Дачная жизнь (гет)

Дачный посёлок Комарово Ленинградской области, 11-12 июля 1980 года.

Римма опять не дождалась Володю с работы. Вроде бы присела в качалку всего лишь на пару минут, чтобы передохнуть и немного угомонить Аду, которая сегодня весь день испытывала материнский живот изнутри на прочность, но этого оказалось достаточно, чтобы отключиться.

Володя провёл три дня в очередной командировке — на этот раз в Архангельске, вернулся в Ленинград утром и к вечеру должен был наконец-то доехать на дачу. Римма так соскучилась, так ждала его и всё равно заснула. На самом деле это было неудивительно, ведь без мужа она очень плохо спала по ночам. Только он умел договориться с Адой так, чтобы та перенесла кульбиты и разминку на другое время суток. Только с ним не было ни слишком тесно, ни слишком просторно и всегда удавалось найти удобную позу, только под его руками в момент переставала болеть натруженная за день спина. Только он умудрялся убедить Римму, проснувшуюся от собственного храпа, что это храпела ни в коем случае не она, а он сам.

Идею с дачей, возникшую у мужчин после того, как поправилась Мартуся, Римма в начале горячо поддержала. А когда им вдруг позвонила Людмила Родницкая и предложила на шесть недель дачу своего отца-академика в Комарово, ей вообще показалось, что лучше и быть не может. Во-первых, Комарово было для них с Володей ностальгическим местом: именно здесь два года назад она впервые рассказала ему о своих духах, именно здесь они объяснились друг другу в любви. Во-вторых, условия на академической даче были лучше, чем в санатории; здесь было место двум семьям одновременно, а не по очереди. Людмила предложила Володе и Якову Платоновичу дачу безвозмездно, потому что считала себя глубоко им обязанной из-за уголовного дела двухлетней давности, в ходе расследования которого ей спасли жизнь. Но сыщики на такое пойти, конечно, не могли и заплатили всё, что собирались потратить на съём. Сумма была круглая, но казалось, что оно того точно стоит.

Здесь было вольготно и светло: тёплые полы, по которым можно было ходить босиком, просторная веранда, выходившая окнами в лес, вездесущий аромат хвои. Мартуся от всего этого была просто в восторге: счастливая носилась по дому, как местные белки по заборам, успевая и учиться — из-за болезни у неё были назначены три пересдачи на осень, и возиться по хозяйству, и проводить много времени с Платоном, который тоже почти всё время жил с ними, работал над каким-то институтским проектом и над своей диссертацией. Раздолье здесь было и собакам, и Штолику, который вроде бы большую часть дня спал на солнечных пятнах на веранде и тем не менее как-то умудрился уже пометить когтями все деревья на участке, а также внушить местной живности страх и трепет. Однако радость самой Риммы быстро поблекла, даже истаяла, когда она поняла, насколько мало времени будет теперь проводить с мужем. Отпуск Володя собирался взять в октябре, после родов, а сейчас в обычные дни добирался в Комарово в лучшем случае к десяти часам вечера, когда она сама уже безнадёжно клевала носом, а утром уходил, не разбудив её. Через неделю ей стало не по себе, через две — тоскливо, через три — невыносимо, а тут ещё эта командировка. Дом совершенно перестал радовать, лес вокруг начал казаться мрачным, на душе исподволь копилась тяжесть. Больше она так не могла и не хотела. Нет, нет и нет.

Римму разбудили лёгкие заботливые прикосновения — её ритуально укутывали в любимый плед. Она улыбнулась, не открывая глаз, и тут же высвободила руки, чтобы обнять.

— Ну, наконец-то... Который час?

На веранде царил полумрак, свет лился из комнаты. Значит, опять не меньше десяти.

— Привет, моя хорошая. Как вы тут?

— Ничего, всё в порядке. Очень соскучились.

Он пододвинул стул и сел рядом. С удивительной улыбкой положил ладонь ей на живот. Ада тут же сильно и метко толкнулась в его ладонь.

— Ого! Ты уверена, что там девочка? По моему, там целый футболист...

— Там девочка, папина дочка, даже не сомневайся. Или тебе уже футболиста подавай?

— Да ну, кому они нужны. В Ленинграде сейчас футболистов всех мастей — хоть соли́, наш опер Серёга Лепешев серьёзную коллекцию автографов у участников олимпийского турнира собрал. Город сейчас вообще похож на муравейник, на улицах полно народу и милиции. Хорошо, что вы здесь...

