Холодное небо (джен)

Мир не заметил, как в нём появилась трещина. Он был слишком занят своими делами: дождём, смывавшим осеннюю грязь с дорог, вечерними новостями, обещавшими стабильность, и тихим гулом трансформаторных будок, певших свою вечную песню о порядке вещей. Но трое человек в небольшом, затерянном среди лесов и бывших секретных объектов городе Заря-17, почувствовали, как этот порядок на одно неуловимое мгновение дал сбой.

Первым был Константин Сергеевич Артемьев. Его подвал, пахнущий озоном и старыми книгами, был его вселенной. Стены были увешаны схемами, а в центре, на виброизоляционной платформе, покоился его шедевр — интерферометр гравитационных смещений, собранный из списанного лабораторного оборудования, деталей от военного радара и почти магической интуиции. В 22:13 по местному времени самописец, десятилетиями чертивший лишь фоновый шум Земли, дрогнул. Его перо метнулось в сторону, оставляя на бумаге резкий, неестественный пик, похожий на крик на кардиограмме. Константин Сергеевич, дремавший в кресле, рывком поднял голову. Он смотрел на эту линию не как на сбой, а как на ответ. Ответ на вопрос, который он задавал пустоте всю свою жизнь.

Вторым был Дмитрий. Его царством был просторный гараж на окраине города, где пахло машинным маслом и горячим металлом. Посреди этого творческого хаоса на стенде был закреплён медный конус, опутанный проводами и волноводами. Это был его прототип релятивистского резонатора — двигателя, работающего на принципах, которые официальная наука считала «пограничными». В ту самую минуту, 22:13, когда он подал очередной импульс на магнетрон, произошло невероятное. Устройство, до этого выдававшее тягу в сотые доли грамма, дёрнулось с такой силой, что титановые болты, державшие его на стенде, заскрипели. По гаражу пронёсся низкий, вибрирующий гул, а на осциллографе возникла идеальная синусоида — та самая, которую он видел лишь в теоретических расчётах. Мгновение спустя всё пропало. Но Дмитрий, глядя на дымящуюся обмотку, не чувствовал досады. Он чувствовал триумф. Он поймал волну.

Третьим был отец Алексей. В полумраке старинной церкви, освещённой лишь лампадами, он стоял один перед алтарём в завершении своего вечернего молитвенного правила. Его ум, натренированный годами как в программировании, так и в духовной практике, был спокоен и сосредоточен. И в этой внутренней тишине он вдруг ощутил нечто постороннее. Это не был звук или образ. Это было чувство. Чувство колоссального, вселенского одиночества, пронёсшееся через его сознание, как холодная звезда. Оно не было божественным или демоническим. Оно было… чужим. Техногенным. Бесконечно далёким и отчаянно потерянным. Отец Алексей замер, прислушиваясь к этому эху в своей душе, и впервые за много лет его молитва была не о пастве, а о неведомой душе, затерянной во тьме.

В нескольких километрах от города, в центре старой вырубки, поросшей молодым березняком, стояло нечто, чему здесь не было места. Массивная фигура, закованная в оранжево-красную броню, неподвижно возвышалась над мокрой травой. Это был силовой доспех «Вария». Произведение искусства, способное выдержать прямое попадание из плазменной пушки и экстремальные температуры. Сейчас он был мёртв.

Внутри, в тесном коконе, Самус Аран приходила в себя. Переход прошёл нештатно. Системы были обесточены. Диагностика не отвечала. Тактический дисплей на внутренней стороне шлема был тёмным. Она была заперта в ста килограммах бесполезного металла.

Паники не было. Страха тоже. Была лишь ледяная оценка ситуации.

Среда: Неизвестна. Атмосфера пригодна для дыхания (аварийные датчики на это среагировали перед отключением). Температура низкая. Влажность высокая.

Состояние: Системы доспеха оффлайн. Реактор холодный. Связи нет.

Угрозы: Неизвестны.

Задача: Покинуть доспех.

Её руки в перчатках нащупали на внутренней стороне предплечья панель ручного аварийного сброса. Последовательность была сложной, предназначенной для предотвращения случайного срабатывания в бою. Три поворотных замка. Два тумблера. И рычаг, требующий значительного физического усилия.

Она начала работать. Щелчок. Ещё один. Тишина леса нарушалась лишь этими сухими, механическими звуками и её собственным сбитым дыханием. Наконец, рычаг. Она упёрлась спиной в кресло пилота и потянула на себя изо всех сил.

