Наваждения (гет)

Заявка: «Драко/Гермиона. Мунго. Необычная концовка».

Фиолетовое безумие распадается на мириады тонких искрящихся частиц. Они роятся вокруг, въедаются в глаза, острыми гранями царапают кожу. Ему больно и страшно, совсем как в детстве, когда неуклюжая нянька-сквиб недоглядела и он, кроха трех с половиной лет, провалился под тонкий лед, едва успевший покрыть гладь пруда в Малфой-мэноре. Тогда он мало чего понимал и совсем не думал о смерти. Осознание пришло позже, с теплыми сумерками сентябрьской ночи девяносто четвертого, когда он, озябший и усталый после вечерней прогулки, вдруг вспомнил, каково это — быть пронзённым сотней острых ледяных игл.

— Мистер Малфой, как вы? — нежный голос отзывается воем набата в висках. — Как вы себя чувствуете?

Драко с трудом приоткрывает глаза: совсем чуть-чуть, только чтобы различить силуэт сидящей перед ним девушки. Сделать это не так просто — изображение мягко подрагивает, рябит, тонкие контуры размываются настолько, что обычная человеческая фигура становится карикатурной, неумело срисованной с иллюстрации в детской книжке.

— Где я?

— Вы в больнице святого Мунго, сэр.

Голос неожиданно меняет тембр: становится неестественно резким, металлическим, как будто перед ним не человек, а лишь мертвая механическая кукла, у которой вот-вот закончится завод.

— Почему?

— Вы выпили отравленный бренди.

Воспоминания пронзают яркими вспышками: письмо анонимного «доброжелателя» с подробнейшим описанием очередного уик-энда молодой леди Малфой, гневный припадок, сменившийся тихим отчаянием и злой решимостью, тонкая полоска сиреневого порошка на небрежно вырванном белоснежном листе и наконец топкая, нестерпимая боль, поглотившая все.

— Я поправлюсь?

— Конечно. Поспите, сэр, вам станет лучше.

Он послушно закрывает глаза и мгновенно засыпает.

* * *

Зыбкие туманные сновидения бередят душу, и Драко, набрав полные легкие воздуха, усилием воли заставляет себя проснуться.

Мир по-прежнему расплывается, идет трещинами. Зрение подводит, и он не видит незнакомку, сидящую рядом. Просто чувствует, что та рядом.

— Вы здесь?

— Конечно, сэр. Я слежу за вами, не волнуйтесь.

— Я почти ничего не вижу, — широко раскрывая глаза, он с трудом поворачивает голову набок, болезненно всматривается, стараясь различить черты лица девушки.

Тщетно. Сфокусировать взгляд не удается. Приходится довольствоваться скудными мазками разноцветных красок, нелепо обведенных темным контуром.

— Это пройдет, поверьте, — она звонко смеется непривычно высоким, звонким голосом. — После такого стресса ваш организм измотан.

— Хотелось бы поскорее…

Быть обузой, ненужным и тяжелым грузом он не привык.

— Скорее, чем вы думаете.

Вдруг происходит непредвиденное: нежный голос сменяется низким хрипом, внятная, хорошо поставленная речь — непонятной тарабарщиной.

— Что это? Что происходит? — Драко резко садится на кровати. — С вами все в порядке?

Внутри все трещит, словно кто-то невидимый взял и раскрошил его как старый грецкий орех.

Голова сама собой касается мягкой подушки, и Драко проваливается в тревожный, полный низких и рваных хрипов сон.

* * *

Он очень быстро привыкает к новой знакомой. Лишенный самого простого, врастает в нее, ловит каждый вздох, тень движения, даже отблеск мыслей.

— Мне уже лучше, — врет он, силясь улыбнуться.

Он все еще не видит, но боли больше нет. Незнакомка, незримая и прекрасная, как будто забрала ее на себя.

— Раз-два-три-четыре-пять, — тихо шепчет она, перебирая пальцы его правой руки. — Я иду тебя искать.

Драко невольно вздрагивает и отнимает руку. Иногда его прекрасная нимфа делает необычные, по-настоящему странные вещи. Несвязные, детские, откровенно глупые.

— Что?

— Все хорошо, — он закрывает глаза, — немного устал.

В ответ она кладет холодные ладошки ему на веки и что-то тихо шепчет. А может — напевает. Он не уверен.

* * *

Проснувшись, Драко сразу понимает, что в его размытом цветном мире что-то изменилось. Он вдруг становится обычным: ясным, серым, осязаемым до одури.

