Ради надежды (гет)

Я ни с кем не говорила о случившемся в ту ночь. Зачем? Они никогда не поняли бы, что такое умирать, смириться с близкой смертью, и быть помилованной необъяснимым чудом за миг до неизбежного конца… Как это можно передать словами? Как объяснить страх, сжимающий легкие, ком, перекрывший горло, боль, причиняемую полученными при захвате ранами? Как передать ощущение безысходности, промелькнувшую при виде знакомого лица и тут же угасшую надежду, равнодушный и абсолютно нечеловеческий взгляд красных глаз, отчаяние, когда мысленный диалог подтвердил, что это конец? Как описать холодные твердые камни под спиной, запахи пота, крови и похоти, которыми насыщен воздух, и периодически появляющийся кислый запах рвоты и небрежно произнесенное «эванеско», и крики, мешающиеся со стонами, и выкрики мучающих заклятий, от каждого из которых непроизвольно дергаешься, хотя и знаешь, что оно летит не в тебя? Предсмертные крики и хрипы, запах разлитого вина и сытый пьяный храп Пожирателей? Безумную, невероятную надежду на чудо, нет, всего лишь на удачно сработавшие невероятно малые шансы, и риск двумя жизнями — своей и его. Вину, готовую захлестнуть тебя, если твой план повлечет его смерть — его медленную смерть, потому что единственная спасительная капсула быстрой смерти у тебя. Всего этого они не пережили, и сколько бы я не пыталась рассказать, они не смогут понять. Впрочем, один человек смог бы. Вот только он категорически не хотел обсуждать эту тему.

Мое отношение к нему? Я с трудом могла определить его сейчас. Было время, когда я, наивная и беззаботная студентка, смотрела на своего героя влюбленными глазами. С тех пор, как мой друг стал свидетелем возрождения Того-Кого-Нельзя-Называть (да-да, можете считать меня трусихой, но с той самой ночи в сентябре я перестала называть Лорда по имени!), а профессор Снейп при свидетелях продемонстрировал Министру свою Метку, я поняла, что у него есть только два выхода — вернуться к бывшему хозяину или умереть. Однако, профессор не умер и даже не исчез из Хогвартса, продолжая пугать учеников на уроках. Я была уверена, что директор не допустил бы к ученикам Пожирателя, а Тот-Кого-Нельзя-Называть не отпустил бы слугу в Хогвартс без задания, и тогда единственным моим выводом стал двойной шпионаж. Я добрый десяток раз просила Гарри повторить слова Темного Лорда, сказанные им про своих слуг: «А здесь у нас не хватает шестерых... Трое погибли, служа мне. Один побоялся вернуться... он пожалеет об этом. Один, я думаю, покинул меня навсегда... он, конечно, будет убит... и еще один, самый верный мой слуга, который снова служит мне верой и правдой». Как долго я гадала, кем из последних троих был профессор Снейп и чего ему стоило его возвращение к Лорду! На пятом курсе я все больше убеждалась в своей теории, при каждой встрече замечала все больше подробностей: темные тени на щеках, осунувшееся лицо, новую морщинку в уголке глаза, тонкую жилку, нервно бьющуюся на виске, судорогу, сковавшую руку… Я и сама не заметила, как меня стало интересовать все, связанное с ним.

Мама всегда говорила, что я слишком рассудительна. Не знаю, как рассудительности может быть «слишком»? Да, я действительно анализирую все, — и собственные чувства и эмоции никогда не были исключением. Разве это не здоровое разумное поведение? Именно поэтому, когда я почувствовала, насколько важен для меня стал школьный учитель, как неодолимо тянет меня в его общество, сколько мелочей я готова замечать и сколько его сарказма терпеть, — я точно определила для себя, что это не любовь, но влюбленность. Я столько раз читала о гормональном взрыве девочек-подростков, избирающих в кумиры актеров, певцов или учителей, что даже не удивилась, поставив себе диагноз. Было крайне обидно, что я не могу ничего поделать с этими чувствами — только переждать, пока глупое детское увлечение пройдет. Надо сказать, именно поэтому я начала заниматься окклюменцией — безумно боялась сгореть со стыда, если при случайной встрече взглядов на уроке он прочтет мои эмоции.

Мои друзья не могли не заметить, что происходит. Я пробовала перенести свои чувства на одного из них — но это вызывало мерзкое ощущение инцеста — Гарри и Рон всегда воспринимались мной как братья. Наконец я сдалась и рассказала им о своих непослушных гормонах. Они сочувствовали мне, хотя и не могли понять. Для них, особенно для Рона, определяющим фактором было поведение профессора на уроках, а не его служение делу Света.

В ту ночь, когда я оказалась в руках Пожирателей, мне было безумно страшно. Страшно не умереть, а сломаться, стать изломанной куклой в грубых чужих руках. Никто здесь не собирался позволить гриффиндорке умереть достойно. Что может сломать человека быстрее и качественнее, чем насилие? Физические пытки заставят сдаться далеко не каждого, но сексуальное насилие уничтожает ту самую хрупкую грань человеческой личности, что позволяет осознавать себя человеком. Увидев подходящего к нам Снейпа, я поняла, что у меня есть надежда. Пусть надежда не выжить, но хотя бы умереть человеком. Не сломаться, презирая себя и убегая от реальности, а умереть собой, не потеряв при этом гордости и личности Гермионы Грейнджер.

Когда вокруг раздались первые крики, я изолировала себя от восприятия окружающего таким сильным блоком, каким только смогла. Выпустив из глубины сознания ту самую влюбленную девочку-подростка, я убеждала себя, что нет сейчас никого кроме меня и его. Позволила себе думать, что это я, поддавшись зову гормонов, соблазнила своего учителя, и сейчас получаю то, чего добивалась. Глупая сказка, но она помогала мне удержаться от признания себя жертвой насилия. Поддайся я общему порыву, забилась бы в истерике, навредив себе и ему, наделала бы глупостей и помогла изломать себя. Так же было куда проще — притворившись, что это просто секс по обоюдному согласию. Да, несколько грубый, но эти мужчины такие несдержанные… Да, лежать на каменном полу жестко и холодно, но разве это не свидетельство порыва страсти, не давшего нам времени даже добраться до кровати? Да, вокруг происходит сборище пьяных садистов, но разве нам, влюбленным, есть до этого дело?

Одновременно другая часть сознания пыталась контролировать ситуацию, оценивая шансы на спасение. Как и сказал Снейп, шансов не было. Не было, пока случайное мое касание его мыслей не подтвердило, что он тоже играет в мою игру, мою сказку про двоих влюбленных, наслаждающихся друг другом независимо от окружающего. Не знаю, понял ли он сам, когда начал эротические фантазии, но он определенно позволил себе мечтать о продолжении секса со мной. О том, чтобы заняться любовью в другом месте и в других условиях. Эта мечта о «другом месте» и навела меня на мысль, что у сегодняшней ночи может быть продолжение. В конце концов, разве его «хозяин» не может подарить меня ему? Я передала ему эту идею раньше, чем поняла, что делаю и чем прошу его рисковать. Никогда прежде я не волновалась так, как во время исполнения нашего плана. Осознание того, что это моя глупая идея заставила его беззвучно корчиться под пыткой, затопило мой разум волной боли. Каждую секунду мне казалось, что еще чуть, и в него, а потом и в меня, полетит смертельное проклятие. Я была готова удариться в панику, в истерику, сделать глупость, но понимала, что от меня зависит не только моя, но и его жизнь — пути назад не было. Когда красноглазый монстр наклонился ко мне для ментальной атаки, я постаралась как можно качественней скрыть наличие блока. На мое счастье, он и не рассчитывал на блок в сознании изнасилованной девчонки-школьницы — считал плавающие на поверхности страх и боль, и ушел, даже не поинтересовавшись их причиной. Балансируя на грани сознания, я наблюдала наше спасение.

Оказавшись в Штабе Ордена, я позволила себе, наконец, осознать тот факт, что мы остались живы — оба. Мой взгляд скользил по знакомым и родным лицам и встречал там жалость и сочувствие. В то же время, я ждала от них восхищения и благодарности в адрес моего спасителя — таких же, как испытывала сама. Но их не было. Взгляды, направленные на профессора, были подозрительными, осуждающими, нейтральными, но не более того. Казалось, присутствующие намеренно стараются не смотреть в его сторону, не замечать его ожогов, не касаться его даже случайно. Профессор Макгонагалл, левитируя меня на постель, не сказала ни слова профессору Снейпу. Никто из присутствующих не занялся его травмами, не предложил помощь. Рон, неправильно оценив ситуацию, накинулся было на него с кулаками, но, вполне предсказуемо, не смог и коснуться профессора. Запоздало выдавил из себя слова благодарности профессор Дамблдор. С жалостью и уважением взглянула профессор Макгонагалл. Остальные прожигали его ледяными, почти ненавидящими взглядами. Почему? Мне было странно и дико наблюдать такую реакцию единомышленников. Перед тем, как он удалился, я почувствовала, что должна так много ему сказать! Поблагодарить, извиниться за свое поведение, получить надежду на следующую встречу… Это было слишком для моего сознания, я не могла устроить это объяснение при всех. Наспех пробормотала скомканное «спасибо», попросила дать мне еще шанс на встречу, выдумала глупую историю с зельем в оправдание своего нелогичного поведения… Он усмехнулся — вероятно не поверил, однако, дал мне обещание увидеться. Я закрыла глаза, позволяя сознанию уплыть в сонные дали. Об остальном можно подумать потом.

Жить и учиться я осталась в Штабе Ордена — закрытой его части в правом крыле. Доступ в эти комнаты имел крайне ограниченный круг лиц — только те, кто видел меня сразу после моего спасения. Директор, профессор Макгонагалл, мадам Помфри, Аластор Грюм, мои друзья и мой спаситель — вот и все, кто знал о том, что я жива и в безопасности. В газеты было дано объявление о том, что я пропала без вести, а моим родителям по моей просьбе изменили память, заставив забыть дочь и переехать в Австралию. Мне было больно с ними расставаться, но ежедневно гадать, что могут с ними сделать Пожиратели, было бы еще больнее. Если выживу, я найду их после войны.

Моя жизнь в ограниченном пространстве превратилась в сплошную учебу. По счастью, в этой части дома располагались библиотека и гостиная с камином, а также несколько спален и большой, магически увеличенный, тренировочный зал. В нем мы с Гарри и Роном, приходившими через камин каждые выходные, под присмотром преподавателей отрабатывали практику дуэлей. В будние дни я взахлеб читала, писала заданные эссе и отрабатывала неопасные заклинания. Раз или два в неделю, по мере наличия свободного времени, меня навещали директор, профессор Макгонагалл и профессор Снейп. Я отчитывалась им по пройденному материалу, отдавала сочинения и, по общему мнению, имела все шансы освоить школьную программу за оба последних курса к весне. В условиях активных военных действий никто и не думал попрекать меня за самодеятельность и дикие нагрузки — чем раньше Орден получит еще одного опытного бойца, тем лучше. Я жадно впитывала знания, впервые ощущая их практическую пользу.

В выходные я спешно делилась усвоенной информацией с мальчиками — они не сопротивлялись и были благодарны. После случившегося в прошлом году Гарри и Рон повзрослели, стали серьезнее и ответственнее. Мне нравилось заниматься с ними, а наши тренировки по ЗОТС уже через несколько месяцев начали напоминать настоящие сражения. Дуэлями с нами занимались Грюм или профессор Снейп, и если в поединке против любого из них у нас не было шансов, то втроем, в связке, мы могли почти на равных сражаться против них двоих. Мы с мальчиками отрабатывали совместные движения, в бою буквально «чувствуя» друг друга и действуя словно единым организмом. Гарри шел в центре и отвечал за нападение, Рон слева отвлекал внимание противника, а я справа и чуть позади прикрывала нас всех. Моя роль в связке заставила меня сделать упор на щитовые и прочие защитные заклинания, а также выучить несколько медицинских заклятий быстрого действия посерьезнее обычного «Энервейта».

Мне хотелось бы попутно заняться и медицинскими зельями, но с этим была проблема. В отгороженной части дома на площади Гриммо не было помещения, пригодного для устройства лаборатории. Я изучала зельеварение теоретически, но освоить программу на практике могла не раньше Рождественских каникул, когда директор обещал устроить мне визит в Хогвартскую лабораторию.

Профессор Снейп, потеряв надежду уговорить меня оставить занятия зельями, согласился подождать с практической частью до каникул. Вообще здесь он вел себя сдержанно, замечания отпускал хоть и язвительные, но по делу, лишний раз предпочитал взглядом не встречаться, на темы, не касающиеся уроков, говорить отказывался, и выглядел крайне уставшим. Я могла только представлять, чего стоят ему начавшиеся военные действия. Узнав от директора, что помимо обязанностей декана, профессора и двойного агента он практически единственный зельевар обеих сторон, я всерьез задумалась, когда этот человек находит время спать. Хроноворотом, что ли, пользуется?

