Один дождливый вечер (гет)

Смерти боится гораздо меньше людей, чем свободы

(с) Эрих Фромм.

Дождь стучал в стекло всё громче и громче. Над Менором сгущалась гроза, терзая запертые рамы, срывая с крыши черепицу. Чернильное небо полосовали молнии, похожие на вспышки заклятий.

Люциус Малфой зябко поёжился и подошёл к окну.

— Ненавижу грозу, — прошептал он и отпил из стакана глоток огневиски.

Разговаривать с собой — последнее дело, первый шаг к безумию. Но Люциус всё равно был один. В поместье пусто... и холодно.

— Акцио, полено!— в руку Люциуса прилетела четвертушка бревна. Он подбросил полено в камин. Вручную. Малфой поморщился: как унизительно почти не пользоваться магией! С каждым днём это становилось всё невыносимей. Палочку забрал Лорд. Домовиков... тоже забрал. И тоже навсегда.

Единственная служанка-человек сейчас с Нарциссой. Миссис Малфой надо чаще бывать в обществе. Чтобы все знали, что ничего не изменилось. Служанка ей необходима, ведь Нарцисса должна выглядеть безупречно: победители не бывают испуганными и растрёпанными. «По крайней мере, не на людях...» — подумал Люциус и отпил ещё глоток.

Драко в Хогвартсе, Тёмный Лорд у Ноттов. Там же сейчас и большинство Пожирателей. А Малфой здесь, один. Не то что бы в опале, но в стороне от всего. «Вызвать Северуса? Нет, он не придёт: на нём Хогвартс с проклятыми партизанами». Люциус пытался согреться камином и огневиски. Не помогало. Ненавистная гроза мешала думать, наполняя душу липкой холодной тоской, предчувствием чего-то ужасного и непоправимого. Малфой ни на чём не мог сосредоточиться: просто бессмысленно мерил комнату шагами и ждал. Чего? Чего угодно. Ответа. Повода. Того, что отвлечёт.

Люциус без аппетита ужинал, сидя во главе длинного пустого стола. Гроза всё не унималась. Словно убегающий от погони, она стучалась в окна и двери, завывала, молила, плакала и требовала, надеясь, что хотя бы где-то ей откроют. Не здесь. Малфои не вмешиваются в чужие дела и не подают милостыню. Будь гроза человеком, она бы тоже ничего не добилась у этих дверей. Люциус с отвращением посмотрел в тарелку. В желудке, словно проглоченная живьём змея, ворочалась, в любую минуту готовая ужалить, непонятная тревога. Время текло медленно-медленно. В ненастные ночи Малфоя всегда мучила бессонница, особенно когда он оставался один. Нарцисса вернётся послезавтра днём. Сорок часов. И если дождь будет продолжаться — это будет сорок часов без сна, когда даже книга не помогает скоротать время.

Часы пробили восемь. В сознании Люциуса занозой сидело ощущение, что он о чём-то забыл. О чём? Он посмотрел на часы, потом в тарелку. Время ужина. Вот оно! Ужин. Не только для самого Малфоя: для узников Лорда тоже. Когда Нарцисса была дома, Люциус об этом не задумывался: подносы арестантам разносила её горничная Кэти. А теперь... Драккл, их же придётся кормить самому. Больше некому. «Не пойду, — решил Малфой. — Хозяин поместья, лично потчующий узников? Это уж слишком!» Он продолжал сидеть за столом, бесцельно ковыряя вилкой десерт и пытаясь доказать самому себе, что по-прежнему вправе распоряжаться собой, как хочет. Но выдержки надолго не хватило: «Олливандер слишком стар, чтобы перенести голодовку, а девчонка слишком худа. Лорд будет недоволен, если кто-то из них умрёт или обессилеет. Очень недоволен». Люциус вскочил, уронив салфетку мимо стула, и поспешил на кухню.

* * *

Олливандер, казалось, не заметил Люциуса, даже когда тот с громким лязгом поставил поднос на каменный пол. Cтaрый вoлшeбник сидел спиной к двери и смотрел на грозу сквозь зарешёченное окно.

«Неужели ему нравится эта мерзкая погода? А впрочем, неважно... В любом случае, я свою задачу выполнил», — подумал Люциус, запирая дверь в камеру и оставляя Олливандера наедине с грозой и на скорую руку приготовленным ужином. Теперь Малфою предстоял долгий спуск в подземелья. Долгий, но сейчас почти желанный: ведь чем глубже в подвал спускался Люциус, тем дальше он был от картечи дождя и Бомбарды ударов грома.

Луна Лавгуд. Фенрир и Эйвери несколько месяцев назад сняли её с Хогвартс-экспресса. Привезли в поместье и заперли в бывшем подвале для оборотней: самом глубоком и защищённом. «Какая ирония, — невольно думал Люциус, неуверенно левитируя поднос беспалочковой Левиосой. — Септимус Малфой приказывал отлавливать оборотней, чтобы не досаждали чистокровным. Теперь Фенрир закрыл девчонку здесь, а сам свободно разгуливает по поместью». Куда свободнее, чем сам Люциус — ведь Грейбек мог приходить и уходить, а Малфой был привязан к Менору, как привидение к месту смерти.

Он открыл тяжёлую дубовую дверь, занёс поднос и закрыл за собой: чары подвала не позволяли открыть дверь, пока не заперта предыдущая. Меры безопасности. Люциус пошёл между рядами камер нарочито неспешно: это жертвам пристало суетиться, у тюремщиков же есть всё время этого мира. Наконец, показалась та самая камера. Последняя. Он уже мог разглядеть за прутьями неопределённое светлое пятно.

Лавгуд и при ближайшем рассмотрении казалась какой-то неясной, словно колдография с неправильно выбранным фокусом: блеклая, будто выцветшая, от волос странного светло-пепельного оттенка и бледной кожи, до грязновато-белой мантии. Невзрачный мышонок, кожа да кости, да ещё испуганные глаза на поллица. По крайней мере, именно такой Люциус её запомнил. К его удивлению, Луна не спала, не лежала и не сидела, глядя в одну точку — обычное занятие для узников, которые задержались в тюрьме больше, чем на несколько дней. Лавгуд даже не мерила камеру шагами, как это делают либо нервные, либо злопамятные пленники, вынашивающие планы мести своим мучителям. Сначала Малфою показалось, что она гладит каменную стену. Он подошёл ближе. Луна по-прежнему не обращала на него никакого внимания, стоя к прутьям спиной, и он увидел, что она что-то рисует на стене, вполголоса напевая. «Драко говорил, что она сумасшедшая. Но не буйная», — успокоил себя Люциус, прежде чем подойти к самым прутьям.

* * *

И всё-таки он дёрнулся, когда она поздоровалась.

У преподавательницы Прорицаний, которая когда-то давно его учила (настоящая ясновидящая, не шарлатанка Трелони, пришедшая на смену), тоже была такая манера: приветствовать, стоя спиной к вошедшему. От её «доброе утро, Люциус!» всегда бежали мурашки по спине.