С громким шипением пневматики замки на плечах и поясе разошлись. Нагрудная плита со скрипом отъехала в сторону. Наплечники сложились назад. Это не было изящной трансформацией. Это был грубый, аварийный демонтаж. Части брони с лязгом складывались в компактный ранец за её спиной, превращаясь в тяжёлую, инертную ношу.

Когда забрало шлема, наконец, отъехало вверх, в лицо ей ударил холодный, чистый воздух, пахнущий землёй, дождём и чем-то терпким, незнакомым. Она сделала глубокий вдох.

Самус Аран шагнула из остова своего защитного кокона на мокрую траву. На ней был лишь её «Нулевой костюм» — тонкий, облегающий комбинезон синего цвета, не предназначенный для такой погоды. Холод тут же пробрал до костей. Её светлые волосы были влажными от конденсата, а на лице застыло выражение предельной концентрации.

Она стояла посреди русского леса, под низким, серым небом. Уязвимая, как никогда. Без оружия. Без брони. С тяжёлым, бесполезным грузом за спиной.

Но она была жива. И она была свободна.

Её взгляд, привыкший оценивать инопланетные ландшафты и вычислять траектории врагов, впился в стену незнакомых деревьев. Охота началась. Но на этот раз добычей была не она. Добычей было выживание. Первым делом нужно было найти укрытие. И сделать это до того, как этот странный, тихий мир обнаружит её.

* * *

Первым чувством был шок. Не панический ужас дилетанта, а холодный, системный шок профессионала, чьи инструменты внезапно отказали в разгар операции. Самус Аран стояла, окружённая остовом своей брони, и всем своим существом впитывала чужой, незнакомый мир. Воздух, который она теперь вдыхала не через фильтры шлема, а напрямую, был густым и сложным. Он нёс в себе запахи, которых не было в её ольфакторной базе данных: резкий, терпкий аромат влажной древесной коры, тяжёлый дух прелой земли и гниющих листьев, и поверх всего этого — пронзительно чистую, почти стерильную ноту холодного дождя.

Она стояла неподвижно, превратившись в сенсор. Её тренированное тело, годами привыкшее полагаться на тактический дисплей и аугментированную реальность, теперь было вынуждено вспоминать свои первобытные инстинкты. Дождь. Он не был больше просто иконкой погоды в углу визора. Каждая капля, разбиваясь о тонкую ткань Нулевого костюма на её плечах и руках, была крошечным, настойчивым ударом, ворующим драгоценное тепло. Ветер. Он не был вектором на баллистическом калькуляторе. Он был живым, порывистым существом, которое пробиралось в складки одежды и заставляло кожу покрываться мурашками.

Её взгляд скользил по окружению, заново учась видеть. Без ночного видения и тепловизора мир представал в своей истинной, лишённой цифровой обработки палитре. Глубокие, почти чёрные тени под деревьями. Серебристый блеск мокрой травы в тусклом, рассеянном свете, пробивающемся сквозь плотную пелену облаков. Она видела неровную, сложную геометрию леса: переплетение ветвей, изгибы стволов, хаос поваленных деревьев. Этот мир был органическим, беспорядочным и пугающе живым.

За спиной давил мёртвый груз. Сто килограммов высокотехнологичного сплава, керамики и полимеров. Её доспех «Вария». Её крепость, её оружие, её дом. Сейчас он был не более чем саркофагом её былой мощи, тяжёлой, неудобной ношей, которая нарушала её центр тяжести и сковывала движения. Мысль избавиться от него была кощунственной. В инертных схемах этого ранца спала вся её жизнь, вся её надежда. Без него она была бы просто женщиной, затерянной в чужой вселенной. С ним — она была воином, временно лишённым своего меча.

Холод становился врагом. Настоящим, осязаемым противником. Нулевой костюм, созданный для пилотирования доспеха и ближнего боя в контролируемой среде, не имел никакой термоизоляции. Он облегал её тело, как вторая кожа, и сейчас эта кожа стремительно теряла тепло. Самус почувствовала, как начинают неметь пальцы, как мышцы наливаются свинцовой жёсткостью. Промедление было равносильно медленному самоубийству через переохлаждение.

Нужно было укрытие.

