Высокое искусство кулинарии, зельеварения и уползания (джен)

Если ты остался дома

Без родителей один,

Предложить тебе могу я

Интересную игру

Под названьем "Смелый повар

" Или "Храбрый кулинар"

. Суть игры в приготовленьи

Всевозможных вкусных блюд.

Предлагаю для начала

Вот такой простой рецепт:

Нужно в папины ботинки

Вылить мамины духи,

А потом ботинки эти

Смазать кремом для бритья,

И, полив их рыбьим жиром

С черной тушью пополам,

Бросить в суп, который мама

Приготовила с утра.

И варить с закрытой крышкой

Ровно семьдесят минут.

Что получится узнаешь,

Когда взрослые придут.

(Г. Остер

"Вредные советы")

Если честно, меня моя жизнь устраивала. Точнее, то, чего я смог достичь к тридцати годам. Но об этом стоит выразиться более подробно.

Меня зовут Тимофей, Тим Воронин. Старт в жизни был у меня совсем неважным, поскольку моя так называемая биомать не захотела себе такую обузу в жизни. А может, была настолько молода и глупа, что не знала, что от регулярного секса получаются дети. Или… Впрочем, можно долго гадать, что было у неё в голове. Я не в курсе. Об этой женщине я ничего не знаю и знать не хочу. Впрочем, за одно дело я ей благодарен. Жизнь она мне подарила. Что да, то да.

Мне повезло в том, что я родился здоровым, без всяких хронических болячек и отклонений. Спал много, ел всё, что давали, и снова спал. И из роддома плавно переехал в Дом Малютки, даже не заметив этого.  Этого я, конечно, не помню, но где-то глубоко-глубоко на дне памяти остались ряды деревянных кроваток, с застиранными пелёнками и коричневыми клеёнками, детские крики и неистребимый, властвующий над всем пространством запах хлорки. И какая-то стылая безнадёжность.

На моё счастье пробыл я там недолго. Поскольку я был здоровым мальчиком, и никаких препятствий к моему усыновлению не было, семья для меня нашлась быстро. И это была хорошая семья. Папа Игорь и мама Лена. Они до последнего пытались зачать собственного ребёнка, но увы, это было  не суждено, поскольку серьёзные проблемы были у обоих. Так что они приняли решение усыновить ребёнка. Неважно — девочку, мальчика… Главное, чтобы был маленький и здоровенький. Так что наши пути пересеклись надолго.

Папа Игорь и мама Лена стали хорошими родителями, к тому же они были весьма состоятельны. Папа Игорь занимался реставрацией антикварной мебели на заказ, у него была собственная мастерская и стабильный доход, он обеспечивал нашу маленькую семью и постоянно помогал деньгами матери. Профессия мамы Лены была не столько денежной, сколько творческой, она служила в театре в качестве художника по костюмам и обладала множеством полезных умений и неистощимой фантазией.

Я же, когда подрос, обожал бывать и у отца, и мамы, потому что оба они создавали и восстанавливали такую красоту, что захватывало дух. А мне нравилось красивое. Красивые люди, красивые вещи, красивая одежда… Мне казалось, что мир, в котором не будет уродства, станет по-настоящему счастливым.

Скажу сразу — я был беспроблемным ребёнком. Слушался родителей, хорошо учился, не водился с дурными компаниями, охотно перенимал у родителей всякие полезные умения и уже годам к четырнадцати был настолько самостоятельным, что вполне мог прибраться в квартире, приготовить обед из трёх блюд, постирать одежду, пришить себе пуговицы и даже сшить что-нибудь простенькое. Не могу сказать, что я всё это любил, но умел. Пацаны, правда, в классе посмеивались, насчёт  девчоночьих умений,  но я им отвечал,  что хочу жениться по любви, а не из-за того, что не умею себе постирать рубашку или сварить суп.