Малфой едва заметно вздрогнул, но сразу же выпрямил спину: он не позволит какой-то растрёпанной девчонке застать себя врасплох.

— Ой, — Луна обернулась и застыла, изучая эту картину: Люциус Малфой, стоящий гордо приосанившись — как всегда! — и при этом с жестяным подносом, полным еды, в руках. «Я похож на официанта, — раздражённо думал Малфой. — На дракклова официанта в ресторане». — Я думала, это Кэти. А зачем вы здесь?

На него воззрились светло-голубые глаза-плошки: расширенные, почти круглые, словно у лемура или совы. Вот Луна склонила голову набок — опять-таки, как сова. Испуга в этом взгляде, как с неудовольствием понял Малфой, не было: только любопытство. Лавгуд беззастенчиво его разглядывала, и на миг у Люциуса возникло странное ощущение: словно он экспонат или... зверь в зоопарке, а она смотрит на него из-за решётки. Снаружи, не изнутри.

— Я принёс вам ужин, — холодно процедил Люциус, стараясь перебить своим высокомерным тоном жуткий привкус прислуживания, которым так и несло от этой фразы.

— Вы боитесь грозы? — ни с того ни с сего спросила Луна, присаживаясь на жёсткую скамью в углу и болтая ногами в воздухе.

«Она действительно слегка не в себе, — подумал Люциус, с мнимо невозмутимым выражением лица отпирая замок. — Говорит, словно ей не семнадцать, а семь. Или это я постарел? Но нет, Драко ведь так себя не ведёт». Люциус поставил поднос на пол и спиной вперёд, чтобы не терять дeвчoнку из виду, шагнул обратно в коридор.

— Ну, так боитесь или нет? — не отставала Луна.

«Возьми себя в руки, Люциус, она ничего не знает. Её вопросы ничего не значат».

— Нет. Я. Не боюсь. Грозы, — с расстановкой произнёс Малфой, лязгая замком и вновь восстанавливая непреодолимую преграду между собой и странной пленницей. Чуть поспешнее, чем следовало.

— Тогда почему вы пришли? — Луна быстрым шагом подошла к решётке и остановилась, обхватив прутья тонкими, бледными пальцами. Большие глаза смотрели слишком ясно и серьёзно. Не по-детски. Мудрый всевидящий взгляд совсем не понравился Люциусу. У него снова появилось странное чувство, что она видит его насквозь. «Почти как... — он даже запнулся на середине своей кощунственной мысли, — почти как Лорд». Но в отличие от Лорда, у Луны Лавгуд не было ни власти, ни исключительных познаний в пыточных проклятиях. Поэтому вместо почтительного страха Малфой почувствовал только раздражение.

— Я, кажется, уже сказал, — отрывисто прошипел он. Отпрянув, было, от решётки, теперь Люциус подошёл вплотную, желая показать, что совсем не боится. — Я принёс вам еду. Это кажется странным?

Он был уверен, что его отповедь хотя бы немного собьёт с девчонки непонятную в её положении спесь. Но эта сумасшедшая только рассмеялась! Так весело, задорно, словно услышала весёлый анекдот от соседки по парте. Своды подвала, казалось, нависли ещё сильнее, словно прислушиваясь к невозможному, недопустимому в этих стенах звуку. Против ожидания, Люциус слегка растерялся. А Лавгуд продолжала смеяться, пока сам звук смеха не стал казаться каким-то механическим, неестественным. Вдруг, так же внезапно, как начала, она перестала хохотать и снова склонила голову набок.

— Вы какой-то неправильный тюремщик, — произнесла Луна совершенно серьёзным голосом. — Вам это не нравится, Люциус, ведь так?

Сумасшедший разговор с сумасшедшей плeнницей. Которая к тому же беззастенчиво назвала его по имени, хотя должна была обращаться только «мистер Малфой» и «сэр». Самое время уйти, но он внезапно понял, что Луна крепко держит его за лацканы сюртука. Теперь Люциус мог высвободиться, только порвав костюм. В общем-то, невелика потеря, но тогда отступление стало бы похоже на поспешное бегство. Поэтому Малфой решил действовать по принципу «лучшая защита — нападение»: прижался к прутьям ещё ближе, так, что мог почувствовать на своей коже дыханье плeнницы, и произнёс со всей доступной ему угрозой в голосе:

— На что вы рассчитываете, мисс Лавгуд? Что меня можно разжалобить?

Он не сводил с неё цепкого взгляда. Она смотрела на него в ответ, словно не в силах осмыслить сказанное. Ожидание затягивалось, но Люциус знал, что Лавгуд вот-вот моргнёт первой, не выдержав поединка взглядов. И точно: она отвела глаза, словно задумавшись.

— Возможно, меня и не учили быть тюремщиком. Но то, что мне приказывают, я выполняю хорошо!

«Ох, Люциус, если бы это было так, тебе не пришлось торчать здесь безвылазно, без палочки и каких бы то ни было перспектив на будущее», — ехидно заметил его внутренний голос, почему-то поразительно похожий на голос Северуса Снейпа.

— Ладно, — Луна разжала пальцы, передернула плечами и, казалось, еле слышно вздохнула. — Если вы так хотите. Идите тогда... Но я всё равно верю, что вы добрый человек, — она снова улыбнулась абсолютно не соответствовавшей ситуации улыбкой. — И Родственная душа.

— Это уж слишком... — пробормотал Малфой. Хотя Луна и оставила его одежду в покое, он продолжал стоять как вкопанный. А что было делать? Уходить после того, как ему сказали «идите»? Наконец, он придумал подходящий предлог, чтобы оставить за собой последнее слово: — Я ещё вернусь. За подносом.

С этими словами Люциус развернулся и пошёл прочь. Луна промолчала, но он, казалось, по-прежнему чувствовал её пристальный взгляд, обращённый ему в спину. Взгляд, полный всё того же оскорбительного, всезнающего любопытства. Впрочем, когда у двери Люциус оглянулся, Луна уже снова чертила что-то на стене, не обращая на него никакого внимания. Будто к ней никто не заходил. И только поднос, поставленный на край грубой скамьи, подсказывал, что Люциусу разговор не померещился.

Глупо, но Малфой ощущал себя странно обманутым. Девчонкой Лавгуд. Их нелепым диалогом. Даже самим подвалом.

* * *

— Всё в порядке? — открыв дверь в камеру Олливандера, спросил Люциус.

Он пришёл забрать поднос, хотя в этом и не было необходимости: просто пока Люциус что-то делал, ему некогда было вздрагивать от громовых раскатов и вспышек молнии. Еда осталась нетронутой, а Олливандер сидел в точно такой же позе, в которой Малфой его оставил полчаса назад. Старик не ответил. И не пошевелился. «Только бы он не умер в отсутствие Лорда... — лихорадочно думал Люциус. — Лорд мне этого не простит, не простит...» Мерлин-хранитель, ведь Лорд ещё не выяснил всего, что хотел, о палочке Поттера. «Я так и знал, что сегодня произойдёт что-то ужасное». Паника захлестнула Малфоя с удвоенной силой. Уже не заботясь закрывать за собой дверь, он вошёл в камеру и потряс Олливандера за плечо.

