Серебро (гет)

— ...Давайте, миссис Малфой, тужьтесь, ну же! Давайте, старайтесь, за вас вашего сына никто не родит! Тужьтесь же!

Боже, ну зачем она кричит? Мне ведь так больно, я ни в чем не виновата! Господи, опять... А-а-а-а!!!

— Прекратите истерику! Толкайте ребенка, давайте!

— Я не могу-у-у!!!

— Можешь! Давай, девочка, давай!

Я больше не могу это терпеть! Оставьте все меня в покое... Когда все это кончится? Лучше бы я умерла!..

Волна острой, разрывающей боли... Яркие разноцветные пятна, расплывающиеся перед глазами... Искаженное, вспотевшее лицо старухи-метаморфа, повитухи семьи Малфоев... Она кричит на меня почти сутки, кричит, чтоб я тужилась... Как мне больно! Когда он уже родит... ся-а-а!

— Толкай, толкай!

Внезапный шлепок по ноге... Мышцы внутри сжались... Нет, нет, нет, нет, нет!!!! Расслабляйся!.. не думай... А-а-а-а-а-а!!!..

Что-то выскользнуло из меня... Пустота. Пустота... И темнота...

Резкий, надрывный полукрик-полухрип младенца разорвал мою пустоту.

— Девочка! — громко объявила повитуха. Как она мне надоела! Я устала, я хочу спать, не хочу никого видеть... Только спать... Спать...

— Миссис Малфой! Миссис Малфой, Вы слышите меня? Эй, ответьте... МИССИС МАЛФОЙ!!!

Далекий-далекий, словно через толстый слой ваты, голос старухи, надрываясь, звал миссис Малфой. Ну и пусть зовет... До той самой миссис Малфой, которая должна была лежать здесь, в шикарной спальне Малфой-мэнора вместо меня и корчиться в родовых муках, она уже не докричится... С того света нет привета. А я... могу спокойно уйти. Я уйду. Уйду туда, где мне будет хорошо, лучше, чем здесь. Мне уже хорошо... Нет боли, нет страха, голова ясная, не то что в родах, тело такое легкое-легкое, почти невесомое... Я плыву. Нет ничего вокруг, только ослепительный белый свет яркими вспышками вдали. Я так хочу попасть в этот белый свет, я хочу быть в нем, раствориться, парить... Я плыву навстречу ему, и он надвигается на меня. Еще немного, и я буду там... Еще чуть-чуть... Ну...

Болезненный режущий разряд ударил мне в грудь. Спина подпрыгнула и стукнулась о кровать. Нет, я не хочу, отпустите меня, не смейте!!! Снова разряд...

Яркий белый свет вдали растаял, превращаясь в легкий, молочного цвета туман... Боль снова молнией ворвалась в мое тело, а в следующую секунду я вновь ощутила себя. Больше никакой легкости и невесомости. Только тяжелые, словно налитые свинцом конечности, почти впечатанные во влажную скомканную простыню на кровати. Простыня сбилась, на ней образовались грубые складки. Они впиваются мне в спину, и мне неудобно лежать. Но пошевелиться я не могу. Каждое, даже легкое движение головы, заставляет меня тратить слишком много сил и, вдобавок, причиняет боль. Она не резкая, не нестерпимая, а вялая, тянущая, как после большой физической нагрузки. Хотя, роды — это и есть самая большая физическая нагрузка...

Ух ты, ко мне вернулась способность мыслить не бредовыми урывками, как прошедшие часов двадцать, а вполне осознанное рациональное мышление, позволяющее мне даже сейчас строить свои мимолетные мысли в такие сложные предложения... Интересно, от чего — от белого тумана в моем видении или от этих странных болезненных разрядов, которые я ощущала только что? Надо будет потом выяснить, что за магия ко мне применялась...

О, а я уже передумала умирать! Ничего себе, как быстро все меняется в моей голове... Класс! Я только что родила очередного наследника одному из богатейших и влиятельнейших чистокровных магических родов, и вместо того, чтобы хотя бы пошевелиться и подать им какой-нибудь знак, что я жива, я лежу тут вся в поту и крови в жутко неудобной позе и занимаюсь рефлексией... Да, надо им сказать... что я жива... надо сказать... Я только немножко посплю... самую капельку...

* * *

— У вас девочка, мистер Малфой, — старая повитуха постаралась придать своему голосу как можно больше трепета и сладкого умиления, когда, произнося эти слова, выходила из душной спальни, где оставила роженицу, с маленьким чмокающим белым свертком на своих руках.