Наши редкие встречи с профессором Снейпом, тем не менее, были для меня долгожданными. После нашего чудесного спасения от Лорда мои гормоны поутихли, перестало перехватывать дыхание от его запаха, и щеки больше не заливались краской каждый раз под его взглядом. Влюбленность, захватывающая, заставляющая запоминать каждую черточку внешности, ловить каждый вздох или перемену настроения, реветь ночами в подушку, ушла. А любовь — осталась. Я не могла внятно объяснить разницу между этими состояниями. Я не могла представить своего существования без этого человека, переживать до ломоты в груди, когда он опаздывал, поддерживать его сторону в любой дискуссии. Я была бы счастлива тем, что он существует, даже если бы он ни разу больше не посмотрел на меня. Чтобы не надоедать занятому человеку, я больше не искала назойливо его присутствия в моей жизни, но была бы невероятно счастлива, обрати он на меня внимание. Я была готова разделить с ним его жизнь, облегчить ее, просто быть рядом с ним — без обязательств, ничего не требуя. Не надеясь на ответное чувство (я реалистка), я была готова отдавать ему свою любовь, ничего не прося взамен, не настаивая на личных отношениях. Наверное, так преданны бывают жрицы своему идолу, фанатики своему лидеру, Пожиратели своему Лорду. Не будучи в силах сладить со своим чувством, я смирилась с ним. Это уже не бешенная влюбленность, заставляющая кровь стучать в висках и затуманивающая сознание — нет, эта любовь, ровная и спокойная, просто грела меня изнутри, придавала сил и помогала жить.

С тех пор, как я осознала свою любовь, я не считала нужным скрывать ее. Возможно, я знала о любви слишком мало, но все прочитанные мной романы говорили о том, что в любви большинство проблем — от недоговоренности и невысказанности своих чувств. Я всегда любила определенность — если мне суждено получить отрицательный ответ, я хочу услышать его как можно скорее.

В конце очередного занятия с профессором Снейпом я решилась. На прощание поймав его взгляд, я послала ментальное «Я люблю вас!» и стала ждать реакции. Он понял, я уверена, что понял. Посмотрел на меня пристально, но ничего не сказал — ни вслух, ни мысленно. С тех пор это стало своеобразной традицией — на прощание я посылала ему свое неловкое признание, более ничем не выказывая своего интереса. Он молча уходил, не пытаясь заговорить. Я не удерживала.

От остальных, однако, не укрылся мой возросший интерес к моему спасителю. Гарри и Рон, окончательно уверившись в моем сумасшествии, начали избегать встреч со мной. Директор и взрослые члены Ордена или осуждали меня, или жалели — было одинаково неприятно. Единственной, кто поддержала меня, стала профессор Макгонагалл. Она давно разрешила звать ее Минервой — фактически, я ведь больше не была ее ученицей. В каком-то смысле она стала единственной моей подругой в этом вынужденном заключении. Приняв у меня отчет по трансфигурации и чарам, она садилась в кресло за столиком в гостиной, и мы пили ароматный чай и говорили. О войне, о делах, обо мне и о Северусе (я не решалась, но она-то, как его коллега, называла его только так). Как-то вечером она снова завела заговорила про нас:

— Знаешь, почему у Северуса плохо получается учить? Он никогда не сможет сделать студентам скидку на возраст. Он сам не знал, что такое детство, — по крайней мере, я не помню его ребенком. В одиннадцать он был уже взрослым — психологически, разумеется, и потому его никогда не понимали ровесники. Все его друзья были со старших курсов, но и их было не так много. Люциус Малфой, Энтони Руквуд, Марк Мальсибер, Беллатрикс Блэк… Знаешь, в то время Слизерин тоже ведь не был кузницей будущих Пожирателей. Как и сейчас, среди этих детей существовали разные группы по интересам, и Темной магией баловались далеко не все. Эти ей не баловались, они занимались ей всерьез. Директор никогда не пытался понять их, а декан предпочитал закрывать глаза на их занятия. Может быть, удели им кто-нибудь тогда внимание, нам не пришлось бы сейчас воевать против своих учеников…

Минерва отхлебнула чай и продолжила:

— Ты тоже повзрослела, Гермиона. Пришла в школу маленькой девочкой, взъерошенным воробушком, а сейчас совсем уже взрослая, умная волшебница. Это страшно — когда дети так быстро взрослеют. Это синдром войны — она старит молодых. Но, знаешь, я думаю, у вас все получится именно поэтому. Северус этого не заметит — он всегда относится к ученикам как к взрослым, но ты-то изменилась, ты поймешь его. Помоги ему, Гермиона! После того, как он предал дело своих друзей, ему не с кем быть собой. С Пожирателями он не может быть откровенен, а в Ордене никто не будет доверять ему, и никому он не может доверять полностью. Он вынужден делать страшные вещи, ты знаешь? Меня передергивает, даже когда я просто думаю об этом. Мы все чужие ему, но у тебя есть шанс стать ближе. Он давно заслужил друга.

Я долго думала о словах Минервы. С высоты своего возраста и педагогического опыта она относится ко мне и Снейпу одинаково — мы оба для нее бывшие ученики. Наверное, в размеренной жизни Хогвартса пара десятилетий между выпусками — небольшая разница. В конце концов, директор Дамблдор, даже говоря про Темного Лорда, всегда вспоминает только своего ученика, маленького мальчика Тома. Скандальная известность последнего и почти полувековая война с магической Британией не изменили памяти директора. Интересно, через десяток лет мне тоже будет все равно? Наверное, да. Я и сейчас-то воспринимаю старших как группу «старших», не разбирая поколений. А ведь Минерва Макгонагалл почти в два раза старше профессора Снейпа и в четыре — меня. Я мысленно застонала: ведь профессор Снейп тоже всегда будет помнить меня растрепанной девчонкой-первокурсницей? Или он действительно видит в детях взрослых? В любом случае, от своей надежды я отказываться не собиралась.

В тот день я снова проводила его своим обычным безмолвным признанием. Глаза в глаза, искреннее: «Я люблю вас!». Он был раздражен больше обычного — возможно, день был тяжелым, возможно, я надоела ему этой фразой. Вместо того, чтобы шагнуть в камин, он обернулся и спросил:

— Чего вы хотите добиться этим, мисс?

— Ничего. Просто мне хотелось, чтобы вы знали.

— Это нездорово. Синдром жертвы, психологическая зависимость от насильника. Или же влюбленность девочки в спасшего ее героя — выбирайте сами. Впрочем, на героя я не тяну. Тем не менее, я был прав, вам нужна помощь и нужно избегать меня.

Ну вот, опять он о том же.

— Нет, послушайте, пожалуйста!

— Хорошо. Давайте разберемся, наконец, с этой ситуацией, и вы прекратите свое… преследование, — он опустился в ближайшее кресло, приказал эльфу принести чай.

Я не знала, как начать, но это был мой единственный шанс выговориться:

— Простите мою настойчивость, но я действительно люблю вас. Это не влюбленность, она не пройдет. Я не претендую на какое-либо место в вашей жизни.

— И это правильно, потому что я люблю другую женщину.

В этот момент мое сердце пропустило удар, но я тут же одернула себя, обрадовавшись, что не услышала вполне ожидаемого «я не люблю вас». Заторопившись, я выпалила необдуманный ответ:

— Я знаю, это мама Гарри. Вы любите ее уже так долго и будете, наверное, любить до конца жизни. Но я хотела сказать… — увлекшись своим диким монологом я вовремя не заметила его побледневшее лицо, дрогнувшие руки и расплескавшийся по ковру чай. Прервал меня его угрожающий шепот:

— Кто вам рассказал?

— Нет, профессор, никто не говорил. Просто… Я же вижу, как вы смотрите иногда в глаза Гарри, как меняется ваше лицо, как руки сжимаются в кулаки от напряжения… Я спрашивала у Минервы… профессора Макгонагалл, она помнит, что вы дружили с ней в школе. Вы столько раз ругали отца Гарри и так ненавидите его, как можно ненавидеть только соперника. Только человека, укравшего счастье всей твоей жизни, и не сумевшего его сохранить. Того, кто виновен в ее гибели…

— Я. Я виновен в ее гибели. По вашей логике, себя я тоже должен за это ненавидеть?

— А разве это не так, профессор?

Пауза затянулась. Он обдумывал что-то, потом, явно приняв решение, потянулся за палочкой. Я остановила его, сама удивляясь своей наглости:

— Профессор, прежде чем стереть мне память, вы не могли бы поцеловать меня? Один раз, на прощание? Раз уж я вам так противна.

— Ты мне не противна, девочка. Просто тебе не нужно это чувство. Зачем тебе любовь к старому уродливому преступнику с искалеченной судьбой?

— Один поцелуй, профессор, и я отвечу на ваш вопрос.

Он вздохнул, встал и отложил палочку. Я неловко подошла ближе, положила руки ему на грудь. То, что я собираюсь сказать, нельзя говорить вслух. «А вы разве хотели бы забыть свою любовь к Лили Эванс?» Да он убьет меня за такое. Мне нужен ментальный контакт. Ну и поцелуй, конечно.

Я подняла глаза, и, не дождавшись никакой активности с его стороны, прильнула губами к его губам. Такой знакомый запах его кожи, такое волшебное, долгожданное ощущение на губах. Уже слабо себя контролируя, поднявшись на цыпочки, я обхватила его руками. Неповторимое ощущение близости его тела, минутное воплощение многолетних мечтаний… Волна возбуждения пошла по моему телу, и я смело посмотрела ему в глаза, опуская все мысленные заслоны, изливая по ментальному каналу свою вербально неоформленную любовь, чувства тела, сердца и разума, желание видеть его, слышать его голос, прикасаться к нему. Я почти забыла жестокую фразу, которую еще минуту назад собиралась бросить ему. Вместо этого я вспоминала свои чувства там, в плену Темного Лорда, свое отчаяние, надежду, а потом наш безумный секс, сказку, которую я придумала, чтобы спастись от кошмара, и, наконец, свое счастье, когда я уловила его желание. Я и сама не заметила, когда его руки оказались на моих плечах, а губы впились в мои, принимая и продолжая мой единственный выторгованный поцелуй. Минуты спустя, когда мы решились отстраниться друг от друга, я уставилась в пол, ожидая приговора. Если он решит уничтожить мою память об этом разговоре, что это изменит? Мое чувство слишком долго живет во мне, чтобы можно было выкорчевать его обливиацией, не повредив рассудок. А значит, все останется, как было до сегодняшней встречи. Вместо заклинания я услышала его голос — понимающий, сочувствующий:

— Все действительно настолько плохо?

Я молча кивнула, заливаясь краской.

— Чем я могу помочь? Может, есть что-то, чего вы не терпите в людях?

Я замотала головой:

— Нет, от вас — все, что угодно вытерплю. Я, наверное, смешна вам, да? Студентка полюбила своего профессора… У вас таких, наверное, в каждом потоке по десятку?

— Вы первая. Вообще-то школьные романы не редкость, но вы первая, кто подумал, что меня можно полюбить. Обычно женщинам я кажусь… отталкивающим.

Он ухмыльнулся, и меня осенило. Неужели ларчик открывался так просто?

— На меня вообще плохо действуют Отталкивающие чары. Я же маглорожденная — под зачарованным предметом или человеком я всегда интуитивно чувствую его суть.

— Да, Лили тоже так могла.

— Эти чары… Это вы для нее? Чтобы кроме нее никто не считал вас привлекательным?

— В том числе. Не хотел быть поводом… излития подростковых гормонов. Да и имидж обязывает. Как вы догадались?

Настала очередь моей улыбки:

— Профессор, невозможно круглый год ходить с одинаково грязными волосами! Да и как я уже говорила, я просто чувствую. Объяснить не могу, а чувствую.

— Эх, девочка, все-то ты знаешь. Почему ты такая догадливая? Вот так и разочаровываются в идеях Темного Лорда… Если приходится годами наблюдать маглорожденных гениев и чистокровных тупиц… Со статистикой не поспоришь.

Я еще раз улыбнулась: интересно, это можно считать комплиментом?

— Что же нам теперь делать, девочка? Ты понимаешь, что я не могу ничего дать тебе, даже любви? Что если ты рискнешь связаться со мной, тебя возненавидят твои друзья и половина Ордена? Ты понимаешь, сколько преступлений я совершил и совершаю в соответствии со своей ролью в войне?

