, точнее, истина, очень простая: не просто не продержались… всё много хуже, чем он думал, отправляя Ариэндила вернуться к своим — хотя бы его — и предупредить.

Жив остался тот, кого Враг приказал взять живым.

В мастерской Махтана было жарко и полутемно, как и всегда, когда хозяин её оказывался захвачен посреди работы.

Но теперь, после гибели Древ, это одно из самых светлых мест не только Тириона, но и всего Валинора.

Пламя в горне разгоняло мрак достаточно, чтобы разглядеть лицо отца Нерданель, глубокую складку на его лбу, нахмуренные брови.

Собравшиеся на вершине Туны нолдор ещё не ведали, с какими словами обратятся к ним сыновья Короля и который из троих будет говорить первым.

Но те, кто близко знал наследника Финвэ, не питал иллюзий.

Нерданель уже просила встречи с ним.

Махтан же говорил, не выпуская из могучих рук щипцов и малого молота, и слова его падали тяжело, как удары молота по наковальне:

— Даже если ты призовёшь весь народ нолдор следовать за тобой, я и моя дочь останемся.

— Нерданель давно живёт в твоём доме. Не в моём.

— И на вершину Туны я не пойду.

— Боишься, как посмотрят на тебя сородичи — те, кто не убоится? Ты, видно, больше боишься гнева Ауле, чем бесчестья. Или всё же за свою жизнь?

— Сильмариллы затуманили твой разум, Феанаро. Я видел это давно. И теперь, когда Враг украл их, они продолжают владеть тобой — и рассудком, и душой.

— Дело же не в Камнях.

Хозяин кузни махнул молотом, тряхнул лежащую на наковальне заготовку, оставляя в воздухе сноп ало-оранжевых отблесков, и раздражённо дёрнул плечом:

— Отойди-ка. Неровен час, искра попадёт на твой наряд.

Махтан обнажён по пояс, промокшая от пота рубаха перекинута через стойку с инструментами, тёмные рабочие штаны у пояса тоже пропитались потом. Неподобающий вид перед одним из принцев нолдор, законным наследником Финвэ. Когда-то и сам Феанаро встречал пышно разодетых полубратьев или посланцев Валар в своей мастерской с перевязанной грязной тряпицей волосами, в рабочей одежде, покрытой копотью и прожжённой искрами, и потешался в душе над их удивлёнными гримасами и наморщенными носами.

Тогда он ещё способен был смеяться.

Теперь на нём поверх чёрной туники легкий доспех из звёздного серебра, пряжкой из того же звёздного серебра сколот над ключицами алый плащ, и это облачение в кузне раздражает Махтана своей неуместностью. Но те нолдор, что пойдут за своим Королём, должны видеть его во всём блеске.

У дома Финвэ три цвета — синий с серым и серебром — но пока война с Врагом не окончена победой, ни он, ни сыновья не оденутся в них.

Его распущенные волосы перехвачены обручем без единого камня. И это не будет иначе, пока не возвращены Сильмариллы. Корону нолдор отец оставил старшему полубрату, но на вершине Туны сегодня это не будет иметь значения.

Но сильнее всего Махтана возмущает не туника, не плащ, не неубранные волосы, а притороченный к его поясу меч, ещё не получивший имя.

— Будь проклят тот день, когда я научил тебя искусству, которое доверил мне Ауле.

— Благодарю тебя. Но я овладел бы им всё равно.

— И когда ты стал учить моих внуков не только ковать мечи, но и обнажать их, выступая друг против друга.

— Я и мои сыновья не разбежимся, завидев Врага, как сделали почти все в Форменосе. И не падём, не нанеся ему ни единой раны, как мой отец.

— Ты не знаешь всей силы Врага. Только Валар способны одолеть Его. Как уже было однажды.

— Так что же они не выступают, не собирают своё блестящее воинство? Похоже, Древа были не так уж дороги им. С тех пор, как погас Их свет, ты, должно быть, провёл много времени с Ауле. Но я скажу тебе: воистину, никто в Валиноре не знает всей силы нолдор, и мои сыновья явят её миру, покрыв себя великой славой в Средиземье.

— Разве ты просил Валар о помощи, Феанаро?

— Разве я когда-либо о чём-то просил, Махтан?

Иной, кто знал его с детства, мог бы поймать на слове: было время, когда и просил, и молился, и заклинал высшие силы, и отчаивался, и просил снова.

Но он встретил Нерданель и её отца уже после того, как понял, что мать никогда не вернётся.

Полудюжиной яростных ударов молота Махтан закончил работать над заготовкой. Металл, прежде бесформенный, обрёл форму крупных звеньев цепи.

— Ауле был из тех — вместе с Тулкасом и Оромэ — кто заклинал Манвэ не давать прощения Мелькору, оставить его за гранью Мира.

— У него больше нет имени. Или для тебя есть?

