Камера № 394-Б (джен)

Северное море в тот день решило, что просто штормить — это для слабаков, и старательно изображало всемирный потоп. Волны с грохотом разбивались о чёрные скалы, обдавая стены древней крепости ледяными брызгами, которые мгновенно замерзали, превращая Азкабан в гигантский, архитектурно безвкусный леденец.

Драко Малфой, бывший наследник огромного состояния, бывший староста Слизерина и, к его огромному сожалению, бывший Пожиратель Смерти (хотя, как выяснилось, бывших в этом клубе по интересам не бывает), шёл по коридору. Точнее, его вели. Конвоир, коренастый волшебник с лицом, напоминающим плохо пропечённый пудинг, толкал Драко в спину с энтузиазмом, достойным лучшего применения.

— Шевелись, Малфой, — буркнул охранник. — У меня смена через десять минут заканчивается. Я не собираюсь тут с тобой вальсировать.

— Ваши манеры так же ужасны, как и здешний климат, — процедил Драко, стараясь не стучать зубами. Кандалы на руках позвякивали в такт шагам, создавая мелодию безысходности. — Я требую одиночную камеру. Согласно статусу политзаключённого и...

Охранник хохотнул. Звук отразился от сырых стен и прозвучал как кашель больного туберкулёзом тролля.

— «Политзаключённого»? Скажи спасибо, что тебя вообще не поцеловали на входе, парень. И забудь про одиночку. В стране кризис. Кингсли — мужик, конечно, хороший, но казна пуста, как твоя совесть.

Драко остановился, недоумённо моргнув.

— Что, простите?

— Оптимизация, — с каким-то мстительным удовольствием пояснил тюремщик, отпирая тяжёлую решётчатую дверь, ведущую в сектор особого режима. — Содержание одного дементора обходится Министерству в кругленькую сумму. А вас, предателей, развелось столько, что на каждого отдельную камеру выделять — никаких галлеонов не напасёшься. Так что теперь у нас тут, как это говорят магглы... хостел. Уплотнение.

Сердце Драко пропустило удар, а затем забилось где-то в районе горла. Он готовился к тишине. К благородному, полному трагизма одиночеству, где он мог бы часами смотреть на клочок серого неба в узком окне, размышляя о несправедливости бытия и отращивая романтическую щетину. Он представлял себя узником замка Иф, графом Монте-Кристо магического мира.

Но «хостел»? «Уплотнение»? Это звучало как дешёвая ночлежка в Лютном переулке.

— Пришли, — объявил конвоир, останавливаясь у двери под номером 394-Б.

Дверь была массивной, обитой железом, которое проржавело настолько, что напоминало фактуру кожи дракона, больного лишаем. Изнутри не доносилось ни звука. Ни криков, ни стонов, ни безумного смеха. Только какая-то подозрительная, ватная тишина.

— Входи, располагайся, чувствуй себя как дома, — охранник распахнул дверь и с силой пихнул Драко внутрь. — Обед в два, если крысы не съедят раньше.

Лязгнул засов. Драко Малфой остался стоять посреди камеры, судорожно сжимая в руках тощий узелок с личными вещами (сменой белья и куском мыла, пахнущим хозяйственной тоской).

Камера оказалась неожиданно просторной, но это было единственным её достоинством. Сырость здесь была не просто физическим явлением, она казалась живым существом, которое лизало стены, оставляя на них плесневелые узоры. В углу стояло ведро, распространяющее амбре, способное убить мелкого гиппогрифа. Узкое окно под потолком без стекла, но с толстой решёткой, впускало внутрь ледяной ветер и шум прибоя.

Но самым страшным была не обстановка. Самым страшным были жильцы.

Их было трое.

На ближайшей к входу койке, скрестив ноги по-турецки, сидел Антонин Долохов. Бывший дуэлянт и садист выглядел так, словно только что сбежал с кафедры безумной философии. Его волосы, длинные и спутанные, торчали во все стороны, создавая эффект взорвавшегося вороньего гнезда. Лицо, пересечённое шрамами, искажала странная, почти детская улыбка.

В дальнем углу, уткнувшись носом в стену, стоял Август Руквуд. Бывший невыразимец что-то бормотал себе под нос, методично водя пальцем по камням кладки.

Третьим был Родольфус Лестрейндж. Муж покойной Беллатрисы лежал на нижней наре, отвернувшись к стене, и не подавал признаков жизни, если не считать мерного, глубокого дыхания, больше похожего на храп медведя в зимней спячке.

— О, свежее мясо! — радостно воскликнул Долохов, хлопнув в ладоши. Звук получился сухим и резким, как выстрел. — Или, правильнее сказать, свежие уши?

Драко выпрямился, стараясь вернуть себе остатки аристократического достоинства. Получалось плохо: мантия висела мешком, а нос предательски покраснел от холода.

— Долохов, — холодно кивнул он. — Руквуд. Лестрейндж. Я полагал, что вас держат в более строгих условиях.