Я кивнула. Неужели он всерьез предлагает мне… Надо рискнуть:

— Я не хочу претендовать на место Лили Эванс. Не хочу навязываться или ломать вашу жизнь. Но если вам меня хоть чуточку жаль, позвольте быть рядом. Хоть немного, хоть изредка. Я могла бы помогать вам в лаборатории…

— Не в моем праве решать за других. Мне не надо рассказывать, что такое неразделенная любовь, я не хочу, чтобы и ты мучалась. Если я нужен тебе… пока нужен…

Я не дала ему договорить, обхватив руками и прижавшись щекой к груди:

— А я вам не противна?

— Ты же видела, девочка. Мое тело наслаждалось близостью с тобой даже в условиях для того совершенно непригодных. Ты нравишься мне как женщина, и не только физически. Ты отважна, любознательна, умеешь делать логические выводы и с самого появления в Хогвартсе поражаешь своим интеллектом. И еще отлично готовишь зелья, — это уже насмешка, но я спешу за нее уцепиться:

— Так я могу помогать вам в лаборатории? Вы же готовите зелья для больничного крыла…

— Идем.

Он подошел к камину и постарался уместиться там вместе со мной, пояснив:

— Первый раз придется вдвоем. Дом под Фиделиусом.

Он назвал адрес, и мы оказались в просторной гостиной незнакомого мне дома.

— Это мое… убежище, что ли. На экстренный случай. По максимуму защищенное место. Сюда нет доступа никому, кроме меня, и, теперь, вас. Провести еще кого-то вы не сможете. Камин не подключен к сети, соединен с единственным камином в Штабе Ордена, через который мы сейчас прошли. Члены Ордена могут поговорить со мной через тот же камин, но пройти не смогут. Пойдем, я покажу тебе дом.

То, что профессор Снейп так легко впустил меня в свою жизнь, не поддавалось для меня никакому объяснению. Он показал мне большинство помещений в доме, разрешив пользоваться лабораторией и библиотекой: «Я думаю, вы достаточно разумны, чтобы не наделать глупостей!», познакомил с домовым эльфом — чистенькой старушкой Ниппи: «В мое отсутствие она подаст чай или может подсказать, где находятся нужные ингредиенты», указал в сторону спальни и гостевой комнаты. Я прервала экскурсию, прижавшись к нему всем телом. Если сегодняшний день не сон, значит, у меня может получиться и большее? По счастью, дверь спальни была недалеко.

Он не лгал — я действительно ему нравилась. Прежде чем очутиться на постели, я успела ощутить легкое движение раздевающего заклинания, после чего растворилась в чувствах. Секс был быстрым, порывистым и каким-то скомканным. Я чувствовала себя скованно, ощущая его напряжение, но была счастлива даже этой неловкой близостью.

Постепенно я освоилась в доме, привыкла заниматься в библиотеке, готовить зелья в лаборатории и вечерами ждать возвращения профессора. Он приходил не каждый день, в разное время, но приходил.

Ночами он был нежен и ласков, но меня не покидало ощущение, будто мы еще в том зале, занимаемся любовью на глазах у десятков Пожирателей, в любую секунду ожидая смертельного проклятия. Несколько раз мы вынуждены были прерываться, если он получал вызов от Дамблдора или начинала гореть Метка. Даже во сне он был собран, напряжен и готов ко всему. Как-то я осторожно проверила — во сне он не только постоянно держал ментальный блок, но и незамедлительно почувствовал вторжение, проснувшись, но не открыв глаз и не сбившись с ритма дыхания. Я услышала насмешливое «Экспериментируешь?» в тот момент, когда была уверена, что он глубоко спит после тяжелого трудового дня.

Только здесь, наблюдая за ним, я в полной мере поняла, насколько он контролирует себя и ситуацию. Каждое движение, каждая эмоция, каждая мысль была под контролем. Если до тех пор я не понимала, каким чудом за много лет его двойная игра не была раскрыта, то теперь наглядно это наблюдала. Необыкновенные выдержка и самоконтроль вызывали восхищение, легкую зависть и… жалость. Мне действительно было тяжело наблюдать человека, который не смеет позволить себе расслабиться, не позволяет себе отдохнуть. Понимая, что жалость нужна ему меньше всего, я, как могла, старалась не мешать, пропадая вечерами в Штабе Ордена. Во мне жила слабая надежда, что в одиночестве он хоть немного отдыхает.

В Ордене к моему переселению отнеслись спокойно, мне кажется, даже вздохнули с облегчением. Грюм, правда, косо посмотрел на профессора: «Смотри у меня, если с ней что случится!», но, услышав напоминание, кому я обязана спасением жизни, замолчал. Мальчики осуждающе посмотрели на меня и надулись — ревнуют. Глупые, наша дружба никуда не исчезла. Я продолжала заниматься вместе с ними в выходные, и надеялась вскоре помириться. Минерва многозначительно молчала, улыбаясь про себя. Директор подмигивал и предлагал лимонные дольки, но, кажется, одобрял. Впервые я почувствовала преимущество в моем положении пропавшей без вести: никто кроме посвященных в тайну не мог судачить о наших отношениях, да и запретить мне никто не мог — уже не ученица, совершеннолетняя, формально мертвая, не член Ордена — никому из них я больше не обязана подчиняться.

Спустя какое-то время я хозяйничала в доме профессора как в своем — мне передавали заказы на зелья от мадам Помфри, я готовила их в лаборатории профессора, я же и относила в Орден. Кроме зелий для нужд больничного крыла мы с профессором готовили много сложных составов для Ордена и личного пользования. И в Штабе, и в лаборатории полки были уставлены фиалами с редкими зельями — вот когда я оценила всю важность зельеварения! Информация, поступавшая в Орден, часто требовала немедленного реагирования, и в лаборатории постоянно кипело несколько котлов с долгими в приготовлении Оборотным, Феликс Фелицисом, Веритасерумом и даже Амортенцией. Их запасы были нарасхват, но позволяли успешно и оперативно действовать в случае необходимости. Рядом с готовым Оборотным без активного компонента на полках лежали образцы волос всех членов Ордена и некоторых случайных личностей. Возле Веритасерума стоял безумно дорогой, но пользующийся огромной популярностью, антидот к нему. Универсальные противоядия соседствовали с нейтрализатором Амортенции. Отдельную полку занимали основные медицинские зелья — Костерост, Кровоостанавливающее, Кроветворное, Обезболивающее, Успокоительное, Сна-без-Сновидений… Баночки с противоожоговой, ранозаживляющей и разнообразными косметическими мазями тоже периодически пустели. Работы в лаборатории было столько, что я не понимала, как профессор успевал справляться с ней без моей помощи. Времени на отдых оставалось мало — я училась, работала в лаборатории и урывками изучала библиотеку Снейпа. Как ни странно, он не пытался ограничить доступ, и я, с большой осторожностью, уже успела ознакомиться с рядом фолиантов по темной магии. Сила и возможности темномагических заклинаний действительно завораживали и обещали фантастические возможности. Неудивительно, что столько магов пошли по этой дорожке. Практиковать я, разумеется, не собиралась, но арсенал врага предпочитала изучить.

Вспоминая Сириуса, стремившегося вырваться из вынужденного заточения, я все еще не понимала причин его поведения. В моем мирке, состоящем из «убежища» и нескольких комнат на Гриммо, 12, было все, что мне необходимо — мой любимый, друзья, библиотека, лаборатория и все бытовые удобства. Я не могла бы заскучать здесь и за десяток лет. Конечно, мне не понять деятельной натуры мистера Блэка, но и отрицать, что это его нетерпение привело его к гибели, невозможно.

Только одна вещь беспокоила меня. Профессор Снейп (я все еще боялась звать его по имени даже в мыслях) пустил меня в свой дом, в свою работу, в свою постель, доверял мне, но так и не пустил по-настоящему в свою жизнь. В ответ на вопрос о самочувствии я слышала формальное «не стоит беспокойства», встречая его улыбкой, я не видела ответной реакции на его лице, слушая о его планах, я получала отчет о делах Ордена и иногда — Пожирателей, но не его оценку ситуации. Возможно, я хотела слишком многого, но постоянная маска, сопровождавшая его везде, не исчезала при мне ни на минуту. Он доверял мне, не ждал подвоха, не подозревал, но и показывать чувства не считал нужным. Возможно, я и облегчала его жизнь, но так и не стала его другом в том смысле, что имела ввиду Макгонагалл.

Дни шли за днями, а я так и оставалась наблюдателем жизни профессора. Хуже всего, что я понимала его. Мы для него были «чистенькими», мы не были ответственны за десятки жизней, мы не пытали безвинных маглов, мы не наблюдали смерти бывших учеников. Даже члены Ордена, принимавшие участие в боевых операциях, убивали чрезвычайно редко, до конца пытаясь обезвредить противника другим способом. Для него количество спасенных меркло перед количеством тех, кого не удалось спасти. Он считал себя смертником, и он был им — сотни раз рискуя жизнью за нас, извозившись в грязи и крови ради нашей чистоты, не имея ничьей поддержки, никакого сочувствия или понимания. Понятно, почему он не мог довериться никому — даже мне, несмотря на наше общее сентябрьское переживание. Я была под пыткой, я чуть было не умерла — но не убивала и не причиняла боли. Он не мог допустить меня в свой мир, продолжая в одиночестве тянуть свою ношу. Хорошо подумав, глубоко вздохнув и сцепив зубы, я приняла решение. Если я хотела делить с ним хоть краешек его жизни, если хотела облегчить его ношу, я должна была воспользоваться первым же случаем.

Случай довольно скоро представился в лаборатории. Профессор вернулся в крайне измотанном состоянии, тут же прошел в лабораторию и встал к котлам. Я разливала по колбам последние доверенные мне составы для больничного крыла, когда он поставил на огонь сразу три котла с основой. Это значило, что составы были довольно простыми — сложные зелья даже он не рисковал варить одновременно. И еще, что они были срочными — он начал работу молча, не поев, не передохнув.

— Я могу, помочь, профессор?

— Не можете, мисс Грейнджер.

— Но эти зелья не очень сложные, — на самом деле я и так знала, что это и почему он не дает мне их варить, но хотела настоять на своем.

— Это… не для больничного крыла, мисс Грейнджер. Вы можете быть свободны.

Я не собиралась сдаваться:

— Я могу помочь, профессор. Я знаю, что это.

Кривая усмешка исказила его лицо:

— Какая вы решительная! И оттого не решаетесь назвать эти зелья вслух? Взгляните вот на пару рецептов. Как вам?

Я сглотнула и постаралась не выдать своего волнения, заставить голос звучать отстраненно:

— Это яды. Оба медленного действия. Этот вызывает резкие мышечные сокращения, понижает температуру тела, и может причинять крайне сильную боль и вызвать разрывы мышц, если при его употреблении тело зафиксировано. Например, растянуто на дыбе. Имеет противоядие, если его не давать, смерть займет около трех часов. Если дать противоядие в первые три часа действия, последствия применения придется залечивать около месяца, — я мельком взглянула на Снейпа. Нацепил непроницаемую маску, но в глазах насмешливый интерес — ждет, когда я сорвусь, начну рыдать и закричу, как это ужасно. Нет уж, я намерена вас удивить сегодня, профессор! Беру в руки второй рецепт:

— А этот двойного действия — вызывает резкую боль и повреждения в органах желудочно-кишечного тракта и повышает температуру крови, так называемый «эффект кипящей крови». На применение противоядия есть шесть часов, но рекомендуется уложиться в четыре, пока яд не вызвал необратимых повреждений. Так я могу сварить это, профессор? — ой, кажется, я перестаралась! Он хватает меня за руки, прижимает к стене и смотрит прямо в глаза, пытаясь прощупать сквозь блок. Укрепляю защиту: не станет же он меня взламывать? Не стал. От его сарказма веет непередаваемой горечью:

— Не терпится стать убийцей, мисс Грейнджер?

Я все еще держу себя в руках, раньше я сорвалась бы гораздо раньше. Все-таки, окклюменция здорово помогает контролировать эмоции! Теперь надо не переборщить с цинизмом в ответе:

— Мне хочется помочь вам. Я знаю, для чего эти яды и как будут применяться. Так будет легче. Вы будете знать, что не вы отвечаете за эту боль. А я не увижу этого. Они не будут мне сниться. Так будет легче нам обоим.

— Зачем вам это, мисс Грейнджер? — его голос звучит глухо.

— Я просто хочу помочь вам. Я люблю вас.

— Вы ошибаетесь.