— Ауле более других пострадал от злобы Врага. И потому, что Моринготто раз за разом разрушал сотворённое им, и потому, что с Врагом ушли многие верные его слуги. Майар Владыки Манвэ и Варды пресветлой Врагу не удалось обмануть и запугать, но многие из соратников Ауле купились на его посулы. Они были духами камня и подземного пламени, а Враг окутал их пламя Тьмой, и десятки таких армия Валар встретила в крепостях Утумно и Ангамандо. Твой отец и король Ингвэ принесли в Валинор их имя — Валараукар. И Ауле свидетель, не все из них были уничтожены или выброшены за грань мира, многие затаились.

— Хорошая возможность проверить себя перед боем с Моринготто. Благодарю тебя.

Отец Нерданель посмотрел на него, как на умалишённого. Не заметил издевательски скривлённых губ и заломленных бровей.

Чего же Валар стоило не давать прощения?! Но они не могли казнить или навечно заточить себе подобного. И хотя Намо видел будущее, даже он молчал.

— Можно убить оболочку… должно быть, можно, хотя Валараукар превосходят любого из эльдар и ростом, и силой. Но уничтожить дух майар не под силу никому из Детей Илуватара. Враг будет возрождать их телесную оболочку снова и снова, пока силы твои и всех, кого ты приведёшь за собой, не истают. Всех, кто пойдёт за тобой, ты обречёшь на бесславную гибель.

Феанаро протянул руку и взял ещё горячую вещь, вышедшую из-под молота, в ладонь. Должно было быть больно, но он ничего не чувствовал, с того дня — какого дня? дней больше не было — в который погас свет Древ.

— Что ты творишь на этот раз, Махтан? Ещё одно ожерелье для пресветлой Варды? Или, может быть, для супруги твоего господина Ауле?

Хозяин мастерской, не смотря более на него, сказал:

— Тот, кто заключён в чертогах Мандоса, творить более не может.

— Мастер Махтан?

Стоявший на пороге мастерской юноша смешался под взглядом Феанаро, но совладал с собой и вскинул голову.

Невысокий, макушкой едва ли по подбородок ему, тонкий, узкий в плечах — в мать. Бледный от многих дней и часов в кузне, без света Древ, в простой тёмной куртке, с неровно завязанными чёрными волосами, нескладный, неловкий, очень юный.

Какой, о Эру, юный, в том же возрасте он сам был отцом троих сыновей.

В полутёмном пространстве кузни было видно, как расширились глаза любимого ученика Ауле и побледнело его лицо.

Феанаро же улыбался, впервые с той минуты, когда перед его глазами предстал разрушенный Форменос, когда стало ясно, что он больше не увидит отца живым,

Он пришёл не затем, чтобы выслушать напутствия, укоры и уговоры. Нет, затем, чтобы забрать принадлежащее ему.

— Твоя работа не закончена, Тельпинквар. И твоё учение тоже. Куда же ты?

Юноша поднял подбородок ещё выше, тонкие губы нетерпеливо и презрительно дрогнули.

— Я нолдо. И я иду за своим Королём.

Пошли к выходу плечом к плечу, и Махтан, взявшийся было за молот, чтобы вернуться к работе, вдруг бросился вдогонку. Шаги его гулко прозвучали по полу кузницы.

Догадался.

Двое молодых мужчин с медно-рыжими волосами стояли во дворе дома любимого ученика Ауле, потупившись.

Пришли попрощаться.

— Аткарно, Ариэндил, мы встретимся на холме Туны. Оттуда нам предстоит долгая дорога. Ваш отец не идёт с нами. Скажите друг другу всё, что хотите. Больше у вас такой возможности не будет.

…Моринготто и его вассалы брали пленных, живой товар, и превращали их в уродливых чудовищ, и выпускали обратно на просторы Средиземья, и не было для них большего наслаждения, чем наблюдать, как бывшие Дети Илуватара убивают когда-то подобных себе.

И на сей раз Врагу нужен живой товар, для замыслов куда более масштабных.

Исполинского размера Валараукар бросает чёрную секиру оземь, подтверждая догадку Феанаро. Он не сомневается в своём превосходстве, но опасается ненароком зарубить драгоценную добычу насмерть и испытать гнев хозяина.

За его плечом чёрно-алым вихрем высится пятый.

От тьмы и раскалённого металла поднимается к небу дым, и трудно дышать, и почти не видно света. Только, как было на севере, Карниль горит среди бледной россыпи других, безымянных звёзд.

Времени на принятие решения — несколько ударов сердца. Ярость — не на Врага, на собственное безрассудство — на сей раз ледяная, и разум очень ясный.

Это те, о ком говорил Махтан.

Не так, не против пятерых, он хотел проверить остроту своего клинка перед боем с Врагом.

