Ради надежды (гет)

Я ни с кем не говорила о случившемся в ту ночь. Зачем? Они никогда не поняли бы, что такое умирать, смириться с близкой смертью, и быть помилованной необъяснимым чудом за миг до неизбежного конца… Как это можно передать словами? Как объяснить страх, сжимающий легкие, ком, перекрывший горло, боль, причиняемую полученными при захвате ранами? Как передать ощущение безысходности, промелькнувшую при виде знакомого лица и тут же угасшую надежду, равнодушный и абсолютно нечеловеческий взгляд красных глаз, отчаяние, когда мысленный диалог подтвердил, что это конец? Как описать холодные твердые камни под спиной, запахи пота, крови и похоти, которыми насыщен воздух, и периодически появляющийся кислый запах рвоты и небрежно произнесенное «эванеско», и крики, мешающиеся со стонами, и выкрики мучающих заклятий, от каждого из которых непроизвольно дергаешься, хотя и знаешь, что оно летит не в тебя? Предсмертные крики и хрипы, запах разлитого вина и сытый пьяный храп Пожирателей? Безумную, невероятную надежду на чудо, нет, всего лишь на удачно сработавшие невероятно малые шансы, и риск двумя жизнями — своей и его. Вину, готовую захлестнуть тебя, если твой план повлечет его смерть — его медленную смерть, потому что единственная спасительная капсула быстрой смерти у тебя. Всего этого они не пережили, и сколько бы я не пыталась рассказать, они не смогут понять. Впрочем, один человек смог бы. Вот только он категорически не хотел обсуждать эту тему.

Мое отношение к нему? Я с трудом могла определить его сейчас. Было время, когда я, наивная и беззаботная студентка, смотрела на своего героя влюбленными глазами. С тех пор, как мой друг стал свидетелем возрождения Того-Кого-Нельзя-Называть (да-да, можете считать меня трусихой, но с той самой ночи в сентябре я перестала называть Лорда по имени!), а профессор Снейп при свидетелях продемонстрировал Министру свою Метку, я поняла, что у него есть только два выхода — вернуться к бывшему хозяину или умереть. Однако, профессор не умер и даже не исчез из Хогвартса, продолжая пугать учеников на уроках. Я была уверена, что директор не допустил бы к ученикам Пожирателя, а Тот-Кого-Нельзя-Называть не отпустил бы слугу в Хогвартс без задания, и тогда единственным моим выводом стал двойной шпионаж. Я добрый десяток раз просила Гарри повторить слова Темного Лорда, сказанные им про своих слуг: «А здесь у нас не хватает шестерых... Трое погибли, служа мне. Один побоялся вернуться... он пожалеет об этом. Один, я думаю, покинул меня навсегда... он, конечно, будет убит... и еще один, самый верный мой слуга, который снова служит мне верой и правдой». Как долго я гадала, кем из последних троих был профессор Снейп и чего ему стоило его возвращение к Лорду! На пятом курсе я все больше убеждалась в своей теории, при каждой встрече замечала все больше подробностей: темные тени на щеках, осунувшееся лицо, новую морщинку в уголке глаза, тонкую жилку, нервно бьющуюся на виске, судорогу, сковавшую руку… Я и сама не заметила, как меня стало интересовать все, связанное с ним.

Мама всегда говорила, что я слишком рассудительна. Не знаю, как рассудительности может быть «слишком»? Да, я действительно анализирую все, — и собственные чувства и эмоции никогда не были исключением. Разве это не здоровое разумное поведение? Именно поэтому, когда я почувствовала, насколько важен для меня стал школьный учитель, как неодолимо тянет меня в его общество, сколько мелочей я готова замечать и сколько его сарказма терпеть, — я точно определила для себя, что это не любовь, но влюбленность. Я столько раз читала о гормональном взрыве девочек-подростков, избирающих в кумиры актеров, певцов или учителей, что даже не удивилась, поставив себе диагноз. Было крайне обидно, что я не могу ничего поделать с этими чувствами — только переждать, пока глупое детское увлечение пройдет. Надо сказать, именно поэтому я начала заниматься окклюменцией — безумно боялась сгореть со стыда, если при случайной встрече взглядов на уроке он прочтет мои эмоции.

Мои друзья не могли не заметить, что происходит. Я пробовала перенести свои чувства на одного из них — но это вызывало мерзкое ощущение инцеста — Гарри и Рон всегда воспринимались мной как братья. Наконец я сдалась и рассказала им о своих непослушных гормонах. Они сочувствовали мне, хотя и не могли понять. Для них, особенно для Рона, определяющим фактором было поведение профессора на уроках, а не его служение делу Света.