Первое удивление быстро сменяется радостью, а затем тревожным ожиданием. Его палата пуста. Прекрасной нимфы, оберегавшей его покой все время болезни, нет.

Минуты ожидания тянутся медленно, утопая в море сомнений и мрачных подозрений. А вдруг она — просто игра воспаленного воображения? Вдруг не было ничего, кроме выкрашенных серой краской стен и горячечного бреда одного неудавшегося самоубийцы?

— Какой же дурак! — с жаром шепчет он, опускаясь на подушки.

Еще полчаса спустя все наконец встает на свои места: низкий хрипловатый голос, детское, ненормальное для взрослого человека, поведение… Все.

Он читал об этом в «Пророке» пару лет назад. Даже видел уродливую колдографию совсем молодой измученной женщины с пустым взглядом. Кто-то из родственников пациентов поднял немалый скандал, узнав, что ей разрешено беспрепятственно передвигаться по Больнице…

Его мир, звеня, рушится.

Дверь отворяется и на пороге возникает она. Его старая, лишившаяся разума, знакомая. Его нимфа. Его бред. Гермиона Грейнджер.

Заявка №2 от Лисёнок в Печалько: «ДП/ЛЭ». Рейтинг — PG-13.

Машина, тихонько шурша, затормозила у двухэтажного коттеджа, оплетенного диким виноградом.

Сириус, легонько потрепав Лили по плечу и скорчив постную рожицу Джеймсу, первым выскочил на свежий воздух, словно пружина, которую все три часа пути старательно сжимали и теперь наконец отпустили.

Такому как он сидеть долго на одном месте, отказаться от любимой аппарации — непросто, даже из соображений безопасности. Но ради Джейми он готов и на это.

— Хорошо-то как! Прям цветник, — мрачно заметил он, щурясь от яркого весеннего солнца — обманчиво теплого, злого.

Лили проводила Блэка внимательным взглядом. Откуда в нем столько безумства? Лезть, не задумываясь, в самые темные и опасные места… Проверять все на себе, не думая о последствиях. Смелость это или глупость? У него — и то, и другое.

— Новый дом, — улыбнулся Поттер, открывая ей дверь и протягивая теплую большую руку. — Что может быть лучше?

Лили кивнула рассеянно: их новое — всего лишь хорошо забытое старое. Родовое гнездо Поттеров, в котором муж провел первые семнадцать лет жизни, на ее взгляд — не лучшее место для житья. Всего лишь унылый старый дом, полный тайн, тяжелых теней и грустных воспоминаний. Плохое место для них и уж тем более для ребенка. Лондонская квартирка была куда милее, пусть и меньше.

— Да… — она часто моргает, стараясь отогнать возникшее перед глазами наваждение.

Около порога безмолвными истуканами замерли две расплывчатые тени: умершие родители Джеймса. Грустные, с посеревшими, выбеленными лицами и призывно, в приветливом жесте, протянутыми вперед руками. Зовущие к себе. Страшные.

Когда-то давно, в далеком детстве, старая бабушка — мать отца — говорила Лили, что видеть мертвяков — плохая примета. Тогда она поверила, но убедилась наглядно только сейчас.

«Только бы с малышом плохого не случилось», — в безмолвном ужасе она коснулась едва округлившегося живота.

— Мы будем счастливы здесь, — тихо прошептал Джеймс, прижимая ее спиной к себе и звонко целуя в макушку.

В ответ она лишь тяжело вздохнула. Деланной жизнерадостностью ее не подкупить, не одурачить. Особенно когда голос так предательски дрожит. Он сам не верит в то, что говорит. Да и как тут поверишь?

— Конечно, милый, — с трудом оторвав взгляд от бледных теней, Лили повернулась к мужу и с нежностью посмотрела ему в глаза. — Как никто и никогда.

Заявка №3 от Эйлин Принц: «Питер Петтигрю/Лили Эванс. Что-нибудь флаффное, школьное, низкорейтинговое». Рейтинг — PG.

Полутемная сень библиотеки полна запахов и звуков. Все вокруг словно живое: со своим особым, капризным и своевольным характером.

— Так… Что тут у нас? — улыбнувшись, Лили касается запыленных, тщательно отобранных по алфавиту, форме и даже цвету, корешков старых книг — осторожно, кончиками пальцев.