— Строгих? — Антонин рассмеялся, и этот смех перешёл в лающий кашель. — Мальчик мой, мы в Азкабане, а не в пансионе для благородных девиц. Хотя, судя по тому, как уплотнили наш дружный коллектив, скоро нам придётся спать валетом. Ты, кстати, храпишь? Родольфус храпит так, что с потолка сыплется штукатурка. Если ты тоже начнёшь выводить рулады, я тебя задушу подушкой. Это, конечно, если нам выдадут подушку.

Руквуд на секунду оторвался от стены, повернул к Драко бледное, осунувшееся лицо с запавшими глазами и произнёс совершенно будничным тоном: — Вероятность того, что ты задохнёшься от миазмов из ведра, составляет тридцать четыре процента. Вероятность того, что тебя задушит Антонин — пятьдесят два. Оставшиеся четырнадцать процентов приходятся на смерть от скуки. Добро пожаловать в клуб, Драко.

— Я здесь ненадолго, — отрезал Малфой, окидывая камеру брезгливым взглядом. Он заметил свободную верхнюю нару над спящим Лестрейнджем — единственное место, которое выглядело относительно сухим и далёким от «удобств» в углу. — Мой адвокат подал апелляцию. Это ошибка.

— Все мы ошибки, — философски заметил Долохов, наблюдая, как Драко направляется к койке. — Ошибки природы, ошибки Тёмного Лорда, ошибки акушерок... Куда намылился, щенок?

Драко замер, уже занеся ногу, чтобы взобраться на второй ярус.

— Это свободное место, — процедил он, поворачиваясь к Долохову. — И я намерен его занять.

Антонин медленно, с грацией старого, но всё ещё опасного хищника, поднялся с нар. Он был выше Драко, и годы заключения, казалось, только высушили его, превратив мышцы в стальные тросы. В его глазах плясали бесята безумия, но за ними скрывался острый, расчётливый интеллект.

— В этом номере, Драко, ничего не бывает просто так, — вкрадчиво произнёс Долохов, подходя ближе. От него пахло старым табаком и сыростью. — Мы тут, знаешь ли, стараемся поддерживать интеллектуальный тонус. Дементоры, конечно, высасывают радость, но мозги они, к счастью, переварить не могут. Слишком жёсткие.

— Что тебе нужно? — Драко напрягся, рука инстинктивно потянулась к карману, где должна была быть палочка, но пальцы схватили лишь пустоту. Это движение вызвало у Долохова новый приступ веселья.

— Палочки нет, малыш. Забудь этот рефлекс. Здесь наше оружие — слово. И фантазия. Особенно фантазия, учитывая, что на ужин снова будет баланда из гнилой трески.

Долохов преградил путь к койке, упёршись рукой в железную стойку.

— Койка достанется тому, кто достоин, — объявил он торжественно. — А достоинство здесь измеряется не галеонами твоего папаши, Люциуса — да пошлют ему боги тёплые носки в его камере, — а умением шевелить извилинами.

Руквуд снова отвернулся к стене и начал что-то шёпотом подсчитывать: — Семьсот восемьдесят три трещины... Семьсот восемьдесят четыре... Если экстраполировать динамику разрушения, эта стена рухнет через двести двенадцать лет.

— Не отвлекайся, Август! — рявкнул Долохов, не сводя глаз с Драко. — У нас турнир. Вступительный экзамен.

Драко фыркнул, скрестив руки на груди. Ситуация была абсурдной. Он стоял в вонючей камере, споря с одним из самых опасных убийц столетия за право спать на досках, покрытых соломой.

— Хорошо, — высокомерно произнёс Малфой. — Что за бред ты придумал? Дуэль на взглядах? Кто кого переплюнет?

— Загадка, — глаза Долохова сверкнули. — Я загадываю тебе загадку. Отгадаешь — верхняя полка твоя. Не отгадаешь — спишь у параши, рядом с ведром, и слушаешь, как оно булькает по ночам.

Драко поморщился. Перспектива спать рядом с отхожим местом пугала его больше, чем близость дементоров.

— Я слушал лекции Снейпа шесть лет, — усмехнулся Драко. — Твои загадки для меня — детский лепет. Валяй.

Долохов расплылся в широкой, щербатой улыбке, которая сделала его похожим на сумасшедшего чеширского кота. Он сделал шаг назад, картинно развёл руками, словно конферансье перед выходом звезды.

— Слушай внимательно, наследник благородного рода. Загадка простая, жизненная. Он понизил голос до зловещего шёпота: — Что имеет палочку, но не имеет мозгов, носит метку, как собака ошейник, и сейчас заплачет?

Драко замер. Он ожидал чего-то в духе сфинкса из Лабиринта Турнира Трёх Волшебников. Чего-то про время, тьму, смерть или магических существ. Он начал лихорадочно перебирать в уме варианты. «Имеет палочку, но не имеет мозгов... Тролль? Нет, у них дубины. Гигант? Тоже нет. Мандрагора? Глупость. Носит метку...»