Хромой, опирающийся при каждом широком судорожном шаге, которыми он уже битых полчаса измерял свой кабинет, на черную костяную трость, полуседой, с впалыми глазами неопределенного мутного цвета мужчина лет пятидесяти, вдруг резко остановился и взглянул на повитуху.

— Что ты сказала? — голос мужчины был сухим и хриплым, словно он страдал припадками астмы или чахоткой. Его водянистые глаза внимательно и как-то странно изучали лицо старухи, которая, в свою очередь, не знала, как определить этот взгляд.

С некоторой опаской, повитуха все же решилась повторить, хотя и тише, чем положено:

— Я сказала, что у вас родилась девочка, наследница.

Новоиспеченный отец все так же буравил ее странным взглядом. Немного подождав и поняв, что ответа на свою реплику, скорее всего, не получит, старуха осмелилась умильно пробормотать:

— О, знаете, милорд, она такая красивая...

— Кто? — нетерпеливо и с плохо скрываемым раздражением спросил мистер Малфой.

— Как кто? Ваша доченька... — удивленно пролепетала старуха. — Знаете, она напоминает мне вашу матушку в день ее рождения. Она была такая же...

— Замолчи! Не смей! Не смей произносить даже имени моей матери и не сравнивай ее с этим отродьем гря... — здесь Малфой резко осекся и, воровато оглянувшись по сторонам, убедился, что его никто не слышал.

— Я хотел сказать, — начал он снова гораздо более спокойным тоном. — Не стоит сравнивать мою матушку с ее блестящей родословной с... моей дочерью. Это, по меньшей мере, не совсем удачное сравнение, верно?

Повитуха в первый раз своей жизни слышала, чтобы отец с таким трудом выговаривал словосочетание «моя дочь». Хотя, стоит добавить, что принимать роды у нечистокровных ей тоже раньше не приходилось...

* * *

В спальне было темно и душно. Сильно пахло лекарственными зельями и человеческим потом. Люциус Малфой, с трудом приковылявший сюда, сморщил свой аристократический нос.

«Надо же, какая дура эта повитуха! Не догадалась даже проветрить помещение после родов. Сейчас этот ужасный запах просочится в мою спальню и кабинет, которые всего-то через дверь отсюда».

Обреченно вздохнув, мужчина порылся в складках своей мантии, извлек оттуда свою новую волшебную палочку (да, а старая-то была куда лучше!) и, направив ее на окно, распахнул его. Створки с громким стуком ударились о раму, стекла тихонько задребезжали. Люциус с раздражением взглянул на палочку в своей руке, желая еще раз вспомнить, какая хорошая у него была старая палочка, но его неначавшаяся мысль так и не была оформлена. Со стороны кровати, занавешенной тяжелыми кремовыми занавесками, раздался тихий стон. Сунув палочку в футляр, Малфой торопливо схватился за свою трость и, непроизвольно подергиваясь всем телом от тяжелой неправильной походки, поковылял к кровати.

Резко откинув полог, он с холодным презрением поглядел на издавшую этот звук. В постели, на чистых белых простынях лежала очень бледная девушка с огромными фиолетовыми кругами под глазами. Она была мокра от пота и очень тяжело, хрипло дышала.

Малфой всегда так дышал, когда его посещали очередные припадки грудной болезни, но слышать этот посвистывающий, хрипящий вдох-выдох, исторгаемый из ее груди, было непривычно. Лицо ее осунулось и исхудало. Когда успела так отощать?

Тут он припомнил, что последнее время она чувствовала себя нехорошо, кажется, ничего не ела. Ему говорили, что это ее женский страх перед родами. Ему плевать было на ее страхи, главным было, чтобы она родила ему здорового младенца. Она и родила — совершенно здоровую, крепкую девочку... Девочка... надо же. Да только вот, твоя мама, девочка, кажется, не слишком здорова. Вон как трясется вся. Огромные глаза цвета теплого шоколада теперь были тусклыми и смотрели на него измучено. Влажная каштановая грива разметалась по подушке, только несколько прядок прилипло ко лбу.

Малфой, наконец, решил прервать тишину.

— Как ты? — спросил он женщину холодно, и, даже пожалуй, немного резковато, чем то, как он хотел это сделать.

Женщина ответила не сразу. Она медленно облизала шершавым языком сухие губы и еле смогла выговорить:

— З-з-зак-к-к-рой окно, п-пжалуста.

