Собирая осколки (гет)

Это случилось снова. Она вновь пришла. Словно только её заботит его судьба.

— У-ХО-ДИ! — в зверином пьяном рыке столько злости и отчаяния, что отшатнулись бы самые близкие, но не она, черт возьми. Она стоит.

И смотрит, а он ненавидит её за этот взгляд… Такой понимающий, что сводит скулы… Такой сочувствующий, что хочется вскинуть палочку и проорать, раздирая горло: «Авада, мать твою, Кедавра!!!» Но палочка далеко, а бутылка Огневиски рядом, и плевать, что он только открыл её, у ног ещё ящик таких же: дорогих, полных, горьких… Парень резко взмахивает рукой и отпускает прохладную емкость в полёт. Словно со стороны видит, как медленно расширяются карие глаза, а рот открывается, но вместо крика слышен звон стекла. Красиво, бл**ь! Осколки бутыли и капли вискаря радостно переливаются в свете свечей… Фреду бы понравилось… Усилием воли, сдержать рвущийся из груди вой, задавить его, втолкнуть обратно. Парень выхватывает ещё одну бутыль и вновь запускает её в стену… И ещё одну… И ещё… Вот только легче не становится…

А она, бл**ь, всё стоит!!!

— УБИРАЙСЯ!

Пол усыпан сверкающим крошевом. Воздух настолько пропитан алкоголем, что Джордж удивляется, как тут ещё не загорелось всё… Он достает очередную бутылку, пытается её открыть, но руки не слушаются, тогда он с размаху откалывает горлышко о старый стол и пьет. Острые края режут губы, огненная жидкость тут же прижигает свежие ранки…

Холодная ладошка вдруг опускается на его руку, несильно нажимает, побуждая отодвинуть искалеченную бутыль от окровавленного рта…

— Остановись, Джордж…

Губ касается что-то мягкое и шершавое. Он смотрит, как девушка осторожно утирает кровь с его подбородка. Так нежно, что в нём вновь закипает ярость…

— Шла б ты, Грейнджер…

Девушка вздрагивает, но продолжает упрямо оттирать его лицо уже изрядно пропитавшейся красным тканью. Джордж перехватывает тонкое запястье, отталкивает от себя хрупкую руку, с ненавистью смотрит во влажные глаза.

— Вы все такие правильные, — он зло выплевывает слова. — Надо жить дальше, надо отпустить погибших, строить свою жизнь. Как? Как жить дальше, когда тебя нет? Когда ты лежишь под мраморной плитой. Когда ты не можешь вдохнуть… Когда ты оглох, ослеп и, кажется, даже сошел с ума? Как, твою мать?!

В её глазах вдруг что-то меняется. В них появляется знакомая решимость. И тогда девушка сама отходит от него, и Джордж неожиданно чувствует пустоту там, где только что была Грейнджер. И со смесью боли и облегчения отворачивается, ожидая, что она сейчас уйдет, что вот-вот хлопнет дверь, и он сможет вернуться к одинокому распитию Огневиски.

Каблуки противно хрустят на стеклянных осколках. Он считает её шаги: один, два, три… Почему она остановилась? Джордж оборачивается и видит, как девушка пытается открыть бутыль. Парень недобро усмехается, наблюдая за её потугами, что-то внутри кричит о неправильности происходящего, но Джордж, видимо, слишком пьян, чтобы придавать этому значение.

Наконец бутылка открыта. Гермиона закрывает глаза, глубоко выдыхает и медленно подносит к губам узкое горлышко. Джордж смотрит, как она морщит нос, как крепче зажмуривается и в этот момент будто что-то лопается у него в груди. Одним шагом он оказывается подле неё, силой вырывает Огневиски, отстраненно смотрит, как выплеснувшиеся капли стекают по подбородку к тонкой шее.

— Жалко? — А в глазах вызов. И парень вдруг осознает, что стремительно трезвеет. Что пьяный туман, спасавший его эти несколько недель, проходит. Что становится вдруг непереносимо тяжело просто стоять. И желание умереть становится почти непреодолимым…

— Уйди, Гермиона. Ты ничем не поможешь. Ты не умеешь воскрешать… — Джордж говорит это почти шепотом, медленно опускается в так кстати подвернувшееся кресло, рукой проводит по лицу и бессмысленным взглядом упирается в мокрые разводы на стене.

— Я не могу уйти…

— Ах, да, прости, я забыл. Гермиона Грейнджер просто не может бросить в беде человека. — И он, как ни старается, не может подавить, скрыть от неё свою горечь.