Каждая из них — сокровище. Единственное, неповторимое, ценное. Сотни тысяч таинственных, страшных, смешных и таких понятных историй в полном ее распоряжении. Целый кладезь опыта, знаний и впечатлений. Все то, чего ей так не хватало в опостылевшем, пропитанном сыростью и застарелыми суевериями, родном городишке.

Она жмурится и сладко улыбается теплому весеннему солнцу, мягко скользящему по выложенным светлым камнем стенам. На душе спокойно и радостно. Просто от того, что все так и никак иначе.

Лили только тринадцать, и она верит в чудеса. Верит, что все написанное в старинных фолиантах — правда, хотя бы отчасти. Да и как не верить, когда в одиннадцать в твой мир стучится сказка?

— Так-с… — бегло пробежавшись по разноперым заголовкам, она извлекает толстую книгу в красивой зелено-голубой обложке. — Великие волшебники двадцатого века, неплохо.

Уютно расположившись за одним из столиков Читального зала, Лили с первых строк погружается в чтение, на время позабыв обо всем. В ее маленьком сузившемся мире есть место только ей и книге. Приглушенный щебет учеников, рваное поскрипывание перьев, недовольное ворчание Мадам Пинс, силой выволакивающей ученика, сумевшего пронести в библиотеку стакан с тыквенным соком — постепенно отступают далеко назад, блекнут и расплываются, превращаясь в тусклый монотонный фон.

— Э-э-э… Привет.

Эванс не сразу замечает, что за ней искоса наблюдают. Только услышав тихий, необычно высокий, почти детский, голос, она оборачивается.

Позади нее, тихо сопя, стоит однокурсник Питер Петтигрю.

— Привет, — Лили открыто улыбается, чувствуя, что искренне рада встрече.

Петтигрю вызывает у нее невольную симпатию. Неуклюжий, с редкими рыжими волосами, тщательно зачесанными назад, бледными — почти бесцветными — голубыми глазами и по-детски круглыми, пухлыми щеками он производит весьма нелепое впечатление. Многих это отталкивает, но только не ее.

— Не возражаешь, если я… Посижу тут?

В его несуразности есть что-то настоящее, человечное, понятное. То, чего так не хватает Поттеру или, например, Блэку.

— Конечно, нет, Питер! Всегда рада хорошей компании.

Осязаемость и простота — редкое благо. Какой глупец сказал, что это плохо?

— Спасибо, — обежав глазами стол, Питер выбирает ближайшее к Лили место, словно боится, что сядь он далеко, она его просто не заметит.

— Вот и славненько, — Лили возвращается к чтению, не желая первой заводить разговор.

Молчание, однако, не затягивается надолго. Чувствуя, что Питеру нужно сказать что-то по-настоящему важное, нужное, Лили изо всех сил старается предстать благодарным и участливым слушателем.

— Хорошая книга, — он с жаром кивает и, не давай слушательнице опомниться, начинает пересказывать половину упомянутых в томе биографий.

Выполняя немое обещание, Эванс слушает внимательно, не перебивая, изредка кивая и улыбаясь. Однако это больше видимость. Ощущение от прочтения напрочь испорчено. Она прекрасно знает, что больше не осилит и строчки, но обижать Питера, первый раз на ее памяти потянувшегося к кому-то, кроме Поттера, не хочет, пряча нахлынувшую досаду глубоко внутри.

— О, как интересно! — она осторожно откладывает книгу в сторону. — Ты так много читаешь?

— Да нет, — он смущенно улыбается, обнажая неровные зубы. — Просто я люблю библиотеку. Здесь так чудесно пахнет!

Лили рассеянно кивает. Он как будто прочитал ее мысли несколько минут назад.

— Чернила, кориандр и мята. Всегда.

— Еще шалфей, — его улыбка становится шире и естественней.

«Такой хороший», — мелькает в голове, и на лице выступает легкая краска смущения.

— Лили…

— Да, Питер?

— Атынехочешьувидетьсянавыходныхсомной? — в одно слово выговаривает он, а затем, вытерев выступивший пот со лба, глухо добавляет: — Ну… В Хогсмиде.

Она правда хочет. Есть в нем что-то… Непонятное, скрытое. Что-то, что очень хочется понять и разгадать. Только вот не пожалеет ли она об этом?

С такими, как Питер, особенно силен принцип: «Мы в ответе за тех, кого приручили».