Она окинула взглядом линию горизонта, едва различимую за стеной деревьев. В одной стороне небо казалось чуть менее тёмным, словно там, за лесом, был источник слабого света. Логика подсказывала, что цивилизация — это потенциальная угроза, но инстинкт выживания был сильнее. Угроза от людей была гипотетической. Угроза от холода — абсолютной и неотвратимой.

Она сделала первый шаг. Подошва её ботинка погрузилась в мокрую, вязкую землю. Почва была мягкой, податливой, совершенно не похожей на скалистые грунты Зебеса или металлические палубы космических станций. Самус поймала равновесие и двинулась вперёд, беззвучно, как тень, но при этом ощущая каждый свой шаг, каждую ветку, хлестнувшую по плечу, каждую каплю дождя, скатившуюся по её лицу. Она шла не как хозяйка положения, а как беглец. Как чужеродный элемент в мире, который ещё не решил, как на неё отреагировать.

* * *

В подвале дома на улице Циолковского Константин Сергеевич Артемьев чувствовал себя Колумбом, только что увидевшим на горизонте землю. Линия на бумажной ленте самописца была не просто аномалией. Она была посланием. Резкая, почти вертикальная вспышка и затем медленное, затухающее эхо, словно от удара колоссального колокола.

Он откинулся в своём старом, скрипучем кресле, и его взгляд блуждал по привычному, родному хаосу лаборатории. Старый дисковый телефон, который он держал не для связи, а как артефакт. Стопки пожелтевших научных журналов, подпирающие ножку стола. На стене — огромная, нарисованная от руки карта звёздного неба, какой её видели из их полушария. Всю свою жизнь он искал отголоски иных миров в этой тишине. И вот, когда он уже почти смирился с тем, что умрёт, так и не услышав ответа, вселенная заговорила с ним.

Лихорадочно, но без суеты, он приступил к работе. Проверить другие источники? Бессмысленно. Ни один официальный прибор в радиусе тысячи километров не обладал и десятой долей чувствительности его «машины». Это было всё равно что пытаться услышать шёпот во время рок-концерта. У него был только один источник, но зато какой!

Он сел за компьютер — древний, по современным меркам, агрегат, который он сам поддерживал в рабочем состоянии. На мерцающем ЭЛТ-мониторе он открыл программу, написанную им ещё в девяностых. Программу для триангуляции. Данные с трёх его выносных датчиков-«метеостанций» поступали с задержкой, но они поступали. Один стоял на крыше заброшенного завода. Второй — на старой водонапорной башне. Третий — на холме у реки.

Его пальцы, поражённые артритом, с трудом попадали по клавишам, но разум был ясен как никогда. Он вводил данные, сверял временные метки, запускал расчёт. Машина натужно загудела. Минуту, другую, третью. Наконец, на схематичной карте города, наложенной на координатную сетку, появилась область. Не точка, а именно размытое пятно вероятности, размером с несколько городских кварталов.

Эпицентр. Район старой вырубки. Пять, может, шесть километров на север.

Константин Сергеевич подошёл к узкому подвальному окну, из которого была видна лишь мокрая трава и чьи-то ботинки. Дождь. Ночь. Старик в ночном лесу — верный кандидат в покойники. Нет. Научный подход требовал терпения и подготовки. Он дождётся рассвета.

Но ожидание было пыткой. Он налил себе в кружку остывший чай, горький, как его многолетнее разочарование, которое теперь сменилось пьянящим предвкушением. Он достал с полки потёртую километровую карту района, расстелил её на столе поверх схем и начал водить по ней кончиком карандаша. Лесные дороги. Тропы. Болота. Он планировал самую важную экспедицию в своей жизни. Там, в лесу, на мокрой от дождя земле, лежал отпечаток. Отпечаток чего-то, что пришло из бездны, которую он изучал всю свою жизнь. И он должен был увидеть его своими глазами.

* * *

Для Дмитрия мир всегда был набором векторов, частот и амплитуд. Даже сейчас, выезжая из гаражного кооператива на своём стареньком, но вылизанном до блеска «Москвиче-412», он видел реальность не так, как другие. Капли дождя, разбивающиеся о лобовое стекло, были для него не просто водой, а демонстрацией законов поверхностного натяжения. Тусклый свет уличных фонарей раскладывался в его сознании на спектр. А гул двигателя его машины был сложной симфонией механических вибраций, каждую из которых он знал по имени.