И вообще — чем плоха независимость? Большинство с моими аргументами соглашались, правда перенимать полезные умения не спешили. Скажу больше — некоторые из моих одноклассников были так избалованы, что могли помереть от голода у набитого едой холодильника только потому, что не знали, как отыскать и разогреть еду.

Но были и те, кто говорил, что такому учиться мужику  западло, что этим занимаются только геи, и что я сам скорее всего готовлюсь пополнить ряды этой славной когорты. Таких я бил в морду сразу, не дожидаясь окончания обличительных спичей. Потому что если такое спустить разок — потом точно не отмоешься.

В общем, получалось неплохо. А когда я начал заниматься в секции самбо — так и вообще замечательно. Кстати, параллельно с этим я и в кулинарную студию ходить начал — готовить мне нравилось, это вам не пуговицы пришивать... Папа Игорь и мама Лена против моих увлечений не возражали. Тем более, что учился я хорошо, а те, кто получал за свой длинный язык в морду, жаловаться к учителям не бегали, поскольку это был нормальный пацанский ответ на нехорошие слова.

Так я и жил, и всё складывалось хорошо. В общем и целом, за одним исключением. Исключение звали Нателла Леопольдовна Вонлярлярская, и она приходилась моему папе Игорю матерью. А мне не приходилась никем, хотя по идее могла бы считаться бабушкой.

Дело в том, что Нателла Леопольдовна происходила из семьи, как она выражалась, «с исконно дворянскими корнями». И это её якобы дворянское происхождение просто сводило её с ума. Замуж она вышла сразу после института — философский факультет, кажется, я не интересовался, — за человека гораздо старше её, весьма обеспеченного и происходившего из семьи потомственных медиков. Муж Нателлы Леопольдовны был гинекологом воистину выдающегося масштаба, владельцем частной клиники, у него в клиентах ходил весь московский бомонд. А отец мужа был профессор, академик, обласканный ещё советской властью, известный репродуктолог, лауреат научных премий и автор нескольких учебников. Но то, что родной сын не просил помочь жене родных папу с дедушкой — это вообще-то показатель. Но вернёмся же к мадам Вонлярлярской.

Нателла Леопольдовна стала полновластной хозяйкой большой квартиры, она не работала в своей жизни ни дня, её задачей было сиять красотой и вдохновлять супруга. И с этой непростой задачей женщина справлялась до его последних дней.

К тому же она родила мужу двух сыновей — старшего — Игоря и младшего — Андрея. Мальчики росли способными, воспитанными, симпатичными и прекрасно учились. Отец же настаивал на медицинской карьере для обоих.

Андрей был послушным сыном. Он поступил в Первый Мед и успешно его закончил, после чего стал помогать отцу в клинике. Андрей был не настолько хорош, как отец, но отнюдь небесталанен, да и опыт должен был прийти со  временем, а для становления хорошего врача опыт — это главное. Более того, Андрей женился на выбранной матерью девушке, дочке крупного чиновника из МИДа и тоже дворянских кровей. Девушка была прекрасно воспитана, знала три языка, умела одеваться со вкусом и умело украшала собой окружающее пространство. С Андреем они составили на редкость гармоничную пару и вскоре осчастливили родителей внуками — сначала девочкой, а затем и мальчиком. И свекровь с невесткой прекрасно находили общий язык, светски беседуя о Кьеркегоре, Хорхе Луисе Борхесе и последних тенденциях в творчестве Рериха.

Да, Андрей был со всех сторон образцовым сыном, радостью и гордостью семьи. Чего нельзя было сказать об Игоре. Он с детства не принимал отцовские планы, наотрез отказался поступать в медицинский институт, учился средне, очень любил литературу и историю, с математикой было похуже, биологию, особенно анатомию, просто не любил. Зато неплохо рисовал и частенько навещал мастерскую престарелого краснодеревщика Петра Степановича,  предпочитая это времяпровождение всем другим видам досуга. А после одиннадцатого класса осчастливил родителей сообщением, что поступил в колледж, чтобы приобрести профессию реставратора мебели.