Ему не продержаться окружённым со всех сторон, и любой способ сгодится, чтобы не доставить Моринготто торжества, и не лучше ли…

Скованный им самим доспех лёгок и прочен, но вогнанный между плечевой пластиной и шлемом клинок перебьёт крупные жилы в шее, и эта рана будет смертной.

…Тёмное беззвездное небо над головой, отблески факелов собравшихся вокруг растерянных выживших, оплавленные камни на крыльце Форменоса, и на них… Голова изуродована, точно ударом исполинской булавы, тело в прорехах одежды багрово-чёрное от ожогов, меч оплавлен, должно быть, отец не смог нанести Моринготто ни одного удара. Он не был воином, не ковал оружия, не учил своих сыновей искусству боя.

И всё же поднял меч, и встал на пути Врага.

Так неужели он, наделённый более других нолдор силой и отвагой, стойкостью и бесстрашием, убоится?!

Вместо глаз у Валараукар провалы, в которых колеблется чёрно-алая тьма, десять на пятерых, и оттуда точно смотрит единый, их хозяин.

Нет, наслаждения созерцать, как его злейший враг униженно убивает себя, Моринготто не получит.

Встреченные разведчиками сумеречные эльфы говорили на своём наречии — Балрогат, народ могучих демонов — о тех, кого они больше всего страшились в Средиземье.

В атаку бросается тот Валараукар, что слева, и ещё можно, отбросив его, занять оборону у чёрных скал, чтобы не подобрались больше, чем втроём, чтобы мешали друг другу.

Но эта земля, эти горы враждебны и чужды — запоздалое прозрение, да горы ли это, Ауле ли сотворены?! — и поручиться за то, что ему не ударят в спину, нельзя.

Отбросив и второго, всё же в скорости эти твари уступают ему, Феанаро бросает щит — в щите мало толку, когда противники в полтора-два раза выше ростом и вооружены вместо клинков длинными бичами, в щите мало толку, если хочешь в бою погибнуть, — и подхватывает меч одного из павших.

Это чужой, не его рукой скованный клинок, тяжёлый, длиннее привычного. И никогда, тренируя себя и сыновей под светом Древ, он не любил двуручный бой, хотя мог подолгу, до седьмого пота и чёрно-алой тьмы в глазах, кружить около себя и Майтимо, и Куруфинвэ-младшего, и Морифинвэ, и одного из близнецов, четверых разом.

Предпочитал брать скоростью и выносливостью, в которых не знал себе равных.

Но выбора нет. Не любить — не значит не иметь способности.

Вместо ртов на головах Балрогат пышущие подземным пламенем расщелины, и голос идёт точно из земли, из принадлежащей Морготу горы:

— Сдавайся, король нолдор. Господин желает видеть тебя.

Это Валарин, полузнакомый, искажённый — язык, который одному из Детей Илуватара не полагается знать, да и вовсе запретно. Но он всегда был пытлив к языкам, и этот запрет Валар был не первым нарушенным им.

Так говорят пятеро тех, кто был прежде майар. Ауле не солгал своему верному слуге. Надежды продержаться до подхода Майтимо и остальных нет. Да лучше им и не подниматься на этот склон, по равнине к чёрным вратам.

Сдавайся — и увидишь свои Камни вновь, стоя на коленях у трона Моринготто. Хочешь?!

А это он сам, прежний, с презрением отправивший восвояси посланца Валар у ворот Тириона. Он у ледяных мысов Арамана, в белом безмолвии, когда шли вдоль берега покрытые кровью серебристые корабли тэлери, он, давший ответ Владыке Мандоса.

Он, принесший Клятву — и знавший, что Создатель услышал.

Пред великим Манвэ и пресветлой Вардой, пред владыкой волн и дна морского Ульмо, пред мастером Ауле и матерью изобилия Йаванной, пред всеведущим судьёй Намо и сестрой его Ниэнной, матерью скорби, пред бесстрашным Оромэ, истоптавшим и изведавшим каждый клочок Мира, клянусь преследовать Врага, отнявшего самое дорогое мне, до самой грани Мира.

И повергнуть, и низвергнуть Его за край Мира, в Вечную Тьму, не жалея ни труда, ни сил, ни жизни.

Преследовать и низвергнуть — и Его, и слуг Его, будь они в прошлом майа или эльда, или Пришедшие Следом, будь они созданы Эру и совращены Врагом, или будь они самим Врагом сотворены.

Именем Твоим взываю я — услышь меня, Эру Создатель.

Никакая цена, никакая жертва не остановят меня, пока Клятва не будет исполнена.

И воздай мне Вечной Тьмой, если Клятву я нарушу.

Небо над головой чёрно-алое, и нечем дышать, и чёрные скалы, у которых он опрометчиво рассчитывал найти укрытие, набухли багровым, раскалившись.

Валараукар велики ростом, но уступают ему в скорости, подобраться больше чем втроём одновременно не могут. Воистину, дети Ауле — терпеливого, последовательного, кропотливого мастера, который всегда был рад зайти в мастерскую к Махтану, но не к его ученику, слишком уж нетерпеливо и жадно и иной раз небрежно тот работал.