Но то, что произошло пятнадцать минут назад в гараже, выходило за рамки привычной физики. Это было вторжение. Гармоничное, идеальное, но всё же вторжение чужой логики в его упорядоченную вселенную.

Он вёл машину медленно, почти не глядя на дорогу. Перед его внутренним взором снова и снова прокручивалась та секунда триумфа. Его резонатор, его детище, над которым смеялись все, кому он рисковал о нём рассказывать, — ожил. Не так, как он ожидал, не благодаря его собственным расчётам, а словно откликнувшись на зов. Как идеально настроенная гитарная струна вдруг начинает звучать, потому что где-то рядом взяли верную ноту.

Он знал, что это не сбой. Сбои порождают хаос: скачки напряжения, паразитные шумы, резкие пики. А то, что он записал на осциллограф, было воплощением порядка. Идеальная синусоида, чистая, как математическая формула, без единого искажения. Это была несущая частота. Сигнал.

Припарковавшись у своей панельной пятиэтажки, он не стал сразу выходить из машины. Он сидел в темноте, слушая, как остывает двигатель, и пытался осознать масштаб произошедшего. Что могло создать поле такой чистоты и мощности? Грозовой разряд? Слишком хаотично. Секретные военные испытания? Возможно, но маловероятно. У «вояк» почерк был другой — грубый, силовой, как удар кувалдой. А это было… изящно. Словно работа скрипичного мастера, а не кузнеца.

Он вытащил из бардачка потёртый блокнот и ручку. Свет в салоне не горел, и он писал вслепую, доверяя мышечной памяти. Формулы, гипотезы, наброски схем. Может, это был какой-то неизвестный вид резонанса Шумана? Или локальное искривление магнитосферы? Мысли метались, отбрасывая одну неправдоподобную теорию за другой.

И тут его осенило.

Он не пытался поймать эхо от взрыва. Он поймал несущую волну. Это значит, что источник, скорее всего, всё ещё активен. Может быть, он перешёл в режим низкой мощности, но он должен быть где-то рядом. Его резонатор среагировал на него, как компас на магнитную аномалию. Значит, если модифицировать установку, превратить её из двигателя в детектор…

Дмитрий отбросил ручку. Его глаза горели в темноте. Сон был отменён. Он завёл машину, развернулся и поехал обратно. Обратно в гараж. В его голове уже складывалась схема нового устройства: направленная антенна, усилитель на лампах, которые давали меньше шумов, чем транзисторы, и главное — сам резонатор в качестве сердца системы. Он найдёт источник этого сигнала. Он должен его найти. Потому что тот, кто мог генерировать такое поле, владел ключом к будущему. К будущему, которое Дмитрий пытался построить в одиночку в своём гараже.

* * *

Отец Алексей закрыл за собой тяжёлую дубовую дверь храма. Ночь встретила его прохладой и запахом мокрой сирени из палисадника. Он жил в небольшом домике на церковной территории, и путь до крыльца занимал меньше минуты, но он не спешил. Он стоял под навесом, глядя на тёмные, мокрые кресты старого кладбища.

Чувство, которое он испытал у алтаря, не отпускало.

Будучи человеком, пришедшим к вере из мира точных наук, он всегда пытался анализировать свои духовные переживания. Благодать. Умиротворение. Божественное присутствие. Все эти состояния имели свою внутреннюю логику, свою теплоту. Но то, что он почувствовал сегодня, было иным. Оно было холодным. Не злым, не тёмным, а именно холодным. Как свет далёкой звезды, который летел к тебе миллионы лет и уже не несёт в себе тепла.

И это одиночество. Оно было не человеческим. Не тоской по близким или по Богу. Это было одиночество абсолютное, экзистенциальное. Одиночество объекта, вырванного из своей системы координат. Как строка кода, скопированная из одной программы и вставленная в другую, где для неё нет ни функций, ни переменных. Она существует, но она не может исполняться.

Он вспомнил свои студенческие годы в Бауманке, лекции по теории информации. Энтропия. Потеря данных. Сигнал, утонувший в шуме.

Отец Алексей посмотрел на небо, скрытое за плотной завесой туч. «И кто Ты, заблудшая душа?» — подумал он, не обращаясь ни к кому конкретно. Он не знал, была ли эта «душа» живым существом или просто сбоем в мироздании. Но он вдруг с абсолютной ясностью понял, что его пастырский долг сейчас простирается дальше его маленького прихода. Он помолился. Не по канону, не заученными словами, а просто, от сердца. О том, кто был сейчас один в этой холодной, мокрой ночи. О том, чтобы этот кто-то нашёл свой путь. Или хотя бы обрёл покой.