Люциус только закатил глаза. Но просьбу все же выполнил — у нее зуб на зуб не попадал из-за жестокого озноба. Скорее всего, у нее сильный жар. Возможно, даже родильная горячка. Возможно даже, что скоро она умрет.

Люциус снова взглянул на нее, обведя долгим задумчивым взглядом всю ее хрупкую изящную фигурку, мягкие изгибы которой не могло скрыть даже толстое ватное одеяло, высокую грудь, просвечивающую сквозь тонкую ткань рубашки (видимо, сил натянуть на себя одеяло поближе к подбородку у нее не было), бросил взгляд на, в общем-то, всегда приятное личико... М-да... Жаль.

Когда окно во второй раз захлопнулось, громкий звук опять вызвал у женщины болезненный стон.

Люциус взял себе стул, стоящий возле кровати, и грузно опустился на него, с удовольствием расслабляя затекшую ногу.

— Что не спрашиваешь, кого родила? Неинтересно? Это, между прочим, такой же твой ребенок, как и мой.

Женщина судорожно сглотнула и поморщилась, поцарапав сухое горло. У Малфоя, от которого это не укрылось, во второй раз шевельнулось в глубине души что-то, похожее на жалость. Он щелкнул пальцами, и перед ним тут же возник домовый эльф, испуганно поклонившийся хозяину.

— Воды хозяйке, — приказал тот.

Эльф снова поклонился и исчез. Уже через мгновение он вернулся, держа в руках фарфоровый кувшин и граненый стакан, наполненный водой. Эльф поставил кувшин на стол и, подойдя к лежащей на кровати женщине, которая дышала с присвистом, поднес к ее губам стакан. Женщина торопливо начала глотать воду, словно боялась, что отнимут. Она осушила стакан залпом за считанные секунды.

— Еще, — прошептала она.

Эльф снова наполнил стакан водой и подал его хозяйке, а та вновь жадно припала губами к краю стакана. Люциус смотрел на них. Да... действительно родильная горячка. Надо все-таки послать за колдомедиком. Хотя... может быть, правда, лучше позволить ей умереть сейчас и избавиться от нее?

Женщина, тем временем, допила и, тепло улыбнувшись эльфу, насколько она могла сделать это в таком состоянии, поблагодарила того шепотом. Печальные глазки эльфа немного повеселели, а уши затрепетали от гордости и удовольствия. О, да! Даже на смертном одре она будет думать об этих чертовых эльфах, а не о собственном ребенке! Просто уму непостижимо!

«Какой-то поганый эльф волнует ее сейчас больше, чем МОЙ ребенок! — с нарастающей в груди яростью подумал Малфой. — Может, ей и правда лучше не помогать? Пусть сдохнет!». Он уже и забыл, что пару часов назад сам называл СВОЕГО ребенка отродьем, выродком, ублюдком.

Эти слова улетучились из его головы сразу же, как только он увидел свою дочь... Маленький, на ладошке помещающийся, симпатичный красненький человечек смешно чмокал, хныкал, агукал, беспокойно дрыгая ножками и размахивая сжатыми в кулачки крохотными ручками...

Девочка извивалась на его ладони, куда он положил ее, чтобы рассмотреть поближе, возмущено попискивая и, словно удивляясь, что привычный темный и уютный кокон вокруг нее распался, и из материнской утробы ее достали на божий свет. Он взял свою новорожденную на руки впервые и... почти пожалел об этом. Потому что он сразу же, с первого взгляда, влюбился в это крохотное беззащитное существо, которое было частичкой его. И не важно, что другая ее частичка принадлежит... черт, снова бы не произнести, даже в мыслях, это слово! Хватит себя компрометировать. В этом доме теперь гораздо больше ушей с тех пор, как весть о том, что он ждет очередного наследника (да еще и от кого!) облетела весь треклятый Визенгамот. Он должен быть осторожным... теперь.

Отвлекшись от своих мыслей, Люциус вдруг заметил, что женщина наблюдает за ним в молчании уже несколько минут. Эльф тоже стоял, прижавшись к ножке кровати, и глупо трепетал ушами. В его руках был граненый стакан.

— Ты еще здесь? — Малфой грозно посмотрел на эльфа, отчего тот сжался и стал казаться втрое меньше. — Будь любезен удалиться.

Последние слова были произнесены таким голосом, от которого не то, что вода, кровь бы в жилах заледенела.

Бедное существо в спешке аппарировало, забыв на столе кувшин.

— Что? — глаза Люциуса встретились с укоряющим взором тусклых карих глаз. — Только не начинай опять.

