Забытый (джен)

Некогда застланные цветами тропы затянуло вязким зловонным асфальтом, везде грязь, бензиновые пленки на лужах, дымящие заводы на месте священных рощ. Он плелся по мостовой, засунув руки в карманы старого пальто. В пальто... Смех, да и только. Раньше его одевали в шелка и парчу, сейчас хорошо, если пальто не промокает. Старики в потертых пальто — их в этом городе пруд пруди. Никто не обратит внимания. Невидимки, всеми забытые, как и он сам.

Город гудел, бурлил, жил своей жизнью. Раньше здесь дымились жертвенники, в воздухе стоял густой запах ладана и благовоний. Теперь — вонь выхлопных газов и жареной картошки. Раньше — мольбы, полные страха и надежды, сейчас — громкая музыка из проезжающих мимо машин и деловитые разговоры по телефонам.

На месте белокаменных храмов, пронзавших шпилями облака, — бетонные коробки, где поклонялись новой богине — науке. Тьфу ты!

Он помнил, как принимал решения. Кому даровать плодородие, кому — засуху. Кому — богатство, а кому — голодную смерть. Помнил, как отблагодарил за особенно пышный праздник в его честь — эпидемией. Веру испытывал, усмехнувшись, подумал он. А почему бы нет? Кто ему указ? Захотел — наградил, захотел — наказал. Его воли и должны бояться, чтобы почитали сильнее, молились яростнее.

А теперь? Теперь они тут что-то высчитывают, что-то конструируют. Селекция, ирригация, вакцинация… И все сами, сами, сами! Да кто им дал право? Неблагодарные! Отреклись, забыли.

Он остановился у витрины магазина, разглядывая выставленные там гаджеты. Плоские, блестящие штуковины, в которые они все так увлеченно уставились. "Технологии, — пробурчал он. — Прогресс". Да что они знают о прогрессе? Они даже не понимают, что все их достижения — всего лишь пыль под его стопами.

Он вдруг почувствовал, как закипает внутри ярость. Хотелось разбить витрину, растоптать мерзкие приспособления, обрушить на город грозу, такую, чтобы запомнили на всю жизнь! Но что толку? Ловушки для молний притянут к себе все разряды, поглотят силу божественного гнева, преобразуют в энергию для этих вот самых гаджетов.

Он вздохнул, понуро опустив плечи. Пальто стало тяжелым, и его собственные руки — будто свинцовыми, не поднять. Бессилие. Бессилие тянуло к земле, сгибало спину, клонило голову и вынуждало шаркать ботинками по тротуару. Бессилие и какое-то глупое, нелепое… разочарование. Будто он проиграл какой-то важный спор. Будто его уволили с работы за профнепригодность. Безработный. Бездомный. Великий Кузнец на бирже труда.

Он пошел дальше, не глядя по сторонам. Впереди копалась в мусоре собака. Добрая животина — сильная, могла бы стать хорошим сторожем или помощником в охоте, да только не охотятся больше люди, и дома их сторожит моток проводов. Она тоже осталась без работы, когда ее хозяин переехал, места не нашлось, а пес все ждет. Эх, собаки последние в этом мире потребителей помнят, что такое преданность.

Ничего не найдя, собака побежала на другую сторону улицы, не заметив драндулет, мчащийся к ней, с тупым потребителем за рулем.

Он поднял палец — машинально, не подумав. И драндулет замер, вращая вонючими дымящими колесами. Пес, дрожа, вернулся на тротуар, ткнулся мокрым носом в руку. Кузнец отпустил колымагу, и та сорвалась с места. Потрепал собаку по голове. Благодарность, да. Приятно, даже от собаки. Но преданность ее все еще принадлежала другому — мелкому предателю, бросившему их обоих. А ведь он не ковал их такими, само как-то выросло.

Тут он услышал голос. Грубый, насмешливый.

— Эй, дед, ты чего, фокусник, что ли?

Он обернулся. Рядом стояла девочка. Худая, грязная, с копной растрепанных волос и настороженным взглядом. Глаза — как угольки. Лет двенадцати, не больше. Беспризорница. Вот еще, отвечать ей. Хмыкнув, он побрел дальше.

— Зачем собаке помог? — продолжала девочка, следуя за ним, но держа дистанцию больше вытянутой руки. — Гринпис, что ли?

— Никто я, — огрызнулся Кузнец. — Просто проходил мимо.

— Ага, конечно, — усмехнулась девочка. — И чего тебе с этого?

— Не все делается, чтобы было «чего» с этого.

— Да ладно! На альтруиста не тянешь.

— С тебя все равно взять нечего.

— Чего с меня-то сразу? В общество защиты можешь сходить, глядишь, там чего заплатят.

Заплатят. Тьфу, ты! Деньги, выгода. Один большой рынок. Вот и к нему относились так же, торговались, и где? В молитве! Пошли нам урожай, и мы построим новый храм. Храм! Дом Его на земле среди недостойных предлагали заслужить! Он послал. Саранчу. Было смешно. Теперь уже не очень.