— Извини-извини, — запинаясь, шепчет Петтигрю, уловив тень сомнения в ее молчании. — Я не должен был… Такой нелепый…

Лили отрицательно мотает головой, чувствуя, как уверенность внутри постепенно крепнет. Она решается.

— Искренний… Не прячешь эмоции за грубостью или псевдо-радостью, как Поттер или Блэк. Я это ценю.

— Значит?.. — он поднимает на однокурсницу искрящиеся глаза. Голубые-голубые.

— Буду рада сходить с тобой в Хогсмид.

Питер, нелепо кланяясь, встает. Его лицо покрывают алые пятна смущения, на лбу блестят бисеринки пота, но Лили этого не замечает. Таких глаз нет ни у кого.

— Тогда… Увидимся, — он радостно взмахивает руками и, кажется, даже подмигивает.

Лили провожает его полным тепла взглядом, не догадываясь, что на встречу он так и не придет.

Поттер узнает о ней раньше, чем Питер успеет дойти до общей гостиной.

Tiny, yaHarry, Dannelyan, Агния — о ваших заявках помню) В следующих главах все будет как обещала)

Заявка №4 от Tiny: «Рон/Тонкс. ПостХог. Оба авроры. Либо у Доры с Ремусом ничего не было, либо он погиб. Можно легкий ангст с хеппи эндом. “Просто позволь мне заботиться о тебе“». Рейтинг — PG-13.

Уходя, Тонкс громко хлопает дверью. Она уверена, что больше никогда — ни разу за свою долгую и очень-очень счастливую жизнь — не переступит порог этой комнаты.

— Чтоб тебя.

Не разбирая дороги, она бредет в Аврорат — собирать вещи.

— Поздравляем! — радуются коллеги, едва завидев ее на пороге, словно это сраный день рождения — один из тех, что она перестала отмечать.

— Ну… Спасибо. Только я ухожу.

Ежась под колкими, полными любопытства, взглядами, Тонкс на цыпочках и не дыша проходит к своему месту. Ее пожитки более чем скудные — фоторамка, пара погрызенных карандашей и порядком истрепавшийся блокнот.

— Тонкс? — Рон Уизли — друг по несчастью, измученный и хмурый даже больше, чем обычно.

Нимфадора напрягается как пантера, готовая к прыжку. Почему она вообще должна кому-то что-то объяснять? Решила и точка.

— Что?

— Тебя не назначили новой начальницей отдела?

— Назначили…

— Тогда почему ты уходишь? — смотрит внимательно, изредка мигая.

Тонкс неопределенно пожимает плечами и с силой сжимает в руке карандаш, так, словно хочет согнуть его пополам.

Быстрый взгляд на новоиспеченную леди Люпин, склонившуюся над очередным отчетом для Канцелярии министра, говорит красноречивее всяких слов.

Нужны силы, чтобы терпеть ее присутствие и дальше, но у Тонкс их нет.

Карандаш с громким хрустом разламывается пополам. Плевать.

Достаточно боли, борьбы и тихого безумия. И бессонных ночей за кофе тоже достаточно. Подсознательно она давно искала повод уйти. И вот нашла. Вполне достойный, надо сказать.

На короткое мгновение Гермиона поднимает глаза, и они встречаются взглядами. Тонкс — по-детски, пламенно и очень зло — желает ей сиюминутно сдохнуть, но у леди Люпин иммунитет к ее проклятиям.

— Можно я провожу тебя?

— Я взрослая девочка, доберусь как-нибудь, — Тонкс улыбается уголками губ.

Внутри бушует пламя: малейшая провокация — и взрыва не избежать. Негодование, обида и боль переполняют ее.

— Как хочешь, — Рон хмыкает и отходит.

А Тонкс лишь задумчиво смотрит ему вслед. От собственной грубости тошно.

* * *

В темной подворотне пахнет кошками и гнилой капустой. Тонкс мутит, но она продолжает идти вперед — медленно и почти бесшумно — как учил Грюм. Рон Уизли за спиной недовольно пыхтит и то и дело спотыкается, сводя все ее усилия на нет. Не выдержав, она резко останавливается и прикладывает палец к губам, жестом просит его вести себя тише.

— Я…

— Молчи, сказала. Тихо.

Их возня не остается незамеченной для странного вида зверя: приземистого, пятилапого и явно агрессивного.

— Стой, Рон, — тихо шепчет Тонкс. — Медленно отходи назад.

