Наваждения (гет)

Заявка: «Драко/Гермиона. Мунго. Необычная концовка».

Фиолетовое безумие распадается на мириады тонких искрящихся частиц. Они роятся вокруг, въедаются в глаза, острыми гранями царапают кожу. Ему больно и страшно, совсем как в детстве, когда неуклюжая нянька-сквиб недоглядела и он, кроха трех с половиной лет, провалился под тонкий лед, едва успевший покрыть гладь пруда в Малфой-мэноре. Тогда он мало чего понимал и совсем не думал о смерти. Осознание пришло позже, с теплыми сумерками сентябрьской ночи девяносто четвертого, когда он, озябший и усталый после вечерней прогулки, вдруг вспомнил, каково это — быть пронзённым сотней острых ледяных игл.

— Мистер Малфой, как вы? — нежный голос отзывается воем набата в висках. — Как вы себя чувствуете?

Драко с трудом приоткрывает глаза: совсем чуть-чуть, только чтобы различить силуэт сидящей перед ним девушки. Сделать это не так просто — изображение мягко подрагивает, рябит, тонкие контуры размываются настолько, что обычная человеческая фигура становится карикатурной, неумело срисованной с иллюстрации в детской книжке.

— Где я?

— Вы в больнице святого Мунго, сэр.

Голос неожиданно меняет тембр: становится неестественно резким, металлическим, как будто перед ним не человек, а лишь мертвая механическая кукла, у которой вот-вот закончится завод.

— Почему?

— Вы выпили отравленный бренди.

Воспоминания пронзают яркими вспышками: письмо анонимного «доброжелателя» с подробнейшим описанием очередного уик-энда молодой леди Малфой, гневный припадок, сменившийся тихим отчаянием и злой решимостью, тонкая полоска сиреневого порошка на небрежно вырванном белоснежном листе и наконец топкая, нестерпимая боль, поглотившая все.

— Я поправлюсь?

— Конечно. Поспите, сэр, вам станет лучше.

Он послушно закрывает глаза и мгновенно засыпает.

* * *

Зыбкие туманные сновидения бередят душу, и Драко, набрав полные легкие воздуха, усилием воли заставляет себя проснуться.

Мир по-прежнему расплывается, идет трещинами. Зрение подводит, и он не видит незнакомку, сидящую рядом. Просто чувствует, что та рядом.

— Вы здесь?

— Конечно, сэр. Я слежу за вами, не волнуйтесь.

— Я почти ничего не вижу, — широко раскрывая глаза, он с трудом поворачивает голову набок, болезненно всматривается, стараясь различить черты лица девушки.

Тщетно. Сфокусировать взгляд не удается. Приходится довольствоваться скудными мазками разноцветных красок, нелепо обведенных темным контуром.

— Это пройдет, поверьте, — она звонко смеется непривычно высоким, звонким голосом. — После такого стресса ваш организм измотан.

— Хотелось бы поскорее…

Быть обузой, ненужным и тяжелым грузом он не привык.

— Скорее, чем вы думаете.

Вдруг происходит непредвиденное: нежный голос сменяется низким хрипом, внятная, хорошо поставленная речь — непонятной тарабарщиной.

— Что это? Что происходит? — Драко резко садится на кровати. — С вами все в порядке?

Внутри все трещит, словно кто-то невидимый взял и раскрошил его как старый грецкий орех.

Голова сама собой касается мягкой подушки, и Драко проваливается в тревожный, полный низких и рваных хрипов сон.

* * *

Он очень быстро привыкает к новой знакомой. Лишенный самого простого, врастает в нее, ловит каждый вздох, тень движения, даже отблеск мыслей.

— Мне уже лучше, — врет он, силясь улыбнуться.

Он все еще не видит, но боли больше нет. Незнакомка, незримая и прекрасная, как будто забрала ее на себя.

— Раз-два-три-четыре-пять, — тихо шепчет она, перебирая пальцы его правой руки. — Я иду тебя искать.

Драко невольно вздрагивает и отнимает руку. Иногда его прекрасная нимфа делает необычные, по-настоящему странные вещи. Несвязные, детские, откровенно глупые.

— Что?

— Все хорошо, — он закрывает глаза, — немного устал.

В ответ она кладет холодные ладошки ему на веки и что-то тихо шепчет. А может — напевает. Он не уверен.

* * *

Проснувшись, Драко сразу понимает, что в его размытом цветном мире что-то изменилось. Он вдруг становится обычным: ясным, серым, осязаемым до одури.

Первое удивление быстро сменяется радостью, а затем тревожным ожиданием. Его палата пуста. Прекрасной нимфы, оберегавшей его покой все время болезни, нет.

Минуты ожидания тянутся медленно, утопая в море сомнений и мрачных подозрений. А вдруг она — просто игра воспаленного воображения? Вдруг не было ничего, кроме выкрашенных серой краской стен и горячечного бреда одного неудавшегося самоубийцы?

— Какой же дурак! — с жаром шепчет он, опускаясь на подушки.

Еще полчаса спустя все наконец встает на свои места: низкий хрипловатый голос, детское, ненормальное для взрослого человека, поведение… Все.

Он читал об этом в «Пророке» пару лет назад. Даже видел уродливую колдографию совсем молодой измученной женщины с пустым взглядом. Кто-то из родственников пациентов поднял немалый скандал, узнав, что ей разрешено беспрепятственно передвигаться по Больнице…

Его мир, звеня, рушится.

Дверь отворяется и на пороге возникает она. Его старая, лишившаяся разума, знакомая. Его нимфа. Его бред. Гермиона Грейнджер.