Клятва и Мера (джен)

Лорд Альфред МарКенин забеспокоился, стоя на своём месте за столом. Он вздрогнул, потёр руки, чтобы согреться, и окинул взглядом зал совета. Сегодня это было холодное море знамён.

Знамена великих домов Соламнии призрачно и странно колыхались в мерцающем свете факелов. Старая ткань, когда-то блестящая и плотная, а теперь тонкая, как паутина, слегка приподнималась и колыхалась, когда зимний ветер пробирался в продуваемый сквозняками зал. Там, конечно же, был знак МарКенина, а также вычурные знаки Кар-тона и МарТасала, переплетённые изображения солнц, зимородков и звёзд.

Среди них гордо возвышались переплетённые розы Ут Вистана и феникс Дома Перес. Были представлены и более мелкие дома — Инверно, Краунгард, Ледьярд и Джеффри, — и их цвета тускло перекликались друг с другом, когда знамёна опускались. Были соблюдены все формальности, и триста рыцарей Соламнии расселись, чтобы дождаться конца года.

"Ведь разве это не начало и конец святок?" — спросил себя лорд Альфред, пока простой садовник Джек, недавно переехавший в город, неуклюже зажигал свечи на столе.

— "Конец ещё одного года?"

Могущественный рыцарь, верховный судья Соламнийского ордена, неловко поёрзал в кресле из красного дерева с высокой спинкой, стоявшем во главе самого длинного стола. Он боялся необъяснимого, и необъяснимое, без сомнения, приближалось по мере того, как свет свечей становился ярче и длиннее. Он огляделся, вглядываясь в лица своих соратников и помощников. Их было много, и они были такими же разными, как драгоценные камни, и в их глазах он видел отражение этой торжественной ночи.

Лорд Гунтар Ут Вистан сидел слева от него, коренастый, едва ли старше тридцати, хотя его волосы уже были седыми, как сталь. После лорда Бонифация Стража Короны, о чести которого ходили легенды, Гунтар был самым искусным фехтовальщиком на банкете. Такие люди, как он, всегда нетерпеливо относились к подобным церемониям, считая их слишком размеренными и красивыми. Лорд Альфред сочувствовал ему и продолжал наблюдать за своим другом.

Гунтар явно хотел, чтобы всё поскорее закончилось — и трапеза, и ритуал, и всеобщее смятение. Он с тревогой вглядывался в бескрайнюю армаду знамён, туда, где тьма поглощала шёлк, лён и дамаст, туда, где лорд Бонифаций, его едва ли не дружеский соперник, тоже сидел в окружении юных поклонников-оруженосцев, которые подражали его манере держаться и завидовали мастерству великого человека в обращении с мечом.

Несомненно, в этих тенях таилось такое же нетерпение. Хотя Гунтар утверждал, что Бонифаций в своём рвении к Клятве и Мере переносил ожидание более изящно, в беспокойстве и молчании большого рыцаря было что-то ещё, подумал Альфред. По мнению Гунтара, церемония была лишь отсрочкой между битвами, но для Бонифация она была самой битвой.

Справа от лорда Альфреда со слышимым скрипом и тихим стоном уселся лорд Стефан Перес, древний ветеран на старых, но необычайно крепких ногах. Альфред откинулся на спинку кресла, забарабанил пальцами в перчатках по тёмным подлокотникам, а затем поднял правую руку. По его сигналу заиграла музыка. Это был тяжёлый марш, медленный и меланхоличный, как и подобает погребальной песне в честь триста сорок первого года после Катаклизма.

Старый лорд Стефан, сидевший рядом с Верховным судьёй, слабо улыбнулся в своей густой бороде. Он был высоким и худощавым мужчиной, который изящно избегал склонности старших рыцарей погружаться в уныние и мечты. Говорили, что именно эксцентричность помогала ему сохранять здоровье, а также способность находить забавным практически всё, что происходило в Башне и Ордене.

Однако сегодня вечером старик был не в духе. Приближался конец его восемьдесят пятого года, а вместе с ним, как всегда, и эта церемония в память о нём, во время которой залы украшали знамёнами. Он устал от всего этого: от помпезности и фанфар, от зимней стужи и пронизывающих декабрьских ветров в горах Вингаард.

