Око за око. Вариация (джен)

Прости им, Господи, ибо не ведают они, что творят.

Артур Уизли медленно открыл глаза. Голова раскалывалась. Ноги неприятно саднило, словно их изодрала стая бешеных кошек. Во рту ощущался легкий привкус крови.

Что происходит, черт побери?

Он слишком хорошо помнил, что не совершал ничего такого, чтобы потом очнуться непонятно где и с кем. Помнил, как поцеловал Молли перед уходом на работу. Помнил, как целый день провел в Министерстве на слушаниях по делу Руквуда — судьи колебались между пожизненным и Поцелуем дементора: все-таки Августус слишком стар, и оба варианта были примерно равнозначны... Артур помнил и то, как шел по улице мимо маленького бара, где всегда такое хорошее пиво, как решил срезать угол, как в узком замусоренном переулке нашел столь желаемый им карбюратор от «Форда»... Стоп.

Артур перевел взгляд. Маленькая, но очень нужная железка лежала рядом с ним. Он дотронулся до нее, и вожделенный карбюратор внезапно рассыпался горсткой битого стекла, обрывков бумаги и каких-то проводков.

Все ясно. Ловушка. Его кто-то похитил, превратив кучку хлама в деталь от машины и сделав из нее портал. Но кому это могло понадобиться? И главное, зачем? Он, Артур Уизли, небогат, в Битве за Хогвартс принимал такое же участие, как и все остальные... Разве что кто-то захотел насолить Гарри — будущий тесть, как-никак... Но тогда логичнее было бы похитить Джинни. Или Рона. Или малыша Тедди. Кого угодно, но не старого, лысого клерка.

Артур осмотрел помещение. Ничего особенного — голые бетонные стены без краски и обоев, крохотное зарешеченное оконце в углу. Под потолком — массивный железный крюк. Сам потолок довольно низкий, в зеленоватых разводах плесени. Бывший склад? Магловское бомбоубежище?

— В свое время — и то, и другое. Сейчас это мое скромное пристанище. Мордред, я и не догадывался, что все окажется настолько просто.

Артур резко вскочил на ноги. И голос, и его обладателя он, к своему ужасу, узнал сразу.

Они не встречались с самой Битвы, и, хотя были почти ровесниками, тот, второй, сильно изменился за эти месяцы: почти полностью поседел, зарос бородой, порядком обтрепался и теперь был похож на пожилого бомжа с улиц Лондона. Вдобавок, он слегка скособочился: левая нога, судя по всему, была повреждена, и он боялся на нее наступать, перенося вес на правую.

— Да, господин Уизли, вы угадали. Это и в самом деле я, — Родольфус Лестрейндж выступил из двери (как это её не было заметно ее раньше?) и, подволакивая больную ногу, подошел к Артуру. — Ваши доблестные авроры опечатали мой родовой замок, так что я пока что вынужден прятаться в этой крысиной норе. Но вы, я полагаю, разделите со мной одиночество, не правда ли?

Он говорил спокойно и, вроде бы, даже доброжелательно, но Артуру все равно было не по себе. Разговор с Фрэнком и Алисой поначалу тоже, говорят, был чисто деловым. В результате несчастные оказались в Мунго.

— Палочку можете даже не искать, — усмехнулся Лестрейндж, наблюдая за тем, как мистер Уизли с каменным лицом пытается потихоньку шарить в карманах мантии. — Видите ли, я догадывался, что вы захотите покинуть меня до того, как я пожелаю избавиться от вашего общества, поэтому изъял её на всякий случай. И не смотрите на меня так, ради Мерлина — такое ощущение, что вы хотите подкинуть мне пару кнатов в шапку.

— Я смотрю, операция «Семь Поттеров» не прошла для вас даром, — Артур нарочито небрежно кивнул на ногу Лестрейнджа, ссохшуюся, будто палка. — Жаль, что вам тогда обе ноги не сломали. Проблем у нас было бы поменьше.

Зря он это сказал. Очень и очень зря. Правда, понял Артур это только тогда, когда в кадык ему уперся острый кончик волшебной палочки.

— Я ведь по-хорошему хотел, — Лестрейндж по-прежнему говорил спокойно, однако голос его чуть заметно дрожал от злости. — Но не хотите по-хорошему — буду как обычно. Вы сами виноваты.

Короткий взмах палочки — и Артур до пояса лишился одежды. Еще один — и он подвешен за руки на крюке под потолком.

— Повисите, подумайте о своем поведении, господин член Ордена Феникса. Я зайду к вам позже.

Облезлая дверь захлопнулась с оглушительным треском.

* * *

И-ди-от.

Драклов идиот Уизли. Да и он тоже хорош — сорвался как последний сопляк... Ничего. Сейчас нужно просто немного успокоиться. Как известно, месть — это блюдо, которое нужно подавать холодным.

Родольфус кое-как доплелся до обшарпанной кровати, застеленной драным одеялом поверх грязного матраса — единственного предмета обстановки в этой дыре, не считая умывальника в углу и зеркальца над ним, и обессилено упал на нее. Боль в ноге становилась все сильнее, а зелья достать было негде — не в Косой переулок же тащиться, в самом деле... Да и не уйдет он далеко, с такой-то раной...