— Всё в порядке? — повторил Люциус громче, едва сдерживая дрожь в голосе. — Господин Олливандер?

— ...Восемнадцать дюймов, вяз и сердечная жила дракона... — тихо прошелестел голос мастера. — А всё-таки кедр и волос крысы тебе подходили больше...

Убедившись, что с Олливандером всё в порядке, Люциус моментально вернул себе обычное спокойствие. Последнюю реплику он практически не расслышал: осталось только смутное ощущение, что Олливандер сказал что-то весьма нелицеприятное. Старый волшебник был настолько помешан на своей работе, что помнил не людей, а их палочки. К палочкам же прибегал и в качестве метафоры, когда хотел кого-то похвалить или обидеть. Но у Малфоя не было ни малейшего желания разгадывать ребусы.

— Почему вы не съели ужин? — холодно поинтересовался Люциус. — Вы не голодны? Или... — он недобро усмехнулся, чего Олливандер видеть не мог, хотя вполне был способен догадаться по тону собеседника, — это официальный протест?

Попадись к Малфою в руки кто-нибудь из Ордена Феникса... или из друзей Поттера... или хотя бы из «хогвартских партизан» во главе с внуком Августы Лонгботтом — они бы, конечно, устроили голодовку. И даже нарывались на пытки, заставляя Люциуса считать часы до появления других Пожирателей, в особенности его свояченицы Беллатрисы, более искушённой в пыточном ремесле. Но Олливандер не был мучеником и партизаном. Он был всего лишь владельцем магазина в Косом переулке, а таким людям несколько месяцев в камере не добавляют смелости. Поэтому, как Люциус и ожидал, Олливандер не стал геройствовать.

— Нет! Я всё съем. Пожалуйста... — произнёс он, оборачиваясь и поднимая на Малфоя взгляд светлых, почти белёсых глаз. Веки Олливандера дрожали. Дрожала и рука, протянутая к Люциусу. — Пожалуйста, оставьте всё как есть. Дайте мне время...

На губах Малфоя заиграла победоносная улыбка. Но Олливандер продолжил говорить: медленно, делая длинные, мучительные паузы после каждой фразы, словно собираясь силами.

— Мы ведь не животные в стойле... — в его голосе то и дело проскальзывали надтреснутые, плаксивые ноты, невольно вызывавшие в Люциусе странную смесь жалости и гадливости. Олливандер изо всех сил пытался что-то объяснить, не нарвавшись при этом на грубость. Объяснить даже не Люциусу — себе. Словно человек на грани сумасшествия, Олливандер просил не просто об услуге, нет: он молил оставить себе рассудок: — Есть по часам, спать по часам... И выполнять приказы, даже раньше, чем приказали...

Настроение Люциуса моментально упало. «Никогда не разговаривай с заключёнными. Никогда». Малфой не любил таких неудобных разговоров. Тягостных, обнажающих чувства и выворачивающих душу. Неприличных. Страдание выстраивает дистанцию между мучителем и жертвой. Но мольба её разрушает, навсегда марая чужой надеждой, чужим подозрением в способности жалеть. Именно поэтому Малфой редко использовал Круцио. Разве что вместе с Силенцио. Бэлла никогда не понимала, в чём смысл пыток, если не слышать криков, но Люциусу было в тысячу раз проще послать Аваду, чем слушать стоны и мольбы. За окном сверкнула новая молния, почти сразу отозвавшись оглушительным, распарывающим пространство звуком грома. Люциус ничего не ответил Олливандеру, только процедил:

— Ладно, — и стремительно вышел из камеры, не забыв запереть за собой дверь.

* * *

Всё не в силах прийти в себя после диалога с Оливандером, Люциус нервно мерил гостиную шагами. В нём закипала злость. Начавшаяся как смутное раздражение поведением старика, она постепенно переросла в ярость, по мере того, как Люциус вспоминал новые и новые эпизоды, связанные с этим ничтожным, но всё ещё нужным Лорду человеком. И этот разговор сегодня...

Палочка, которую отнял Волдеморт, была семейной реликвией Малфоев. Семейными были и качества, заключённые в ней: вяз говорил об осмотрительности, хладнокровии и элегантности, а сердечная жила дракона — о магической силе, твёрдости характера и познаниях в Тёмных искусствах. На совершеннолетие, приняв эту палочку из рук отца, Абрахаса, Люциус говорил себе, что будет достоин её. И держал своё обещание, всегда будучи истинным Малфоем. Разве нет? «Кедр и волос крысы». Свидетельство позора, отравившее Люциусу его первое знакомство с Хогвартсом!

...— Какая способность у Вашего сына?

Мать не надо было долго упрашивать. Она так обожала Люциуса, так гордилась им, что даже ему самому иногда становилось неудобно.

— Он умеет влиять и убеждать. Никто не может противиться его очарованию!

— Тогда пусть призовёт свою палочку. Использует свой дар и очарует ту магию, которой достоин, — провозгласил Олливандер и скрылся в подсобке.

Он тогда как-то нехорошо усмехнулся. Но маленький Люциус вовсе не обратил на это внимания: он молил Мерлина и Моргану не дать маме начать расхваливать "своего замечательного мальчика" на весь магазин. Мать ободряюще улыбалась, и Люциус старался изо всех сил, не решаясь даже подумать, что будет, если он не справится с заданием. Палочка прилетела прямо ему в руки: несомненный успех для одиннадцатилетнего мага. Но Олливандер, оглядев результат его трудов, только хмыкнул и заметил: «О да... очарование. Особого рода. Какова магия, таковы и поклонники»...

С тех пор и до совершеннолетия Люциус скрывал от однокурсников и преподавателей состав своей палочки, но от себя этого было не скрыть. Последняя надежда на то, что крысы-анимаги* (а волос был взят, разумеется, не у обычного животного) совсем не похожи на своих собратьев-грызунов, что они, вероятно, обладают сообразительностью, предприимчивостью, острым умом... разбилась, когда он был уже взрослым: два года назад, при встрече с Питером Петтигрю.

Итак, Олливандер тогда назвал Люциуса трусом. Мелким узколобым существом, мечтающим отсидеться в безопасной норе. Предателем. Сказал тогда и подтвердил сейчас. «Когда он больше не будет нужен Тёмному Лорду...» — тихий шёпот Малфоя больше напоминал шипение.

Но вдруг Люциус остановился посреди гостиной как вкопанный. Ярость сменило совсем другое чувство: освобождения, надежды, почти эйфории. «Палочка!» Считанные секунды спустя он был уже наверху, на чердаке, где среди массы других вещей до сих пор хранился сундук со школьными принадлежностями. Школьная мантия... перчатки из драконьей кожи... набор для ухода за метлой... Вот! Почти на самом дне в простом футляре лежала непривычно светлая палочка с грубовато выточенной ручкой. На прикосновение палочка отозвалась пучком синеватых искр.