Она вздохнула.

— Володя, я хочу домой.

— В каком смысле?

— К тебе...

— Так я же здесь.

Он перехватил её руку и прижал к своей щеке.

— Надолго ли?

— До утра понедельника.

— Значит, в понедельник я поеду с тобой.

— Римм, зачем?

— Мне нужно к врачу.

— Что-то случилось? — немедленно встревожился он.

— Нет, просто пора на осмотр. Но потом я останусь с тобой в городе до пятницы.

— Римм, нет. Ну, что это? Мы же всю эту историю с дачей по большей части ради вас с Мартусей затеяли. В городе духота, пыль и толпы развесёлых туристов, а здесь — благодать. Я сюда рвусь, а ты отсюда сбежать хочешь...

— Так ты ко мне, к нам рвёшься или на свежий воздух?!

— Ри-им...

— Как ты не понимаешь, что мне... пусто? Мартусе тут хорошо, потому что Платон — с ней, а я тебя почти не вижу! Иногда утром не могу понять, был ты или, может, просто приснился мне.

Римма резко выпрямилась, что, конечно же, не понравилось Аде — последовал довольно чувствительный удар в бок. Плед соскользнул на пол, кроме того, под ногами обнаружился Штолик, которому она чуть не наступила на хвост. Кот возмущённо фыркнул и... Римма почувствовала, что сейчас заплачет.

— Чш-ш-ш... — Она не поняла, каким чудом оказалась у Володи на коленях; в последнее время она стала такой толстой и неповоротливой, что встать с кресла получалось отнюдь не с первого раза, а тут... — Точно не приснился, лапушка. Я каждый день здесь был, кроме последних трёх, которые я провёл в командировке. Не надо плакать...

— Я больше так не хочу, — всхлипнула Римма. — Я хочу, как Августа, которая всегда приезжает вместе с Яковом: или они оба здесь, или там.

— Августа не беременна, — шепнул Володя ей в ухо.

Его руки жили своей жизнью, ласкали и грели, и сохранять мрачный настрой в его объятьях было очень сложно, тем более, что Аде всё это тоже страшно нравилось, она притихла и теперь излучала тепло и довольство.

— Володечка, я знаю, что это гормоны, но дело не только в них. Я просто... очень соскучилась!

— А я-то как соскучился в этом Архангельске, прямо изнемог, — отозвался он.

— Я домой хочу, — Она не могла не попытаться ещё раз. — И поеду. На электричке, если ты меня с собой не возьмёшь.

— Так я возьму, Римчик, — Он чуть отстранился, продолжая осторожно массировать ей спину и плечи. — Тем более, если к врачу надо. Только в городе духота и пыль, я целый день на работе, в квартире никого, даже Клавдия Степановна к сестре укатила. Ты там ещё больше расхандришься. Или что, Мартусю с Платоном тоже в город потащим вместе с нашими четвероногими друзьями? А может, оставим их здесь вдвоём, пусть... ммм... милуются на свободе, а тебе тётушек для компании пригласим?

Она с глубоким вздохом уткнулась Володе в шею; его тепло, голос, запах — не было для неё лучшего успокоительного.

— Я тебе голову морочу, да?

— Морочь на здоровье, — усмехнулся он. — Имеешь право... Только я бы перекусил чего-нибудь, а то обед как-то слишком давно был.

— О-ох, — спохватилась она, — а он вообще был?

— Ну-у... Нам сегодня выдали продуктовые наборы, так что я съел полбанки сгущёнки.

— Володя!

— Тихо-тихо. С батоном и с чаем съел. Это было вкусно. — Римма посмотрела на него укоризненно. — Но не очень полезно, я знаю.

— Пойдём уже, любитель сладкого... — Она осторожно поднялась, стараясь больше не делать резких движений, и тут опомнилась: — Так, подожди, а дети где?

— Так взрослые уже дети... Гуляют.

— Ты поэтому про поцелуи говорил?

— Я вроде не говорил. Пока, во всяком случае.

Римма закатила глаза, а потом махнула рукой:

— А и пусть! Имеют право, как ты говоришь. Они же не железные. Чтобы быть рыжим, младший Яшка должен родиться в восемьдесят первом году. Так что всё, дотянули уже.

Продолжение следует...