Если бы она знала, что охота за доморощенным маньяком, лихо расправившимся с парой загулявшихся допоздна магглов, обернется встречей с настоящим квинтолапом — а в том, что это был именно он, сомнений почти не было — никогда не взяла бы с собой новичка, а уж тем более Уизли.

— Выглядит опасным.

Они медленно, без намека на резкое движение, пятятся назад. Даже Уизли ведет себя тихо, чуя звенящую опасность.

— О квинтолапах слышал?

Рон громко сглатывает.

— Они же… В Шотландии, нет? Ну, это, у нас не водятся.

— Скажи это ему.

Тонкс чувствует, что выхода нет: отпустить чудовище, позволив ему жрать неповинных граждан, она, разумеется, не может, убежать и победить — тоже. По крайней мере, раньше подобное никому не удавалось…

Пространство как будто сужается. Ей очень страшно. До жути.

— Рон, уходи.

— А ты?

— За тобой.

Крепко-крепко сжимая палочку, она готовится к худшему. Пара сложных заклинаний из личной копилки аврора не наносит зверю ни малейшего вреда — только раззадоривает. Кажется, еще мгновение — и от нее не останется лишь жалкое, никому не нужное воспоминание.

Квинтолап бросается в ее сторону, только добежать уже не успевает: вместо того, чтобы уйти, Рон как последний сумасброд бросается на амбразуру. Они со зверем сцепляются в тугой живой комок и какое-то время дерутся на равных. Но сил у человека явно меньше, и он быстро выдыхается.

— Что за идиот! — истошно кричит Тонкс, не зная, что делать дальше. — Я ведь даже заклинание использовать не могу…

Их спасает случай: в сгущающихся сумерках с тихим треском включается маггловское электричество, что до смерти пугает плотоядное чудовище. Тихо взвизгнув, оно растворяется в ночи.

— Не ранен? — Тонкс помогает Рону подняться на ноги, внимательно осматривает его с ног до головы.

— Нет, в порядке.

— Я рада.

Они, не сговариваясь, бредут по утопающей в мягкой темноте улице.

— И что с ним теперь?

— Доберусь домой, отправлю сову Пикету в отдел Контроля за магическими существами. Пусть сами разбираются.

— А вдруг он за это время еще кого-нибудь убьет? Может, стоило догнать?

— И что бы ты сделал, интересно? У нас и знаний-то таких нет. Стали бы обедом. Хотя, уверена, до утра ничего страшного не произойдет, если он так боится электричества, — она старается убедить в этом не только его, но и себя. — Не знаю квинтолап ли это. Слишком уж редкая тварь.

— Насколько помню, водится только на каком-то дурацком острове в Шотландии.

— Именно! И раз уж сама она вряд ли переплыла море, делаем вывод о том, что кто-то завез ее сюда намеренно.

— И это наша проблема?

— В точку.

Это дело дает ей тот необходимый стимул, которого она так долго и трепетно ждала. Пора возвращаться к жизни.

— Может, тогда я отправлю письмо Пикету? А ты свяжешься с Джоунсом из Отдела Тайн? Ну так, на всякий случай.

— Было бы неплохо.

Она искренне благодарна. Только вот очень устала и хочет поскорее попрощаться.

— Тогда до завтра… — немного расстроено тянет он в ответ за ее сухое «пока».

Они молча расходятся в разные стороны. Напоследок Рон оборачивается, но Тонкс этого не видит.

* * *

Настойчивый стук в дверь раздается под утро. Тонкс с трудом открывает глаза и, тихонько ругаясь, плетется к двери. Раздражение вскипает в ней, словно вода в поставленном на плиту чайнике, когда она видит на пороге Рона Уизли.

— Ты в своем уме?!

— Слушай… — под ее напором, Рон неуклюже мнется, не решаясь войти. — Я хотел взять у тебя адрес Пикета. Забыл. А отправить сову, думаю, важно.

Резко кивнув, она захлопывает дверь у него перед носом. На поиск подходящего листа и чернил требуется время. Конечно, вежливо было бы пустить несчастного, может даже напоить чашкой ароматного чая, но Тонкс не в настроении. Он первым нагрубил, заявившись без приглашения и в такое время, пусть и по делу. Так ведь?

С губ срывается недовольное ворчание — больше на себя, чем на него. Пора брать себя в руки и выныривать из океана глупых обид и причитаний.

Ведь до истории с Люпином она была совсем другой. Живой, что ли.