Семья была в шоке. Колледж! Не связанная с медициной профессия! Непочтение к родителям! Как можно?

Итогом стало изгнание блудного сына из рая, то есть из шикарной родительской квартиры, и отказ во вспомоществовании. Игорю пришлось солоно, но он не сдался. Поступив в колледж, всеми правдами и неправдами получил место в общежитии и все годы обучения жил на стипендию и разнообразные подработки. Единственной, кто его поддерживала, была двоюродная тётушка по матери, но была уже немолода и жила потихоньку на скромную пенсию. Но именно она приютила Игоря после колледжа, а когда ему понадобились деньги на открытие собственной мастерской — заложила единственную имеющуюся у неё драгоценность — брошь с разноцветными бриллиантами неимоверной чистоты.  Бриллиантов было семь — желтый, черный, розовый, коньячный, синий, фиолетовый, хамелеон, и стоила брошь баснословно дорого.

Итак, папа Игорь открыл мастерскую и начал реставрировать мебель. Заказов сначала было немного, но у парня действительно были золотые руки, и он прекрасно разбирался в антикварной мебели. Дело пошло. Спустя пару лет мастерская разрослась, Игорь  нанял помощников, которые делали реплики со старинной мебели и продавали их по более дешёвой цене, чем аутентичные изделия.  Сам же он занимался только восстановлением антиквариата.

Доход от собственного дела был стабильным, хоть и не чрезмерным. Но на дом, машину и всё остальное без излишеств вполне хватало. А потом Игорь встретил Лену и они поженились и стали жить душа в душу. Казалось бы, всё прекрасно, всё есть, но супругам очень хотелось детей. А дети не получались. Супруги оба прошли обследование и выяснились печальные обстоятельства. Они были бесплодны. Оба. Игорь — из-за перенесённой в детстве свинки*, Лена, выросшая в детском доме, куда попала истощённая, голодная, грязная и вшивая, с кучей болячек, — благодаря неустанной родительской «заботе».

Супруги погоревали, но оба были сильными людьми и долго унывать просто не умели, поэтому решили взять малыша из Дома Малютки. Так в их жизни и появился я. И это были счастливые годы.  Двоюродная тётушка, когда-то рискнувшая ради Игоря своей единственной драгоценностью, свои последние годы провела в нашей семье. И именно её я называл бабушкой. Замечательная брошь к тому времени была давно выкуплена из ломбарда и возвращена законной владелице, и та с гордостью прикалывала её к любимому бархатному платью вишнёвого цвета по торжественным случаям.

Так Игорь и Лена построили свою счастливую семью без оглядки на установки госпожи Вонлярлярской. И жили счастливо. Игорь, кстати, пытался помириться с родителями, но его мать сначала не приняла детдомовскую невестку, а потом — приёмного сына.  Поэтому долгие годы семьи не общались.

А когда мне исполнилось семнадцать лет, произошло страшное. Папа и мама отправились отдыхать на выходные в загородный пансионат. А у меня в понедельник была важная контрольная, и я остался в городе — учиться. Но на контрольную я не попал. Утром в воскресенье  мне позвонили из полиции и сообщили о том, что в пансионате произошёл пожар — что-то с проводкой… и что погибли семь человек. Мои  папа Игорь и мама  Лена были  в числе погибших.

Это было огромное горе… И ещё. Мне было семнадцать лет, и со мной со всей отчётливой ясностью замаячил детский дом. Пусть ненадолго — но замаячил. Добрейшая женщина, которую я называл бабушкой, к этому времени уже успела скончаться.

Спасибо помощнику папы Игоря — управляющему мастерской Матвею Журавлёву. Он был папе не только помощником, но и другом и сразу же начал хлопотать  об опеке надо мной. Увы, это оказалось не так легко. Матвей был не женат, точнее, разведён, но жил один. К таким кандидатам  опека всегда относится настороженно.