— Наконец-то... — прошептал Люциус, медленно, любовно поглаживая такую ненавистную раньше деревяшку. — Посмотрим теперь, кто смеётся последним!

Сполохи молний роняли безумные розово-фиолетовые отблески на его лицо, но Малфой в это мгновенье не замечал грозы. У него снова была власть. А что есть власть, если не свобода?

____

* Согласно официальным источникам, первая палочка Люциуса Малфоя "кедр и волос крысы". Проблема в том, что "обычная" крыса — не магическое животное и не магическое существо. Как же её волос может быть магическим центром палочки? Это мой вариант ответа ;)

* * *

И всё же небольшой минус магии в том, что она отнимает слишком мало времени. Это хорошо, когда твоя жизнь полна событий, но утомительно, когда ты заперт в поместье, где абсолютно нечего делать и не с кем перемолвиться даже словом. Всего за полчаса Люциус привёл в порядок целый замок, заставив запылённые хрусталики люстр сиять, гардины спадать мягкими изящными складками, а камин гореть жарким волшебным пламенем. «И мне ещё казалось, что у домовиков сложная работа», — иронично усмехнулся Малфой. Всё-таки он совершенно правильно вёл себя с этими маленькими зелёными лодырями...

Он снова подошёл к окну. Световое шоу, поставленное безумной, как свояченица Беллатриса, природой, продолжалось. Эйфория от вновь обретённого контроля над магией улеглась, и теперь Люциус вновь остался наедине с малоприятной реальностью: он заперт в поместье и, вопреки всем разумным доводам, ему одиноко и страшно. Всего лишь десять вечера. Ещё тридцать шесть часов наедине с собой. Люциус рывком задёрнул шторы. Наедине с собой? Хм... А ведь нет! Тем более что теперь у него есть палочка...

Малфой усмехнулся своим мыслям. Теперь нет нужды чувствовать себя неуверенно и постоянно ожидать от пленников какой-нибудь провокации: в его арсенале несколько тысяч заклятий, включая два непростительных из трёх. Это может быть даже по-своему интересно... К Олливандеру он пока не пойдёт — слишком велик соблазн применить третье непростительное, на которое Лорд Малфою права не давал, но девчонка... болтовня сумасшедшей ничем не хуже, чем щебет благородных дам на каком-нибудь скучном светском приёме. А самый глупый разговор с реальным человеком лучше самой умной книги, когда в дверь стучатся призраки прошлого.

Люциус направился в подземелье летящей походкой, перепрыгивая через ступеньки, почти не касаясь их туфлями. Забрезживший в его голове план казался безупречным, и Малфой спешил претворить его в жизнь.

— Да, да... это будет полезно... и забавно, — отрывисто шептал Люциус, подходя к дубовой двери. — И, драккл подери, это поможет мне не сойти с ума от этой грозы.

Заходя, он спрятал палочку в рукав сюртука. Закрыл дверь и громким, чётким шагом направился к камере, намеренный в этот раз не застать Луну врасплох. И не дать застать врасплох себя. Впрочем, как выяснилось, она ещё ела.

— Вы очень быстро. Очень, — заметила Луна, снова тараща на него свои огромные глаза.

— Может, это вы медленно? — вполне добродушно произнёс Люциус. Как же приятно было снова чувствовать Силу, быть готовым применить её в любую секунду! Теперь он мог себе позволить быть снисходительным к чудачествам сумасшедшей девчонки. Всё равно он знал, чем это закончится. — Сколько же времени вам надо на жалкий ужин?

— Я задумалась, — словно поверяя великий секрет, прошептала Луна. «Ну да, это, видимо, не так уж часто происходит», — мысленно съязвил Малфой, но ничего не сказал, только вопросительно приподнял бровь. А Луна продолжала: — Ну а потом, мне было жаль есть ваше произведение искусства. Посмотрите! Это ведь так красиво!

Люциус с недоумением вытаращился на то, что она считала "красивым". Он помнил, что спешил, когда собирал для пленников еду, но чтобы до такой степени? По подносу словно прошёлся ураган, было такое впечатление, что человек, его собиравший, просто закинул туда всё, что попалось ему на глаза. Строго говоря, так оно и было.

— Я просто никогда не практиковался в сервировке... — пробормотал Люциус. Лавгуд была сумасшедшей, и он это знал, но всё-таки даже не любопытство, а стремление понять, что заставляет человека упрямо называть чёрное белым, побудило спросить. Резко, почти обвиняюще: — Что вы вообще находите здесь красивым?

— Ну... — Луна перевела взгляд на поднос и задумалась, словно смутившись.

«Понятно. Маленькая дурочка просто решила сказать мне что-то приятное. Может быть, ей наконец-то показалось, что тюремщика лучше не злить. А теперь не знает, как из этого выпутаться. Ну же? Это начинает быть забавным». Малфой вопросительно посмотрел на Луну. Наконец, она заговорила:

— Не знаю, как сказать. Он... красивый потому, что живой.

— Живой? — Люциус поддакнул ей автоматически, в той манере, которая всегда побуждает людей разговориться. И Луна продолжила, теперь уже не запинаясь:

— Когда Кэти приносит еду, там... всё правильно, выверено, так точно-точно... — Лавгуд расчертила воздух ребром ладони, — ...как прутья у этой решётки. А здесь... Вихрь, хаос, жизнь... Свобода, — она раскинула руки, видимо, подражая крыльям птицы.

— Может быть, — Малфой снял плащ, трансфигурировал его в стул и сел напротив Луны, — я просто ни о чём не думал, когда это делал?

— Да! — непонятно чему обрадовалась она. — Вы себя не контролировали, действовали интуитивно... А значит, вы были настоящим! И этот ужин — в каком-то смысле — вы!

«Очаровательно». Люциус от удивления даже забыл оскорбиться. Он — тюремный ужин на жестяном подносе, смесь яблок, половинки кокосового пирожного, лапши быстрого приготовления и мясного пудинга. И главное — это «красиво». Что ж, когда Малфой был совсем юным и его только-только приняли в Пожиратели, Лорд как-то раз прочёл им лекцию о современном магловском искусстве, «изначально ущербном, как по функции, так и по технике исполнения». Малфой помнил хаотическое нагромождение красок, пятна, полосы, геометрические фигуры и бессмысленно-вычурные подписи вроде «созерцание протяжённости». Видимо, кто-то тоже считал это красивым, но для Люциуса это было сумасшествием. Или маглофилией. Что, в сущности, одно и то же. С другой стороны, чего ещё ждать от друзей Поттера?

— Знаете... меня ещё никто не называл недоеденным ужином... — растягивая слова, поведал Люциус, медленно скользя взглядом по лицу Луны и пытаясь отыскать в её чертах хоть какие-то признаки смущения сказанным.

Но она только улыбнулась:

— Вы, наверное, и в мозгошмыгов не верите... — скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла Луна, без всякой логики и связи с предыдущей репликой.

Люциус смог только нервно рассмеяться. Что там у неё дальше? НЛО? Круги на полях?