Наконец находится блокнот. Тонкс раз за разом перелистывает его страницы, но пустой не находит. Все они исписаны убористым аккуратным почерком.

Волосы у нее на затылке встают дыбом: на страницах одна и та же фраза, точнее имя. Гермиона Люпин.

Когда она, Тонкс, успела написать все это?..

В суеверном ужасе Дора отбрасывает блокнот прочь. Это не было. Это не могло быть. Она ведь не настолько… больна?

Не разбирая дороги, Нимфадора возвращается к двери и, напустив важность, вновь открывает ее.

— Так запомнишь?

— Э-э-э… Хорошо.

Бегло продиктовав адрес, она вновь пытается закрыться, но на этот раз Рон не позволяет ей этого сделать. Сильная рука крепко удерживает дверь.

— Войти можно?

— Входи, — тяжело вздохнув, она покорно отходит в сторону.

— А знаешь… Я ведь решил уйти из Аврората.

— Почему? — она искренне удивлена.

— Не мое, — он помедлил. — Хочу помогать брату с магазином. Ну, ты знаешь, Джорджу.

— Это, конечно, веселее.

Отчасти решение и настойчивость, само присутствие Рона ее радуют. Оставаться одной — зная, что где-то в темном уголке лежит злосчастный блокнот — тяжело. В полной мере она понимает это, только когда он смело переступает порог.

— У меня не убрано… Ты проходи вперед, там гостиная. Я сейчас чай поставлю.

— Люблю чай, — Рон улыбается и делает несколько шагов, но как только в тесной комнатке вспыхивает свет, замирает как вкопанный.

— Что? — Тонкс непонимающе хлопает глазами и только через пару мгновений понимает, что его так напугало…

На стенах, прямо поверх обоев чем-то темно-красным аккуратно выведено «Гермиона Люпин». На всех четырех одинаково, как под копирку.

Оглушенная, Нимфадора останавливается посреди гостиной. Память постепенно возвращает ей недостающие кусочки: вот она, в задумчивости покусывая нижнюю губу, скрупулезно выводит что-то в блокноте, а вот беснуясь словно одержимая, носится по гостиной, чертя что-то на обоях…

— Как же это…

Обида и злость на Люпина, Гермиону и себя душили ее все это время. Затаенная боль копилась и зрела внутри, словно гнойник, разрушающий самую сердцевину. Боль зрела и ждала своего часа, чтобы прорваться. А она и не замечала.

— Просто позволь мне заботиться о тебе, — тихо шепчет Рон, осторожно прижимая ее спиной к себе. — Я понимаю, что это… Боль.

Тонкс не сопротивляется. Неподъемная тяжесть, едва не лишившая ее души, да и жизни, отступает.

Люпина нет и не будет в ее жизни. Но ей это и не нужно. Больше не нужно.

— Все будет хорошо, — Уизли разворачивает ее и покрывает лицо поцелуями.

Ей не нужно это говорить. Она и так знает. Что-то новое готово ворваться в ее едва не прогнившую жизнь. Что-то действительно ценное и важное.

— Начнем с ремонта, — тихонько шепчет она, отстраняясь.

Заявка №5 от yaHarry: «Роуз/Гарри. Рейтинг чтобы не зашкаливал, но так, чтоб тонко, чувственно, остро. И без флаффа. Возможно натолкнет на что-то "Protege moi" Placebo». Рейтинг — R.

— Замерзла?

Роуз вздрагивает. Его голос — резкий до одури — разрывает пылающую тишину внезапно, в момент, когда она не ждет.

— Нет, все в порядке, — врет — нагло, глаза в глаза, хоть и сжимается внутри, и морщится украдкой, чувствуя тяжелый, колкий взгляд.

Он хочет быть заботливым, внимательным… Как раньше. Она все видит, чувствует, но принимать не хочет — ведь неправильно это, несправедливо, жестоко даже.

— Давай-ка, — придирчиво оглядывая, заворачивает ее в плед — трепетно, дьявольски нежно, кончиками пальцев.

Она отводит глаза и отчаянно краснеет.

Не думать, не смотреть, не вспоминать. Последнее — так сложно, когда он, украдкой (или случайно?) касается ладонью шеи, почти гладит. Одно мгновение — вязкое, тягучее, сладкое.

— Так ведь лучше?

— Намного…

Тени слов роятся где-то под сердцем, клокочут в гортани, разрывают изнутри — но она молчит. Язык заплетается. Душа не слушается. Только голова работает: все думает-думает, что-то решает… Выбирает как правильно, держит за грудки, не давая наделать глупостей, сорваться.