Чужой меч — кто же ковал, младший Куруфинвэ или его сын? — служит не хуже Карниля, и с каждым метким выпадом бичи Валараукар становятся короче. Два клинка на троих атакующих демонов — неравный счёт — и удар третьего приходится то по воздуху, сначала чаще, потом всё реже, то по пластинам доспеха, и они плавятся и гнутся.

Нужно беречь горло, между наплечной пластиной и подбородником шлема самое уязвимое место.

Ради этого — одному кружить сменяющих друг друга пятерых — стоило долго-долго плыть во тьме вдоль Северных земель Арды и силой брать для этого корабли.

Феанаро смеялся бы от радости, не будь в раскалённом воздухе так трудно дышать.

Каждая близкая сшибка — новый ожог, но он давно не боялся ни огня, ни прикосновения раскалённого металла к телу, с юности проводя в кузнице многие часы и дни.

Когда он, запершись на трое суток, наконец вышел, оставив в мастерской остывать новорождённые Сильмариллы, и доковылял до дома, Нерданель рвалась вызвать лекаря. Может, и вызвала, он не помнил, несколько циклов Древ провалявшись в постели в полубеспамятстве, пока заживали покрывшие весь торс и руки ожоги и восстанавливалась измождённая фэа.

До того дня, когда родились Камни, он и не думал, что может устать.

Каждая сшибка — возможность и сразить физическую оболочку одного из демонов, и получить смертную рану самому, и разбить замысел Врага.

Каждое попадание клинка по сотканной из тёмного пламени туше Валараукар отзывается жгучей болью в ладони, в обеих ладонях, и толку нет, как можно ранить подземное пламя?

Или всё же есть?

Огненные демоны гулко и натужно воют, и громче всех тот, что выше его ростом вдвое. И в правой горсти вождя Валараукар, прежде пустой, на глазах растёт огненный клинок.

Глупец — ты думал, что, обезоружить?!

Эти пятеро были майар, они пришли в мир вместе с Валар и Врагом, когда Он ещё был Валар, их силы не исчерпаются никогда.

Разве, будь Валар не всё равно, что происходит с Покинутыми землями и населяющими их существами, они сидели бы сложа руки, позволяя жить этим тварям и их хозяину?!

…Его полубратья и полусёстры впервые пришли в Форменос — попрощаться.

Лалвэн первая ужаснулась, прикоснувшись к телу отца и опознав, что оно тлеет на глазах, рассыпаясь прахом, что похорон, о которых думали все — как? ведь не было прежде на земле Валинора никогда? и что на этих похоронах друг другу говорить, когда Первый и Второй дома давно враждуют? — не будет.

Наказав Майтимо и близнецам открывать кладовую с оружием, которую Враг оставил нетронутой, Феанаро вышел на берег, во тьму, ничего не объясняя.

Та же неугомонная Лалвэн рванулась было следом, приглядеть — не бросился бы с обрыва на скалы, ведь не сказал ни слова с тех пор, как стоял перед Валар в Круге Судеб — и застыла, когда на обугленном огнём Моринготто крыльце он обернулся, положив ладонь на рукоять меча и дав понять, что шутит не станет.

Ветер на берегу был ледяным и влажным, и в ветре этом были многие мили пути через море, к Средиземью, где укрылся Враг.

Должен же быть способ преодолеть их. Пусть трудно, пусть не все пойдут за ним.

Пусть не без крови.

Скоро будет ясно, как.

Стоявшая на краю высокого обрыва, за которым было только море, женщина отбросила серый капюшон.

— Твои братья и сёстры, их жёны и дети и твои сыновья… хорошо, что вы собрались здесь, вместе. Никогда прежде Арда не знала столь глубокого горя. В одиночку его не преодолеть.

— Твой брат предвидел то, что случилось сегодня, Скорбящая. Но молчал. Должно быть, Валар не могли вмешаться сами. Но я должен был стоять там, на крыльце.

— Ты же не только скорбишь, Феанаро.

Выходить с мечом против одной из Аратар, Высших, бесполезно. И даже пытаться сбить с ног, столкнуть с обрыва, только чтобы замолчала, тщетно.

Но он с трудом сдержал себя. Ярость поднялась к горлу багровой волной, потому что Ниэнна, конечно же, сказала правду.

Его горе глубоко, рана души неисцелима, он всё отдал бы, чтобы отец был жив, чтобы ещё хоть раз говорить с ним, чтобы просить прощения за все дерзости и заботы, что доставил… но в горе этом есть и тайное наслаждение: наконец осуществить своё право на свободу.

— Многие и многие придут в чертоги Намо, если ты пойдёшь туда, куда зовут тебя гнев и честолюбие. Многие, кто был любим погибшими и близок им по крови, будут скорбеть. Не делай этого. Вспомни, как ты ждал из чертогов моего брата свою мать.