Лорд Стефан поднял свой бокал, и Джек, опустив глаза, снова наполнил его янтарным харольским вином. Сквозь сверкающее золото Стефан наблюдал за столом оруженосцев, расположенным ближе всего к столу лорда Бонифация, и сосредоточился на одинокой мерцающей свече в церемониальной темноте.

У пламени сидел молодой человек, погруженный в свои мысли. Это был Стурм Светлый Меч. Он был южанином из Утехи, хотя его семья была родом с севера и издавна состояла в Ордене.

Лорд Стефан подумал об Ангриффе Светлом Мече. Об Ангриффе Светлом Мече и Эмелине до него, о Байярде и Хелмаре и обо всех Светлых Мечах, начиная с Бертеля, основателя рода в Век Силы.

Стурм был бы доволен мыслями Стефана, ведь именно для того, чтобы найти своё место в этой цепочке, он вернулся в осаждённую Соламнию после шести лет изгнания.

Выкраденный из замка Светлых Мечей одной зимней ночью, когда ему было одиннадцать лет, он помнил своего отца в образах и эпизодах, скорее как череду событий, чем как живого человека. С самого начала Ангрифф Светлый Меч был занят делами Соламнии, оставив мальчика на попечение матери и слуг.

Однако Стурм создал себе образ отца из разрозненных воспоминаний, рассказов матери и, несомненно, собственного воображения. Чем дольше мальчик мечтал, тем добрее и смелее становился Ангрифф, и мечты стали его убежищем в Абанасинии, вдали от соламнийских дворов, среди равнодушных южан в неприметной деревушке под названием Утеха. Там его мать, леди Илис, воспитывала его скорее с наставниками, чем с друзьями, прививая ему вежливость, знания и свое наследие…

И, как с улыбкой подумал лорд Стефан, лишая его всего, кроме соламнийского рыцарства.

Илис умерла от чумы. Говорили, что мальчик распустил своих немногочисленных друзей и горевал в одиночестве, молча и соблюдая все положенные обряды.

Той осенью лорды Гунтар и Бонифаций, которые были ближайшими друзьями Ангриффа Светлого Меча, договорились о том, чтобы Стурма привезли в крепость Телгаард, где он мог бы продолжить обучение в Ордене.

Стурму поначалу не понравился Север. Он был умен, это точно, и годы благородной бедности закалили его так, что северные парни втайне ему завидовали: он хорошо ориентировался в лесу и ездил верхом, как опытный рыцарь. Но его южные манеры и старое соламнийское очарование казались пережитками прошлого поколения для образованных молодых людей, оруженосцев и рыцарей из знатных соламнийских семей. Они называли его «дедушкой Стурмом» и смеялись над его акцентом, запасом стихов, которые он помнил, и попытками отрастить усы.

"Когда-то они смеялись и над его отцом", — размышлял Стефан. — "Некоторые смеялись вплоть до ночи осады."

За столом Стурма было тяжело находиться как этим вечером, так и в любой другой день.

— Где твой стяг, Светлый Меч? — насмешливо прошипел Дерек Страж Короны. Он был племянником великого фехтовальщика и очень гордился своими семейными узами, хотя ещё не доказал, что у него с легендарным дядей есть что-то большее, чем кровь и имя.

Дерек усмехнулся, а его крепкие товарищи, все как один прихлебатели Фогавена Стража Короны, подавили смешок. Двое из них нервно оглянулись на Высокий стол, где собрались лорды, погружённые в воспоминания и ритуалы, от старейшего хранителя знаний и советника до молодых военачальников, таких как Гунтар и Бонифаций. Убедившись, что взгляды их господ устремлены в другую сторону, оруженосцы, словно гиены, ухмыльнулись и приготовились пировать.

— Тише, Дерек! — пробормотал Стурм Светлый Меч, отведя взгляд карих глаз. Он понимал, что это слабая отговорка, но это было всё, что он мог придумать в ответ на злобные насмешки других оруженосцев. Дерек был хуже всех, он раздувался от гордости, ведь он был избранным оруженосцем лорда Бонифация, но все они были важными, все они были высокомерными и презрительными.