Сцепив зубы, Родольфус осторожно закатал грязную брючину. Так и есть — чертова язва начала расползаться вверх, от голени к колену. Был бы здесь Северус, он бы помог. Вытащил же он его тогда с того света, после той самой проклятой операции «Семь Поттеров», о которой так некстати упомянул Уизли... Рыжий ублюдок неправ: язва — наследие Битвы за Хогвартс, неосторожное проклятье какого-то малолетнего неумехи. А вот за высохшую ногу — кость и мышцы, обтянутые кожей — за это, действительно, спасибо той летней ночи год назад.

В комнате очень жарко и душно. Люциусовы эльфы всегда топят камины так, как будто за окном минус десять по Фаренгейту. Июль на дворе, черти остроухие!

Родольфус морщится от боли и пытается подняться на атласных малфоевских подушках. Удается, но с трудом. Так, аккуратно подтянуть тело к краю кровати, теперь свесить ноги, попытаться встать, опираясь на столбик с балдахином...

Коронное лестрейнджевское «В три драклова Мерлина душу мать!!!» сотрясло Малфой-мэнор от подземелий до черепицы на декоративных башенках.

— Братва, Руди очнулся! — в комнату, словно разрывная бомба, влетает Долохов и, увидев друга, замирает наподобие жены Лота. — Ты куда поперся, балда? Тебе лежать надо, придурок! Попутал никак, а?

В дверях толпятся Люциус, Уолден, Августус, Амикус, Эйвери и прочие — никто не может поверить, что он все-таки выжил... Сквозь толпу продирается злой и усталый Снейп, за ним — Рабастан, зареванный и потрепанный, но счастливый до безобразия... И где-то с краю, позади всех, маячит знакомая копна темных волос — ее обладательница просто ждет, пока все уйдут.

Она приходит последней — самой последней, даже после Лорда, явившегося пожелать верному соратнику «скорейшего выздоровления». Приходит и делает то, что позволяет себе крайне редко — ложится рядом на постель и зарывается лицом в худую грудь.

— Я думала, ты умер, — ее голос звучит глухо, как из водосточной трубы в северной части замка.

— Я тоже так подумал. В какой-то момент.

— Перестань ерничать, — Беллатрикс приподнимается на локте и пристально смотрит на мужа. — Я серьезно. Девчонку эту, подстилку оборотничью, из-под земли достану и Макнейру отдам. Пускай развлечется.

— Не жаль племянницу?

— Да какая она мне племянница! Отродье полукровное! — Белла нервно отбрасывает волосы назад. — У тебя повязка сползла, — добавляет она уже мягче. — Дай поправлю.

В комнату вновь заглядывает Антонин.

— Руди, там Нарцисса спрашивает, ты есть... — начинает он, но, заметив супругов рядом, ехидно ухмыляется. — Белла...

— Что? — раздраженно отзывается та.

— Белла, я все понимаю... Ты молодая, здоровая ба... прости, женщина, естественные потребности, все такое... Но, едрен-батон, пожалей же ты мужа, его только что с того света вытащили!

Беллатрикс вскакивает с кровати и визгом бросается на Долохова. Тот выбегает в коридор. Родольфус хохочет в голос.

Кажется, он дома...

Черт, черт, черт!!

Родольфус с силой ударил себя по коленке и зашипел сквозь зубы. Больно, однако. Так ему и надо.

Ты же зарекся думать о ней, кретин, до тех пор, как...

До тех пор, как что? Похитит Уизли? Возродит Лорда? Сдохнет где-нибудь под забором?

Спокойствие. Только спокойствие. Нельзя травить душу прежде времени. Хотя, там и травить-то уже нечего — что-то сожрали дементоры, что-то спалила война, а то, что осталось, кое-кто утащил за собой в могилу. А раз души нет, то завтра можно позволить себе чуть больше запланированного.

С этой мыслью Родольфус провалился в глубокий, черный сон.

* * *

Артур проснулся от боли в затекших руках. Неудобно это — спать в висячем положении. Причем не столько неудобно, сколько вредно для суставов.

— Поговорим, господин орденец?

А ублюдочный Пожиратель уже тут как тут. И не только с палочкой, но и с ножом. Артур не сводил глаз с длинного, синеватого лезвия.

— Зачем я вам?

— Еще не поняли? — Лестрейндж, ковыляя, подходит близко, так близко, что Артур чувствует исходящий от него «аромат» крови, трехдневного перегара и давно не стираной одежды. — Объяснить?

— Пожалуйста, Родольфус, — Артур старается дышать глубже, и не только из-за мерзкого запаха. Его самообладание вдруг, к его огромному стыду, изменяет ему. — Пожалуйста... У меня жена, дети... Подумайте о своей семье...

Лицо Пожирателя темнеет. Тонкие пальцы сильнее стискивают палочку.

— О ней-то я и думаю, тварь, — шипит он. — Круцио максима!

Больше Артур Уизли ничего не запомнил. Окружающая действительность превратилась для него в ад, а время — в одну сплошную полосу нескончаемых часов.