И тут объявилась моя бабушка и предъявила права… нет, не опеку надо мной. Безродный приёмыш в качестве внука ей нужен не был. Она предъявила права на наследство папы Игоря. Родители и дети являются наследниками первой очереди. Нателла Леопольдовна прекрасно это знала. Деньги ей лишними не были… в отличие от меня.

И да, она не постеснялась отсудить свою часть наследства. В неё вошли половина дома — к тому времени мы уже жили в загородном доме, одна из двух машин и половина мастерской. Всё вместе составило большую сумму. И нет, она не собиралась этим пользоваться.  Она хотела денег. К тому времени благополучие профессорской семьи просело, свёкор и муж скончались, у Андрея была своя семья  с большими запросами. Конечно, он помогал матери, но слишком много выделять не мог. Кое-какие поступления на счёта были от переизданий учебников и научных трудов свёкра, но Нателла Леопольдовна привыкла ни в чём себе  не отказывать. Поэтому ей не хватало.  Нет, с точки зрения обычных людей она была обеспечена выше крыши, но ей не хватало на поездки на статусные курорты два-три раза в год, шопинг в Милане, новую соболью шубку, встречи с подружками в дорогих ресторанах, билеты в ложу на театральной премьере. Ведь именно так должна жить высокодуховная дама дворянских кровей, она же не какая-то дворняжка. И ей даже в голову не пришло, что большинству тех, кого она так презрительно называла дворняжками, даже в голову не пришло бы покуситься на имущество  внука-сироты. Наоборот, Нателла Леопольдовна испытывала странное удовлетворение — хоть какая-то польза от неудачного сына.

Да, суд разделил наследство по закону, хотя читая решение, морщилась даже много чего повидавшая судья. И после решения суда Нателла Леопольдовна немедленно потребовала всё продать и деньги разделить пополам. Мои переживания её не волновали.

Деньги за мастерскую нашёл дядя Матвей, и дело всей жизни папы Игоря уцелело. Машину я готов был отдать этой мегере целиком, лишь бы никогда в жизни её не видеть. Оставался дом, который я категорически не хотел продавать — с ним были связаны воспоминания о приёмных родителях, за это время ставших роднее родного.

Дядя Матвей попробовал поговорить с Нателлой Леопольдовной. Он просил немного подождать, уверял, что соберёт деньги за полгода  и выкупит половину, доставшуюся госпоже Вонлярлярской. Но женщина лишь презрительно скривилась и заявила:

— Какие полгода? У вас есть неделя. Если через неделю я не получу своих денег — выставлю свою собственность на продажу.

У дяди Матвея на скулах вздулись желваки, но он сдержался, хотя явно хотел сказать престарелой стерве что-то нелицеприятное. Но он стерпел. Ради меня.  И очень вежливо ответил:

— Хорошо. Неделя, так неделя. Надеюсь, вы сдержите своё слово.

— Дворяне всегда держат своё слово, молодой человек, — отрезала Нателла Леопольдовна.

— Кто? — холодно переспросил дядя Матвей. — Что-то я не слышал, чтобы те, кто грабит сирот, назывались дворянами. Таких обычно по-другому называют. Впрочем, вам виднее.

В лице госпожи Вонлярлярской не дрогнул ни один мускул.

— У вас есть неделя, — повторила она невозмутимо, развернулась и ушла. А дядя Матвей почесал в затылке и смачно выругался. А потом сказал:

— Дом стоит пять миллионов. Этой старой  ма…де нужно отдать два с половиной. Если ты готов отдать ей машину полностью — это два миллиона.

— Пусть забирает, — выдавил я. — Но где взять остальное?

— Я голяк, — с мукой в голосе признался дядя Матвей. — За мастерскую всё выложил, ещё и кредит взять пришлось. Но мастерская — золотое дно, за год-два окупится. И тебя с прибылью не обижу. Прорвёмся, Тим… Только вот что с домом делать?

— Не знаю, — ответил я. — Надо думать. Отвези меня домой, дядя Матвей.

— Уверен? — спросил он. — Может, ко мне?