— В чем, профессор? — он отворачивается, с трудом сглатывает:

— Они будут вам сниться. Даже если вы никогда не увидите их лиц, вы точно будете знать дозировку, будете помнить, на сколько человек хватило вашего варева и как долго длились их мучения. Вам будет сниться их агония, а вместо незнакомцев ваше подсознание подсунет на их место всех, кто вам дорог. Всех, по очереди. И от этого не избавиться, никак. Даже если следующую порцию сварить для себя. Вы этого хотите? Хотите годами помнить, скольких вы убили? Нет, не так, — скольких своих друзей вы убили?

Я содрогнулась. Но он впервые приоткрылся передо мной — я не могла отступить. В конце концов, я уже приняла решение.

— Мы на войне, профессор. На войне убивают и умирают.

— Кто я такой, чтобы мешать вашему самоубийству? Варите! — он вылетел из лаборатории, бросив мне третий рецепт. К счастью, третьим оказалось противоядие. Хотя, учитывая, что оно лишь продлит муки бедняг от второго яда, который поочередно с противоядием можно применять сутками, не знаю, счастье ли это…

Я заставила себя думать только о сложности приготовления. Сосредоточиться на выполнении технической задачи: нарезать, раздавить, отмерять, помешать… В конце концов, это тоже зелье. Все три незнакомых состава одновременно я готовить не рискнула, занявшись в параллель двумя ядами, и оставив противоядие, как самое сложное в приготовлении, на потом.

Спустя полчаса в лабораторию вошел профессор, посмотрел, как я работаю, и молча встал к третьему котлу. От него слабо пахло огневиски. Я бы тоже не отказалась сейчас от порции выпивки, в таком напряжении было все у меня внутри. Временами я ловила на себе его оценивающие взгляды, и старалась, чтобы работа выглядела естественно, не слишком напряженно и не слишком нервно. Потом поняла, что прячу от него глаза — от стыда ли за характер своей работы или от смущения перед ним? Исправила ошибку, вернув ему взгляд — какая боль на его лице! Боль за меня, решившую разделить с ним ад. Мне все равно доступна лишь малая его часть, мог бы и не беспокоиться так.

— Гермиона… — мое имя, произнесенное его голосом, едва не стало причиной передозировки лапок саранчи в первом котле. По счастью, я успела сосредоточиться и положить нужное количество. Он впервые назвал меня по имени.

— Гермиона, прости, что тебе приходится делать это. И спасибо за помощь, — он принял меня, он меня принял! То, что я добровольно стала соучастницей его вынужденного преступления, значило для него больше, чем все мои прежние поступки и признания.

Я не знаю, могли бы наши отношения начаться после войны? Вряд ли, ведь над ним всегда будут довлеть его поступки, его вина. Он не избавится от них, а теперь не избавлюсь и я. Пусть — я выбрала.

Слышу тихий шепот:

— Во втором зелье увеличь дозировку желчи саламандры в полтора раза. Это поможет наиболее везучим умереть быстрее, чем за шесть часов, от преждевременного свертывания перегретой крови.

— У тебя не будет неприятностей?

— Нет, просто досадная оплошность при варке.

Мы работали молча до конца варки зелий. Только разливая содержимое последнего котла по колбам, я позволила себе осознать, что именно приготовила. Моя рука с последним фиалом дрогнула, но профессор был начеку и подхватил его прежде, чем он мог разбиться. Я выскочила за дверь, едва сдерживая подступившие слезы. Он пришел через минуту. Я не хотела видеть его, наконец поняв, что я только что сделала. По горевшим щекам текли слезы, мне хотелось исчезнуть. Сквозь сомкнутые веки я почувствовала прикосновение. Он покрывал легкими поцелуями мои глаза, лоб, щеки. Обхватил мое лицо ладонями, прижал к груди:

— Я знаю, девочка, я знаю…

В ту ночь мы спали в одной постели. Нет, ничего большего не произошло — ни мне, ни ему было не до эротических фантазий. Ему предстояло завтра любоваться результатами моих трудов, а мне с замиранием сердца ждать его возвращения. Быть сильной, чтобы встретить его, независимо от его состояния. Быть в состоянии облегчить его боль, прогнать воспоминания, разделить с ним мои силу и спокойствие. Это то, к чему я стремилась, чего добивалась так долго. Но сегодня ночью мне было просто необходимо его тепло рядом, его рука в волосах, его поцелуй в опухшие от слез веки:

— Спи, девочка. Спасибо тебе…

Это было принятие.

Проснувшись утром, я не обнаружила его рядом. Не было смысла гадать, куда он пошел — отсутствие сваренных вчера ядов говорило само за себя. Позавтракав, я пошла заниматься в штаб Ордена. Примерно к полудню там появились Минерва и директор, расположились в гостиной, но оба отказались от чая. Минерва рассеянно ответила на мой вопрос по трансфигурации, Дамблдор же не произнес ни слова после приветствия. У меня сложилось впечатление, что они чего-то ждали, напряженные и готовые сорваться с места в любую минуту. Их напряжение передалось мне, и я оторвалась от книги, не в силах усваивать информацию.

В третьем часу дня за окном показалось какое-то движение, и через мгновение в гостиную впорхнула серебристая лань. Обращаясь к директору, лань четко произнесла незнакомое мне название, и растаяла в воздухе. Следом за ней с громким хлопком аппарации исчез Дамблдор, а Минерва облегченно выдохнула.

События следующих часов я узнала только утром, из экстренного выпуска «Ежедневного пророка», принесенного в штаб Грюмом. Он же поделился подробностями произошедшего. В три часа пополудни состоялось масштабное нападение Пожирателей на крупную шотландскую деревню. Специальный отряд быстрого реагирования аврората аппарировал туда практически минута в минуту с Пожирателями. Остальные отряды авроров были готовы к аппарации через 7 минут, но наткнулись на антиаппарационный купол, закрывший деревню и ее окрестности. Таким образом, жители деревни (смешанное магло-магическое население), полсотни бойцов отряда быстрого реагирования, и не менее трех сотен Пожирателей оказались отрезаны от внешнего мира. Спустя полтора часа, когда двести авроров добрались в деревню из ближайшей возможной точки аппарации, их встретили огромный пожар, горы трупов, три десятка раненых и около сотни выживших жителей деревни, среди которых не осталось ни одного мага. Среди погибших опознали 42 человека из ушедшего вперед отряда. Так как остальные 8, включая командира спецотряда Артура Ллойда, найдены не были, их объявили без вести пропавшими. «Но мы-то знаем, что их забрали эти сволочи!» — добавил Аластор Грюм. Он же рассказал, что командиры «опоздавших» отрядов были лишены своих должностей и по этому делу было инициировано служебное разбирательство.

В тот день Орден долго собирался и обсуждал что-то в другой части Штаба, куда нас с ребятами не пускали. Я, Гарри и Рон сидели в гостиной правого крыла, обсуждая последние события. В первый раз с начала войны выступление Пожирателей приняло такой масштабный характер. Закончить наше обучение, и, особенно, боевую подготовку, стало важным как никогда. Тем не менее, в тот день я не смогла тренироваться. Помимо сожалений о жертвах нападения меня крайне заботила судьба одного конкретного человека, наверняка принимавшего участие в нападении.

«Конкретный человек», в разорванном плаще Пожирателя, залитом кровью, появился в штабе только следующей ночью, аппарировав в гостиную и немедленно повалившись на ковер. Несмотря на позднее время, его ждали Дамблдор, мадам Помфри и я (меня пытались выгнать, но безуспешно). Опустившись в кресло и обведя нас тяжелым взглядом, Снейп выдохнул:

— Директор, Ллойд мертв.

Дамблдор только кивнул:

— Он что-нибудь сказал?

— Нет.

— Ты под подозрением? — Дамблдор указал рукой на зельевара, намекая на его состояние.

— Это другое, — отрезал Снейп, и тут же невероятно зло и устало спросил:

— Альбус, зачем вы ему сказали?

— Нужно было оперативно реагировать, иначе он не мог мне поверить…

— Вы не представляете, чего ему это стоило!

— Мне жаль, мальчик мой, — глаза директора увлажнились.

Тем временем мы с мадам Помфри пытались разглядеть повреждения Снейпа. Мадам уже успела принести какие-то пузырьки и сейчас смачивала бинт кровоостанавливающим. Снейп отстранил ее, направляясь к камину:

— Девочка со всем справится, — кивок в мою сторону, и он исчез в пламени. Виновато улыбнувшись, я шагнула следом.

Очутившись в доме, я немедленно принесла зелья. Снейп снял плащ и мантию, позволяя мне осмотреть повреждения. Внимательно посмотрев на меня, он спросил:

— Вы хотите это услышать?

Я подумала было сначала отказаться, но тут же решила, что ему самому надо выговориться, пусть он этого и не признает, и кивнула. Пока я кружила вокруг него с зельями, бинтами и палочкой, пытаясь привести его в порядок, он, глядя в пространство перед собой, начал свой монолог. Я ожидала рассказа о нападении, но он говорил о том, что было после:

— Знаешь, как это было? Остальных просто запытали насмерть, всех семерых. От них успели узнать, что они были готовы к аппарации в нужное время, ждали уточнения места. Узнали о визите Дамблдора. А от Ллойда хотели узнать имя информатора, предупредившего в последний момент. Была вероятность, что он знает, кто принес информацию. И я на пару с Люциусом вливал в него наш яд, а потом, после долгих часов пытки — противоядие, и направлял на него палочку, и посылал очередное «Круцио»…

А он кричал, матерился, оскорблял нас и не говорил имени… А потом, когда его сознание было заполнено болью до невозможности сопротивления мысленной атаке, именно мне Лорд приказал отлегилиментить его. Каким-то чудом мне, а не Люциусу или Руквуду. И он знал, понимаешь? Он знал мое имя и не сказал, даже чтобы приблизить смерть! А я стоял там и пытал его снова, чтобы выбить из него свой смертный приговор! Да, он не узнал меня, не знал, кто его мучитель. Если бы узнал, наверное, выдал бы все-таки имя. Мне не оставалось ничего, кроме как доложить, что имени пленник не знает. Но если бы Лорд решил сам проверить…

Я с трудом дождался следующего приказа напоить его ядом. Дал двойную дозу, потом оправдывался, что перепутал концентрацию. Ллойд кричал восемь минут, прежде чем Лорд заметил, что что-то не так, и приказал нейтрализовать действие. Противоядие уже не помогло — кровь перегрелась и начала сворачиваться. Он подергался еще пару минут, и затих. Темный Лорд пытался залезть к нему в голову, но какие имена — он уже умирал, там не было ничего, кроме боли. Агония — не лучший момент для легилименции. Лорд, похоже, заработал головную боль. Сорвался на меня, конечно, — я угробил пленника прежде, чем вытряс информацию, но на самом деле, он вряд ли рассчитывал, что аврор что-то знает. Так что мне даже не сильно досталось — для профилактики подобных ошибок, да за лордову головную боль…

Я его убил сегодня. Трижды убил — поздним предупреждением, знанием моего имени и, наконец, физически. Это я должен был умирать там вместо него. По всем правилам должен, по всем законам Божественным, магическим и человеческим! А я не смог. Оправдывал себя своей нужностью делу, приказом Дамблдора, надеждой на чудо до последнего… И позволил, чтобы он умер за меня, как герой умер! А я тут даже сдохнуть как собака не могу, после стольких преступлений!

Я не знала, что сказать. Просто подошла, обняла его за плечи, прижала голову к своей груди. Его трясло, и спустя некоторое время я поняла, что он рыдает, роняя крупные слезы на мою блузку. Потом, не отрываясь от меня, он снова заговорил — глухо, судорожно, глотая рыдания:

— Зачем ты меня лечишь? Зачем ты вообще здесь до сих пор? Разве ты не знаешь, что я делал и делаю? Знаешь, сколько смертей на моих руках? Не знаешь? Я тоже не знаю — сбился со счета несколько месяцев назад. Ты везучая — тебя я тогда с «вечеринки» вытащил. Везучая… седьмая… первые шесть раскусывали капсулу, рано или поздно. Кто-то сразу, сломавшись от насилия, кто-то — позже, поняв, что боль не прекратится до смерти… Сколько их еще будет, умерших там в моих руках? Зачем я тебе такой? Я даже верность тебе не могу обещать — будет очередная «вечеринка», и я снова кого-то изнасилую и убью. Знаешь, о чем я мечтаю иногда? Чтобы, когда Лорд меня раскроет, у меня не оказалось с собой страховочной капсулы яда. Чтобы умирать так медленно и болезненно, как это только возможно. Хоть часть долгов вернуть, хоть одному из них, хоть каплю в море… Только я даже на эту роскошь не могу рассчитывать. Слишком многое мне известно, слишком! Если не успею стереть себе память — придется раскусить капсулу прежде, чем упадет ментальный блок. Что меня ждет там — вечная память о моих преступлениях? Вечная расплата за них? Вечность рядом с моими жертвами?