— Я даже в детстве в них не верил, — отсмеявшись, сказал Малфой. — И вам бы уже пора...

— А я вот знаю, что вы жалеете, что остались здесь один, — перебила его Луна. Её голос был звенящим и напряжённым, словно у глухонемой. Она говорила монотонно, не делая пауз. — И что вас раздражает, что все ушли, потому что...

— Хватит! — резко прервал её Малфой. — Разумеется, я хотел бы заниматься более продуктивными делами, чем сторожить пленников. Не надо много думать, чтобы догадаться...

Ему казалось, что он перебил её по вполне обыденной причине: не хотелось слушать совсем уж откровенную чушь. Но на самом деле Луна вызывала у него ощущение безотчётного страха: её невыразительный голос был слишком похож на голос ясновидящей в трансе. Меньше всего Малфой хотел бы сейчас узнать правду... А Луна, казалось, вполне могла её сказать. Она ведь не знала ни правил приличия, ни элементарного страха перед своим «неправильным» тюремщиком.

— Но мозгошмыги никогда не ошибаются... — голос Луны звучал упрямо и обиженно, словно у ребёнка. — Они всегда чувствуют, когда у человека проблемы и собираются, собираются, — она свела руки над головой, словно подбрасывая невидимые осенние листья, — кружат над ним, словно смерч, пока не выпьют его страх до дна...

Она вперила в него невидящий взгляд. Люциус незаметно для себя подался назад, едва не упав со стула. А Луна вновь подошла к решётке, просунула лицо между серебристыми прутьями, и смотрела, смотрела... Пересиливая себя, Малфой ответил ей своим обычным тоном, холодным и насмешливым:

— Проблемы? — тихо и вкрадчиво прошипел Люциус. — Интересно, сколько тогда у вас этих... «мозгошмыгов», — последнее слово он практически выплюнул, кривя губы в нарочитом презрении к «глупой сказке».

— Только один! — Луна улыбнулась. Мерлин-хранитель, она снова улыбалась, счастливой и оттого какой-то бессмысленной улыбкой, словно слепая и не видит ничего вокруг, не понимает, где оказалась. — Он тёмно-фиолетовый, с прозрачными глазами и серебристыми прожилками на хвосте. Он значит, что я боюсь грозы.

— Грозы? — нервно расхохотался Малфой. Девчонка бросала ему в лицо его собственный страх. Словно отражение в кривом зеркале. — Вы не боитесь Тёмного Лорда, не боитесь за своих друзей, за отца, за мир во всём мире, за этих ваших... шмыгов, но вы боитесь грозы? Вот меня вы что, тоже не боитесь?

— Не боюсь! — снова радостно согласилась Луна. — Потому что вы неправильный тюремщик. Вы живой... — она протянула руку сквозь прутья камеры, будто пытаясь до него дотронуться. И улыбалась. Люциус снова дёрнулся и подался назад, хотя Луна и так была слишком далеко. Но она, казалось, не заметила его жеста. — И вы приносите ужин, когда нет Кэти...

— Только потому, что у меня нет домовиков... — проворчал Люциус.

Но собственная отговорка показалась ему неубедительной. Он действительно плохой тюремщик, болезненный чистоплюй, которому, совсем как в далёком детстве, хочется, чтобы все его любили. «Я боюсь быть слишком жёстким, и это заметно любому». Почему, ради Мерлина, ему показалось, что Лавгуд не выдержит голодовки? Конечно, она была хрупкой и худенькой, но совершенно не замученной. Пожалуй, в других обстоятельствах Люциус даже мог бы назвать её... красивой? Породистой? Да, даже породистой: высокие скулы, красиво очерченные губы, огромные глаза... Тонкие руки с длинными пальцами. Точёная фигурка. Луна замерла, словно задумавшись. Если сделать колдографию, пока она вот так просто стоит — не гримасничает, не качает ногой, не пожимает плечами так, что шея едва не скручивается в узел — то Лавгуд легко бы сошла за благородную даму. Розье или даже Блэк. «Чистокровная, — пробилась в сознание Люциуса неожиданная мысль, — несмотря на всё, она же чистокровная. И даже не предательница крови...»

— А почему у вас нет домовиков? — этот вопрос едва коснулся его слуха.

Мысленно Люциус в этот момент был очень далеко. Нехотя, словно прерывая глубокий сон, он пришёл в себя. Домовики... Итак, Лавгуд в очередной раз умудрилась надавить ему на больное место. Если бы не приступы ярости Лорда! Если бы не его любовь к магическим казням... Блэки рубили головы домовикам вовсе не из-за своей патологической любви к холодному оружию, — хотя и из-за неё тоже, — а из практических соображений. Смерть домовика от магии накладывала на дом хозяина специфическое проклятие: Освобождения. Видимо, это была какая-то старинная магия, направленная на выживание вида. Слишком эффективная, надо заметить. Что толку, что Малфой-Менор — уважаемое старинное поместье, если теперь для домовых эльфов это место ужаса — не из-за смерти сородичей, а из-за моментально появлявшейся на домовиках одежды? Люциус задумался. Почему-то у него не было ни малейшего желания рассказывать Луне, как именно он лишился своих эльфов.

— Они ушли, и я не смог набрать новых, — лаконично ответил он, едва заметно поджав губы, словно отказываясь продолжать эту тему

— Но... вы же умеете договариваться? — беспечно спросила Луна, чертя носком туфли узоры на каменной плите.

— Да, — просто сказал Люциус, слегка пожав плечами: глупо что-то из себя строить, придаваться неуместной скромности, отрицая очевидное. Тем более перед этой Лавгуд, не имеющей представления о светских условностях. Она поймёт его слова буквально. Он положил локти на спинку стула и добавил, задумчиво подперев кулаком подбородок: — Но с людьми. К сожалению, домовики слишком сильно от них отличаются. Боюсь, не подействует... В этом проблема убеждения: оно никогда не действует на всех.

Люциус сам не заметил, как начал размышлять вслух. Наверное, этому способствовал тихий, шелестящий голос Луны. Отвечать ей было всё равно что разговаривать с собой, слушая вопросы таких же бесплотных, шелестящих, как крылья феи, мыслей. В какой-то степени это было даже приятно.

— А чего боятся домовики в вашем доме?

— Они станут свободными, — безразлично пожал плечами Люциус. — Что, ради Мерлина, ещё может напугать эльфа?

— Ну, тогда они не сильно отличаются от людей, — чуть громче отозвалась Луна.

— Что? — голос Люциуса прозвучал резко и раздражённо. Ход его мысли оборвался внезапно, словно скачущая галопом лошадь, которая вдруг подворачивает ногу, заставляя всадника пошатнуться в седле. Малфой не мог — или не хотел? — понять то, что она только что сказала.

— Я говорю, что люди тоже часто этого боятся. Свободы, — пояснила Луна и улыбнулась.