* * *

— У меня жена, дети... Подумайте о своей семье...

Семье?

Да, у Родольфуса Лестрейнджа когда-то была семья. Совсем недавно. Пару месяцев назад...

...Маленький мальчик, смеясь, бежит по побережью, а нескладный молодой человек ловит его и кружит на руках...

...Стройная девушка в ослепительно белом платье обиженно кривит губы перед алтарем...

...Рыжеволосый юноша с гордостью демонстрирует брату свой отличный аттестат...

...Молодая черноволосая женщина надменно раскланивается с многочисленными гостями, стоя рука об руку с мужем...

...Двойное кольцо авроров вокруг израненного, еще не старого мужчины...

...Черные кудри, волной рассыпавшиеся по каменному полу Большого зала...

Все кончено, сказал себе Родольфус. Их больше нет. И семьи у меня тоже больше нет.

— О ней-то я и думаю, тварь, — прошипел он, из последних сил сдерживая рвущуюся наружу злость. — Круцио максима!

Родольфус никогда не понимал Беллу, пытавшую маглов ради развлечения. Нет, он, конечно, тоже отнюдь не ангел, но все-таки, допрос с пристрастием и пытка — немного разные вещи.

Если это делается ради добычи информации — то допрос.

Если ради удовольствия — то пытка. Издевательство, инквизиторство, садизм, — называйте как хотите, суть не меняется. Родольфус этого не любил. Слишком грязно, слишком неизящно. Не вульгарно, конечно, но... На вкус и цвет, как известно, товарищей нет.

Теперь он, кажется, понимал, что в этом далеко не лучшем развлечении находила покойная Белла.

Очень хорошая возможность выпустить накопившиеся дрянные эмоции, не вредя при этом себе самому.

Тело маглолюбца то свивалось жгутом, то сжималось в комок, повинуясь причудливым фигурам, выписываемым палочкой Родольфуса. Морские узлы, древние руны, очертания деревьев и животных... Несчастный Уизли был абсолютно беззащитен перед потоком боли и ненависти, накопленными за четырнадцать лет Азкабана и несколько последних месяцев. Мужчина дергался на крюке, взмывал то вверх к потолку, то резко повисал на веревках, стягивающих его руки, отчего рвались мышцы и трещали кости в плечах, расцарапывал ногтями ладони... Но было в этом что-то неправильное, что-то, чего Родольфус никак не мог понять. Наконец сообразил.

Уизли не кричал.

Родольфус нахмурился и опустил палочку. Нет, так они не договаривались. Что это за пытка, если подсудимый молчит как под Силенцио?

— Нет, ублюдок, меня не проведешь, — прошептал он, облизывая губы. Его била крупная дрожь; пот застилал глаза. — Дашь голос, сволочь! Дашь!

В Древней Греции скульпторы считались очень уважаемыми людьми. Богачи платили им огромные деньги за работу, приглашали на симпозиумы, подолгу беседовали об искусстве... Но и работали те скульпторы в больших и светлых мастерских, с превосходными инструментами и лучшим мрамором в Европе.

Родольфус Лестрейндж тоже был скульптором. Только вот работал он в низком вонючем подвале, вместо мрамора у него была человеческая плоть, а вместо инструментов — старый, еще отцовский, охотничий нож.

Он погружал его не очень глубоко — на сантиметр или два, чтобы не повредить важные кровеносные сосуды — так все закончится очень быстро... Нож медленно выписывал по телу Уизли вензеля всех членов семейства Лестрейндж и скандинавские руны. Кровь — ярко-алая, гриффиндорская — сочилась изо всех порезов. Родольфус вытирал ее полой рубашки и сосредоточенно продолжал свое дело. Это ложь, что кровь у всех одна. У Уизли она грязная, как у маглов, и пахнет тоже грязью — прокисшей деревенской грязью, свиным навозом и ржавчиной. И цвет тут вовсе не при чем.

Через полчаса Артур Уизли напоминал плохо разделанную говяжью тушу. Родольфус остановился, переводя дух, и сплюнул на пол. На сегодня хватит.

— Лучше молчите, Артур, — устало произнес он. — Своими попытками разбудить во мне человека вы делаете себе только хуже. До новой встречи.

Дверь, грязная кровать, окровавленный нож летит в угол. Уизли, конечно же, его не услышал — он потерял сознание еще до того, как Родольфус приступил к «резьбе». Видно, болевой шок был настолько силен, что даже Эннервейт не помог. Опять ты перегнул палку, Руди. В следующий раз будешь умнее.

Не стоило маглолюбцу заговаривать с ним о семье. Ой, не стоило... Глядишь, целее был бы. Он ведь сначала действительно хотел только поговорить.

* * *

Думать о них было... больно. Не неприятно, а именно больно — каждое воспоминание резало, словно нож, по и без того искореженной дементорами душе. В особенности, воспоминание о Беллатрикс.

К известию об аресте Рабастана Родольфус отнесся как-то даже слишком спокойно — что ж, опять нарвался, этого следовало ожидать. Когда узнал о его самоубийстве, то только одобрительно хмыкнул — малыш сделал то, что должен был сделать. Первое правило фамильного кодекса Лестрейнджей — врагу живым не даваться!