— Отстань от меня, — сказал Кузнец.

— А если не отстану? — Девочка шагнула к нему ближе, сузив глаза. — Что тогда? Ты меня в жабу превратишь?

Кузнец вздохнул. Вот же привязалась.

— Глупость какая, — сказал он устало. — На кой мне жаба?

— Не можешь, да? — Девочка не унималась. — А можешь деньги из воздуха доставать? Или желания исполнять?

Старик посмотрел на нее внимательно. В глазах — смесь цинизма и какой-то чисто детской любознательности. А ей-то почему не досталось места в мире с «университетами», где людям не требуется его помощь?

— И почему же ты думаешь, что кто-то станет исполнять твои желания?

— Да ладно. Ну не можешь — так и скажи, чего загадочности напускаешь? Цену набиваешь?

Он остановился, повернулся к девочке и медленно поднял руку. Ветер внезапно стих, и воздух вокруг них застыл, будто густой сироп.

— Ты хочешь увидеть? — спросил он, и голос его внезапно стал глубже, звучнее, как далекий раскат грома. — Хочешь знать, что я могу?

Девочка отступила на шаг, но не убежала. В ее взгляде промелькнуло нечто древнее — первобытный страх, знакомый всем живым существам перед лицом необъяснимого.

— Ну... давай, — прошептала она, но пальцы ее вцепились в рваный рукав куртки.

Кузнец щелкнул пальцами.

Над ними разверзлось небо. Не метафорически — черные тучи сгустились в одно мгновение, закрутились воронкой, и в следующее — ударила молния. Не в громоотвод, не в антенну, а прямо в середину дороги, в трех шагах от них, оставив после себя дымящуюся черную вмятину в асфальте.

Машины вокруг завизжали тормозами, замигали аварийки, люди высовывались из окон, ошарашенно оглядываясь. Ха, не ожидали такого? По одной, прицельно, он еще может обойти их приспособления.

Девочка стояла, широко раскрыв глаза.

— Ч-что... — начала она, но голос предательски дрогнул.

— Это не фокус, — сказал Кузнец. — Это напоминание.

Он махнул рукой — и тучи рассеялись так же внезапно, как появились. Солнце снова залило улицу жалким городским светом.

— Но... — Девочка облизнула пересохшие губы. — Почему тогда... почему ты...

— Почему я не сожгу их всех? — Он усмехнулся. — А зачем? Они сами прекрасно справляются.

Она молчала, сбитая с толку. Не то хотела спросить? Впрочем, какая разница?

— Ты хотела желание? — спросил он. — Ну так проси.

Девочка нахмурилась, сжала кулаки.

— А что с меня будет? — выдохнула она. — В сказках... там всегда потом расплачиваться надо.

Кузнец рассмеялся — горько, но искренне.

— Не волнуйся. Я больше не беру плату. Потому что мне уже нечего вам дать.

Она посмотрела на него — долго, пристально. Потом резко выпрямилась.

— Тогда... я хочу, чтобы он вернулся.

— Кто?

— Пес. Тот, которого бросили. Чтобы его хозяин забрал его домой.

Кузнец замер.

— Ты просишь не за себя.

— Ну и что? — Девочка сморщила нос. — Я видела, как он по тебе тёрся. Значит, ты ему нравишься. А раз нравишься — должен помочь.

Он смотрел на нее, и что-то старое, почти забытое, заржавевшее, скрипя, шевельнулось в его груди.

— Не могу.

— Почему?! — Девочка сжала кулаки. — Ты же только что молнию швырнул!

— Молнию — могу. Дождь — могу. Даже чуму, если очень постараться... — Он усмехнулся, но в глазах стояла только усталость. — А вот заставить сердце любить... нет.

— Но... ты же… ты же…

— Именно поэтому.

Он посмотрел куда-то поверх её головы, будто видел сквозь время, далекие дни, когда его имя еще помнили. Когда он сам еще помнил его.

— Если бы я мог править сердцами, меня бы не забыли.

Девочка замолчала. Ветер шевелил её грязные волосы.

— Значит... всё, что ты можешь — это гроза да саранча?

— Как видишь.

Она фыркнула.

— Ну и мошенник же ты!

Он усмехнулся — коротко, беззвучно.

— Да.

Потом повернулся и зашагал прочь, не дожидаясь новых вопросов.

— Эй! — крикнула она вдогонку. — А если... если я сама попробую его уговорить?

Кузнец не обернулся. Только слегка поднял руку — то ли в знак согласия, то ли в бессильном жесте: пробуй.

Девочка смотрела, как его силуэт растворяется в толпе. Потом плюнула, развернулась и потопала к собаке, всё ещё сидевшей у мусорного бака.

— Ладно, пёс, — буркнула она. — Давай-ка придумаем, как твоего придурка разыскать.

А где-то впереди, в потоке людей, старик в поношенном пальто впервые за долгие годы улыбнулся.