— Вовсе нет… Просто там, где нет тебя, мне нечем дышать…

Парень изумленно замирает. Ну вот, допился… Слуховые галлюцинации пошли. Выдаем желаемое за действительное… Джордж нервно сглатывает и хрипло просит:

— Повтори…

И тогда девушка падает перед ним на колени, прямо в острое крошево, и начинает нести абсолютнейшую чушь, что-то сладкое и приторное. Что без него, Джорджа, мира просто не станет. Что она разваливается на кусочки вместе с ним. Что если он хочет, он может продолжать пить и убивать себя, но только пусть тогда он не гонит её… Только пусть она будет рядом с ним… А Джордж сидит и охреневает. И часть его презрительно корчится и улюлюкает от её теплых и нежных слов, а другая отрешенно слушает…

Когда-то бесконечно давно, в прошлой жизни, где был жив Фред, Джордж так ждал подобных слов… Хотя бы десятую часть, хотя бы согласия на совместный поход в Хогсмит, но теперь… Теперь это стало насмешкой судьбы…

— Нет, Гермиона… Даже если это правда, мне это не нужно… Уходи. — И он закрывает глаза, чтобы не видеть, как её лицо искажается от боли, как она резко вскакивает и убегает, звонко хлопнув дверью. И наконец, он остается один…

Молодой человек некоторое время сидит, судорожно сжимая в руке проклятую бутылку, и слышит в ушах смех погибшего брата…

А потом вдруг дверь резко открывается и в комнату влетает Грейнджер. Её трясет, Джордж даже не может припомнить, когда в последний раз видел эту девушку в такой ярости.

— А теперь послушай меня, Джордж Уизли. Есть одна вещь, о которой я сейчас особенно сильно жалею! Что я не мужчина, и не в моих силах хорошенько надрать тебе задницу! Я никогда не думала, что ты окажешься настолько слабым! Да, твоя потеря, страшнее и больнее наших! Но это не конец твоей жизни! Ты прав, тебе не нужна ни моя жалость, ни моё тепло, и я не стану больше тебе их навязывать. Но я хочу, чтобы ты задумался, что сделал бы с тобой Фред, будь он жив?

Парень жестоко ухмыляется:

— Фред бы с радостью меня высмеял. Только что с того? Тебе никогда не понять, как я хочу быть осмеянным братом, только бы он был жив! Ты представить себе не можешь, как меня достала ваша жалость!

— Тогда сам себя перестань жалеть! — От её крика становится больно ушам, и лишь когда боль отступает, до него доходит смысл её слов. И тогда он грустно и слегка устало улыбается…

— Я не знаю, как жить, Гермиона. Я не умею без него жить…

— Научись. Вспомни, что у тебя всё ещё есть младшая сестра, которая вот-вот потеряет ещё одного любимого брата. Что есть Рон, который из кожи вон лезет, чтобы хоть как-то помочь своей семье, собрать её из осколков. Есть Перси, который возомнил себя виновным в смерти Фреда и два раза уже пытался свести счеты с жизнью!

— Перси?

— Да, Джордж, Персиваль! Вспомни о родителях! Неужели твоя мать заслуживает потери ещё одного сына? А если ты не остановишься, то быть в семье Уизли ещё одним похоронам!

И он, наконец, посмотрел на неё: растрепанные волосы, красные воспаленные глаза, влажные от слез щеки.

— Не стоит так переживать, Гермиона, — севшим голосом проговорил парень, опустил глаза и увидел глубокие порезы на её ногах, вспомнил, как она рухнула перед ним на колени, ничуть не заботясь о рассыпанном по комнате стекле. И это воспоминание заставило болезненно сжаться сердце.

— Тебе больно?

Девушка огрызнулась:

— Нет! Щекотно!

Некоторое время парень продолжал тупо смотреть на уже подсохшие разводы крови на коленях Гермионы, а потом резко вскочил и рванул к секретеру, покопавшись там, он извлек несколько склянок и, вернувшись к девушке, разложил их на столе.

— Сядь, пожалуйста.

Гриффиндорка послушно опустилась в кресло и настороженно наблюдала за действиями Джорджа. Молодой человек тем временем колдовал над склянками, смачивая мягкий лоскуток ткани то одной, то другой жидкостью. Когда прохладный влажный тампон осторожно коснулся порезов, девушка шумно выдохнула и прикусила губу.

— Да ладно притворяться-то! — тихо обронил парень, — Не должно быть больно. Мы с Фредом около месяца совершенствовали состав… — Джордж замолчал, продолжая обрабатывать ранки.

Закончив, он виновато посмотрел в теплые карие глаза.

— Спасибо, — ведьма медленно встала и направилась к двери.

— Гермиона. — Хрупкая женская фигура замерла в дверном проеме. — Ты не должна больше приходить, так будет лучше для тебя. — Она, не оборачиваясь, кивнула.

Молодой человек, слегка покачиваясь, приблизился к напряженно застывшей девушке.

— Будет намного хуже, если ты не уйдешь… — Гермиона кивнула второй раз.

— Но я, черт возьми, буду очень рад, если ты решишь остаться.

Очень медленно Гермиона обернулась, одним неуверенным шажком преодолела разделяющее их расстояние и, уткнувшись носом в пахнущую Огневиски и потом рубашку, тихо заплакала.