Он не мог знать, что в этот самый момент, всего в нескольких километрах от него, та, о ком он молился, сделала первый шаг из дикого леса в сторону мира людей, который мог стать для неё как спасением, так и гибелью.

* * *

Путь Самус к огням города был медленным и мучительным. Это не имело ничего общего с её привычным стилем передвижения — акробатическими прыжками, молниеносными рывками и бегом, почти не касаясь земли. Здесь, на раскисшей лесной тропе, каждый шаг был выверенным усилием. Тяжёлый ранец с деактивированной бронёй тянул назад, нарушая её безупречное чувство равновесия. Она была вынуждена двигаться медленнее, чем обычный человек, постоянно рискуя поскользнуться на предательской глине или споткнуться о скрытый под слоем листвы корень.

Этот медленный темп, эта вынужденная осторожность давали ей время наблюдать.

Она шла по миру, который был одновременно и примитивным, и невероятно сложным. Её разум, привыкший к чётким архитектурным линиям космических станций и биомеханическим ландшафтам враждебных планет, с трудом обрабатывал органический хаос этого леса. Здесь не было повторяющихся паттернов. Каждое дерево было уникально. Каждый изгиб тропы — непредсказуем. Этот мир не был спроектирован. Он вырос сам по себе, подчиняясь законам, которые были ей чужды.

Она видела следы. Старые, почти заплывшие колеи от какого-то тяжёлого транспорта. Свежие отпечатки копыт небольшого животного. Но главное — она видела следы цивилизации, даже здесь, вдали от города. Глубокий порез на стволе берёзы, оставленный, видимо, топором. Выцветший, вросший в мох обрывок синего пластикового пакета. Пустая стеклянная бутылка, тускло блестевшая в траве.

Для неё это были артефакты. Свидетельства деятельности расы, которая использовала примитивные режущие инструменты, производила нестабильные полимеры и почему-то оставляла после себя стеклянные сосуды. Каждая такая находка была крупицей информации. Она не делала выводов, она просто собирала данные. Эта раса была… неаккуратной. Но при этом обладала технологиями для массового производства стекла и пластика. Парадокс.

Когда деревья, наконец, расступились, она замерла на краю невысокого холма, глядя на раскинувшийся внизу город. И снова — анализ.

Это не был единый мегаполис, накрытый куполом, и не россыпь автономных хай-тек башен. Это было скопление сотен небольших, почти одинаковых прямоугольных строений, сгруппированных в кварталы. Логика планировки была очевидной — прямые углы, параллельные линии. Эффективно, но без изысков. Источники света были примитивны — простое, ненаправленное свечение жёлтого спектра, создающее огромное световое загрязнение. Никаких энергетических щитов. Никаких патрульных дронов. Никаких видимых систем защиты. Этот город был открыт. Беззащитен.

Она чувствовала себя хищником, смотрящим на стадо пасущихся животных. Но в то же время она понимала, что в этом стаде она — самая уязвимая особь. У неё не было ни оружия, ни брони, ни понимания местных правил. Любой из обитателей этих светящихся коробок мог оказаться для неё смертельной угрозой.

Она скользнула вниз по склону, стараясь держаться в тени деревьев, и начала обходить город по периметру, ища безопасное место, чтобы переждать ночь и холод. Она двигалась вдоль чего-то, что её предварительный анализ определил как транспортную артерию — полоса тёмного, твёрдого покрытия, вдоль которой стояли высокие столбы с источниками света. Дорога.

Именно здесь она нашла его.

Небольшое, покосившееся строение из тёмного дерева, стоявшее чуть в стороне от дороги, на границе леса. Оно было очевидно заброшенным. Крыша прохудилась в нескольких местах, а дверь висела на одной ржавой петле, приоткрытая, словно приглашая войти. Для Самус, чьё восприятие было откалибровано на поиск укрытий в инопланетных пещерах и руинах, этот сарай был почти идеальным вариантом. Он обеспечивал защиту от дождя и ветра и при этом находился достаточно далеко от основных жилых массивов, чтобы её не обнаружили случайно.