В ту ночь, когда я оказалась в руках Пожирателей, мне было безумно страшно. Страшно не умереть, а сломаться, стать изломанной куклой в грубых чужих руках. Никто здесь не собирался позволить гриффиндорке умереть достойно. Что может сломать человека быстрее и качественнее, чем насилие? Физические пытки заставят сдаться далеко не каждого, но сексуальное насилие уничтожает ту самую хрупкую грань человеческой личности, что позволяет осознавать себя человеком. Увидев подходящего к нам Снейпа, я поняла, что у меня есть надежда. Пусть надежда не выжить, но хотя бы умереть человеком. Не сломаться, презирая себя и убегая от реальности, а умереть собой, не потеряв при этом гордости и личности Гермионы Грейнджер.

Когда вокруг раздались первые крики, я изолировала себя от восприятия окружающего таким сильным блоком, каким только смогла. Выпустив из глубины сознания ту самую влюбленную девочку-подростка, я убеждала себя, что нет сейчас никого кроме меня и его. Позволила себе думать, что это я, поддавшись зову гормонов, соблазнила своего учителя, и сейчас получаю то, чего добивалась. Глупая сказка, но она помогала мне удержаться от признания себя жертвой насилия. Поддайся я общему порыву, забилась бы в истерике, навредив себе и ему, наделала бы глупостей и помогла изломать себя. Так же было куда проще — притворившись, что это просто секс по обоюдному согласию. Да, несколько грубый, но эти мужчины такие несдержанные… Да, лежать на каменном полу жестко и холодно, но разве это не свидетельство порыва страсти, не давшего нам времени даже добраться до кровати? Да, вокруг происходит сборище пьяных садистов, но разве нам, влюбленным, есть до этого дело?

Одновременно другая часть сознания пыталась контролировать ситуацию, оценивая шансы на спасение. Как и сказал Снейп, шансов не было. Не было, пока случайное мое касание его мыслей не подтвердило, что он тоже играет в мою игру, мою сказку про двоих влюбленных, наслаждающихся друг другом независимо от окружающего. Не знаю, понял ли он сам, когда начал эротические фантазии, но он определенно позволил себе мечтать о продолжении секса со мной. О том, чтобы заняться любовью в другом месте и в других условиях. Эта мечта о «другом месте» и навела меня на мысль, что у сегодняшней ночи может быть продолжение. В конце концов, разве его «хозяин» не может подарить меня ему? Я передала ему эту идею раньше, чем поняла, что делаю и чем прошу его рисковать. Никогда прежде я не волновалась так, как во время исполнения нашего плана. Осознание того, что это моя глупая идея заставила его беззвучно корчиться под пыткой, затопило мой разум волной боли. Каждую секунду мне казалось, что еще чуть, и в него, а потом и в меня, полетит смертельное проклятие. Я была готова удариться в панику, в истерику, сделать глупость, но понимала, что от меня зависит не только моя, но и его жизнь — пути назад не было. Когда красноглазый монстр наклонился ко мне для ментальной атаки, я постаралась как можно качественней скрыть наличие блока. На мое счастье, он и не рассчитывал на блок в сознании изнасилованной девчонки-школьницы — считал плавающие на поверхности страх и боль, и ушел, даже не поинтересовавшись их причиной. Балансируя на грани сознания, я наблюдала наше спасение.

Оказавшись в Штабе Ордена, я позволила себе, наконец, осознать тот факт, что мы остались живы — оба. Мой взгляд скользил по знакомым и родным лицам и встречал там жалость и сочувствие. В то же время, я ждала от них восхищения и благодарности в адрес моего спасителя — таких же, как испытывала сама. Но их не было. Взгляды, направленные на профессора, были подозрительными, осуждающими, нейтральными, но не более того. Казалось, присутствующие намеренно стараются не смотреть в его сторону, не замечать его ожогов, не касаться его даже случайно. Профессор Макгонагалл, левитируя меня на постель, не сказала ни слова профессору Снейпу. Никто из присутствующих не занялся его травмами, не предложил помощь. Рон, неправильно оценив ситуацию, накинулся было на него с кулаками, но, вполне предсказуемо, не смог и коснуться профессора. Запоздало выдавил из себя слова благодарности профессор Дамблдор. С жалостью и уважением взглянула профессор Макгонагалл. Остальные прожигали его ледяными, почти ненавидящими взглядами. Почему? Мне было странно и дико наблюдать такую реакцию единомышленников. Перед тем, как он удалился, я почувствовала, что должна так много ему сказать! Поблагодарить, извиниться за свое поведение, получить надежду на следующую встречу… Это было слишком для моего сознания, я не могла устроить это объяснение при всех. Наспех пробормотала скомканное «спасибо», попросила дать мне еще шанс на встречу, выдумала глупую историю с зельем в оправдание своего нелогичного поведения… Он усмехнулся — вероятно не поверил, однако, дал мне обещание увидеться. Я закрыла глаза, позволяя сознанию уплыть в сонные дали. Об остальном можно подумать потом.