— Валар сделали так, чтобы я её не дождался. И потому не тебе взывать к моему милосердию, Скорбящая.

Предводитель Валараукар вдвое выше его ростом, и вот следом за длинным пламенным клинком в его могучей руке отрастает огненный бич.

Всё тщетно.

Феанаро пропускает удар, отбиваясь от двоих других, и тут раскалённой змеёй перепоясывает тело поверх уже повреждённого доспеха, и швыряет оземь.

Он падает, перекатываясь через плечо — сопротивляться себе дороже — но угадывает следующее движение противника, пытающегося спутать по рукам и ногам тем же бичом, отмахивается вслепую, но метко. В глазах темно от удара и недостатка воздуха, но можно разглядеть, как судорожно дёргается на выжженной земле обрубленный кусок огненного аркана Валараукар.

Ещё пару раз вот так, и на ноги он уже не встанет.

Не будь позади битвы с полчищами орков, будь он отдохнувшим и свежим, мог бы продержаться дольше.

Жаль, что так быстро, и внутри, пока в новой сшибке он отбрасывает меньшего из Валараукар, шевелится трусливая, чужая ему мысль — может, не стоит, подождать?

Ведь если и плен, и пытки, что он откроет Врагу: местоположение лагеря, который легко перенести? То, как глубоко и искренне ненавидит его?

Но дело не в пытках, вспомни же, безумец, вспомни вовремя: разве ты не отдал бы всё, будь возможность спасти жизнь отца? Отдал бы Камни, отдал бы корону полубрату…

Пусть что угодно - никакая цена, никакая жертва не остановит меня - но игрушками в руках Моринготто его сыновья не станут

Ярость поднимается к горлу, точно он снова видит перед собой Ниэнну и — поодаль — её ко всему равнодушного брата, и продолжает тот разговор.

Это я, я должен был стоять там, на крыльце!

Должен был принять бой.

Должен был не творить Камни, даже не думать, не создавать сокровища, которого Враг возжелал, пришёл и убил.

Должен был взять Сильмариллы с собой на суд Валар, не Валар следовало опасаться.

Отец, ты, должно быть, знаешь, встречают ли когда-то близкие друг друга в Чертогах? Встретил ли ты там Мириэль?

Я должен был стоять там вместо тебя!

Опять я, я всему причиной!

Завидя чёрные скалы, где думал держать оборону, Феанаро бросается между двумя Валараукар, пользуясь их неповоротливостью — увы, уже не такой явной, как в начале боя — и вожак за их спинами гудит насмешливо: не скроешься, король без королевства!

И это правда смешно и бесполезно, бежать не конному сквозь толпу орков, наблюдающих на безопасном расстоянии за боем, с пятью огненными демонами за спиной. Верный способ попасть под аркан и в плен.

Чёрно-алая порода, раскалённая огнём схватки, плывёт под подошвами, но её твёрдости хватает, чтобы оттолкнуться и прыгнуть. Выиграть мгновение, обмануть… Карниль, Алая звезда, заставляет малых Валараукар пятиться так же, как орков, и потому ударить насмерть нужно не им.

Чужой тяжёлый меч разрубает одного из Валараукар от правого плеча до того места, где у Детей Илуватара крайние левые рёбра, отсекая голову и левое плечо от туши демона.

Боль прожигает руку от кисти до плеча — больно очень, голосовые связки рвутся от крика, который не сдержать — и пальцы больше не могут держать меч. Но от того и нет толку, оплавился, как оружие отца в Форменосе.

А вожак Валараукар разочарованно воет, смотря на пламенный клинок в своей левой горсти: пробил уже повреждённый доспех со спины и вышел далеко в середине правой грудной пластины. Ударил изо всех сил, не сдержался, когда понял, что неугомонный эльда сразил одного из его воинов.

Это почему-то не больно.

Снова оземь, о чёрные с алым камни — бичом, а меч Валараукар выдернул из раны, как только понял, что сотворил и как недоволен будет его Хозяин.

Нужно встать. Воздуха не хватает, и видно плохо, и Феанаро срывает шлем, бросает оземь, кровь почему-то струится по щеке и капает на правое плечо. Там-то, в лицо или шею, ещё не попали, откуда кровь?

Можно дышать свободно и видеть свободно, не сквозь прорези шлема, не бояться, что оглушат. Видеть и врата Железной темницы вдалеке, до которых оставалось немного, и попрятавшихся по дальним скалам орков, и собственные покрытые чёрной коркой сажи доспехи.

Теперь можно всё, ведь Моринготто не получит живой товар.

Валараукар медленно расходятся, давая возможность вожаку завершить начатое. Теперь, право, можно и в одного. Медленно, словно удивлённо, насколько демоны подземного пламени способны удивляться.

Можно ещё стоять.