А вот смерть Беллы стала для него ударом. И дело тут было вовсе не в любви, которой между ними изначально не было.

Белла была для Родольфуса чем-то самим собой разумеющимся — тем, что должно находиться рядом, в радиусе двух метров, что бы ни случилось. Его самостоятельно живущей и мыслящей, но неотделимой частью. Он просто не мог представить, как это — быть в бою или где-то еще без Беллатрикс. Все равно, что пойти туда без руки.

Родольфус привык к ней. Привык к её язвительным замечаниям, чуть безумному смеху, многочисленным порезам на плечах — и жалобам, что «из-за этой чертовой операции я не могу надеть открытое платье — Крауч-старший сразу все поймет! Помнишь, меня на рейде зацепили?». Это все было естественно — как дождь, снег или гроза. Естественно и понятно.

И теперь, когда этого всего не было, в душе у Родольфуса зияла черная дыра.

Битва закончилась несколько часов назад, но он и не думает о том, чтобы выйти из своего укрытия в Запретном лесу. Рана на ноге неприятно саднит. Через пару дней она начнет загнаиваться, через месяц превратится в мерзкую зловонную язву. Но нога может и подождать, а вот дело — нет.

На дороге послышался скрип колес. Родольфус выглянул из-за веток. Ага, это то, чего он ждал — белокурая женщина идет, тихо всхлипывая, рядом с повозкой, запряженной фестралом. Родольфус, прихрамывая, выходит из-за деревьев:

— Цисси...

Нарцисса Малфой вздрагивает от неожиданности, оборачивается и полными ужаса глазами смотрит на зятя:

— Мерлин, Руди, ты... Откуда?

— Оттуда, — Родольфус кивает на длинный, перепоясанный веревками сверток в повозке. — Это...

— Да, это Белла.

«Это Белла». Нет, это не Белла. Это всего лишь то, что от нее осталось.

— Я хочу похоронить ее в нашем фамильном склепе... Ты не против?

— Против. Отдай ее мне, Цисси.

— За-зачем?

— Я похороню ее... как надо. Отдай.

Нарцисса не сопротивляется, и Родольфус поднимает с дощатой поверхности странно легкое тело. В замке он отдает его эльфам — те лучше знают, что надо делать — а сам идет на берег моря и сидит там до заката, пока один из домовиков, заикаясь, не сообщает ему, что к погребению все готово.

Лодка стоит на полу в большой гостиной. Беллатрикс покоится на темно-бордовой, насыщенного винного цвета ткани. Темные волосы заплетены в высокую прическу — знак того, что умершая была замужней. В правой руке — волшебная палочка, в левой — любимый кинжал с именем владелицы на клинке. Родольфус кивает — все правильно — и, поднимая лодку с телом жены в воздух заклятием Левитации, идет на улицу.

Солнце уже село, и на небе начинают зажигаться первые звезды. Море, необычайно спокойное в этот час, тихо бьется о камни. Родольфус долго всматривается в лицо Беллатрикс, словно стараясь запомнить его навечно — изломанные брови, высокий лоб, искусанные в кровь губы — а потом решительно сталкивает лодку на воду. Когда она отдаляется от берега на достаточное расстояние, он вскидывает палочку в прощальном салюте, и еле слышное «Инсендио» кажется ему громче любого крика.

Лодка превращается в погребальный костер. Что-то резко затрещало, рванулось из его середины вверх, к звездам — и растаяло в ночной вышине. Теперь можно быть спокойным — звезды, которым Блэки столько веков поклонялись как божествам, простили и приняли свое непутевое дитя. Быть может, Белла встретится там с братьями... Как знать.

Родольфус еще некоторое время стоит на мокром песке, судорожно всматриваясь в ночное небо, а потом разворачивается и уходит.

Где-то высоко над ним ярче обычного сияет Звезда Амазонок.

* * *

Первая его мысль — убить жирную рыжую свинью.

Да, именно так. Свиноматка. Крольчиха. Самка. Ибо как еще можно назвать бабу, без конца рожающую детей?

Сначала эта идея казалась Родольфусу привлекательной, но только сначала. Наслаждаться физическими муками врага — слишком пошло и банально, в стиле Уолли Макнейра, не к ночи будь помянут; пусть покоится с миром... Куда приятнее наслаждаться муками душевными.

А потому, Миссис Большая мамочка, чью голову вы предпочитаете увидеть у себя на крыльце? Одного из ваших чумазых поросят? Или вашего будущего зятя-Героя, мать его в три Авады? Или вашей невестки — французской шлюхи? Или вашего кабана-производителя?

Предпочтительнее всего казались варианты три и четыре. Младших Уизелов слишком хорошо охраняют Шеклботовы мальчики, а к Поттеру и вовсе не подберешься — тройное кольцо авроров вокруг, аж зависть берет. У них в Азкабане и то двойное было. Француженку тоже пришлось отмести — уж больно привлекательна, шалава, а он слишком давно без женщины... Белла бы с того света вернулась и глаза бы к драклам выцарапала. «Я еще умереть не успела, а ты мне уже изменяешь, скотина!».