Его друзья Карамон и Рейстлин в долгих беседах у камина за кружкой эля предупреждали Стурма, что в Башне Верховного Жреца говорят быстро, резко и часто на политические темы. Когда товарищи Стурма начали отпускать в его адрес колкие замечания и шутить о его пропавшем отце, он почувствовал себя деревенщиной, неловким и обделённым.

И действительно, разве он не был таким?

Стурм сердито покраснел и сжал под столом кулаки добела. Дерек торжествующе фыркнул и повернулся к центру зала, где продолжалась церемония, как и тысячу лет назад в этом самом зале. Арфист, седовласый эльф в простой синей тунике, вышел из-за занавеса из знамён и в красном свете факелов, окружавших его, начал играть проверенную временем «Песнь Хумы», это древнее сочетание мифа и напыщенной героики.

— Из соламнийской деревни, — начал он.

Где жизнь людей нелегка,

Где избы строят издревле

С крышами из тростника,

Где зарастают могилы

Полынью и лебедой,

И всё, что когда-то было,

Пророчествует бедой,

Мечей жестокие игры -

Сурового детства дар,

Внезапно готовы вспыхнуть

Как торфяной пожар,

Из этой деревни вышел

Хума Розы путём,

Зимородка неслышно

Крыльями осенён...

(прим.: перевод стиха Виталии Дудинской https://vk.com/d_vitaliya)

Рыцари начали тихо произносить слова, и в освещённой факелами комнате постепенно зазвучала песня — история о любви, самопожертвовании и заточении Хумы. Гнев Стурма утих, когда он, как и остальные молодые люди, сидевшие вокруг него, погрузился в мир этой истории.

Стурм знал эту традицию. Если бы песня была спета идеально и в унисон в особую благоприятную ночь, например в Рождество или в день летнего солнцестояния, сам лорд Хума вернулся бы и сел среди певцов. Вот почему главное место за главным столом всегда оставалось пустым.

Юноша медленно присоединился к пению, вдыхая слова песни, и комната наполнилась звуками тихого ветра, одного чистого эльфийского голоса, поющего песню, и трёхсот других голосов, шепчущих её. Только самые юные из них всё ещё надеялись, что в этот или любой другой рождественский сочельник произойдёт что-то необычное.

Так они и продолжали монотонно петь, пока всех не напугал резкий звук флейты.

С балок доносилась резкая, неистовая и игривая мелодия, и вместе с ней дождь из зелёного и золотого света рассеял тени в большом зале и ослепил изумлённых рыцарей. Шепот тут же затих, как и песня барда, когда новая, диссонирующая музыка зазвучала громче и быстрее, наполняя зал своими нотами.

Это было похоже на трели птиц, жужжание пчел или завывание ветра в высоких вечнозеленых ветвях. Все рыцари позже вспоминали об этом по-разному, но каким бы ни было их описание, они знали, что песня ускользала от них, потому что она была изменчивой, масштабной и постоянно меняющейся.

Ошеломленный Стурм тяжело оперся на стол. Дерево задрожало под его онемевшими руками, и кубки, нелепо звякнув, упали на каменный пол и разбились. Сладкий аромат древесного дыма в воздухе внезапно сменился резким запахом пролитого вина, затем — свежим запахом винограда и клубники, а потом — внезапной, пронзительной свежестью листьев. Факелы на столах погасли, и внезапно, к всеобщему удивлению, большой зал совета залило лунным светом, серебристым и красным.

— Великие Солин и Луин! — воскликнул Стурм себе под нос, обменявшись потрясёнными взглядами с Дереком Стражем Короны. (прим.: возможно тут используется соламнийское произношение имен Солинари и Лунитари)

Затем на стропилах над ними появился лорд-дикарь, окружённый музыкой и зелёными искрами.

* * *

Стурм никогда не видел никого подобного. Доспехи этого человека блестели восковой, бездонной зеленью остролиста. На его нагруднике переплетались рельефные розы, красные и зелёные, а с перчаток и поножей каскадом спадали листья и алые ягоды, словно весенние отголоски в безжизненном зале посреди зимы.