Я не знала, что сказать. Единственная найденная фраза прозвучала глупо и банально:

— Но вы ведь спасаете стольких, скольких можете… И их наверняка гораздо больше, чем убитых…

— Думаешь, жизнь — это математика? Тех больше, этих меньше, и доволен? Нет уж, тех, кого я не спас, я никогда не забуду. Это хуже, чем раскаленным железом, это больнее Круцио. Это выжжено на сердце — каждая ошибка, каждое убийство по приказу, каждое выпущенное из палочки Пыточное… Зря я допустил тебя к ядам. Не хочу тебе такой жизни. Уходи, девочка, уходи, пока не поздно!

Разумеется, я никуда не ушла, а у него не было сил или желания настаивать. Все шло своим чередом до того вечера в конце Рождественских каникул, когда я снова пила с Минервой чай в гостиной Штаба. Она была сегодня дежурной в Ордене, но никаких чрезвычайных происшествий не ожидалось, и она как раз рассказывала свежие хогвартские новости, когда в камине появилась голова Дамблдора. Окинув взглядом наше чаепитие, он выразил сожаление, что прерывает нас, но попросил Минерву срочно вернуться в Хогвартс — гриффиндорцы натворили что-то из ряда вон выходящее. Последнее время директор выглядел все хуже и хуже, и Минерва, дабы не нагружать его еще больше, поспешила к своим студентам. Я обещала подежурить за нее, ожидая спокойного вечера, проведенного с книгой у теплого камина — Северус все равно не должен был появиться дома раньше поздней ночи.

Я успела прочитать, должно быть, не больше двадцати страниц, когда почувствовала какое-то движение. Должно быть, это комната сигнализировала мне, потому что иначе я могла бы так и не заметить стремительно летящую по воздуху призрачную лань. Обеспокоенная, я едва дождалась ее прибытия. Приблизившись, лань замерла передо мной и доложила четким, но тихим голосом Северуса: «Пригород Эдинбурга, дом аврора Беркли. Фиделиус с дома снят. Координаты аппарации: -3.164993, 55.933532, +46. Нападение в три часа дня, аппарируем за десять минут. Раньше сообщить не мог. Ликвидация семьи в ответ на отказ от сотрудничества. По сведениям, в доме 4 человека. Не забудьте обеспечить трупы». Лань еще дважды повторила координаты и исчезла. Я кинулась к камину, но в кабинете директора никого не оказалась. Вовремя вспомнив, что меня не должны видеть даже портреты, я не стала выходить из камина, представив, что будет, начни я искать Минерву и директора по всему замку. Вернувшись в штаб, я взглянула на часы и ужаснулась — до нападения осталось только 50 минут. Не уверенная, что мне удастся связаться хоть с кем-нибудь в такой катастрофически короткий срок, я быстро перебирала варианты. Понятия не имею, как должен действовать член Ордена в такой ситуации по инструкции, но времени что-то изобретать не было — не позволять же Пожирателям забрать 4 жизни из-за моей несообразительности?

Я отмела все лишние мысли, оставив для себя только строгую последовательность действий. Оставить записку для Минервы, пройти в дом Снейпа. Взять наиболее подходящую мне запасную палочку из трофейных, принесенных Северусом с боевых операций, экстренный набор медицинских зелий, снять с полки Оборотное. Меня не должны видеть? Значит, не увидят. На той же полке, рядом с Оборотным, запас волос всех членов Ордена. На моем месте должна быть Минерва — значит, беру ее волос. Выпить зелье, выйти из дома и аппарировать по переданным координатам. На мое счастье, Полоний Беркли, увидев ломящуюся в дверь среди бела дня Минерву Макгонагалл, не запустил авадой между глаз и не устроил долгого разбирательства, а понял с полуслова, самостоятельно сообразив, что фиделиус, очевидно, больше не действует на дом, и поднял по тревоге всех домашних. Пока я сбивчиво объясняла ситуацию, представившись «членом Ордена и подругой Минервы», семейство уже успело выстроиться передо мной в полном составе, с палочками наизготовку. Мать, отец и двое сыновей лет 15-17. Я попросила их задержаться на четверть часа, чтобы сделать муляжи трупов и навесить взрывающие заклинания. Подыскивая материал для трансфигурации, вспомнила замечание Северуса в ту ночь, когда спасали меня, и, переборов неуместную жалость, выскочила в ближайшую подворотню. «Accio кошка», повторенное три раза, дало мне трех обездвиженных заклинанием зверьков грязно-помоечного цвета. Четвертый раз не дал ожидаемого результата, и я, содрогнувшись от отвращения, и как можно дальше вытянув руку, произнесла «Accio крыса». Обездвижив вырывающуюся помойную крысу, я не пожалела минуты, чтобы проверить, нет ли среди моих трофеев анимагов. Все обошлось, и я, вернувшись в дом, занялась трансфигурацией животных в людей по образцу стоящих передо мной. Хозяева дома, по их собственному признанию, трансфигурацией такого уровня не владели, им оставалось только позировать и стараться не мешать процессу. Впрочем, Полоний за время моей «охоты на кошек» успел завесить весь второй этаж дома какими-то защитными заклинаниями, которые должны были активироваться после нашего ухода. На свои заклинания у меня не было времени, и я доверилась его квалификации аврора. Остальных членов семьи я заняла задачей одеть обездвиженные «трупы» и рассадить в естественных позах.

Надо сказать, трансфигурация у меня получилась так себе — портретное сходство уловить было можно, но на живого человека результат не смахивал ничуть, хотя кровь из вен лилась, что пришлось аккуратно проверить. Оставалось надеяться, что трупы повредят настолько, что приглядываться будет не к чему. Окинув прощальным взглядом рассевшуюся за накрытым кухонным столом бутафорскую компанию, я похолодела. Если от маггла остается только труп, то от мага — труп с легко определяемым магическим фоном (остаточной магией умершего) и волшебная палочка. Собственно, по последним часто ориентируются, чтобы идентифицировать личность в случае, когда другими методами это сделать невозможно. Объяснив собравшимся ситуацию, я достала запасную палочку, захваченную из дома Снейпа. Решительным жестом разломив ее пополам, вложила куски в руки двум нашим «трупам». Либо кухня будет разнесена на куски взрывом или пожаром, и больше обломков от палочек все равно ничего не останется, либо эти декорации все равно не имеют смысла, и тогда я своими действиями подставила под удар самого дорогого мне человека. Занятая этими не слишком приятными мыслями, я смогла только одобрительно кивнуть, наблюдая, как младший член семьи с тяжелым вздохом ломает свою палочку. Расставаться со своей родной палочкой безумно тяжело любому магу, но времени на раздумья не было, он был единственным несовершеннолетним и все равно не мог сейчас ей свободно пользоваться.

Прижать к себе детей и аппарировать в неизвестном мне направлении Беркли успели ровно за пять минут до дедлайна. Я отошла на пару шагов от дома в проулок, и тоже аппарировала. Уже произнося заклинание, я услышала у себя за спиной хлопок, и только понадеялась, что прибывший не успел меня заметить.

Когда я вернулась домой, напряжение сумасшедшего часа навалилось на меня сторицей. Как Северус выдерживает такое постоянно? Меня физически трясло, я относительно успокоилась лишь выпив огневиски. Я беспокоилась за семью аврора, за Северуса, сейчас находящегося на операции Пожирателей, за Минерву и Орден. Впрочем, по окончании действия Оборотного зелья я, переодеваясь, обнаружила в кармане мантии клочок бумаги, на котором значился адрес в Лондоне, подпись Полония Беркли и фраза «Я умею отличать друзей от врагов». Доверие этого, по сути, незнакомого мне человека, было мне дорого, и я запомнила адрес. Может быть, нам еще удастся встретиться и поговорить не в боевой обстановке, а мирно, за чашкой чая. Может быть, удастся даже рассказать им, кто я, ведь теперь их, как и меня, официально не должно быть в живых. Мне хотелось бы и назвать им имя их спасителя, но до конца войны это невозможно.

Пройдя через камин в Штаб, я обнаружила свою записку нетронутой. Мне показалось, прошло уже несколько дней с того момента, как я сидела здесь с Минервой этим днем, а, оказывается, за этот час никто даже не появился здесь. Я почувствовала запоздалый укол совести: если кто-то еще из членов Ордена нуждался в помощи или сообщал что-то важное, ему нес кем было связаться. Впрочем, тогда бы меня ждал тут чей-нибудь патронус, а его не наблюдалось. Подумав, я убрала записку, решив отчитаться позже, когда дождусь Северуса и узнаю итоги операции.

До поздней ночи я сижу сначала в Штабе, потом дома, с книгой и пью крепкий кофе. Информация не укладывается в голове, практиковаться не могу, потратив большую часть магического резерва днем на трансфигурацию. В конце концов, оставив бесплодные попытки отвлечься, просто жду, прожигая взглядом камин.

Северус появляется среди ночи, более бледный и уставший, чем обычно. Он подавлен и в ужасе, будто что-то пошло не так. Не вполне понимая, что случилось, но ожидая худшего, кидаюсь к нему. Он видит меня, и на лице отражается облегчение. Я обнимаю его, чуть не рыдая от радости, что он вернулся, но он качает головой и отстраняется, едва сдерживая дрожь. У меня появляется жуткое подозрение:

— Ты ранен?

— Нет.

— Что? Северус, что там было? Что могло тебя так напугать?

Он призывает Омут Памяти, вынимает из виска белую нить.

— Смотри.

Я погружаю лицо в свежее воспоминание.

Двухэтажный дом из красного кирпича казался непривычно тихим и обреченным. Светилось только одно окно, вырисовывая силуэты четверых людей, сидящих за столом. Снейп критически покачал головой — небрежно сработали, ой, небрежно! — поднял палочку и пустил в сторону окна безобидное заклинание, заставившее манекены периодически шевелиться. Долго оно не продержится, поэтому надо спешить с ликвидацией дома. Заклинание он успел наложить вовремя — вокруг послышались хлопки и дом оказался окружен людьми в черных плащах и масках.

— Ладно, пошли докладывать.

Я вынырнула из воспоминаний. Ну да, виновата, не подумала. И щитов многовато наставили, и замаскировал Беркли их слишком, и палочку нашу там оставила. Но что же с ним такое-то, почему так плохо стало? Не выдержав, я спросила об этом.

— Глупышка, что я должен был подумать, увидев твою запасную палочку?

— Ты ее узнал? И думал, что я погибла там?

— Конечно! И я…

— Ты беспокоился за меня? — спросила и тут же сообразила, что он беспокоился бы за любого члена Ордена, который мог бы пострадать на операции. — А, ну да, я же союзник…

— Ты — это ты, моя маленькая девочка. За тебя я волнуюсь куда больше, чем за остальных. Сегодня я очень ярко это почувствовал. Ведь это ты каждый раз ждешь меня здесь… Ты, а не кто-то другой.

Торопясь поймать момент, я потянулась к его губам. Он прижал меня к себе, накрыл губы жарким поцелуем, подхватил на руки и унес в спальню. Усадил на кровать, опустился на пол и начал осторожно раздевать меня, попутно сам освобождаясь от одежды. Я бесстыдно и приглашающе развела бедра и тут же ощутила его руки, нежно и осторожно поглаживающие кожу; губы, покрывающие поцелуями грудь и живот. Он всегда предельно ласков, он старается доставить мне удовольствие, совсем не заботясь о себе, и всегда боится причинить мне боль.

Интересно, что бы он сказал, узнав, что я чаще всего вспоминаю наш первый секс — страшный, обреченный, едва не ставший для меня последним. В моих фантазиях он, поддавшись порыву страсти, берет меня на кухонном столе, второпях сметая рукой мешающую посуду, случайно оставляя чайную ложечку, которая попадает мне под плечо и оставляет на нем синяки, но я не жалуюсь. Или на ковре в гостиной, вбиваясь в меня каменным членом, до боли выкручивая мои соски и в кровь прикусывая губы, а я боком ощущаю близкий жар каминной решетки, это больно и опасно. Или он хватает меня, связывает и имеет грубо и жестоко, толчками врываясь в тело, не заботясь о смазке, натягивая меня на себя, как было в наш первый раз. Я сама не знаю, откуда у примерной девочки-отличницы такие фантазии. Я изо всех сил стараюсь, чтобы он не подглядел мои мечты — иначе я сгорю со стыда. Разве мало мне того, что он преподнес мне себя и заботится обо мне? Разве можно быть недовольной таким заботливым любовником? Тем более, он всегда доводит меня до пика, мне приятно и хорошо с ним, и признаться, что мне не хватает… грубости? неистовости? боли? было бы с моей стороны черной неблагодарностью. Но я лгу себе. Я знаю, чего мне не хватает в нашем сексе — страсти. Той страсти, что не даст времени дойти до кровати или расстегнуть пуговицы рубашки. Той, что игнорирует все вокруг, заставляя отдаться партнеру и не замечать никого и ничего кроме него. Той, что оставляет после себя обрывки кружев, синяки на плечах и распухшие губы, а еще — незабываемые, непередаваемые впечатление и непоколебимую уверенность в том, что тебя любят.