Ты много вложил в меня, Эру Сущий. Но данную тебе Клятву исполнит кто-то другой.

Кто же из шестерых?

Слабость наваливается разом. Сможет ли он ударить? Правая грудная мышца разрублена и сожжена, руку не поднять.

Может, не тщиться, не пытаться, не быть предметом насмешек Врага, ведь через глаза-провалы этих тварей Моргот видит всё?

Вожак Валараукар вдвое выше его, и он зарастил все раны, которые удалось нанести.

До шеи не дотянуться, не разрубить.

Преследовать и низвергнуть — и Его, и слуг Его.

Он держит Карниль левой рукой, меча не коснулись сажа и копоть, его лезвие отливает алым и серебром, как в те минуты, когда была произнесена Клятва. Её ничто не отменит.

Подрубить исполинские ноги, свалить противника наземь невозможно, почти, и всё же попытаться нужно.

Огненная плеть рассекает воздух, чтобы скрутить и уже не дать подняться. Первый выпад, второй, третий — он всё ещё быстрее, пусть и на считанные мгновения — сгустки подземного пламени падают на землю, аркан становится короче.

Дышать тяжело, боль от раны прошивает и левую руку, и грудную мышцу, скоро она затопит всё тело… но пока можно ещё держаться.

Удар огненного бича подрубает ноги. Раньше не попадали, набедренные пластины доспеха прогнулись, оплавились, но выдержали, кости не переломаны… нужно встать.

Понимает ли тварь, что толку для Хозяина от пленного теперь нет, проще убить на месте?

Но что это — видения, бред?!

Звук рогов, топот копыт, звон металла о металл, ещё несколько мгновений — и прячущиеся по дальним скалам орки начинают разбегаться.

Знакомые голоса, кричат на квенья, который Феанаро вспоминает с трудом. Ведь думал умереть, видя перед собой только огненных демонов, говорящихся на исковерканном Валарин.

Алые гребни на шлемах, серебряные с чёрным доспехи с восьмиконечной звездой, символом Первого Дома, алые плащи. Впереди отряда — Майтимо и Макалаурэ, и мечи в их руках не знают устали, разгоняя недостаточно проворных орков, и на этих клинках они тоже приносили Клятву.

А Клятва, как он усвоил на собственном горьком примере, лишает рассудка.

Эру Сущий, нет, только не они!

Как будут драться Валараукар насмерть, не щадя живой товар?

Но схватки нет, огненные твари разбегаются следом за орками, и даже их исполинского вида предводитель не вступает в бой, а лишь прикрывает отход, вернув в руки чёрную секиру.

— Отец!!!

Эру, как глупо. Стоило продержаться совсем немного, и…

— Не кричи, Тьелкормо. Успели.

Майтимо спешивается и хватает огненный бич, оставшийся от развоплощённого Валараукар. Он тоже снимает шлем, чтобы можно было лучше видеть и рассмотреть друг друга. Должно быть, зрелище его старшему сыну не нравится, он судорожно сглатывает, чтобы не думать слишком много.

— Ты не должен больше… Больше никогда!

— Уходим. Прикажи… здесь нельзя оставаться.

Он ещё способен держаться в седле впереди Майтимо. И потому по дороге через спешно разбитый на равнине полевой лагерь можно не опасаться, что поднимется паника.

Отдыхая под звёздами, нолдор славят победу, первую свою победу над Врагом, и впереди ещё много славных.

Ведь он, их король, обещал ступившим на землю Средиземья великую славу.

Палатки целителей в глубине лагеря, чтобы были под защитой в случае внезапного нападения.

Здесь командует Орнион, для которого этот шаг в Средиземье не первый, он уже прошёл обратным путём — от сумерек к свету — вместе с Финвэ и его народом.

И, должно быть, был вовсе не рад отправиться обратно.

Любимый ученик великой Эсте, каковым был и остался Махтан у Ауле.

А Орнион не остался. Одному Эру ведомо, почему.

Последний, кого бы он, Феанаро, ждал на холме Туны. Но Орнион пришёл, и стоял, и слушал, и одним из первых шагнул в круг тех, кто присоединился к Исходу.

После долгого и трудного боя здесь людно и суетно, и радостно, ибо когда армия Врага обращена в бегство, искусство целителей может спасти многих и многих — почти всех. Проклятье Мандоса над их даром оказалось не властно.

— Мой Король… — разглядев его, стоящего на ногах только силами Майтимо и Тьелкормо, Орнион ловит сбившееся дыхание и начинает распоряжаться, приказывая освободить одну из палаток.

Внутри помощницы старшего целителя споро берутся за дело, срезают одежду и доспехи. Кожаная поддоспешная куртка под их пальцами съеживается, иссушенная жаром подземного пламени, чёрная туника рассыпается клочьями пепла.