Вокруг его лица вспыхнули и сгруппировались ещё листья, словно зелёное пламя, словно сияние травянистого света, в центре которого метались, сверкали и смеялись его большие чёрные глаза. Он был огромной зелёной птицей или супругом дриады. Он снова поднёс флейту к губам, и снова из сумрака, кедров и сосен полилась безграничная музыка. Он с удивительной лёгкостью спрыгнул на пол.

Лорд Альфред, лорд Гунтар и лорд Стефан медленно поднялись на ноги с суровыми и неприступными лицами, слегка положив руки на рукояти своих мечей. Сэр Адамант Джеффри и лорд Бонифаций Фогавен вышли из-за своих столов и направились к центру зала, но внезапно остановились с нехарактерной для них осторожностью на лицах. Слуги разбежались по дальним углам зала, а на каменном полу зазвенел хрусталь и серебро.

Странное, покрытое листвой чудовище не обращало внимания на суматоху и комично скрючилось в центре зала, пока эльфийский менестрель, бормоча проклятия и дёргая струны, подбирал свою арфу и уползал прочь, цепляясь за колючки остролиста.

— Кто ты? — спросил лорд Альфред громовым голосом. — Как ты смеешь нарушать эту торжественную ночь?

Зелёный человек развернулся на каблуках, и его флейта исчезла где-то в джунглях из листьев и доспехов, в которые он был облачён. Стурм едва расслышал, как её музыка эхом разносится по лестнице, отражаясь от стен, пока мелодия наконец не затихла вдали.

— Я — Вертумн, — сказал незваный гость мягким и низким голосом. — Я — смена времён года, и я — дом минувших лет.

— А на колокольне — тысяча летучих мышей, — пробормотал Дерек, но ледяной взгляд лорда Гунтара заставил юношу замолчать.

— И что же, — спросил лорд Альфред, — хочет от нас... милорд Вертумн в эти святки?

Верховный судья был напряжён и серьёзен, его пальцы играли с золотым навершием меча.

— Я хочу изложить мысль, близкую моему сердцу, — объявил Вертумн, бесцеремонно усаживаясь на пол.

Он снял шлем, и на его висках заплясал зелёный огонь.

Стурм нервно нахмурился. Он знал, что тёмные чародеи — это волшебники веселья, которые убеждают своих жертв быть менее мрачными, менее угрюмыми. И наконец, менее хорошими. Затем, когда вы погрузитесь в смех и песни, они...

Что они сделают, он не знал. Но это будет тем, что вас погубит.

— Вы, соламнийцы, слетаетесь, как совы, в эти залы в самое глухое время года, — сказал Вертумн, — и каркаете о тёмных временах и о том, как далеко мир скатился от эпохи мечтаний и силы. Оглянитесь вокруг — Башня клириков — это зеркальный зал. Вы можете увидеть себя со всех сторон и под разными углами, прихорашиваясь, украшаясь и восхищаясь собственной значимостью.

— С вашего позволения, лорд Альфред, — перебил его лорд Гунтар, наполовину вытащив меч из ножен. — С вашего позволения, я покажу здесь кое-кому... подходящую дверь и, возможно, самый короткий путь вниз с горы.

Вертумн угрожающе улыбнулся, и его обветренное лицо сморщилось, как кора огромного валлина. Знамена развевались на тёплом, не по сезону дующем ветру.

— Пусть никто не говорит, — спокойно заявил он, и слабый шорох его голоса был удивительно хорошо слышен даже в самых дальних уголках огромного зала, — что, когда в руках есть меч, булава или копьё, лорд Гунтар довольствуется словами, остроумием или политикой.

— Мягкие слова тебе не помогут, Вертумн, — пригрозил Гунтар, не обращая внимания на оскорбление.

Лорд Дикарь лишь рассмеялся. Поднявшись со скрежетом доспехов и шорохом листьев, Вертумн помахал флейтой в сторону главного стола, указывая на пустующий стул. Это был клоунский жест, но он был тревожным и даже непристойным.

Старшие рыцари ахнули, а несколько младших обнажили мечи. Спокойный и неторопливый, Вертумн грациозно повернулся, размахивая флейтой, как саблей. Он зловеще засвистел, взмахивая им в воздухе, и Стурм заворожённо наблюдал за ним.