Тем временем он заканчивает прелюдию, и я приостанавливаю его, желая ответить тем же. Соскальзываю на пол, прижимаюсь губами к паху, провожу языком вдоль возбужденного члена, обнимаю его губами. Северус не дает мне закончить — поднимает с пола и осторожно опускает на кровать, так же осторожно ложится сверху, упираясь руками в подушку, толчками входит в меня, а я обнимаю его ногами, прижимаясь как можно теснее, растворяясь в ощущениях. Последние несколько толчков — его и мой пик наслаждения сливаются воедино. Долгую минуту я смотрю на него. Мне безумно нравится наблюдать его после секса, когда привычная морщинка на его лбу исчезает и все лицо еще расслаблено, неся на себе отпечаток пережитого удовольствия.

Но вот его мысли возвращаются к насущным делам, морщинка между бровей возвращается на место, а взгляд из жадного становится сосредоточенным. Напоследок он впивается в мои губы благодарным глубоким поцелуем. Отстранившись, странно смотрит на меня:

— Я боялся, что могу тебя не дождаться.

— Я каждый раз этого боюсь. Надеюсь только, что это не продлится долго, и Гарри удастся закончить войну.

Он вздрагивает.

— Конец войны… мне его не пережить…

Я в недоумении смотрю на него:

— Почему?

— Придет время, когда все перестанут мне верить, даже ты… Тогда у меня будет слишком мало шансов остаться в живых.

— Ты говоришь ужасные вещи!

— Я расстроил тебя? Прости! Не думай об этом, я не могу знать, как все сложится…

Кажется, я ненадолго задремала, но проснулась, почувствовав, как Северус аккуратно высвобождает руку из-под моей шеи. Я не открыла глаз и не изменила ритма дыхания, сгорая от детского любопытства и озорного желания подсмотреть, что он будет делать дальше. Услышав, что он поднялся с кровати и на цыпочках вышел из комнаты, медленно прикрыв дверь, я чуть приоткрыла глаза. Убедившись в отсутствии мужчины в комнате, я осторожно, стараясь не выдать себя случайными звуками, вышла в коридор, пытаясь по свету определить его местонахождение. Бурное воображение, подстегиваемое гриффиндорским любопытством, успело подбросить мне десяток версий того, что может делать мой любимый учитель в такое время — от банального похода в душ до тайных связей с Пожирателями или Орденом.

Все оказалось не так, как я представляла. Он не услышал моего появления, продолжая играть с серебристой призрачной ланью. Через щель приоткрытой двери я наблюдала, как его патронус скакал перед ним, озорно топал передним копытцем, смешно поводил ушами и тыкался носом в ладонь. Я знаю, что на ощупь патронусы неощутимы, но он будто пытался погладить лань, проводя ладонью над призрачной шерсткой. Животное очень натурально жмурилось от довольствия и подставляло голову, улавливая желания хозяина. Погрузив руку в серебристый туман, Северус тихо и горько заговорил, обращаясь к своему защитнику. Прислушавшись, я разобрала слова.

— …Отпусти меня, Лили! Я хочу полюбить ее, она заслужила! Она такая… Совсем непохожа на тебя, но тоже очень хорошая. У тебя глаза цвета весенней травы, а у нее — молочного шоколада. И вся она такая… шоколадная. А каштановые локоны пахнут корицей и топленым молоком. С ней тепло и уютно, так по-домашнему… С ней можно расслабиться, можно отпустить все проблемы, забыть о том, какое я чудовище. Ей можно все доверить, она не подведет. А в сердце все равно только ты, Лил, и мне так больно от этого… Ты освободи меня, Лили, отпусти, пожалуйста! Я ведь никогда не был тебе нужен, тебе было хорошо с Джеймсом. И там, я надеюсь, вам также хорошо. Так уступи ей место, прошу тебя!

Не дослушав, я отошла от приоткрытой двери и вернулась в спальню. Мне тоже было горько — от того, что он мучается и не может полюбить меня, от того, что я вынуждаю его принимать меня, хотя он испытывает лишь привязанность. Я не ревную к его умершей — это было бы глупо, тем более, что он никогда не лгал мне, честно пытаясь полюбить. Возможно ли, что после случившегося в плену Темного Лорда он чувствовал лишь свою ответственность за меня или вину, и поэтому позволил мне приблизиться? Может быть, это мне не стоило его мучить? Может, я зря навязалась ему?

Все свободное время, которого у меня было гораздо больше, чем у Северуса, мы проводили в лаборатории. Орден поставил очень сложную задачу: нужно было продлить срок действия Оборотного зелья. Мы бились над этой задачей три месяца, чтобы, как и поколения зельеваров до нас, признать ее неразрешимой. Сочетание ингредиентов не позволяло стабилизировать действие дольше часа. Мы заменяли ингредиенты, пробовали другие сочетания, но ничего не помогало. Северус пробовал идти от обратного — уменьшил срок действия до пяти минут. Зелье получилось очень жидким, водянистым и не таким неприятным на вкус, а срок его приготовления сократился до недели. Тогда, переливая эту почти воду в колбы, мне пришла в голову мысль и здесь обратить эффект. Нам ведь нужен не столько длинный период действия зелья, сколько его незаметное применение? Я достала с полки образец обычного Оборотного зелья, добавила в него свой волос, и начала выпаривать его в большом котле на медленном огне, постоянно помешивая. Через полтора часа передо мной вместо порции Оборотного зелья лежал полупрозрачный оранжевый кристалл размером с крупную пуговицу. Я проверила его свойства — кристалл не растворялся водой или слюной, но превосходно действовал в соляной кислоте. Вернувшись с уроков, Северус сам попробовал получить такие кристаллы и протестировал их действие. Срок выпаривания зелья сократился до получаса — он держал предельно допустимую температуру, на что я не решилась, а кристалл уменьшился до размеров таблетки. Спустя неделю мы представили новые кристаллы Альбусу и Минерве, нас сдержанно поблагодарили, но я не увидела в их глазах того восторга, что был у меня. Впрочем, в глазах Северуса тоже. На лицах всех троих была только усталость. Я вдруг вспомнила, что, запершись в лаборатории за исследованиями и приготовлением зелий, я почти ничего не знала о жизни Ордена. А они все устали, настолько устали от этой войны, что разучились радоваться текущим успехам.

Северус мрачнел с каждым днем, и это меня беспокоило. Его непонятное «придет время, когда все перестанут мне верить» не выходило из головы ни на минуту. Я должна быть готова в любой момент, — убеждала я себя. Только поэтому, когда в Штаб Ордена через камин ввалился бледный, трясущийся Гарри и, закрывая лицо руками, выдавил из себя: «Снейп — предатель, он убил директора и сбежал», я поняла, что у меня есть ровно секунда на раздумья. Метнувшись в камин и скороговоркой произнеся адрес, я успела увидеть три палочки, нацеленных на меня с намерением остановить, десяток рук, тянущихся с намерением удержать, и перекошенную физиономию Гарри, орущего: «Ты уходишь к нему, значит, тоже нас предала?».

Я успела. Слава Богу, я успела. Шагнув из камина в комнату, я первым делом отключила камин от сети и проверила, в доме ли Северус. Не найдя, я не решилась посылать ему Патронус, а села и начала молча ждать, разрываясь от неизвестности. Меня не интересовала история, которую рассказывает сейчас Гарри столпившимся возле него слушателям, не волновало, правду ли он сказал об убийстве Дамблдора. Если Северус захочет — он расскажет. Я скорее поверю, что Северусу пришлось убить директора, потому что тот подружился с Темным Лордом, чем усомнюсь в правомерности действий любимого. Только не сейчас. Сейчас он не должен остаться один. Теперь, когда его предсказание сбылось, и наша хваленая «Светлая сторона» почувствовала за собой право вылить вслух ту мерзость, что прежде произносилась в его адрес только мысленно… Ему придется уйти к Пожирателям. Выживет ли он там? Нарушило ли это убийство волю Лорда, или произошло по его приказу? Предполагалось ли исполнителю остаться в живых? Я очень, очень надеюсь, что он вернется сюда. Он может счесть, что я поджидаю его здесь, чтобы убить, но он вернется ко мне, если сможет, я уверена. Должна быть уверена. Мне нельзя в этом сомневаться.

В нервном ожидании прошло почти четыре часа. За это время я успела накрутить себя почти до невменяемого состояния. В последний момент одумавшись, я хлебнула Успокоительного зелья, окружила блоком воспоминания сегодняшнего дня и, наконец, смогла мыслить относительно трезво. Чтобы занять чем-то руки, попыталась создать в доме картинку домашнего уюта. Подумав, что может понадобиться, я прошла на кухню, потом в лабораторию. В результате, к приходу Северуса два часа спустя, в гостиной горел камин, и было приготовлено несколько бутылок виски, на кухне под согревающими чарами стояла картошка с отбивными, а под охлаждающими — два салата, а в лаборатории кипели котлы с Ранозаживляющим, Кроветворным и Успокоительным — нарисованные воспаленным воображением кошмарные картины ранений, которые он мог получить сегодня, требовали решительных действий.

Я сидела в кресле с ногами и углубилась в книгу, предварительно положив палочку на журнальный столик в двух метрах от меня — если я ошиблась в своем решении, против него она все равно не поможет. Он аппарировал в дом, и я подняла глаза от книги. Никогда прежде я не видела его в таком состоянии. Не просто бледный, а какого-то землисто-серого цвета, абсолютно не скрывающий эмоций, руки ходят ходуном, щека нервно дергается.

Несмотря ни на что, я была так счастлива, что он вернулся, что это счастье затмевало все. Беглый осмотр показал, что серьезных физических повреждений нет, и его вид был вызван исключительно эмоциональным шоком. Я пошла было за Успокоительным, но он протянул руку к бутылке виски, схватил ее, и, захлебываясь, глотал из горла. Когда в бутылке осталось меньше половины, он повернулся в мою сторону:

— Убей меня.

— Нет.

Он потерян, никак не привыкнет к моим сюрпризам.

— Ты была сегодня на Гриммо?

— Да, когда пришел Гарри, — я убираю из голоса эмоции, я не должна сейчас сорваться, хотя единственное, чего мне хочется, — броситься в его объятия и рыдать, рыдать вместе с ним и за него. Но не это поддержит его сейчас, когда он так уязвим. Мне надо быть спокойной, быть его якорем, удержать его эмоции и его разум. Максимально сухо излагаю факты:

— Камин отрезан от сети. Всякая связь с Орденом прервана. Я не знаю никаких подробностей и не буду задавать вопросов. На кухне ужин, в лаборатории — полный котел свежего Успокоительного. Прошу тебя, не прогоняй меня. Я очень боюсь за тебя.

— Прогнать тебя равносильно самоубийству. Если бы сегодня я не увидел тебя здесь — мой рассудок уже ничто бы не спасло. Почему же ты так любишь меня, девочка?

Я опустилась на ковер рядом с креслом и крепко прижалась к его ногам.

— Любят не за что-то. Любят просто так, ведь ты сам это знаешь. А ты, к тому же, заслуживаешь любви.

Он качает головой, обнимает меня, приподнимает с ковра и сажает себе на колени.

— Я знаю, я мучаю тебя тем, что не могу полюбить сразу и безусловно. Ты столько для меня сделала, а я…

Я оборачиваюсь и прижимаю палец к его губам:

— Шшш! Я все понимаю. Ты столько делаешь в этой войне для нас всех… Просто позволь мне делать что-то для тебя. Я ведь и для себя это делаю. Я ничего не жду и не ревную — это было бы глупо. Только хочу быть рядом с тобой, и все. Хочу помогать тебе. Прикрывать спину в бою, ждать дома с заданий, быть твоей девочкой. Мне достаточно, Северус.

Он внимательно смотрит на меня, подозревая, что я не вполне искренна. Вообще-то так и есть, но не будет же он взламывать мой блок? Северус тяжело вздыхает:

— Прости меня. Когда я научусь любить тебя, ты узнаешь первой, обещаю.