— Уверен, — ответил я. Дядя Матвей задумчиво покивал и отвёз меня в наш дом.

* * *

Некоторое время я ходил по комнатам, брал в руки какие-то вещи вертел, клал на место. Мне казалось ужасно несправедливым — на подоконнике стояла любимая чашка папы Игоря, в спальне на тумбочках — книги, которые он и мама Лена читали перед сном, подушки ещё хранили их запах, в  платяном шкафу витали ароматы духов мамы Лены… а их не было. Не было навсегда. И появившаяся из ниоткуда злая старуха хотела отобрать у меня память о них. И я не мог ничего сделать. Скромные украшения мамы Лены и часы папы Игоря на два миллиона  точно не тянули…  но тут мой взгляд упал на фотографию той, кого мы все называли бабушкой… и я вспомнил про брошь с цветными бриллиантами. И про тайник в шкафу.

Спустя несколько минут я уже держал в руках бархатную коробочку. Баснословную драгоценность, способную спасти дом моих родителей. Мне было жаль, очень жаль закладывать её… но другого выхода не было.

Спасибо дяде Матвею — у него были связи. И под залог броши нам дали необходимые для выкупа дома деньги. И так называемая бабушка исчезла из моей жизни. Я очень надеялся, что навсегда.

К счастью, в детдом я не попал. Всё-таки опека сочла меня достаточно взрослым, чтобы оставить на год с дядей Матвеем. А через год я стал совершеннолетним. Я окончил школу и поступил в колледж. Нет, я не пошёл по стопам папы Игоря. Мне нравилось готовить, и колледж был кулинарным. И если кто-нибудь скажет, что готовка — это для женщин, то этот кто-то сильно ошибается. Впрочем, масса успешных мужчин-поваров доказывали и доказывают обратное. Так что я, хоть и научился у папы Игоря многому, всё-таки выбрал ту профессию, которая мне нравилась больше.

Дядя Матвей только плечами пожал и философски заметил:

— Тоже дело хорошее. А долю твою я, если что, выкуплю.

Думаю, что именно то, что я занялся любимым делом вплотную, притупило сердечную боль. Я ушёл с головой — сначала в учёбу, потом — в работу… Закончил колледж лучшим, стажировался в хороших ресторанах, участвовал в кулинарных конкурсах, выиграл обучение за границей, изучал кухни народов мира, придумывал новые  рецепты…

Так проходили годы. Я многому научился, многое постиг. Смог открыть собственный ресторан — и тут мне помогла в очередной  раз заложенная счастливая брошь. Я уже стал считать её чем-то вроде талисмана. И да, сначала это был небольшой уютный ресторан, где я стал шеф-поваром. Через пару лет я расширился, увеличив площадь и количество посадочных мест… и они никогда не пустовали. Я мог бы открыть сеть ресторанов… но не стал. Зачем? Мне вполне хватало получаемого дохода, и я мог позволить себе готовить ради удовольствия, а не гнать  поток. В принципе у меня было всё для хорошей жизни. Собственный дом, мотоцикл «Харлей» (да, погонять я тоже любил), любимое дело, дядя Матвей в качестве любимого родственника и подобранный в мусорном баке котёнок. Котёнок, когда я его отмыл, оказался белоснежным с голубыми глазами и абсолютно глухим, за что и получил кличку Бетховен, ведь именно этот композитор страдал тем же недостатком. Для полного счастья не хватало жены… но я над этим работал. И тут в почтовом ящике я обнаружил повестку. В суд.

Тут я слегка охренел. Повестка оказалась от Нателлы Леопольдовны. Я недоумевал — что ещё от меня понадобилось этой старой су… женщине? Поскольку у меня уже был юрист, занимавшийся разнообразными вопросами, я попросил его узнать, в чём дело.

Через пару дней юрист мне перезвонил:

— Понимаешь, Тимофей, — пояснил он, — эта женщина — твоя бабушка. Юридически.