Так что пришлось останавливаться на Самом Главном Рыжем Самце.

Выследить его было несложно — после победы Уизли не прятались, невзирая на предупреждения друзей о том, что найдутся люди, которые захотят им отомстить. Но рыжее стадо как было идиотами, так ими и осталось — вернулось в свою «Яму»... «Дыру»... «Нору», вот как! — почти сразу после битвы. Навесили они, конечно, на эту хибару всяческих сигнальных заклинаний на случай массового нападения Пожирателей... Но только на хибару. Не на дорогу и не на двор.

А зря.

Прикинуться бродягой и пошляться пару недель около «Норы» Родольфусу ничего не стоило, тем более, что и прикидываться особо не нужно было — за последние месяцы он опустился так, что самому было тошно на себя смотреть. Жителям небольшой деревушки около «поместья» Уизелов — тоже, судя по тому, как они морщились и отворачивались, когда он проходил мимо. Особо опасного Пожирателя, Главу Отдела разведки Темного Лорда, палача супругов Лонгботтом, бывшего главу одной из крупнейших корабельных компаний в Европе и аристократа в двадцать втором поколении Родольфуса Рэйнольда Лестрейнджа в седом и искалеченном магловском оборванце никто не узнал. Даже сами Уизли. Один раз Всеобщая Мамаша даже вынесла ему какие-то объедки в глиняной миске. И миску, и баланду в ней Родольфус вышвырнул в придорожную канаву, хотя был голоден — не хватало еще что-то брать из рук оскорбительницы Рода!

Тогда его прямо подмывало спросить у нее: «Не узнаешь меня, Молли?». Однако сдержался. Ему была нужна уже не она, а ее ненаглядный муженек.

Кстати, он там еще жив или как?

Родольфус поднялся с кровати и даже сделал пару шагов по направлению к двери, как вдруг у него перед глазами заплясали черные мушки и красные круги. Кажется, он не удержался на ногах и упал на замусоренный пол, ударившись головой о железную спинку койки. Кажется, смог даже заползти обратно на эту койку... Кажется.

Потому что с этого момента Родольфус Лестрейндж не был уверен, где заканчивается реальность и начинается бред.

* * *

Ему снились кошмары. Нет, не так. Не кошмары.

Люди.

Мужчины и женщины, старики и дети, маглы и волшебники — все те, кого он запытал или убил, подходили к нему и медленно, очень медленно делали надрезы на его руке своими панцирными ногтями. На правой или левой, около запястья или там, где раньше была Метка — неважно. Их было много, и места на руках тоже было много. Теперь на пол бомбоубежища текла его собственная — чистая — кровь. Кричать не имело смысла, отбиваться — тоже. Мертвецы намного беспощаднее живых — они помнят все. И времени у них достаточно для того, чтобы поквитаться с собственным убийцей.

Родольфус просыпался в холодном поту, ощупывал матрас и одеяло — крови не было. Руки целы. Облегченно засыпал — и все начиналось сначала.

Но это были только цветочки.

После жертв к нему стали приходить соратники — мрачная толпа в черных балахонах и безликих серебряных масках-черепах. Те, кого он не видел совсем — только на рейдах под маскировкой, те, кого видел без маски и капюшона раз или два, те, с кем более-менее близко общался в последние дни...

И те, кого он знал почти всю жизнь.

Лица их так же были скрыты под масками, но Родольфус все равно узнавал каждого из них по каким-то особым приметам: Амикуса — по грузной, переваливающейся, как у гуся, походке; Уолдена — по извечному топору, торчащему из-под мантии; Барти — по белобрысому локону сбоку маски; Северуса — по длинным грязным волосам; Антонина — по чуть уловимому запаху перегара: старый пропойца умудрился сохранить его даже после смерти... В отличие от убитых, они ничего не делали — просто проходили мимо, ненадолго останавливаясь и смотря сверху вниз на бывшего товарища. Качали головами — и шли дальше.

Но и это, опять же, был еще не конец.

Она приходила, как обычно, после всех — уже без маски, но в плаще с капюшоном, низко надвинутом на глаза. Приходила, садилась рядом, спиной к нему и лицом к треснувшему зеркалу на рукомойнике, и начинала напевать какую-то старую французскую песенку.

— Замолчи, — просил ее Родольфус.

Она усмехалась — Родольфус не видел ее лица, но знал, что она усмехается — и продолжала петь чуть громче.

— Замолчи.

Еще громче.

— Да замолчишь ты или нет?!

Белла умолкала и искоса смотрела на мужа. Лицо ее закрывали волосы, глаза — капюшон, но Родольфус догадывался, что именно так смотрят совсем еще маленькие дети на взрослых людей — враг ты мне или друг?

— Я тебе друг. Но пойти с тобою сейчас не могу, извини. Дела остались незаконченные.

Еле слышный вздох разочарования — и стройная фигура пропадает в темноте подвала. Через какое-то время все повторяется вновь. Друзья — Белла — песенка — вздох — темнота — одиночество — друзья... Родольфус не запомнил, когда он заснул — просто заснул, без бреда и галлюцинаций. Запомнил только, что сжимал в руке палочку — мало ли кому еще захочется его навестить...