Мужчина брезгливо поморщился.

— Странно, что об эльфе ты заботишься больше, чем о собственной дочери, — немного помолчав, озвучил Люциус свою, недавно посетившую его, мысль. — Ты хоть знаешь, мамаша, что дочь у нас родилась?

— Да, я знаю, — голос кареглазой девушки уже не был хриплым, но продолжал быть тихим и каким-то приглушенным.

— И что? Посмотреть на нее нет желания? — Малфой приподнял седую бровь.

— А что, ты уже передумал... лишать меня родительских прав? — споткнувшись на середине реплики, так же тихо произнесла девушка.

— Если будешь продолжать вести себя подобным образом, то, так и быть, лишу. Все в твоих руках.

— Каким... ПОДОБНЫМ образом?

Люциус в очередной раз обреченно вздохнул.

— Хотя бы изобрази, что ребенок тебе не безразличен. Убеди меня в том, что тебе можно доверить отпрыска древнего чистокровного рода без печальных последствий.

Девушка молчала, только лишь пристально глядела Малфою в глаза, так внимательно, как будто бы хотела рассмотреть в нем что-то, чего раньше не видела никогда. Это было странно. Ее взгляд было сложно выдержать...

— Ты, что — в душу смотришь? — раздраженно спросил Люциус, который уже начинал нервничать от того, что незнакомое ему доселе выражение ее глаз стало вызывать у него непонятные, невнятные эмоции. Неприятные...

— Да вот, пытаюсь рассмотреть, — все еще не отводя пронзительного взгляда от Малфоя, тихо и задумчиво произнесла девушка. Ее интонации и выражение лица диссонировали, не сочетались между собой. А отблески горящих вокруг свечей роняли на ее лицо причудливые тени, делая его похожим на лицо мертвеца. От этого зрелища становилось почти жутко.

— Пытаюсь рассмотреть, полный ты ублюдок, Малфой, или только притворяешься? А? — она приподняла бровь, копируя его жест.

— Ах ты, дрянь! — мужчина рванулся со стула, но тут же с внезапным полувскриком сел обратно. Резкая боль в когда-то сломанной ноге... Мужчина быстро втянул в себя воздух сквозь сомкнутые зубы. Женщина на кровати в ответ на его выпад даже не пошевелилась.

Люциус заставил себя успокоиться и не делать глупостей. Про себя он уже давно решил, что как бы ни был зол на эту... женщину, он оставит ее в живых. Ему не хочется с ней расставаться, по крайней мере, пока. И потом — она мать его дочери. Единственной дочери...

Он молча поднял с пола упавшую трость, с усилием встал, привычным движением закинул сбившиеся пряди волос с лица на голову, расправил плечи и произнес:

— Сейчас к тебе придет колдомедик. Он осмотрит тебя, даст рекомендации, ты примешь зелья, и тебе принесут нашу дочь. Пока кормить ты ее не можешь — мы не знаем, что с тобой. Ей пришлют кормилицу. А ты пока подумай о ее имени.

— Имени?

— Конечно. У любого человека должно быть имя. И у нашей дочки — тоже.

— Я думала, ты уже назвал ее...

— К несчастью по незыблемой традиции, принятой в нашем роду, главы семейства дают имена лишь наследникам мужского пола. О девочках же заботятся их матери. Ты теперь мать наследницы рода Малфой, так что, — привыкай.

Люциус развернулся и направился к выходу.

— Подожди! Постой!

Мужчина замер у дверей.

— Я могу выбрать ей любое имя, какое захочу? Ты не будешь оспаривать это решение?

Пауза.

— Люциус...

— Нет, не буду! — ответ был настолько громким и резким, что девушка подпрыгнула на кровати, и ее тут же пронзила боль. Закусив губу, чтобы не закричать, она наблюдала за тем, как ее муж открывает дверь спальни и, тяжело ковыляя, покидает комнату.

Еще один громкий хлопок. Дверью об косяк. И снова женщина оказалась к нему не готова. По-животному взвыв от острых болевых судорог, Гермиона Малфой, в девичестве Грейнджер, не удержавшись на слабых руках, упала спиной на подушки и зарыдала. От боли, обиды, гнева и... облегчения. У нее есть дочь... Она — мама. У нее никто не отнимет ее ребенка. Она даст дочке имя, самое красивое имя, какое только знала... Имя ее покойной матери... И ей никто не запретит это сделать.

— Джоанна! — глотая слезы и счастливо улыбаясь, Гермиона повторяла:

— Тебя будут звать Джоанна!