Лучистой и радостной улыбкой, которая моментально — уже в который раз — разозлила Люциуса. Как можно так улыбаться? Словно... словно всё это — темница, кошмарная погода, озёрная сырость, пробирающая до костей, — только весёлая игра, которую можно закончить, когда захочешь. Словно эта сумасшедшая не понимает, насколько серьёзно её положение. А Луна всё улыбалась, заставляя его вздрогнуть, словно очнувшись ото сна, и вновь услышать то, о чём Малфой, казалось, почти забыл: раскаты грома где-то далеко наверху. Кромешную грозу. Сумасшедший ночной бал природы. В душу вновь заползла тревога. А вместе с ней Люциус снова стал собой. Истинным Малфоем. Пожирателем Смерти. И когда он ответил Луне, его голос вновь был холодным и властным:

— В таком случае, вам должно даже понравиться. Империо!

* * *

Если бы Нотт или Эйвери узнали, для чего (кроме политических комбинаций в Министерстве, разумеется) Малфой использует Империо, они подняли его на смех. И сказали, наверное, что Люциус стареет. Возможно, они были бы правы. Ещё лет десять назад естественным способом переждать грозу в присутствии симпатичной пленницы для него был бы секс. И без разницы, что она не в его вкусе. Это всего лишь вопрос досуга. Убеждение. Очаровывание. Внушение. Если не выйдет — насилие. Физическое, но никогда не ментальное. Конечно, под Империо человек исполнит любое желание хозяина, не будет ни синяков, ни крови. Огромный соблазн, вот только платить за подобную «аккуратность» придется собственным сумасшествием: мало кто способен настолько сохранить власть над собой, чтобы помнить об иллюзорности абсолютно идеальной близости, более совершенной, чем любая фантазия. Люциус умел не врать себе, но на такое испытание согласился бы разве что под угрозой смерти. Всё же Слизерин учит осмотрительности и умению не испытывать судьбу понапрасну.

Итак, Люциус всегда умел не врать себе. Но десять лет спустя дошёл в этом умении до той стадии, когда смог признаться себе, что ему действительно необходимо. Поэтому его команда Луне — приготовить чай, принести его в библиотеку, а затем читать вслух — не казалась Малфою ни смешной, ни детской. Он просто нуждался в том, чтобы в доме был ещё один живой, дышащий человек, который постоянно находился бы где-то рядом. Не пугая, не ставя его в тупик, возможно, даже молча, но присутствуя. Люциус смог бы даже обойтись без заклятия и просидеть всю ночь в подземелье, болтая о несущественной чепухе, если бы не голос и повадка Луны, напоминавшие ему ясновидящую Камиллу, старую преподавательницу Прорицаний. Ту самую, которая когда-то, поглядев в глаза семикурснику Малфою, изрекла: «В час большой грозы, то, что пугает всех живущих, станет для тебя радостью». Разгадать пророчество казалось проще простого: все, даже Лорд, боятся смерти. А значит, когда-нибудь, в такую же проклятую дождливую ночь... Люциус будет рад умереть.

— Но не сегодня... — пробормотал он, глядя на гипнотическую пляску огня за каминной решёткой.

В комнату вплыла Луна, балансируя подносом с чайником и чашками — да, двумя чашками: Люциус был последователен в желании создать себе иллюзию общения. Он расслабился и выбросил мрачные мысли из головы. «Я подумаю об этом в другой раз». В нескольких шагах от него Луна неожиданно зацепилась носком туфли за край ковра, полетела вперёд, роняя поднос и... застыла, подвешенная в пространстве заклинанием.

Люциус сделал это автоматически, не задумываясь. Хотя, казалось бы, куда проще было бы дать ей упасть и облиться. Потом почистить ковёр Эванеско и отослать за следующей порцией. «Не хочу портить себе вечер», — неубедительно оправдал себя Малфой. Он аккуратно поставил Луну на землю, обхватив поперёк талии. Словно фарфоровая кукла, она не шевелилась и даже не моргала. Вручил ей поднос. Собрал повисшие в воздухе капли чая в чашки, водрузил на поднос чайник, молочник, сахарницу и парившие в пространстве ложечки. Девушка застыла с подносом, точно Шоколадница на картине Лиотара.

— Продолжайте! — махнул рукой Малфой, внимательно следя за тем, как она ставит на столик перед креслом поднос и неуверенно, неуклюже расставляет чашки.

Что-то беспокоило его в этой картине. Походка Луны была слишком плавной, глаза рассредоточенными и пустыми, как и полагается, когда накладывается жёсткий вариант заклинания. Но разве в своём естественном состоянии она не выглядела точно так же? Глаза-плошки и походка марионетки. «Спотыкаются ли люди под Империусом? Бывают ли они неуклюжими?» Драккл... Что если на неё не действует заклинание? «Будь проклят этот Крауч, научивший Поттера и его друзей противостоять Империусу».

— Повернитесь! — скомандовал Люциус.

Она покорно развернулась на месте и застыла.

— Сделайте «ласточку».

Луна замерла в балетной позе, балансируя руками, чтобы не потерять равновесие.

— А теперь взлетайте.

Она застыла на месте, встретившись с ним взглядом. Ошибка в команде. Точно также домовик, лишённый возможности понять, что от него хочет хозяин, замирает и только нервно грызёт ногти, придумывая себе наказание. Значит, всё в порядке: человек, симулирующий заклятие, попытался бы как-то выкрутиться.

«Действительно, просто я никогда раньше не заставлял людей делать то, чем они не занимаются: использовал их же навыки себе на пользу... Её воля принадлежит мне, но привычки тела не изменились. Девчонка как была неуклюжей, так и осталась», — успокоено подумал Малфой, снова садясь в кресло. В этом была своеобразная ирония: получалось, что тело гораздо более свободолюбиво, чем рассудок.

— Садитесь. Пейте, — Луна села напротив и взяла в руки чашку.

Чаепитие протекало в молчании, но Малфою было спокойно. Словно незамеченный им самим панцирь напряжения постепенно истончался и таял, давая свободу закоченевшим от постоянной тревоги мышцам. Люциус даже получал удовольствие от горячего мятного чая, хотя тот был заварен весьма посредственно. «Что, интересно, она вообще умеет? — пронеслась ленивая мысль. — Играть в шахматы? Читать сказки? Вот что значит Рейвенкло, никакой практической пользы...». Но мысленное ворчание Малфоя было беззлобным. Он ощущал себя расслабленным и почти сонным. «Мерлин-хранитель, если так пойдёт дальше, я даже смогу поспать».

Они закончили пить чай, но Люциус, вместо того чтобы приказать Луне убрать со стола, просто очистил посуду заклинанием и отослал чайные принадлежности на место. «А то ещё что-нибудь расколотит», — подумал он, хотя на самом деле просто хотел попробовать: а не окажет ли голос Луны на его сон такое же волшебное воздействие, как её присутствие на его измотанные нервы.

— Следуйте за мной, — приказал Люциус, на ходу призывая с полки толстый, зачитанный томик: «Сборник магической поэзии». Они поднялись на третий этаж, где располагался личный кабинет Малфоя и его спальня. Малфой открыл дверь и впустил Луну внутрь. «Видишь, Люциус, если бы она не была под Империо, то сейчас точно попыталась бы сбежать». Он вручил ей сборник, а сам ушёл переодеваться в ванную.