* * *

В соседней комнате окровавленный Артур Уизли пришел в себя. С трудом разлепил спекшиеся веки, поднял голову и огляделся. Лестрейнджа нигде не было — только из-за неплотно прикрытой двери слышались стоны и жалобный скрип железной кровати, как будто кто-то метался по ней в лихорадке.

Значит, этот урод тоже болен.

Артур попытался качнуться на крюке, но тело сразу же отозвалось резкой болью. Попробовал дотянуться носками до изгаженного пола — болевая волна оказалась еще сильнее предыдущей.

— Молли, — прошептал он и отключился.

* * *

Родольфус открыл глаза — резко, как будто и не засыпал. Призраков не было. Судя по лучам, пробивающимся сквозь решетку на окне, на улице стояло раннее утро. Из крана в углу капала вода.

Все бы ничего, только вот очень холодно и страшно хотелось пить.

Родольфус попытался встать и, даже при своей выносливости, чуть было не заорал в голос. Боль в ноге стала нестерпимой. Чертыхнувшись, он закатал брюки и мрачно усмехнулся. То, чего и следовало ожидать — рана превратилась в отвратительную гниющую язву, а часть ноги вокруг нее почернела.

Поздравляю, лорд Лестрейндж. Вы умираете не в родовом поместье, как подобает аристократу, и не в бою, как подобает Пожирателю смерти, а в бывшем складе от банальной гангрены, как подобает магловскому бомжу!!

Однако если он сейчас же не встанет, то умрет не от гангрены, а от жажды, что куда хуже.

Кое-как дохромав до рукомойника, Родольфус открыл кран и стал с жадностью заглатывать ледяную, отдающую ржавчиной и хлоркой воду. Напившись вдоволь, он поднял голову, и, увидев свое отражение в зеркале, коротко хмыкнул. Внешний вид оставлял желать лучшего — щетина почти до глаз, свалявшиеся в колтун волосы, слой грязи и пыли на лице... Про одежду нечего и говорить — чистое он последний раз надевал в день Битвы. Сколько времени с тех пор прошло — месяц, два?

Бродяга бродягой, одним словом.

Рабастан бы сказал, что ему надо проспаться. Антонин предложил бы опохмелиться. Белла... Белла бы наморщила свой хорошенький нос и язвительно поинтересовалась, с какой помойки он выполз.

Проспаться ему не удастся. Опохмелиться — тоже: в бомбоубежище были запасы какого-то дрянного магловского пойла, но Родольфус прикончил последнюю бутылку дня за два до того, как притащил Уизли сюда. Уже позже он подумал, что спиртом можно было промыть рану, но потом сообразил, что еще неизвестно, какой там спирт, да и спирт ли вообще. Ну, хоть не так тошно было...

Ну, а насчет помойки... на ней-то он сейчас и живет.

Драклова мать, что ж так холодно-то?

Родольфус зябко поежился, поднял с полу одну из пустых бутылок и заглянул внутрь — ни капли. Согреться нечем. Хорошо Беллатрикс — она сейчас в аду, там замерзнуть физически невозможно. Хотя, Азкабан ничем не лучше ада, а холод там такой, что кости трескаются...

Родольфус угрюмо покосился на дверь. Если уж околевать от холода, то не одному, а в компании. Хорошей ли, плохой ли — без разницы. Другой здесь все равно нет.

Маглолюбец висел на крюке, уронив голову на грудь, и, кажется, был без сознания. Тело его покрылось засохшей кровью, местами превратившейся в бурую коросту. Наверное, он пару раз сходил под себя — к запаху крови в помещении примешивался густой запах человеческих экскрементов. Родольфус поморщился — он всегда ненавидел бардак в пыточной.

— Доброе утро, Артур, — предельно вежливо поздоровался он, силясь уменьшить мелькание черных мушек перед глазами: каждый шаг отдавался в мозг пульсирующей болью. — Надеюсь, вы без меня не слишком скучали?

Уизли не ответил. Родольфус обошел его и приложил пальцы к грязной шее. Пульс есть, значит, Уизел просто в отключке.

— Признаюсь, я слегка переборщил с вами... — вчера? Позавчера? Сколько времени он провалялся на кровати, отбиваясь от своих призраков? — Но теперь я хочу просто поговорить. Пока что. Видите ли, я сейчас, как и вы, не совсем здоров, поэтому на что-то действительно серьезное меня не хватит.

Руди, ты — идиот. Какой смысл с ним разговаривать, он же все равно тебя не слышит?

— Меня удивляет ваша стойкость, Артур. Если не секрет, что вас держит в этом мире?

Уизли вдруг зашевелился. Качнул головой, бессознательно застонал и еле слышно прошептал чье-то имя. Родольфус нахмурился. Неужели...

Мерлин, не дай мне ошибиться!

— Легиллименс!

