Прости (джен)

Мы жили быстро и умирали легко.

Мы не умеем. Здесь слишком тепло.

Огнельская А.

— Он... умер? Действительно умер? Невероятно, невозможно... Он умер! Волдеморт умер!

В тот день эти слова радости и счастья перелетали из уст в уста по всей стране. Магической Англии, Шотландии, Уэльсе, Ирландии...

Все же это не было счастьем — последняя битва завершена, но победа досталась дорогой ценой. И ровно пятьдесят погибло в замке Хогвартс в тот день, ровно половина сотни героев.

С того дня прошел месяц, и были отыграны похороны, и были помянуты павшие. И боль начала стихать. Начала?

Это был маленький, покосившийся домик, от него веяло уютом и домашним теплом, но в это солнечное утро тут было тихо — никто не скрипел половицами, не доносилось звонких голосов людей, что жили тут. Не было никого, ведь у всех были дела, была жизнь и потребность наслаждаться ею. Все радовались миру и радовались солнцу и теплу...

Она стояла у окна маленькой кухни. Ее не прельщало ни солнце, ни тепло, ни радость мирного времени. Она родила семерых детей, и шестеро сейчас заняты своей жизнью, им не до матери сейчас. Шестеро... А седьмого уже нет.

Это было несправедливо, так несправедливо! Он не мог погибнуть, он должен жить! Ведь он — это ее солнышко, ее самый баламутный, самый веселый и изобретательный сын! Он не мог...

Но его нет. Он лежит сейчас под гранитной плитой на территории школы Хогвартс и больше никогда не подарит ей свою улыбку, такую замечательную, и такую хитрую... Ее храбрый мальчик.

Вначале она злилась на весь мир, за то, что не уберегла его. Потом, она радовалась победе для тех детей, которые смотрели на нее сияющими глазами, словно спрашивая, как хорошо, что мы победили, да мам? И улыбалась мужу, пытаясь развеять тоску, отражавшуюся в его глазах... И заботилась о подруге, которая потеряла все, оставшись только с маленьким маленьким внуком.

А теперь она была одна. Все ушли. Куда? Неважно... Но ей больше не в чем было спрятаться от себя, от осознания своей вины — не уберегла. Не защитила, не смогла. Так больно не было никогда. Даже в тот момент, когда двое ее сыновей внесли тело третьего. Тогда надо было защищать живых, не горевать о мертвых. Тогда она не могла допустить гибели еще кого -нибудь, хоть кого -нибудь...

А его не вернуть. И не попросить прощения за то, что она сделала и чего не сделала. За то, что ее не оказалось рядом.

А чтобы она смогла сделать? Быть может, и ничего, но ее не было рядом... И она никогда не простит себя за это.

А сейчас... Сейчас нет даже слез, осталась только пустота. Она не смогла... Не защитила. И даже не оплакала его так, как он заслужил.

Как она могла улыбаться другим, когда его не было? Как?! Но она улыбалась. Также, как и в тот день, когда она родился. В тот день, когда умерли ее братья, такие же молодые, такие же радостные.

Но тогда было легче. Тогда на нее смотрели его глаза, смотрели и в них было утешение. Утешение, которого она больше не получит.

Она была одна, но, мечтая о этом миге, она сейчас молила, чтобы кто -то, хоть кто -то пришел и отвлек ее. Она не могла больше быть наедине с собой и видеть его глаза.

Она убрала все его фотографии, все до единой. И разбила старые часы — там не было больше стрелки с его именем. Это было так больно.

Старая, заляпанная футболка, которую не надевали вот уже несколько лет. Она нашла ее утром... И не смогла расстаться. Это была его футболка. Футболка ее малыша, ее храброго, такого безумно-храброго мальчика.

В тот момент она подошла к окну кухоньки, пропахшей запахами еды. Она всегда стояла тут, когда он был маленьким, пытаясь уследить, как бы он чего не натворил и как бы не убился. И теперь, она стояла, словно ждала, что он вот-вот с развеселыми шутками выскочит из -за угла и погонится за очередным садовым гномом. Но никого не было. И она все так же стояла, прижимая к груди футболку своего маленько баламута -мальчика, который так ярко сверкал голубыми глазами. Но его не было. И никогда не будет. И ей не у кого будет попросить прощения. Прощения, за то, что на его долю досталась война, а не мир. За то, что он умер на войне и на войне родился.

За то, что она жива и будет жить. Пусть не для себя, но будет.

— Прости, — тихо-тихо, но простое слово далось ей с таким трудом, словно она поднимала валун, но ей все равно. Ей нужно, чтобы ее малыш простил ее. Иначе, она не сможет простить себя. Всегда шумная и грозная Молли Уизли сейчас, наконец, была одна и могла просить прощения у него. Ей не перед кем больше притворяться. — Прости.