— После снятия заклятия обязательно наложу на девчонку Обливиейт... — еле слышно прошептал Люциус своему отражению. Отражение — бледное, породистое лицо, запятнанное тяжёлыми тенями под глазами и еле заметной щетиной — невесело усмехнулось в ответ. — Если хоть кто-нибудь узнает, как проводит досуг приближённый Лорда и Пожиратель Смерти Люциус Малфой, то моя репутация этого не переживёт.

Малфой зачем-то ещё раз окинул себя в зеркале взглядом. Тёмно-фиолетовая пижама с серебряной строчкой. Белые волосы и светлые, прозрачные, почти бесцветные глаза. Обычно Люциус нравился себе, но сейчас собственный вид почему-то вызвал у него раздражение. «Я похож на грозового мозгошмыга», — пробормотал он, уже устав удивляться тем глупостям, что навязчиво лезли в голову, открыл дверь и прошествовал в спальню.

* * *

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко-далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф...*

Уже почти погрузившийся в сон Люциус вздрогнул, услышав звуки этого стихотворения: оно было его любимым. Он часто проговаривал «Жирафа» про себя, мысленно придавая стиху таинственную напевность и еле слышную грусть, словно мечте о чём-то недостижимом и сказочном. Голос, читавший стих, разворачивал его бережно, как дорогую и тонкую переливчатую ткань, нигде не скомкав и не порвав, ни на секунду не нарушая волшебства стихотворения. Люциус не мог и мечтать о лучшем исполнении. «Конечно, это ведь моя воля управляет тем, что она делает».

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится разве луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озёр...

«Как странно, что её зовут Луна, — почему-то подумал Люциус, украдкой приоткрывая глаза. — Блэки называют своих детей звёздами и созвездиями. А её назвали самым близким светилом, подругой ясной ночи и влажных ночных приливов, лижущих берега и затапливающих каменистые прибрежные пещеры». Луна низко наклонилась над книгой, так, что видны были только светлые, почти белые с серовато-пепельным оттенком волосы, действительно похожие цветом на лунный диск.

Я знаю весёлые сказки таинственных стран

Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхаешь тяжёлый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя!

Произнося это, она подняла на него взгляд. Люциус дёрнулся, инстинктивно сжимая палочку. Сон слетел с него в мгновенье ока. Нет, не может быть у человека под Империусом такого глубокого и осмысленного взгляда. Такого голоса... Луна не просто читала строчки: она осуждала и бросала в лицо упрёк в неверии, такой естественный для девчонки, живущей сказками. Люциус пристально смотрел на неё. Она на него. Никто не шевелился и не отводил взгляда. Ступефай, простой Ступефай. Потом Обливиейт и обратно в камеру. Надежда на спокойный сон не оправдалась, хотя обычно малфоевского Империо хватало на несколько суток даже сильным магам...

Вот в это-то Люциус и не мог поверить. Сильнее, чем у него, порабощающее волю непростительное получалось только у самого Лорда. Да закляни Люциус мага уровня теперь уже покойного Дамблдора, тот бы промучился несколько часов, прежде чем смог полностью освободиться. И что? Неужели Люциус настолько ослабел от вынужденного безделья, что его коронное заклинание не действует даже на сопливую девчонку, не окончившую школу?! «Нет, Люциус, спокойно... это просто порождение твоего сознания. Ты сам упрекаешь себя от её лица». Но всё же, всё же... если он ошибается?

Ему нужен тест! Но сначала надо обеспечить себя от ненужных случайностей... Малфой рывком выпрямился и начертил палочкой замысловатую кривую: если через пару минут он не отменит заклинание, то где бы ни была его пленница, она упадёт без сознания. А вот теперь можно приступать к проверке...

— Поцелуй меня, — тихо произнёс Люциус.

Луна потянулась к нему. Он положил руку ей на затылок, одновременно расслабляясь и сосредотачиваясь, придавая своим мыслям форму бессловесного, почти интуитивного приказа. Который можно почувствовать, но невозможно сымитировать. Их губы соприкоснулись... и мир пропал.

Люциус оторвался от её губ, словно вынырнув из омута. От неожиданно нахлынувшей слабости слегка пошатывало. Луна прошла проверку — Империо оказалось надёжным, — а вот прошли ли проверку его, Люциуса благоразумие и чувство собственного достоинства? Вот чего он боялся: очарованности собственными фантазиями. Щемящей тоски от расставания с тем, чего не было. Малфои не мечтают. Они берут то, что могут, и разрушают то, что не могут взять. А мечты ни к чему не приводят...

Малфой отменил защитное заклинание и угрюмо уставился на Луну. На её лице застыло разочарованное выражение, словно он обманул её в лучших чувствах. «Так выглядят твои эмоции, Люциус, — думал он. — Не лучше ли и самому избавиться от этих воспоминаний? Никогда ещё ты не был так сентиментален, жалок и непрактичен!» В сердце накипала невнятная, непонятная злость, почти ярость, одновременно обжигающая и ледяная, словно январская вьюга, ранящая лицо колючим снегом.

— Идите, — коротко и зло приказал Малфой. — Идите обратно в подвал. Я запру за Вами дверь.

— Нет!

Люциус даже не сразу осознал, что она сказала. Но Луна повторила ещё раз:

— Нет! Вы не имеете права так поступать! Ни со мной, ни с собой!

Словно за спиной Люциуса обрушилась крыша, и поток холодной воды стремительным водопадом ударил ему в спину, сшибая с ног.

— Я чувствовал, что ты притворяешься, — прошипел Малфой, от смеси страха и ярости незаметно перешедший на «ты». — Всё это время... Думала улучить удобный момент и сбежать?

Она яростно помотала головой, но что-либо добавить не успела. Люциус взмахнул палочкой, и Луну опутали верёвки: после неудачи с Империо Малфою было просто необходимо какое-то вещественное, осязаемое заклинание. Он отлевитировал Луну в подвал и запер, запоздало применив Силенцио, но всё-таки успев услышать: «Почему вы так боитесь свободы?»

Малфой не замедлил шага и не обернулся. Он запер дубовую дверь заклинанием и стремительно взбежал вверх по ступенькам. Выше, выше, как можно дальше от подвала для оборотней. Обливиэйт можно наложить и позже.

_____

* Стихотворение Николая Гумилёва «Жираф». Да, я считаю, что это магическая поэзия =)

* * *

И всё же на следующий день Малфою пришлось вернуться. Он шёл тихо, надеясь, что застанет Луну, как в первый раз, за бессмысленным рисованием невидимых образов на стене. Так оно и было. Он помедлил, следя за её движениями. Вот Луна провела две черты, связала их волнистой линией и несколько раз пригладила... Она рисовала, а он смотрел и на сей раз действительно видел, что это было по-своему красиво. «Хаос, красота, свобода». Почему бы и нет? Малфой держал палочку наизготовку, но не спешил, словно в его власти было растянуть время. Но вот движения Луны замедлились, стали неуверенней, словно она начала ощущать, что за спиной кто-то стоит. Она начала поворачиваться, и Малфой понял, что дальше медлить было нельзя:

— Обливиейт!