Металл нагрудных и наплечных пластин оплавлен, кое-где он до сих пор горяч, и одна из дев Орниона, вскрикнув, с ужасом смотрит на свою руку, на которой вспухает пятно ожога, и её заменяет мертвенно-бледный Макалаурэ.

А Куруфинвэ-младший стоит столпом, смотря на когда-то серебряные части доспеха, сейчас чёрные. Это не корка сажи и копоти, нет, сам металл впитал и подземный огонь Балрогат, и кровь из ран.

Из этого чёрного металла, пока не имеющего названия на квенья, многое можно было бы сотворить, но едва ли у младшего и его сына достанет воображения, искусства и сил сделать это в одиночку.

С правой руки латная перчатка не сходит: прижгло к ладони, и снимется разве что вместе со всей кожей. И пальцы больше не гнутся.

Ещё хватает сил, сидя и опираясь на уцелевшую левую ладонь, оглядеть себя.

Слева под рёбрами багровый рубец глубокого ожога, и в ней чёрная полоса жжёной плоти, тем же огненным бичом перебит левый плечевой мускул, а ведь держал этой рукой меч, не чувствовал.

И здесь, на правом боку, оказывается, пробили, и здесь… со второго раза удар Валараукар не держало и звёздное серебро.

Но с этим, наверное, можно было бы жить.

Для родившегося и выросшего в Благословенном крае Феанаро достаточно сведущ в ранах — как не быть сведущим отцу семерых, если сорванцы-эльдар в первые два десятка лет жизни разбивают носы, колени, ломают руки и пальцы, как не пристало наследникам королевской фамилии.

А некоторые и будучи постарше ломают и обжигаются, учась работать в кузнице и на каменоломнях.

Как не быть сведущим, работая с молотом и раскалённым металлом, ещё мальчишкой на исходе второго десятка лет попав себе по ладони и будучи уверенным, что никогда не быть ему ни мастером, ни воином… Тогда и познакомился с Орнионом не только как с другом отца, но кровь останавливал и боль отсекал сам.

Он был достаточно сведущ и способен, как наследник одного из трёх королевских домов.

До тех пор, пока в Алквалондэ не понял, что больше никогда не сможет исцелять.

И вместе с ним — все, кто поднял руку на тэлери и их корабли, все пятеро смятенных и растерянных, что стоят сейчас вокруг.

— Мой принц, — говорит между тем Орнион, — тебе и твоим братьям лучше уйти.

Майтимо, к которому обращены слова, упрямо мотает головой — нет! — и следом за ним остальные.

— Феанаро, выпей.

Жидкость в кубке горько-сладкая, сразу становится очень дурно, хотя куда дурнее, попросить бы воды… это лекарство, погружающее в дремоту и смягчающее боль.

Он уже знает, что не поможет. Нужно время, чтобы снадобье подействовало, времени нет… да и что дало бы время против пламени, рождённого духами майар и усиленного Врагом?

Эру Сущий щедро одарил его при рождении, и долгая работа в кузне с огнём закалила и добавила выносливости, но сейчас чудовищно, непредставимо больно.

Он вцепляется зубами в срезанную с левой руки перчатку — и там прижгло, но не так сильно, как на правой — чтобы не кричать в голос, рот наполняется вкусом сажи и палёной кожи.

И всё равно глухо воет, скрежеща зубами, когда Орнион касается раны справа между рёбрами. Надеясь, что плотный полог палатки глушит звуки.

Нолдор не должны видеть своего Короля поверженным.

Перед глазами черно, он не может разглядеть лица сыновей, но понимает, что все пятеро по-прежнему рядом.

Кроме Морифинвэ, хладнокровно и расчётливо загнавшего орков в топи Сереха. Точно чужой сын. Его трезвый рассудок и терпение станут на войне с Врагом на вес золота, война эта будет долгой.

Кроме…

Кроме…

Потом.

Скоро.

Встречают ли погибшие когда-то близких им в Чертогах Мандоса?

Встречают ли убитых по их вине?

Он жив лишь потому, что пламенный клинок предводителя Валараукар, разрубив жилы у корня правого лёгкого, прижёг их. Иначе истёк бы кровью прямо там, на поле у врат Ангбанда.

Но когда жилы отворятся — а это будет неизбежно — всё кончится очень быстро.

Всё ещё черно, нет лиц, только голос:

— Хватит! — это кричит Амбарусса. — Что ты с ним делаешь?!

Уже не так больно. Ему обтирают лицо, шею, плечи, дают напиться воды.

— Орнион, что происходит?! — кажется, говорит Малакаурэ, но его голос, обычно звучный и твёрдый, заставляющий себя слушать, звенит и ломается.

Отвечает не целитель, а — неожиданно — Куруфинвэ-младший. Зрение возвращается, и видно, что тот стоит, стиснув одну из почерневших наплечных пластин в руке.

— Демоны, которых ты, брат, и ты, Нельо, видели на поле перед Чёрными вратами… Это перерождённые майар, бывшие вассалы Ауле.