Это правильно — не лезть. Она знает.

— Роуз…

— Что?

Он сидит в кресле — далеко, отдельно и как будто на другой грани мира — в реальности, от которой она бежит.

— Извини, что втянул тебя в это.

Она пожимает плечами. За что он извиняется? Работа есть работа. И путешествие по закрытой заклятиями горной зоне — не самое страшное из того, что могло случиться.

— Мы просто поймаем его.

В том, что поймают, сомнений нет. Вопрос лишь во времени. Поначалу-то в Министерстве думали, что аврорам хватит и тройки часов… Но они возились со сбежавшим уже два дня.

Было видно, что Гарри это тяготит. Само присутствие Роуз так близко, в полушаге, действует ему на нервы.

— Нет, я не про это… Мне следовало вовремя остановиться.

Она понимает причины дикой гонки наперегонки со снегом и ветром — все выше и выше в горы, все быстрее и дальше, в непроходимую глушь. Понимает Гарри. Он во всем прав. Это она слабая, не смогла устоять в метели. Она попросила заночевать в брошенном охотничьем домике и прервать погоню, сведя все усилия на нет. Так что просить прощения тоже нужно Роуз. Только вот очень уж не хочется…

— Тебе… Вам… Хотелось поскорее… Избавиться от меня, понимаю.

Он молчит и только пугающе громко дышит, рвано и быстро, как будто на очередном подъеме.

— Мне правда жаль, что все… так.

Гарри оказывается рядом в два шага: не прикасается, не кричит, а просто смотрит, прожигает до костей свинцовым взглядом.

— Что значит выправка, — Роуз улыбается уголками губ — с легкой издевкой, даже вызовом.

Она прекрасно понимает, что своими словами провоцирует его, выводит из хрупкого равновесия, но вместо мук совести, сама не зная почему, чувствует что-то сродни мрачному удовлетворению.

— Пей, — он протягивает ей недопитый стакан.

Улыбка становится шире: глотая, она дрожит всем телом, но все же не останавливается, пока не осушает спиртное до конца. Давясь огнем, пытается прочувствовать вкус поттеровских губ, но не может. Не чувствует.

Роуз кашляет и клянет все на свете. Тончайшая ситцевая грань между реальностью и ее странными, испещренными трещинами, иллюзиями окончательно стирается.

— Легче?

— Нет!

Боль тонкими иголочками пронизывает тело. Пить ей нельзя. Определенно.

— Прости, — Гарри передергивает: не поднимая глаз, он подносит ее ладонь к губам и легонько целует.

Роуз крепко зажмуривается, боясь смахнуть мгновение. Ей становится страшно, как в тот день, когда Поттер касался ее, заперев дверь в своем кабинете… Тогда ее охватил ужас. Дрожь, хрип и липкое оцепенение — все, что она запомнила. И еще — округленные глаза «дяди», болезненно быстро пришедшего в себя.

— Ты боишься меня? — его голос звучит глухо. — Боишься, что сделаю больно?

— Нет, я…

— Можешь не отвечать, — подчеркнуто чеканно. — В принципе, это не к чему.

Роуз злится. Кипит от злости. На себя, на него — на всех.

— Снова… — шепот.

Бедняжка проиграла. Он всегда будет бежать от нее сломя голову. Потому что так — правильно.

— Что снова?..

— Ничего, — она резко вырывает свою ладонь из его рук и вскакивает на ноги, — я спать.

— Стой.

— Зачем?

Он жестом приглашает ее присесть рядом, а затем целует — быстро, легко, невесомо. Помедлив, касается руками волос, бережно притягивает Роуз ближе. Она отвечает, как умеет — неловко и судорожно, задыхаясь. Тянется к нему навстречу. И пусть это неправильно.

В мозгу бьется полузабытая, глуповатая фраза из песни «Ведьмовских сестричек»: «Ничто не спасет тебя от падения, детка».

Роуз замирает.

Ничто не спасет тебя.

— Что такое? — Гарри поднимает ее подбородок, заставляя посмотреть в глаза.

— Тетя Джинни… — она сглатывает. — Я не хочу так. На дно.

Он кивает, кривится и отсаживается чуть дальше, не отпуская ее ладонь. Кожу словно обжигает и Роуз пытается вновь вырваться, но не может, не решается даже пошевелиться.