На долю секунды он различил в её взгляде радость, моментально сменившуюся обидой. А потом пустотой.

* * *

Луна обернулась на странный звук за спиной и удивлённо вскрикнула: за её спиной стоял хозяин поместья, Люциус Малфой.

— Ой, я думала, это Кэти. Зачем вы здесь?

Она склонила голову набок, пытаясь разглядеть выражение его лица. Малфой едва заметно поморщился. Но не от неудовольствия или презрения... нет. Словно от боли.

— Поднос, — коротко произнёс мужчина, указывая куда-то в сторону. Луна проследила за его рукой и увидела, что на краю скамьи стоит пустой поднос. Надо же, она и не помнила, как он здесь оказался. Наверное, Кэти в прошлый раз забыла забрать. Луна просунула поднос через прутья, одновременно пытаясь заглянуть Малфою в лицо, но тот избегал встречаться с ней взглядом. Так и не сказав больше ни слова, он резко развернулся и пошёл прочь. Хозяин поместья выглядел уставшим и каким-то несчастным. «Наверное, из-за вчерашней грозы...» — почему-то решила Луна.

— Вы боитесь грозы, мистер Малфой? — закричала она ему вслед.

Он ничего не ответил. Но когда Люциус Малфой почти поравнялся с дверью, до неё долетел тихий и какой-то неожиданно печальный голос:

— Вы что, сами не видите? А ещё говорили, что мозгошмыги знают всё!

Ей это показалось? Наверняка показалось! Не может Люциус Малфой верить в мозгошмыгов. Она хотела спросить его, но дверь была уже заперта. Луна осталась одна.

* * *

— Я хочу, чтобы всё здесь отреставрировали!

— Конечно, мистер Малфой! Ума не приложу, что надо было сделать с подвалом для оборотней, чтобы так всё разворотить... — подрядчик сокрушённо покачал головой, глядя на выломанные прутья, полуразрушенные стены и подтопленный пол бывшей «самой надёжной тюрьмы после Азкабана».

— Жаль... — хищно усмехнулся Люциус Малфой. — Чтобы знать, как восстановить, надо знать, как разрушить, разве не так? Или слава лучшего архитектора нашла вас преждевременно?

— Просто здесь нужна более подробная диагностика! — смутился молодой маг и с удвоенным рвением принялся чертить в воздухе замысловатые кривые диагностических заклинаний.

Люциус смотрел на него, беззвучно посмеиваясь: чтобы заставить этих мальчишек работать, с них всегда надо сначала сбить спесь. Но вот архитектор повторил одно и то же движение второй раз, третий...

— Мистер Малфой! Здесь чья-то чужая магия... Не магия разрушения, другая!

— Да что вы говорите? — скептически поджал губы Люциус. — Не моя, не моей семьи, но и не разрушителей? Вы ничего не путаете, молодой человек?

— Разрешите, я вам покажу? — архитектор вспыхнул от возмущения, но снёс насмешку молча.

— Валяйте! — Люциус на всякий случай прикрыл себя заклинанием щита.

— Nicto!*

Прутья клеток в подвале для оборотней всегда делали посеребряными. И сейчас серебряная пыль мерцающими струйками устремилась к стене самой дальней камеры. Словно строчки письма, написанного симпатическими чернилами, на стене проступили рисунки. Люциус с удивлением различил Малфой-Менор... потом Хогвартс-экспресс... его портрет? Да, сомнений быть не могло: это был его портрет...

— Вот видите, мистер Малфой! Видите?! — надрывался над ухом архитектор, счастливый, что оказался прав.

— Вижу... — практически автоматически прошептал Люциус. — А теперь оставьте меня, Юлиус, ладно?

— Но мистер Малфой, а проекты?.. — заикнулся подрядчик.

— Потом! — резко оборвал Люциус. — Оставьте меня, ясно?

Краем глаза Малфой видел, что Юлиус Блиш бросает на него подозрительные взгляды, словно подозревая, что чудовищно богатый заказчик с дурной репутацией, переживший две войны и изрядное количество судебных процессов, всё-таки на каком-то витке своей богатой на события судьбы незаметно сошёл с ума. Но Малфою было всё равно. Оставшись в одиночестве, он зашёл в камеру. Ту самую. Её. Погладил серый камень. От прикосновения рисунок выступил ярче.

Луна рисовала свою историю. Вот странный цилиндрический дом, вот поезд, вот Малфой-Менор, показанный снаружи, со всеми башенками и зубцами... Снаружи? Но ведь она видела его только изнутри, да и то не весь... А впрочем — не всё ли равно? Гроза — яркие, словно живые всполохи серебристых молний. Его портрет... Люциус опустился на одно колено, чтобы рассмотреть его поближе. Хм... а Луна отлично рисует... Люциус странно усмехнулся. Если бы кто-то мог видеть его со стороны, то удивился бы, насколько тёплой и грустной была эта улыбка: без малейшего следа высокомерия и превосходства.

А роспись шла дальше, то ниже, то выше, к будущему и к неизбежному финалу. Летящая чашка, книга, силуэт жирафа. А потом молния. Люциус мог бы подумать, что это снова гроза, но почему-то был уверен, что это его молния: заклинание. Он горестно вздохнул и прислонился к камню лбом. Почему ему было стыдно? Это ведь был единственный возможный выход... так? Да. Но ему всё равно было не по себе. Люциус ожидал, что на этом рисунки закончатся — ведь следующей ночью Луна сбежала. Но они продолжались, продолжались... Хогвартс. Адский огонь. Меч. Змея. Две палочки, соединённые волнистой линией.

Малфой вдруг вспомнил: Луна рисовала это, когда он пришёл к ней первый раз. Получается, она всё-таки ясновидящая? Но тогда... В какой-то нелепой надежде он повернул голову правее. Но на победе над Волдемортом роспись заканчивалась. Неужели это всё? Ну да, это так естественно... Пророчества рассчитаны на что-то большое, значительное. К чему ясновидящей рисовать будущее истории, у которой всё равно не было будущего?

И всё же Люциус ощущал себя обманутым. Малфои не смиряются. Они всегда находят выход, даже там, где другие видят всего лишь невзрачную щель в камне... Люциус перевёл взгляд на прутья клетки. Они были серыми и тусклыми, полностью лишившись серебристого напыления. Может...? В отчаянной надежде — и когда это стало для него важным? — он рванул с шеи серебряный медальон с изображением свернувшейся змеи.

— Nicto maxima!

На этот раз всё, определённо, получилось. Медальон обратился в пыль, серебристой сетью протянувшуюся к стене. А на камне выступил холм с уже знакомым цилиндрическим домом, парящей в небе луной и небольшой рощицей, чуть в отдалении. Внизу шла летящая серебристая надпись: «Место: дом Лавгудов, роща. Время: когда поймёшь».

_____

* Nicto — лат. «проявись».