— Я в курсе, — ответил я. — После смерти отца она забрала половину наследства и отказалась принять опеку надо мной даже на год. Её интересовали только деньги. Если бы не дядя Матвей она ободрала бы меня как липку, и я отправился бы в детдом.

Юрист хмыкнул:

— А теперь она хочет алименты. На своё содержание.

— На каком основании? — удивился я. — Она не принимала никакого участия в моей жизни. — Я её на суде из-за имущества в первый раз в жизни увидел.

— Понимаю, — согласился юрист. — Но, тем не менее, по закону она может попробовать. Пенсия у неё минимальная, она же дня в жизни не работала, а ты взрослый, трудоспособный, с хорошим доходом.

— Но у неё же сын есть. Брат папы Игоря. И он довольно состоятельный человек. У него вроде как своя клиника, — удивился я.

— Не-не-не, — покачал головой юрист. — Её сыночка-корзиночка со всем семейством уже год как отбыл в США на постоянное жительство. А оттуда, сам понимаешь, алименты получить проблематично.

— Но она же у меня половину наследства отсудила… — удивился я. — Неужели всё потратила? И от покойного мужа ей что-то досталось. Где всё это?

— Грязная тут история, — вздохнул юрист. — Они, то есть семейка сына, похоже, и мать собой взять обещали. И она всё продала. Всё обратила  в деньги. А деньги перевела сыну.

— И он её бросил?

— Да, — кивнул юрист. — И ей остались только пенсия и однушка в спальном  районе.

— Ну, это сынок ещё по-доброму, — хмыкнул я. — Мог бы и только комнату в общаге оставить.

Видавший-перевидавший семейных разборок юрист только хмыкнул.

— Скажу прямо — шансы у неё есть, — заметил он. — Как я  уже сказал, она пожилая, нетрудоспособная и с маленькой пенсией. А вы ей приходитесь внуком. Не фактически, но юридически. И вы достаточно состоятельны, Тимофей.

— Не её стараниями — но да, — ответил я. — Что ж, хочет судиться — пусть судится. Посмотрю, сколько мне насчитает самый гуманный суд в мире.

— Конечно, её отношение к вам и то, как она поступила после гибели ваших родителей, тоже свою роль сыграет.  И то, что она вас  не признавала  раньше — тоже. Но кто знает, как будет настроена судья… — вздохнул юрист.

— Посмотрим, — сказал я. — Суд так суд.

— Может, попробуем мировое? — спросил юрист.

Я покачал головой:

-  Нет. Если бы эта женщина обратилась бы ко мне, я бы и сам стал ей помогать. Даже несмотря на то, как она со мной поступила. Но она посчитала ниже своего достоинства договориться по-человечески и сразу пошла в суд. Вот пусть и получит… по закону.

* * *

Суд прошёл быстро. Женщине-судье Нателла Леопольдовна не понравилась, хотя она этого и не показывала. Я просто почувствовал неприязнь, может быть потому, что испытывал к матери папы Игоря схожие чувства. Но держалась она потрясающе — не отнять. Хотя «бабушка» сильно постарела, её походка стала неловкой из-за артрита, а изящные перчатки не скрывали распухших суставов, и передвигалась она теперь только с тростью, но она держалась прямо и сухо изложила суть своих претензий. При этом Нателла Леопольдовна была облачена в костюм «а-ля Джеки Кеннеди» и сжимала в руках клатч «Луи Вуиттон» — остатки прежней роскоши.

Судья коротко кивнула, когда Нателла Леопольдовна закончила. Настала наша очередь. И тут мой юрист развернулся вовсю. Не без некоторого блеска он рассказал об отношении Нателлы Леопольдовны к моему существованию, о том, что моему отцу пришлось уйти из семьи, о том, как Нателла Леопольдовна постоянно называла меня и как относилась к маме Лене, и как забрала половину моего наследства.

Выражение лица женщины-судьи оставалось бесстрастным, но я просто чувствовал, какое отвращение вызывает у неё Нателла Леопольдовна. И выслушав  всё, судья спросила:

— Скажите, почему вы подали на алименты только с Тимофея Игоревича, который фактически не является вашим внуком, при наличии родного сына и других внуков?