— К слову о том, что есть место, где никто не сидит, — заметил Вертумн. — Ни гость, ни нищий, ни сирота, ни чужестранец — никто из тех, кого ты поклялся защищать и оберегать. И сегодня, и во все остальные дни это кресло пусто, это место для попугая и подхалима.

Лорд Альфред МарКенин сердито посмотрел на Вертумна, который невозмутимо продолжал:

— Клятва, которую ты дал в этом гнезде клятв, — заявил Вертумн, не сводя безумного взгляда с пустого стула, — темна, мрачна и мудра в глубинах ночи. Но ты не испытываешь радости, следуя ей. Даже этот праздник это доказывает.

— Кто ты такой, чужеземец, чтобы рассказывать нам о наших радостях и праздниках? — прогремел лорд Альфред.

— Тряпка, лоскуты и обрывки, и это ты называешь креслом ожидания Хумы?

Гунтар и Стефан внезапно обернулись в сторону теней, а затем снова посмотрели на лорда Альфреда. Их лица были нечитаемы в мерцающем свете.

Внезапно лорд Альфред вышел из-за стола и, указывая на Зеленого человека, обратился к нему голосом, который обычно приберегают для лошадей, подчиненных и необученных или неспособных к обучению оруженосцев.

— Кто ты такой, чтобы сомневаться в наших обычаях, в тысячелетнем ожидании наших мечтаний? Ты... ты ходишь, размахивая листьями салата!

— Старик! — парировал Вертумн и резко остановился в нескольких сантиметрах от Верховного судьи. — Ты — пустой, позолоченный нагрудник! Ты — пустой шлем и развевающееся знамя! Ты — маска законов и отсутствие справедливости! Ты — бухгалтерская книга! Ты — упрямый осёл с носом для букв, добывающий честь на бесплодной равнине! Даже если бы мимо тебя пронёсся пророческий вихрь, ты бы принял его за метеоризм своих братьев!

Стурм покачал головой. Странные оскорбления были слишком причудливыми, почти нелепыми, как будто это была дуэль бардов или, что ещё хуже, ссора птиц на стропилах. Лорд Альфред МарКенин был верховным судьёй Соламнийского ордена, и к нему следовало обращаться с уважением, почтением и должным почитанием, но Зелёный Человек обрушил на него поток странных слов, и верховный судья, ошеломлённый и зачарованный, лишь пошатнулся и замолчал.

Товарищи Стурма ёрзали и кашляли, не сводя глаз с окон и стропил. Для компании парней, которые любили подшучивать друг над другом и спорить, они тоже были на удивление тихими. Время от времени из тени доносился нервный смех, но ни один оруженосец не осмеливался взглянуть на другого, и уж тем более никто не осмеливался заговорить.

Теперь вперёд вышел лорд Стефан, и его глаза заблестели от внезапного веселья. Стурм настороженно нахмурился, ведь старик и сам был наполовину дикарём, подначивал молодых рыцарей, заставляя их строже соблюдать Клятву, и смеялся над далёкими пределами Меры, где грамматика и манеры за столом требовалось укоренять даже в самых юных соламнийцах.

Виной тому была рана в голову, полученная шестьдесят лет назад на каком-то малоизвестном Нераканском перевале, из-за которой он стал косоглазым и непочтительным. Казалось, он наслаждался этим резким разговором, и Стурм с нарастающим смущением понял, что старик прочищает горло.

— Что же, лорд Вертумн, вы хотите, чтобы мы сделали? — спросил старик. Его голос был по-прежнему громким и твёрдым, несмотря на восемьдесят пять лет. — Что вы хотите от нас, если мы лицемеры и прикрываемся справедливостью? Я не вижу и рядом с вами ни вдов, ни сирот. Что вы сделали для бедных, отверженных и несчастных?

— Я заставил вас задать этот вопрос, — ответил Вертумн с лукавой улыбкой. — Ты старый лис, Стефан, и в тебе больше мудрости, чем может найтись во всей этой комнате, полной болванов. И всё же старый лис возвращается по собственному следу, ориентируясь на собственный запах, пока не обойдёт весь лес и не выйдет к нехоженым тропам.