Ворох чужих воспоминаний, пополам с бредом... Ветхое деревенское строение, куча рыжих детей, какой-то запустелый, некогда богатый дом, сварливая старуха в несуразной одежде, Хогвартс, вспышки сражения... И везде — она. Тоненькая девочка, стройная девушка, полная молодая женщина... толстая свиноматка. Молли Уизли, в девичестве Пруэтт, сестра двух членов Ордена Феникса, убитых его лучшим другом — Антонином Долоховым... Мать Фреда Уизли, убитого при Хогвартсе и Джинни Уизли, будущей Джинни Поттер. Будущая бабка для многочисленного клана полукровок и осквернителей крови.

Самая грязная и рыжая мразь в мире.

— Финита!

Родольфус вновь очутился в вонючем подвале, внезапно перенесшись с залитой солнцем лужайки около «Норы». Лицо Молли все еще стояло у него перед глазами. В горле обжигающим гейзером клокотала ненависть.

Нет, он не любил Беллатрикс. Уважал — да, считался с ее мнением — да, оберегал — да, однако не любил. Но, хорошо или плохо, он прожил с ней без малого четверть века, пусть даже большую часть этого срока и в Азкабане. А этого вполне достаточно, чтобы вытрясти за нее душу из кого угодно.

— Эннервейт!

Взгляд осквернителя крови стал осмысленнее. Он поднял голову и в упор посмотрел на Родольфуса:

— Зачем?

— Еще не догадались, сэр? — издевательски протянул тот.

— Я не про это... Зачем вы привели меня в сознание?

— Я хочу, чтобы вы смотрели на меня, Артур, — Родольфус дрожащей рукой провел по мокрым от пота волосам. — Я хочу, чтобы смотрели на меня и запомнили все.

Он оглядел подвал — холодно и сосредоточенно, как всегда делал перед началом допроса. Помнится, покойный Антонин говорил: «Руди, не злись, а то у тебя тогда ни берегов, ни маяков не видать — чисто Чикатилло!». Что же, проверим это на практике еще раз.

— Инседио!

Замусоренный пол вспыхнул по углам, точно спичка. Уизли сразу же часто задышал — температура в помещении резко повысилась, и ему стало жарко. Родольфусу, напротив жарко не было — его бил жесточайший озноб от ярости и болезни.

— Лест-рейндж... вы... с ума сошли... — задыхаясь, проговорил Артур. — Мы же сгорим...

— Да ну? А, по-моему, согреемся. Точнее, я согреюсь, а насчет вас не знаю. Протего!

Невидимый щит прозрачной стеной оградил Родольфуса от огня, медленно расползавшегося по полу и стенам — слоя всяческой дряни, вроде копоти от предыдущих пожаров, на них было предостаточно. Уизли тихо завыл, глядя на то, как пламя подбирается к тому месту, над которым он висел.

— В-вы... В-вы сп-пятили...

— О, да. Давно.

— П-потушите огонь!

— И не подумаю, — Родольфус скрестил руки на груди. — Вы, кажется, любите маглов, Артур? Извольте опробовать на себе одно из лучших их изобретений — мясо горячего копчения.

Стена огня взметнулась выше. Уизли завизжал от ужаса — на нем загорелись ботинки. Родольфус по-прежнему стоял, не шевелясь, окруженный невидимой защитой, и... улыбался.

Проклята будешь ты, Молли Уизли. Проклята ты будешь в городе и проклята ты будешь в поле. Прокляты будут житницы твои и кладовые твои. Проклят будет плод чрева твоего и плод земли твоей. Проклята ты будешь при входе твоем и при выходе твоем. От того, что ты будешь видеть глазами твоими, утром ты скажешь: о, если бы пришел вечер! — а вечером скажешь: о, если бы наступило утро!

Смотри, смотри сюда, орденская проблядь! Смотри сюда, подстилка для осквернителей крови! Смотри, как твой муженек сгорает заживо; смотри, как чернеет и сворачивается от огня его кожа, запах которой ты вдыхала по утрам в постели; смотри, как горит его плоть; смотри, как аппетитно поджаривается в собственном соку этот мерзкий отросток, которым он заделал тебе столько выродков! Смотри сюда, Молли Уизли; хоть ты и далеко, но ты видишь это, я знаю. Ты слышишь его вопли: он вспоминают перед смертью твое имя, он зовет тебя, рыжая племенная кобыла! Ты воешь не как женщина, а как самка, разлученная со свои самцом; воешь от боли и бессилия, и этот вой для меня словно песня. Песня моей маленькой победы. Погребальный гимн для Беллатрикс.

Я не боюсь ада, Молли. Я уже живу в нем. А теперь устраиваю его и для тебя. Ты до конца своих дней будешь жалеть о том, что ввязалась в Битву, о том, что убила мою жену, ибо за эту смерть ты заплатила жизнью дорогого тебе человека. Ты будешь грызть себя из-за того, что не сумела уберечь свою семью. А мы с Беллой будем смотреть на тебя с того света и смеяться — смеяться так, что ад будет дрожать от нашего смеха. Умирая, ты проклянешь нас — нас обоих, но ведь мы и так уже прокляты. Нам уже ничего не страшно. А тебе... тебе есть чего бояться.