…Мы все еще сидим в кресле, когда возле дома появляется сова. Она кружит, не в состоянии преодолеть магический контур, сбившись с намеченной цели. Северус открывает окно и позволяет ей влететь, ослабив на минуту защиту от птиц. Письмо от Макгонагалл, и даже не громовещатель — обычная, написанная в спешке записка. «Северус, прошу тебя, один разговор. Камин в моем кабинете». Мой любимый подходит к камину, а я инстинктивно двигаюсь следом:

— Северус, а если это ловушка?

На самом деле, я не хочу думать так о Минерве, но кто знает, что там произошло после моего ухода?

— Она думает, что ты у меня в заложниках. Сейчас они уже успели выстроить несколько версий происшедшего. Наверное, стоит поговорить. Не хочу отвечать еще и за то, что якобы напоил тебя Приворотным или держу под Империо.

Я киваю. Мне нужно остаться, чтобы подтвердить свою дееспособность. Может быть, хотя бы меня Минерва выслушает?

Он наклоняется к камину и снова подключает его к министерской сети, однако, только на передачу сообщений. Хорошо, что никто не знает этого адреса, не то сюда бы уже ломились авроры. Я не успеваю сообразить, насколько безопасно раскрывать камин для связи, как Снейп, бросив порошка и наклонившись к камину, выходит на связь с Минервой. Он сообщает ей название нашего убежища и я вздрагиваю, впервые услышав его. «Надежда». Очень символично, не правда ли? Поймав мой удивленный взгляд, он неохотно объясняет:

— В напоминание… самому себе.

Спустя две минуты в камине появляется осунувшееся, лицо Минервы. В ее глазах боль, она расстроена, но не так сердита, как я себе представляла. Увидев меня, она кивает, но ничего не спрашивает. Верит? Или просто уверена, что я не в состоянии ответить правду?

Северус замер перед камином мрачной тенью, скрестив руки на груди. Смотрит на Минерву сверху вниз, и я в который раз ловлю себя на мысли, что каминная связь очень неудобна этим странным, зависимым положением вызывающего волшебника. Минерва слегка морщится, но все же обращается к собеседнику.

— Северус, я прошу тебя. Нам просто надо знать, если ты на другой стороне. Раз в жизни, сыграй по-честному. Я понимаю — война есть война, и ты вправе был выбирать, ты и так нам слишком многим помог. Не думай, что я прощу тебе смерть Альбуса, но я понимаю, что тебе нужно было обеспечить свою безопасность. На башне были Пожиратели, Альбус был обезоружен, и тебе, наверное, пришлось выбирать. Но я хочу знать, верить ли мне серебристой лани, если она прискачет ко мне с сообщением.

— Все еще считаешь меня трусом, Минерва?

— Нет, Северус. Но я думаю, ты спасал свою жизнь. Либо вы погибли бы с Альбусом вместе, либо только он. Логично, что ты захотел остаться в живых.

В ее голосе звучат нотки презрения, которые так и не удалось замаскировать.

Северус помолчал, на что-то решаясь. Есть у него такая привычка — делать паузу, обдумывая слова, если важна формулировка.

— Поттер все рассказал?

— Да, все, что произошло на башне.

— А он не знает, где был Альбус до того, как вернулся в башню?

— Не спрашивала. К чему ты клонишь, Северус?

— Минерва. Я знаю, у тебя нет никаких оснований верить мне. Но скажи, что бы ты сделала, если бы у человека, стоящего в пяти футах от тебя, были расширены зрачки, склера окрашена в светло-зеленый цвет, наблюдались короткие судороги конечностей, затруднение дыхания, нарушенное сердцебиение, изо рта сильный пряный запах сушеных яблок?

Минерва задохнулась от изумления, я же просто перестала дышать. Как?

— Северус, но ты же не думаешь, что Альбус настолько глуп, чтобы самому выпить яд на основе корня цикуты, зная, что от этой группы не существует противоядия? Очень неприятная смерть. Медленная, крайне болезненная, и галлюцинации…

— Я это знаю, Минерва. Ты это знаешь. А вот почему этого не знает Поттер, весь шестой курс изучавший яды и противоядия, спрашивай у Слагхорна. Заодно можешь выяснить у Поттера, где именно они с директором были до появления на Астрономической башне и почему Альбус пил нечто, чего не пил Поттер.

— Ты думаешь, что кто-то его отравил? Но такой яд невозможно подлить незаметно. Сильный запах, характерный цвет… Ты ведь не думаешь, что Альбус сам…

Он качает головой.

— Я не знаю, что думать, Минерва.

Макгонагалл исчезла из камина и вновь появилась только через полчаса. Выглядела она еще более взволнованной и злой.

— Северус, этот кретин Поттер!

— Ты, наконец, тоже это признала? — но, увидев выражение лица Макгонагалл, осекся, — прости, Минерва, шутка была неуместной. Так что он сделал?

— Это он напоил Альбуса ядом! Тот заставил его пообещать слушаться, а потом приказал себя напоить. Зачем это было нужно, Гарри не говорит — какие-то секреты с Альбусом. Меня так и подмывает высказать Поттеру все, что я об этом думаю!

Северус осуждающе посмотрел на нее:

— Чтобы еще и мальчишка чувствовал себя его убийцей? Не стоит, Минерва. Не стоит.

После этого диалога они заговорили обо мне. Макгонагалл бралась успокоить Гарри, если он поговорит со мной. Обещала, что не даст ему меня задержать и позволит вернуться к Северусу. С трудом уговорив его меня не сопровождать, я аппарировала на Гриммо.

Гарри хотел от меня примерно того же, что Макгонагалл от Северуса. Похоже, мыслили они в одном направлении:

— Герми, ты просто скажи нам, если уж ты теперь на их стороне. Я обещаю, я ничего тебе не сделаю. Все-таки мы дружили 6 лет…

— Гарри Поттер, ты просто идиот! С чего ты взял, что я примкнула к Волдеморту?

Похоже, имя Темного Лорда успокоило Гарри гораздо лучше любых аргументов. Теперь он не столько зол, сколько озадачен.

— Но ты ведь ушла, когда узнала про Снейпа. И ушла к нему. Или нет?

— Да, я ушла к нему. Северус по-прежнему на нашей стороне.

— Как ты можешь так говорить, Гермиона? Тебя не было там, когда он убил Дамблдора! А тот умолял его, умолял, понимаешь?

— Ты действительно думаешь, что такой человек, как Альбус Дамблдор, умолял бы о пощаде?

— А как еще объяснить его слова? Они были сказаны так жалобно, что я сам чуть было не заплакал. А Снейп, эта сволочь…

— Не оскорбляй моего любимого человека, Гарри Поттер! Ты просто не понимаешь ситуации. Дамблдор мучился от невыносимой боли, его убийство было актом милосердия! Поэтому его голос звучал жалобно! Я послушала бы тебя, попытайся ты говорить, скрывая агонию!

Мой друг растерян. Заставить его задуматься — уже хорошо.

— Но… Герми! Дамблдор болел с начала года, его рука… Ему не могло быть так больно, а если и могло, можно ведь было принять обезболивающее или что он там пил? А эта сука, Снейп, он даже не попытался, потому что на него смотрели соратнички. Принес директора в жертву карьере Пожирателя! Выслужиться захотел перед своим хозяином! А теперь из-за его предательства Дамблдор…

Не в силах вынести поток оскорблений, я метнула невербальное Силенцио. Гарри сбросил его за десять секунд, но мне хватило и их, чтобы выплеснуть гнев. В тот момент мне было плевать на конспирацию и на то, что я говорю. Мне было важно заставить его поверить! В полной тишине неосторожно сорвавшаяся с моих губ фраза прозвучала, будто пощечина:

— Вспомни, кто напоил его ядом!

Гарри дернулся, открыл рот, но не смог выдавить ни слова. Несколько раз судорожно вздохнул, задыхаясь, развернулся и вылетел из дома. Я тут же пожалела о своих словах, но было поздно. Это было глупо. Северус наверняка не простит раскрытия тайны. Это ведь он хотел оградить моего друга от такого, а я не смогла… Подруга, называется. Тем не менее, жалеть уже поздно — главное сказано.

Минерва ждала за дверью, чтобы проследить, что Гарри меня не задержит. Она осуждающе посмотрела на меня, но ничего не сказала. Перед уходом я задержалась на минуту, решив прояснить, насколько я могу на нее рассчитывать.

— Минерва? Почему вы поверили Северусу? Может быть, он и правда хладнокровный убийца?

Она внимательно посмотрела на меня:

— Ты еще очень молода, Гермиона. Когда-нибудь ты поймешь, что в моем возрасте мнение о людях, которых видишь почти ежедневно на протяжении тридцати лет, не меняется по одному слову истеричного мальчишки. Я помню и Северуса, и тебя детьми. Я видела ваше взросление. Я верю, что Гарри воспринял все именно так, как сказал, но это не повод мне принимать его мнение. Надо многое сотворить, Гермиона, чтобы заставить меня поверить в предательство человека, который на моих глазах спас десятки жизней.

И я была очень благодарна ей за эти слова.

С того дня Северус появлялся в доме все реже и реже. С его слов я поняла, что Темный Лорд, похвалив его за совершенное убийство и выразив благодарность за годы шпионажа, приблизил его к себе и почти не отпускал, предпочитая иметь под рукой в любой момент. Северусу это давалось очень тяжело — постоянно контролировать поведение и эмоции, круглосуточно держать ментальный щит и одновременно собирать информацию становилось все сложнее. Северус не мог больше контактировать с Орденом — это теперь представляло опасность с обеих сторон. Не один и не два налета Пожирателей произошли неожиданно для Ордена, и мирное население понесло большие потери. Если изредка удавалось передать предупреждение, патронус спешил прямо к Минерве, и действовала она, насколько мне известно, одна — похоже, остальных она то ли не смогла убедить, то ли просто не пыталась.

Я почти не знала о положении дел в Ордене, предпочитая оставаться в «Надежде». Однако, пребывание в одиночестве, однообразная работа по изготовлению зелий, изучение литературы по зельям и заклинаниям, и почти полное отсутствие общения надоедали все больше и больше. Вокруг продолжалась война, а я уже не чувствовала себя полезной, хотя могла бы столько делать! Кажется, я все-таки поняла мистера Блэка.

Именно поэтому, услышав переданную Минервой просьбу Гарри и Рона встретиться со мной еще раз, я не замедлила согласиться. Гарри рассказал о своей миссии по поиску и уничтожению хоркруксов, сообщил, что не вернется в Хогвартс. Рон собирался с ним, но что они смогут без меня? Мальчишки! Я улыбнулась своей почти материнской потребности заботиться о них. Ну конечно, я отправлюсь с ними, что за вопрос? Ну конечно, отпустит, как он может меня удержать, если мы и так видимся не чаще раза в две-три недели? Ну конечно, это не жертва с моей стороны — чем быстрее мы закончим войну, тем быстрее я смогу перейти на легальное положение. О Северусе они заговорили только один раз — чтобы взять с меня обещание, что я не скажу ему, куда и зачем ухожу. Я хотела было запротестовать, но быстро сообразила, что мне действительно не стоит подвергать его опасности — ему и так приходится скрывать достаточно информации.

Около месяца потребовалось для того, чтобы закупить все, необходимое для путешествия, которое могло затянуться на годы. Кроме палатки, одеял, одежды и обуви на все сезоны, я упаковала огромное количество еды и воды под консервирующими чарами, запас зелий и палочек, а также книги с необходимыми заклинаниями бытовой и боевой магии — пусть мальчишки не надеются, что я позволю им потерять форму за это время. Какое счастье, что в магическом мире существуют безразмерные невесомые сумочки!

Дата отъезда была уже назначена, и мне оставалось провести последние две ночи в опустевшем доме. После того, как Северус почти перестал появляться здесь, дом стал казаться угрюмым и неприветливым, хотя Ниппи также регулярно убирала и готовила. Впрочем, мне кажется, и она грустила о хозяине. Наша неразговорчивая эльфийка равнодушно прислуживала мне, не скрывая своей тоски и неудовольствия. Ее, как и большинство эльфов (Кричер и Добби не в счет), не волновали дела хозяина или выбранная им сторона в войне. Она просто хотела служить своей семье. Своему хозяину. В этом заключалось ее счастье. Кажется, только понаблюдав за ней, я поняла, что такое преданность домовиков. Ниппи всю жизнь служила магическим семьям, два или три раза ее продавали, и она меняла хозяев. Она никогда не говорила ничего о прежних хозяевах, а когда я решилась спросить, ответила, что «Ниппи хороший эльф, она забыла секреты хозяев, как только обрела другого хозяина».