— Поэзия вместо политики, лорд Дикарь? — спросил Стефан, и его белая борода взметнулась, как пыль, когда он с кряхтением и скрипом коленей уселся прямо перед Зелёным человеком, который не вздрогнул и не отступил.

— То, что я делаю для сирот, тебя не касается, — спокойно ответил Вертумн, — потому что это не изменит того, что происходит в разоренных землях Соламнии, в исчезающих деревнях, в пожарищах, голоде и новых, невыразимо ужасных драконах. Ни один сирота здесь не стал бы меня расспрашивать. Нет, он бы поддержал мой призыв. — Он замолчал, обводя взглядом комнату. — Если бы здесь, конечно, были сироты.

— "Вы ошибаетесь, лорд Дикарь", — подумал Стурм, переступая с ноги на ногу и готовясь сделать шаг вперёд. Но не сделал.

— Сироты, — тихо сказал он.

— Кроме того, — продолжил Вертумн, — я не давал клятвы защищать их.

Факел в подсвечнике рядом со Стурмом Светлым Мечом затрещал и погас, и Вертумн снова поднёс флейту к губам. Его мелодия звучала печально и тоскливо, и Стурму показалось, что в ней он слышит что-то осеннее, умирающее и безвозвратно ушедшее. Это была тонкая, меланхоличная музыка, и опавшие листья кружились по залу, словно призраки, бегущие от чародея, — жёлтые, чёрные и беспокойно-красные.

"Он чародей", — подумал Стурм. — "Он говорит двусмысленно и загадками. Не слушай его. Не слушай."

Вертумн сделал ещё один шаг вперёд. Он оказался лицом к лицу с древним лордом Соламнии, и их взгляды встретились без гнева, и между ними проскочила какая-то фраза, такая тихая, что даже лорд Альфред, стоявший всего в двух шагах от лорда Стефана, позже поклялся, что не слышал, о чём шла речь. Затем Зелёный Человек качнулся на каблуках и рассмеялся, а лорд Стефан Перес необъяснимым образом покрылся листвой.

Побеги, усики и ветви разрослись на доспехах старика, так что листья сплелись с его бородой, а лозы оплели пальцы. Вертумн отошёл в центр зала и снова заиграл на флейте, на этот раз весёлую летнюю мелодию. Худощавый старик, который много лет служил управляющим у пропавшего верховного жреца, теперь расцвёл сотней голубых цветов, а с зимних балок спустилась стая жёлтых бабочек и радостно уселась на лорда Стефана Переса.

— Довольно! — воскликнул лорд Гунтар и шагнул вперёд, сжав кулаки, но из ножек его стола тоже начали прорастать корни, которые обвились вокруг его лодыжек и замедлили его продвижение к центру комнаты.

Стефан сделал жест, но его смысл затерялся среди цветов. Вертумн грациозно увернулся от атакующего соламнийского лорда, в то время как Гунтар врезался в стол, за которым сидели братья Джеффри, разбросав во все стороны стеклянную посуду и самих Джеффри.

Юный Джек, который, по-видимому, залез под стол в поисках съестных припасов получше, отполз в безопасное место, когда стол рухнул, а затем начал врастать корнями в пол, его темные доски ветвились и распускали почки.

Кто-то оттолкнул Стурма в сторону.

— За клятву и меру! — закричал лорд Бонифаций и опрометью бросился в центр комнаты. Он выхватил меч и поднял щит, а его холодные голубые глаза заблестели, как закалённая сталь, в предвкушении битвы.

Вертумн обернулся, подмигнул рыцарю и повернулся лицом к одному из братьев Джеффри, в то время как Бонифаций упал лицом на каменный пол, а его штаны таинственным образом сползли до лодыжек.

Джеффри передумал, затем упал в обморок, и Вертумн без лишних слов запрыгнул на другой стол, увернувшись от другого Джеффри, который внезапно оказался пригвождённым к полу, как молодое деревце.

Молодой рыцарь вскрикнул, и в комнате воцарилась зловещая тишина. Дюжина мужчин приготовилась к атаке, а их единственный противник танцевал на одной ноге на столе, снова подняв флейту, чтобы заиграть.