Воля — предмет гордости — крошится, словно стены песочного замка под напором соленых волн.

— Плевать.

Она удивленно распахивает глаза.

— Что?

— Не хочу, — он прижимает ее к себе крепко-крепко, как в последний раз, — не хочу защищаться от тебя.

Она молчит и смотрит. Этого она хотела. Но…

Ничто не спасет тебя.

— Я, — она вымученно улыбается, но и толики уверенности не чувствует, — счастлива.

Дверь с шумом открывается и на пороге возникает Узник 5013 — Малфой.

Роуз не успевает даже дотянуться до палочки. Все слишком быстро, сумбурно и зло.

Комната озаряется неестественным изумрудным светом.

Гарри истошно кричит и посылает заклятие связывания. Малфой пойман, только ничего уже не изменить.

Ничто не спасет тебя от падения, Роуз. Только смерть.

Без заявки и названия. Из навеянного.

Персонажи: Невилл Долгопупс, Нагайна, Гарри Поттер, участники битвы за Хогвартс — фоном

Рейтинг: R

— Убей ее! Убей чертову змеюку!

Чувствуя, что сходит с ума — от шума, от людей, от страха — Невилл ошалело оглядывается, крепче сжимая рукоять меча Гриффиндора.

— Да вот же она, справа!

Невилл не знает, кто именно его инструктирует, да это и не важно. Голоса, крики, стоны — сливаются в одно огромное, агонизирующее нечто. Онемевший от ужаса он, при всем желании, не может вычленить из этого гвалта тот единственный голос, что подсказывает что-то дельное.

«Справа» — ни о чем ему не говорит.

Зверюга, чтоб ее, движется слишком быстро.

Словно заведенная детская юла, Невилл вертится вокруг своей оси, но Нагайна раз за разом ускользает из виду.

— Сзади-сзади! Ушла…

Наконец Невилл замечает невысокую девчонку-гриффиндорку, истошно вопящую и тычущую всей пятерней куда-то позади него.

— Упустил! Как ты, мать твою, вообще мог ее упустить? В двух шагах ведь была, гадина.

Невилл отшатывается, как от удара. В голове вертится язвящая мыслишка, что с этим миром что-то по-настоящему, всерьез не так, раз маленькие дети так ругаются.

— Идиот.

Невилл кивает и бросается в погоню за змеей. Не время для гнева, не время для этой поганки. Все потом, сейчас его цель — нечто иное.

Чувствуя, что задыхается от пыли и гари, которые повсюду, он мчится вперед, стараясь уследить за быстрыми, выверенными движениями Нагайны.

— Стой, гадина! — вопит он вслед, задыхаясь.

Есть в этой твари что-то неестественное, незвериное как будто. Невилл не понимает, что именно, но его это до жути пугает, словно сам Тот-Кого-Нельзя-Называть притаился внутри, для забавы накинув красивую зеленоватую шкурку.

— Гарри, берегись!

Словно в замедленной съемке Невилл видит как змея, дракл ее побери, нависает над Гарри Поттером, уже готовая наброситься.

Так не пойдет.

Все подходит к концу куда быстрее, чем Невилл воображал в тяжелые, полные липких кошмаров и смутных тревог ночи, но он даже рад этому. Он готов. Готов сделать то, о чем давно мечтал.

В три огромных шага он преодолевает разделявшее их со змеей расстояние, замахивается и, почти не глядя, наносит сокрушительный удар.

Невилл Долгопупс доволен собой. Он сделал то, что должен был. Испорченный мир стал самую капельку лучше.

Кровь из раны попадает ему прямо в лицо, но Невилл лишь слегка вздрагивает. Это — боевое крещение, хвалебная метка его триумфа.

Пыльную тишину разрывает громкий, надрывный крик Гермионы.

Невилла раздражают ее вопли, они мешают думать и наслаждаться, разглядывая переливающиеся капельки крови Поттера на ровном, блестящем лезвии.

Он подумывает успокоить эту крикливую идиотку так же, как сделал это с ее дружком, но Уизли успевает перехватить его. Без лишних разговоров валит за пол и больно заламывает руки.

— Что ты, нахрен, такое сделал, идиот?!

Он сделал то, о чем его просили. То, что должен был сделать.

Невилл плюет в лицо Уизли и, блаженно прикрывая глаза, вслушивается. Колыбельная, что ему напевали в детстве — Волдеморт или, быть может, сама Нагайна — звучит в голове как никогда громко.