Мысли метнулись к Чёрной Метке на его собственном предплечье. Кожа под тканью мантии зазудела, как от фантомного ожога.

— Ну же, — поторопил Долохов, наслаждаясь замешательством юноши. — Время тикает. Руквуд уже досчитал до восьмисот.

— Это какое-то магическое существо? — неуверенно спросил Драко, чувствуя, как почва уходит из-под ног. — Или... метафора? Послушный слуга?

Долохов закатил глаза так сильно, что стали видны одни белки.

— Мерлин великий, Август, ты посмотри на это поколение! Никакой самоиронии. Сплошной пафос и гель для волос, который, кстати, тебе здесь не понадобится.

Антонин резко наклонился к лицу Драко и рявкнул: — Это ты, идиот! Ответ — ты!

Драко отшатнулся, ударившись спиной о холодную стену. Лицо его залила краска стыда и гнева.

— Это не загадка! — выплюнул он. — Это оскорбление!

— А в чём разница? — искренне удивился Долохов, пожимая плечами. — В наших условиях грань между искусством и хамством стирается. Ты имеешь палочку? Имел. Мозгов, судя по тому, что ты попался и стоишь здесь, у тебя нет. Метка на руке есть. И, судя по дрожащей нижней губе, ты вот-вот разревёшься и начнёшь звать мамочку Нарциссу. Всё сходится! Логика железная, как эти решётки.

Из угла донеслось тихое хихиканье Руквуда. Даже спящая туша Лестрейнджа издала звук, похожий на сдавленный хрюк.

— Ты проиграл, — безапелляционно заявил Долохов, указывая пальцем в грязный угол рядом с ведром. — Твоё место там, Люциус-младший. И не вздумай занимать мою шконку, я её грел три года.

Драко стоял, тяжело дыша. Ему хотелось ударить Долохова. Ему хотелось кричать. Ему хотелось, чтобы Поттер ворвался сюда и спас его, или чтобы Волдеморт воскрес и убил их всех — любой вариант был лучше этого позора. Но он понимал, что в физической схватке против матёрого убийцы, пусть и без палочки, у него шансов нет.

Он медленно выдохнул, поджал губы и, стараясь не смотреть на торжествующего Долохова, прошёл в указанный угол. Бросил свой узелок на гнилую солому.

— Это временно, — прошептал он сам себе, садясь на корточки и стараясь не касаться полом мантии подозрительной лужицы. — Это просто дурной сон.

— Это не сон, деточка, — отозвался Долохов, плюхаясь обратно на свою койку и закидывая руки за голову. — Это реалити-шоу «Выживи с идиотами». И ты только что прошёл кастинг. Кстати, у меня есть ещё одна загадка. Хочешь отыграться? На кону твой кусок хлеба за ужином.

— Иди к чёрту, Долохов, — огрызнулся Драко, чувствуя, как холод пробирается под мантию.

— Невежливо, — цокнул языком Пожиратель. — Ответ был бы: «Нет, спасибо, я на диете». Но ты учишься. Медленно, но учишься.

Руквуд в своём углу вдруг перестал считать трещины и повернулся к Драко. Его глаза, привыкшие к мраку Отдела Тайн, смотрели с пугающей проницательностью.

— Зря ты так, Малфой, — тихо сказал он. — Загадки помогают. Они структурируют хаос. Если ты не займёшь ум, ум займётся тобой. И поверь, тебе не понравится то, что он там, внутри, накопает.

— Восемьсот двенадцать, — тут же добавил он и вернулся к созерцанию стены.

Драко прислонился затылком к ледяному камню. Снаружи выл ветер, где-то вдалеке кричали чайки — свободные, наглые твари. В камере пахло безысходностью и немытыми телами. Он посмотрел на Долохова, который начал насвистывать какой-то весёлый вальс, явно диссонирующий с обстановкой. На Руквуда, беседующего с кирпичами. На спящего Лестрейнджа, который во сне, кажется, улыбался, вероятно, видя сны о пытках магглов.

Драко Малфой понял одну страшную вещь. Пыток не будет. Круциатуса не будет. Будет вот это. Каждый день. Групповая терапия с маньяками, которым скучно.

— Эй, Малфой, — позвал Долохов спустя минуту молчания.

— Что? — устало отозвался Драко.

— Что длинное, тёмное и никогда не заканчивается?

Драко на секунду задумался. Пошлые ассоциации сами лезли в голову, но он уже понял, что логика Долохова работает иначе.

— Коридор в Азкабане? — предположил он без особого интереса.

— Нет, — радостно ответил Долохов. — Срок твоего отца. Ха-ха-ха!

Смех Долохова эхом разнёсся по коридору, смешиваясь с шумом шторма. Драко закрыл глаза. Ему предстояли очень, очень долгие четыре года.