"Это бесчестье!" — подумал Стурм. — "Унижение, которое невозможно вынести."

Он поймал взгляд Дерека, когда шагнул вперед, почти не думая о том, что делает, и вытащил свой короткий меч.

Если не считать совершенно смущенного Бонифация, это был единственный обнаженный клинок в комнате. На нем даже не было крови.

Вертумн развернулся лицом к юноше, затем прекратил свой танец. Скорбная тень пробежала по его лицу, и он кивнул. Словно неохотно согласившись, он спустился вниз, отложил флейту, вытащил свой огромный меч и направился в центр большого зала.

Рыцари Соламнии беспомощно стояли среди зелёных зарослей из сломанных столов. Сквозь листву и тени они наблюдали, как мечники кружат друг вокруг друга, Зелёный Человек и зелёный юноша.

Стурм сразу понял, что противник ему не по зубам. Вертумн обладал бездумной грацией опытного фехтовальщика, и клинок в его руке словно был живым. Он заговорил с юношей, пока они кружили друг вокруг друга. Его слова были такими же мягкими и вкрадчивыми, как ветер, а взгляд был прикован к Стурму.

— Отложи его в сторону, мальчик, — прошептал Вертумн, и его тёмные глаза блеснули. — Ибо ты не знаешь леса, на краю которого стоишь… где клинок бессилен против тьмы и шипов…

— Довольно поэзии! — пробормотал Стурм. — Мой меч принадлежит Светлым Мечам и Ордену! По крайней мере, он устроит хорошее представление.

Но его выпад был неуверенным и медленным. Вертумн легко отбил его.

— За Светлых Мечей и Орден? — прошипел дикарь, внезапно оказавшись позади юноши, который споткнулся и развернулся к нему. — За Орден, который прогнил и стал уродливым? За отца… твоего отца… которому не пристало носить соламнийскую честь?

— Не пристало? — Рука Стурма дрогнула вместе с его голосом. Вертумн попятился от него, не сводя глаз с главного входа в зал совета, с лестницы, ведущей в зимнюю ночь. Ему показалось, что он услышал смешок Дерека.

— Никаких дел? Ч-что ты...

Лорд Дикарь ответил ему мрачным, свирепым и почти хищным взглядом. Быстрым движением запястья, таким же ярким и неуловимым, как летняя молния, Вертумн взмахнул мечом, преодолел неуверенную защиту Стурма и глубоко вонзил его в левое плечо юноши.

Ошеломлённый, задыхающийся Стурм упал на колени. Его плечо, грудь и сердце пылали зелёным огнём и пронзающей болью. Воздух гудел у него в ушах, как хор назойливых мошек, их песня была печальной и угрожающей.

«Значит, я умираю. Я умираю. Умираю», — пронеслось у него в голове, но внезапно боль утихла, став не невыносимой, а тупой и настойчивой. К ужасу Стурма, рана на его плече быстро и аккуратно затянулась, а свежая кровь исчезла с его белой церемониальной туники. Но боль не отступала, она жгла и терзала, такая же настойчивая, как гул в воздухе.

— Оглянись вокруг, мальчик, — презрительно сказал Вертумн. — Где место такому человеку, как твой отец, среди ему подобных?

Стурм тут же забыл о своей ране. Он закричал и вскочил на ноги, его юный голос дрожал от волнения. Он слепо бросился на Вертумна, сжимая обеими руками короткий меч. Его противник спокойно отступил в сторону, и клинок глубоко вонзился в дубовую ветвь, недавно выросшую из сердца кресла Хумы.

Юноша крепче ухватился за меч и с силой потянул, лихорадочно оглядываясь через плечо, которое пульсировало от боли, в то время как Вертумн угрожающе наступал. Затем Вертумн медленно опустил свой меч. Он наблюдал за Стурмом, пока тот вытаскивал клинок из твёрдого дерева, и улыбнулся, когда юноша неуклюже развернулся к нему.

Улыбка Вертумна сбивала с толку, она была такой же непроницаемой, как дикая незнакомая местность. Она разозлила Стурма ещё больше, чем его слова. С новым криком он бросился на противника, и колени Вертумна подогнулись, когда клинок юноши вонзился ему прямо в грудь.