Должно быть, Тельпинквар рассказал Куруфинвэ об услышанном от Махтана в мастерской. Это к лучшему. Говорить уже тяжело и будет становиться всё тяжелее.

— Нанесённую их оружием рану не вылечить. Это не под силу мне, — тяжело говорит Орнион. — Превозмочь их не дано никому из детей Эру.

Зрение наконец ясное, и видно, как Майтимо делает шаг вперёд, как пылает огненный бич в его правой руке, он так и держит орудие Валараукар, с тех пор как забрал с поля боя.

Может, и оплавил уже латную перчатку и прожёг кожаную под ней, да только его старший сын не способен сейчас ощущать физическую боль.

— Это не так. Ты же видишь, что не так! Один из нас может выйти против, и победить! Сделай же что-нибудь… я всё отдам, мы все отдадим, ты что же, не видишь?!

Голова Орниона низко опущена — ниже, чем в кругу на вершине Туны, ниже, чем на покрытых кровью пирсах Алквалондэ, ниже, чем на берегу залива Дренгист, где горели серебряные корабли тэлери.

— Это Клятва, Нельо. Та, что ты, твой отец и твои братья приносили в Тирионе перед лицом Валар, именем Эру Сущего. Она была услышана… но силы исцелять не даёт.

— Майтимо. Орнион. Останьтесь.

Слава Эру, он всё ещё способен говорить.

Пока расходятся, можно наконец удовлетворить любопытство, провести пальцами по правой щеке. Почти не больно, снадобье Орниона начинает действовать, насколько это возможно, но кончики пальцев покрываются чёрно-багровым, это сажа, смешанная со жжёной плотью, и на шею со щеки бежит свежая струйка крови.

Теперь-то ясно: правая скуловая пластина шлема расплавилась тоже, прижгло, и срывая его с головы в пылу боя, он отодрал приличный лоскут кожи.

Майтимо садится рядом и судорожно вдыхает. Кажется, начал осознавать свалившуюся на него ношу.

Правильно, у нолдор может быть только один Король, и по старшинству, и по воле Эру наделённый и силой духа, и искусством сражаться, и умением говорить и убеждать.

Нельзя принимать решения вшестером.

— Здесь нельзя оставаться… нужно уходить.

— Мы не пойдём сейчас! Не сейчас, пока ты…

Ещё пока вокруг спорили, Феанаро катал внутри холодную мысль: приказать, чтобы оставили?

Так было бы разумно, лучше. Проститься сразу, не обременять никого при подъеме в горы. Но невозможно.

Он сам никогда не смог бы оставить отца.

— Равнина, на которой мы разбили лагерь… творение Врага. Изрыта под землёй, и где начало, где конец… без разведчиков не узнать. Ты не знаешь, где в следующий раз появятся Валараукар или им подобные.

Майтимо, мертвенно-бледный и сосредоточенный, кивает. Он перебросил через плечо прежде туго заплетённые под шлемом, отливающие медью волосы и теперь вцепился в них пальцами. Но голосом он владеет:

— На юг? Если верить картам и записям из Первого похода, горы там ниже и преодолеть их будет легче.

— На запад. Обратно, к Митрим… сейчас, пока у воинов мало сил. Пока женщины и дети там. Земли с юга… на них ничему доверять нельзя тоже. И картам… на картах твоего деда Ангбанда нет. Иди.

Его сын порывисто и гневно отбрасывает назад косу, смотрит на молчаливого Орниона: я это так не оставлю!

— Иди, Майтимо. И распорядись.

И выходит, опустив голову.

Горько-сладкое снадобье целителей теперь действует, боль приглохла, спряталась до времени, но очень хочется спать, и даже голос свой не узнать, таким слабым он стал.

— Стоило бы… подождать, мой Король.

— Будут те, кто умрёт без помощи. Кому ты мог бы помочь. Здесь ждать нельзя. Мы ушли слишком далеко. Это ошибка… моя.

— Не только.

— Если хочешь сказать мне ещё что-то… говори сейчас.

Орнион смотрит почему-то не гневно — а неверяще, беспомощно, словно остался не целителем, для которого произошедшая бойня была отвратительна, а лишь давним другом отца.

Другом, который, верно, тоже скорбел рядом с Вала Ниэнной, рядом с полубратьями и полусёстрами в Форменосе в ту ночь, когда погас свет Древ.

Был ли Орнион в Форменосе? Стёрлось из памяти. Ничего же вокруг себя не видел.

— Феанаро, твои раны нужно перевязать. Пожалуйста, не спорь.

Да, стоит, о чём тут спорить? Скрыть, насколько всё безнадёжно, чтобы не напугать тех, кто в лагере. Да и сыновей, кроме Майтимо, пугать не следует.

— Пришли кого-то из младших. И иди к тем… кому можешь помочь.