— Мой сын Андрей сейчас проживает в США. У него сложный период и он не может мне помогать. А этот… Он мне внук юридически. Так что пусть платит.  Собрала справки о том, что нуждаюсь в материальной помощи.  Меня устроила бы сумма в пятьдесят тысяч рублей.

Судья слегка поморщилась и сказала:

— Суд удаляется для вынесения решения.

И да, алименты мне присудили. Пять тысяч рублей. Естественно, Нателла Леопольдовна была возмущена, заявляя, что я хорошо обеспечен. На это судья ответила, что назначенная сумма  вместе с пенсией превышает прожиточный минимум и что Нателла Леопольдовна имеет полное право обжаловать решение суда. Госпожа Вонлярлярская лишь гордо выпрямилась и испепелила судью, зал и меня взглядом.

Забегая вперёд, скажу. Алименты я платил  исправно полтора года. Потом Нателлу Леопольдовну разбил паралич. Любимый сын написал, что не сможет приехать и забрать её к себе, и она просто не выдержала очередного предательства. Два дня она пролежала в квартире — недвижимая и безгласная, пока не вернулась с дачи соседка, которая и обнаружила это безобразие. Нателлу Леопольдовну отвезли в больницу, а  соседка сообщила мне. С гневом и презрением. Мол, что ж ты, внучок, бабушку позабыл? Я не стал объяснять ничего, но в больницу приехал.

Больница оказалась неплохой, врачи — внимательными,  и лечащий врач госпожи Вонлярлярской сообщил мне честно:

— Она больше не восстановится. При хорошем уходе и поддерживающей терапии проживёт год-полтора. Сердце изношено, с почками проблемы… Но не в этом даже дело.

— А в чём? -  удивился я. — Неужели рак?

Пожилой врач покачал головой:

— Не в этом дело. Гордая она слишком. Злая. Ты ей кто, парень? 

— Юридически — внук.

— О как… Юридически. Много ты, похоже, добра от неё видел.

Я покачал головой:

— Да до фига. Когда у меня родители погибли, она половину имущества забрала. По закону.

Врач покачал головой:

— Понятно… Но держать её в больнице долго мы не можем. Максимум ещё неделю. Ищи, что с ней дальше будешь делать, парень. По-хорошему — ей бы в хоспис. Но там с бесплатными местами всегда напряжёнка.

— Я найду. Спасибо за честность.

На обратном пути я заглянул  в палату. Нателла Леопольдовна лежала, глядя в потолок, её лицо характерно искривилось, как у всех инсультников, руки неподвижно замерли поверх одеяла. И где ваш безупречный сын дворянских кровей, дорогая небабушка?

Она была в сознании, и если бы я произнёс эту фразу вслух, думаю, что добил бы… Но я не стал ничего говорить. Просто кивнул и выдавил улыбку. Моя ненависть умерла — жизнь наказала небабушку куда страшнее, чем смог бы я. 

Через неделю я перевёз Нателлу Леопольдовну в платное отделение паллиативной помощи. Доктор не ошибся — там она провела полтора года, постепенно угасая телом и разумом, под конец совершенно впав в детство. Я её навещал. Привозил конфеты и пирожные — понемногу ей было можно. Она стала маленькой пятилетней девочкой и называла меня дядя Тима. А я рассказывал ей сказки и катал на кресле по аллеям больничного парка, когда позволяла погода. Потому что такой её можно было  жалеть.

Хоронил её тоже я — нашёл кладбище, где были похоронены её родные и подхоронил в могилу её мужа с прахом из крематория — по-другому было никак. И вздохнул с облегчением, если честно. И продолжил жить — мне было всего-то тридцать, ресторан процветал, я задумал поездку за границу, но… всему этому не суждено было сбыться.

Когда началась та самая пандемия, я стал одной из её первых жертв.