В предпоследний вечер перед отъездом я задержалась на Гриммо — искала в библиотеке Блэков книги, которые могли бы пригодиться в путешествии. Увлекшись, я не заметила, как настала полночь. Только услышав бой часов, я заторопилась домой. Аппарировав к порогу и зайдя в дом, я услышала знакомый голос, спрашивавший у Ниппи обо мне. Северус ждал в гостиной с бокалом вина, и очень обрадовался моему появлению. Видимо, он не на шутку беспокоился о том, куда я пропала. Я вздохнула — настало время сообщить ему столько, сколько могу.

— Я ухожу, Северус.

Он побледнел.

— От… отсюда?

Я знала, что этот вопрос значил «от меня?».

— Нет, конечно, нет. Я буду приходить. Иногда, если смогу. Но война зашла слишком далеко, и я не могу тут отсиживаться.

— Открыто появиться на улицах ты тоже не можешь.

— Я помню, конечно. Гарри тоже вряд ли сможет появляться на публике — похоже, Пожирателей все больше и больше.

Он кивнул.

— Я, собственно, пришел как раз за этим. Завтра, если все пройдет по плану, будет осуществлен захват Министерства. Предотвратить его у нас не хватит сил. Остается только радоваться, что план предполагает бескровное, незаметное смещение правительства. Единственный, кто может пострадать — Скримджер. Я уже отправил Минерве сообщение. Несомненно, что первыми действиями нового правительства станут подрыв репутации и арест основных сил сопротивления. Поттеру и Уизли надо уходить. Меня они больше не послушают, но тебя…

— Мы уже все собрали. Уходим послезавтра… Судя по тому, что время заполночь, уже завтра, утром. В Хогвартс в сентябре, разумеется, возвращаться нельзя ни нам, ни тебе. У Гарри есть невыполненные поручения Альбуса, нам будет, чем заняться. Аппарировать мы умеем, скрываться будем в безлюдных местах. Я не знаю, когда мы теперь сможем увидеться.

Он стал необычайно серьезен.

— Ты права. Уходи, помоги им. Я не знаю, где и когда я буду — Лорд стал вовсе непредсказуемым. Мне кажется, у него есть для меня какое-то поручение, но какое, еще неизвестно. Я не могу отвечать за свое будущее, не знаю, выживу ли, и на каком положении буду потом. Если у Поттера есть план — отлично, потому что у меня его нет. Я запутался. Иногда я думаю, что надо было как-то предотвратить смерть Альбуса.

— Ты ничего не мог сделать…

— Знаю, но от того не легче. Он единственный держал в руках все нити и управлял этим бедламом. А сейчас я сам не уверен в том, на чьей я стороне, что я делаю и сколько это будет продолжаться. Ты и Минерва — единственные, кто верит мне. Я не знаю, что мне делать дальше. Может быть, было бы разумно уйти от Лорда, уничтожить метку и затаиться в Штабе Ордена? Только что я там буду делать? Так у меня есть хотя бы призрачная надежда узнать что-то важное и передать это нашим.

Разумная часть меня соглашается со всеми аргументами, а эмоциональная требует бросить все, схватить его и аппарировать подальше. В Австралию, в Бразилию, на Аляску… не знаю. Сейчас, когда у меня есть моя любовь и я могу надеяться на счастье, так хочется отдохнуть. Просто прекратить это безумие, забыть о тяжелом, как могильная плита, слове по имени ДОЛГ. Я решительно отбрасываю эмоции прочь. Долг все еще прежде всего, именно он определяет все наши поступки. Гадать о будущем также бесполезно, как на уроках у Трелони — если победит Лорд, будущего у всех нас может просто не быть. Я мысленно вздыхаю, но сообщаю:

— Гарри и Джинни тоже расстались до конца войны.

Он кивает.

— Это разумно.

Мне хочется спросить его, чувствует ли он ту же самую усталость и обреченность, что гнетет меня, так ли ему тяжело расставаться со мной, как и мне, или он не придает этому значения. Вместо этого я прижимаюсь к нему всем телом и чувствую сильные руки, обнимающие меня. Я тихонько шепчу:

— Прошу тебя, постарайся выжить.

Он кивает.

— И ты постарайся.

Больше мне не хочется говорить о войне. Поднимаюсь на цыпочки, целую в уголок губ, задумчиво разглаживаю пальцем морщинки. Попутно отмечаю, как состарила его эта война — в его тридцать семь черты лица изломали морщины, кожа уставшая и бледно-серая, в волосах заметна первая седина. Внешность никак не влияет на мои чувства, но мне больно видеть следы, которые война оставила на любимом лице. Мы плавно перемещаемся в сторону кровати, и я закрываю глаза, растворившись в ощущениях.

Я проспала, казалось, не более минуты, когда он разбудил меня. Взглянув в окно, я увидела первые рассветные лучи — значит, прошло часа четыре. Переведя взгляд на Северуса, я ужаснулась. Бледный, сосредоточенный, быстро и отрывисто раздающий указания:

— Одевайся. Уходи в Штаб Ордена, камин я уже открыл. Оставайся там до конца войны, не выходи никуда, слышишь?

— А ты?

— Мне надо идти.

Какая-то трагичная нотка послышалась мне в этом ответе.

— Куда идти?

Он не ответил. Пауза затянулась, и от этого молчания у меня защемило сердце.

— Куда идти, Северус? Не обманывай меня, пожалуйста! Куда и зачем?

— Умирать. На этот раз действительно конец. Прости меня и прощай.

Меня захлестнули эмоции, но меньше всего ему сейчас нужна паника. Схватила его за руки, обняла, проигнорировала требование «отпустить немедленно»:

— Сейчас ты мне все расскажешь, и мы найдем выход из ситуации.

— Нечего рассказывать, — он поднимает левый рукав, открывая воспаленную, пульсирующую метку, — я проснулся от боли. До такого состояния вызов мог довести ее только часа за два-три, не меньше. Я был слишком уставшим, а потом слишком… эммм… отдохнувшим, и не заметил вызов. Ночевать я, предположительно, должен был в своем маггловском доме, там нет антиаппарационных чар. Теперь нет ни школы, делами которой можно прикрыться, ни Ордена с Дамблдором, которые могли бы меня якобы задержать. Я должен был явиться сразу — и не явился. Поэтому сейчас ты уходишь, я стираю себе память, аппарирую на вызов, и там Лорд казнит меня тем или иным способом. Оправданий нет, я уже все перебрал. Бежать — не выход, метка вроде маячка, он везде меня найдет. Прости, Гермиона, что у нас с тобой не получилось. Ты еще будешь счастлива.

Он впивается в губы прощальным поцелуем, и я стараюсь продлить его до того, как соображу, что ответить. В голове только одна мысль: «Нельзя, нельзя паниковать. Надо думать. Ну же, я гриффиндорская заучка или кто?». Я вычленяю из десятка идей самый правдоподобный вариант:

— Аврорат. Тебя задержали авроры, ты не успел даже дойти до дома. Кстати, это логично, если кто-то уже успел побывать там и убедиться, что тебя давно не было. Допрашивали в помещении, накрытом антиаппарационным и противопортальным куполом. Вырубить их, сбежать и явиться на вызов ты сумел только спустя… сколько там прошло часов?

Он думает. Долго, внимательно смотрит в глаза, обмозговывает идею.

— Кто именно, сколько их было, где и как меня взяли, почему в Аврорате не осталось записей о поимке Пожирателя, чью палочку я позаимствовал, если мою, по инструкции, отобрали при аресте? Ты думаешь, Лорд не будет проверять такие мелочи? Ошибаешься.

— Их было трое, напали неожиданно, со спины. Записей не осталось, потому что была личная месть, они хотели оторваться на тебе до того, как доставить тебя в управление. Не доложились, затащили в чей-то частный дом, там пытались получить признание и отомстить за убитых родственников или вроде того. Палочка валялась в доме, что тебя и спасло. Дождался, пока двое вышли из комнаты. Подкатившись, вытащил замеченную палочку из-под дивана, оглушил третьего аврора, снял купол, аппарировал. Авроров с воспоминаниями организует Беркли, он нам должен. Правдоподобно?

В его холодных, почти потухших глазах появляется проблеск надежды. Ну же, дай мне попробовать! Это лучше, чем смерть! Он смотрит на часы:

— Давай к Беркли. Если сумеем организовать все за час, у меня будет шанс выжить.

Я бросаюсь к двери и аппарирую с порога, даже не выпив Оборотное. Некогда, все некогда. По счастью, шокированный появлением живой и здоровой меня Беркли быстро понимает мои путанные объяснения и соглашается обеспечить алиби спасителю своей семьи. Дает мне три колдографии, обещая самостоятельно обеспечить закачку воспоминаний изображенным на них, по своей инициативе обеспечивает «левой» палочкой. Я возвращаюсь к Северусу, отдаю колдографии и затихаю. В следующие полчаса он проводит огромную мысленную работу, сочиняя подробности своего ареста, плена и побега. Наконец оживает, прикоснувшись палочкой к виску, вытягивает длинную серебристо-голубую нить, сбрасывает в подставленный мной Омут:

— Проверяй. Обращай внимание на мелочи, вплоть до деталей интерьера.

Я погружаюсь в сотворенное воспоминание. Реалистично, крайне реалистично. Который раз восхищаюсь, как просто и изящно дается ему ментальная магия. Так, а это что? Я с ужасом наблюдаю за мелькающими сценами «допроса». Нет, я, конечно, предполагала некоторое злоупотребление полномочиями, но чтобы до такой степени! Возмущаюсь, еще не понимая, что это значит. Выныриваю из воспоминания:

— Зачем… зачем столько крови? И так жестоко? Я не…

— Чтобы естественно выглядело. Я действительно знаю, как ведут себя авроры в таких случаях. И мне неприятно просить тебя об этом, но больше некого. У нас осталась четверть часа, чтобы привести меня в такое состояние, как ты только что видела. Последовательность заклинаний помнишь? Если что, подскажу.

Я в ужасе смотрю на него: он хочет, чтобы я причинила ему боль? Чтобы я направила на него палочку, отрабатывая десяток темномагических и два десятка «светлых» заклинаний, знакомых мне прежде только по прочитанным трактатам?

Он отвечает на невысказанный вопрос:

— Я хочу жить. Это разумный выход, и тебе нужно это сделать. Мне безумно жаль просить тебя ради меня пользоваться темной магией, но сам я, боюсь, не смогу. Я хочу вернуться к тебе. Живым. Остальное не имеет значения. Не думай, ты ни в чем не виновата, это я виноват, что попросил тебя…

Я должна собраться. Он боится за меня больше, чем за себя, и это отрезвляет. Я смотрю, как он опускается на ковер у моих ног и смотрит на меня с надеждой и сожалением. Заставляю палочку в руке не дрожать, а глаза оставаться сухими. Еще не хватало промазать. Концентрируюсь для заклинаний, не позволяя себе осознать, в кого целюсь. Перед моими глазами мелькают самые ненавистные мне люди — Малфой-старший, Беллатрикс, сам Темный Лорд. Это они заслужили те пыточные, что срываются с моих губ. Это в них я кидаю режущее за режущим, чтобы было больше крови. Не он, разумеется, не мой любимый. Разум кричит: не он! А губы выговаривают проклятые заклинания:

— Tormento! Diffindo minima! Lasum Bonus! Culter! Semperiusonus! Seco! Fractura brachium! Igni Exiguo finis!..

С каждым произнесенным мной заклинанием на его теле появляются новые раны, он дергается и корчится от боли, но не издает ни звука. Он понимает — с первым его стоном я прекращу свое занятие и забьюсь в истерике — прямо здесь, на полу, или немедленно аппарирую к Лорду, или сделаю другую глупость. Когда любишь, гораздо легче принять свою боль и свою смерть, нежели любимого человека. И невыносимо тяжело причинить боль ему . Но я обещала себе не поддаваться чувствам. Обещала быть всегда правильной, готовой на все — для него. Другую меня он бы не принял. И я продолжаю, и голос даже не срывается на сложных формулах, и правая рука описывает нужные фигуры, пока сердце отчаянно желает повернуть острие палочки в свою сторону:

— Fractura ossis articulus! Tormento! Flagrum uno! Ustio pellis limes! Culter uno finis! Aliquem flagellis! Terginum!..

Вот так. Я не позволяю себе осознать, что наделала — до неизбежной истерики мне надо еще успеть отнести копию воспоминания Беркли, посоветовать ему обезопасить тех авроров, и приготовить свежих зелий, чтобы вылечить нанесенные мной повреждения, если он вернется. Когда вернется.

Северус приготовился аппарировать к Лорду, и я ловлю его взгляд на прощание. Секундный контакт глаза в глаза: «Я вернусь. Девочка моя, я люблю тебя!». Он исчезает, а я трачу долгую минуту, чтобы убедить себя, что мне не показалось. Он любит меня. Он вернется.