Уизли орал благим матом, вихляясь на тлеющих веревках, но было уже поздно — на нем вовсю полыхали волосы. Родольфус по-прежнему улыбался — зло и торжествующе. Крики маглолюбца причудливо смешивались в его сознании с еле слышным, мелодичным женским смехом, раздающимся где-то слева от него. Стоп. Смехом?!

Родольфус резко обернулся. Рядом с ним стояла стройная фигура в плаще с капюшоном — та самая, что приходила к нему в нескончаемых кошмарах.

— Что тебе нужно? — внезапно разозлившись, выкрикнул он. — Ты видишь, он мучается; ты знаешь, его женушка сходит с ума от беспокойства, ей во много раз хуже, чем ему — ты отомщена! Что же тебе еще от меня надо? Отвечай!

Белла сбросила плащ, и Родольфус обомлел. Перед ним стояла не та девушка, почти девочка, которую он когда-то сам учил накладывать Круциатус, и не та усталая, измученная войной беглая заключенная, которую он знал в ее последние дни, а молодая, не старше двадцати пяти, женщина — Беллатрикс Лестрейндж в расцвете красоты и Пожирательской славы.

— Заканчивай с ним! — властно мотнула она кудрями в сторону Уизли. — Заканчивай! Я дождусь тебя, обещаю!

Родольфус криво ухмыльнулся. И как это он разу не понял? Душа человека, похороненного по древнему обряду, не сможет упокоиться, пока не получит соответствующего приношения. Все эти дни Белле просто нужна была ее погребальная жертва.

Что ж, девочка хочет — девочка получит.

— Финита! Агуаменти! Агуаменти максима!

Хлынувший из палочки водный поток моментально потушил пожар. Родольфус подошел поближе к Уизли — изрядно обгоревшему, но, как ни странно, еще живому.

— Увы, Артур, наступило время прощаться, — неторопливо произнес он, глядя прямо в налитые кровью и чудом уцелевшие голубые глаза. — Меня, знаете ли, заждалась супруга, а вас — ваш отпрыск. Авада...

— Бомбарда! Экспеллиармус! Ступефай! Инкарцеро!

Замурованный вход в подвал с треском разлетелся на мелкие камешки. Родольфуса отшвырнуло к стене; палочка вылетела из руки, а тело оплели жесткие веревки. Глаза окутала красная пелена. Откуда-то издалека послышались возгласы:

— Мерлин, что же здесь происходило?!

— Снимайте его, только осторожнее! Подготовьте портал до Мунго, трансгрессировать очень опасно!

— Отец!!

— Рон, не пускай сюда мать!

То ли этот Рон не услышал, то ли просто не успел отреагировать, но сверху послышался довольно характерный топот, мелькнуло что-то яркое, и воздух прорезал оглушительный женский вопль:

— Артур! Артур!! Дорогой, о Мерлин, за что-о-о...

Родольфус как раз успел поднять голову, чтобы увидеть преинтереснейшую, на его взгляд, картину: рыжая самка в истерике билась около своего ненаглядного неудачника, а один из их отпрысков, прихвостень Поттера, шепча что-то успокаивающее, оттаскивал мать от израненного папаши. Родольфус расхохотался в голос. Да, это именно то зрелище, ради которого он бродяжничал, питался объедками, задыхался от дыма и запаха крови...

— Увести арестованного! В камеру предварительного заключения, допрос проведем завтра!

Все вернулось на круги своя. Но, по крайней мере, заплаканное лицо Молли Уизли будет греть ему душу в Азкабане. Если Родольфус, конечно, до него дотянет.

Эпилог

— Родольфус Лестрейндж мертв.

Молли вздрогнула:

— Что?

— Я сказала, что Лестрейндж помер, ад ему пухом, — терпеливо повторила миссис Лонгботтом.

— Поцелуй Дементора?

— Нет. Гангрена, и, как следствие, обширный сепсис. До суда он не дожил. — Августа помолчала. — Да-а, ну и семейка... Одну убила домохозяйка, не в обиду тебе, Молли, будь сказано, второй повесился в Азкабане, третий подох от заражения крови... Если бы я была христианкой, то сказала бы, что Бог воздал им по заслугам. Как Артур?

— Выздоравливает понемногу. Целители в Мунго сказали, что еще чуть-чуть бы, и... — Молли всхлипнула.

В гостиной «Норы» воцарилась тишина.

— Я вот чего не могу понять, Августа, — Молли вытерла слезы и подняла глаза на старую подругу. — Он целую неделю пытал Артура... Зачем? Если уж хотел отомстить за эту тварь Беллатрикс, то взялся бы лучше за меня... Но Артур... Его-то за что?

— Я скажу тебе, за что, — Августа Лонгботтом поднялась с кресла и уставилась в окно. — Я долго пыталась понять логику этого человека, Молли, с тех самых пор, как они замучили Фрэнка. И поняла ее только сейчас, после всего, что случилось с твоим мужем.

— Что, что ты поняла?

Августа невесело улыбнулась:

— Око за око, мужа за жену, Молл. Вероятно, Родольфусу Лестрейнджу это могло показаться справедливым.