Она замерла у входа, прислушиваясь. Ни звука, кроме стука капель, падающих с крыши в лужу. Она заглянула внутрь. Тьма, пахнущая прелым сеном, мышами и старым деревом. Безопасно.

Самус скользнула внутрь. Первое, что она сделала — сбросила на земляной пол невыносимо тяжёлый ранец. Её плечи и спина застонали от облегчения. Она прислонилась к шершавой деревянной стене, позволяя мышцам расслабиться, и на секунду закрыла глаза. В этот момент абсолютной тишины и относительной безопасности на неё впервые накатила вся тяжесть её положения. Она была одна. В чужом мире. Возможно, в другой галактике. Возможно, в другой вселенной. Связи нет. Корабль, скорее всего, потерян. Шансы на спасение — исчезающе малы.

Это была не паника. Это была холодная, ясная констатация факта. Она приняла эту мысль, пропустила через себя и отложила в сторону. Эмоции были роскошью, которую она не могла себе позволить. Сейчас важны были только три вещи: тепло, энергия и информация.

Её взгляд, уже привыкший к темноте, начал различать предметы внутри сарая. Сгнившие доски. Ржавая цепь в углу. Что-то ещё. Она подошла ближе и присела на корточки.

Это была книга. Маленькая, с обложкой из толстого картона. Она была мокрой и разбухшей, страницы слиплись. Самус осторожно подцепила обложку ногтем. На ней был рисунок. Не фотореалистичное изображение, а стилизованное, примитивное. Жёлто-коричневое существо, отдалённо напоминавшее земного медведя, но с непропорционально большой головой и широко распахнутыми, наивными глазами. Оно улыбалось.

Самус провела кончиком пальца по изображению. В её мире, мире вечной войны, хищники не улыбались. Они скалили клыки. Эта картинка была артефактом цивилизации, которая могла позволить себе роскошь сентиментальности. Цивилизации, где детям рассказывали сказки про добрых зверей.

Под рисунком были символы. Сложные, витиеватые, состоящие из плавных линий и резких углов. Письменность. Ключ к информации. Абсолютно бесполезный для неё сейчас, но дающий надежду на будущее. Она смотрела на эти незнакомые буквы, и впервые за много часов почувствовала не холод и усталость, а укол острого, почти болезненного любопытства.

Кто вы? Что это за мир, где вы рисуете улыбающихся хищников и пишете такими странными знаками?

Она аккуратно положила книгу на сухой островок земляного пола. А затем вернулась к единственному инструменту, который у неё остался. Она села, скрестив ноги, рядом со своим ранцем, положила левую руку на колено и активировала комлинк на запястье. Маленький экран ожил, бросив на её сосредоточенное лицо слабый голубоватый отсвет.

Системная проверка. Большинство функций не отвечало. Но базовые сканеры, работающие от автономного источника питания, были в норме. Она запустила пассивный поиск энергетических сигнатур в широком диапазоне. Она не надеялась найти что-то знакомое — тахионные излучения, сигналы червоточин, ничего подобного. Она искала аномалии. Любой сигнал, выбивающийся из общего фона примитивной электросети города.

Экран медленно заполнялся графиками. Шум. Помехи. Стабильный, монотонный гул на частоте примерно в 50 герц — очевидно, стандарт местной энергосистемы. Она уже готова была выключить сканер, чтобы сэкономить энергию, как вдруг…

Вот оно.

Тонкая, едва заметная линия на совершенно другой частоте. Сигнал был невероятно слабым, почти на грани чувствительности её сканера. Но он был. И он был неестественным. Он не был похож ни на радиопередачу, ни на работу электростанции. Его структура была сложной, модулированной, почти органической. Это была резонансная эмиссия, построенная на физических принципах, которые она видела лишь в теоретических выкладках расы Чозо.

Её сердце, до этого бившееся ровно и размеренно, на мгновение замерло, а затем ударило сильно, гулко.

Комлинк построил пеленг. Источник находился в городе. Примерно в двух километрах от её позиции.

Всё изменилось. Усталость отступила. Холод перестал иметь значение. Она больше не была просто жертвой кораблекрушения, пытающейся выжить. Она снова стала охотницей. В этом странном, примитивном мире, где медведи улыбались, был кто-то или что-то, работающее с запредельной физикой. И это был её единственный шанс. Найти источник этого сигнала. Изучить его. Использовать его.

Это стало её главной миссией.