Аквитания (джен)

Негромкий перестук копыт далеко раздавался в прохладном предрассветном воздухе. Дремавший у изгиба тропинки под кустом большой рыжий кот лениво приоткрыл один глаз — как раз вовремя, чтобы разглядеть вылетевшего из-за поворота всадника на лошади серой масти. Пригнувшись, чтобы не задевать ветви низко склонившихся над тропинкой деревьев, тот крепко сжимал ногами бока лошади и мчался, почти отпустив поводья. Ещё раз круто изогнувшись, так что всаднику едва ли не пришлось осадить, тропинка вывела его на берег озера, полускрытого утренней дымкой, поднимавшейся от воды. Спрыгнув на землю, он извлёк из мешка, притороченного к заменявшей седло шкуре пантеры, плоскую флягу и сделал пару глотков. Вернул её на место и, перехватив поводья правой рукой, пошёл пешком вдоль берега, уже различая в полутора стадиях впереди стоящий чуть поодаль и от воды, и от кромки леса небольшой двухэтажный домик. Сестрёнка, наверное, ещё спит, хотя с неё станется и бродить где-то в округе — Луна есть Луна. Добравшись до отдельно стоящей конюшни, он поручил лошадь заботам усердно раскланивавшегося слуги, наказав аккуратно почистить и напоить её, преодолел на вид запущенный садик, разулся на ступеньках и аккуратно отворил дверь. Второй слуга, дрожа от волнения, выскочил откуда-то со стороны кухни и сразу же затараторил о том, «как долго господин не появлялся, и госпожа Луна очень скучала, а ванна уже готова, господин, и не угодно ли будет сказать, что господин желает на завтрак». Остановив его жестом и приложив палец к губам, «господин» спросил, стараясь понизить привыкший отдавать команды голос:

— Луна ещё спит?

— Да, господин, — совсем уже шёпотом ответил слуга. — Госпожа допоздна ходила по лесу, занимаясь научными исследованиями, и…

— Т-с-с. Я понял, — он непроизвольно заулыбался, услышав о «научных исследованиях». — Не будем её будить.

— Да, господин. Может Рамми спросить, господин — Рамми надеется, что господин приехал надолго?

— Несколько дней, — ещё одним жестом заставив умолкнуть вновь начавшего что-то тараторить словоохотливого Рамми, он приказал разбудить, когда проснётся госпожа, поднялся на второй этаж и вошёл в свою комнату, чтобы наконец-то скинуть пропылённую тунику и палудамент, принять ванну, а затем — поспать хотя бы несколько часов.

* * *

Из-под тёплого одеяла показалась смуглая рука и послышалось тихое недовольное сопение. Рука скрылась, ткань изнутри потянули вверх, оголив такую же смуглую, изящных очертаний ногу. Сопение превратилось в бурчание, затем одеяло, отброшенное, полетело на пол. Гермиона проснулась.

Выпутавшись из вороха простыней, она, не вставая, всласть потянулась, села в постели и распустила волосы, на ночь заплетённые в косу по италийскому обычаю. Хотела было уже кликнуть, чтобы принесли письма, но вовремя вспомнила, что находится в отпуске. На этом настоял Ринальдо. Гермиона спорила, а тот в ответ только выкладывал новые и новые обстоятельные, продуманные аргументы: что план реализуется, принципы организации оказались жизнеспособными, механизм работы устоялся и не требует постоянной корректировки. А главное — до окончательного завершения второй стадии подготовки и начала активных действий ещё не менее восьми месяцев — как раз в мартовские иды закончим. Она ещё поёжилась тогда, услышав об этом, а Ринальдо только улыбнулся и заметил, что как раз они-то убивать Императора не собираются. Да и вообще никого, если всё пройдёт по плану. Гермиона была бы рада этому, но сомнения порой не давали уснуть: если сам Император и прочие «управленцы» подчинятся легко, боясь за своё имущество и жизни, то с военачальниками и войсками этот номер не пройдёт. Они слишком горды, храбры и упорны, да вдобавок по закону не имеют права владеть ничем, кроме личных вещей, транспорта в соответствии со статусом и оружия. Многие ещё отрекаются от всех родственных и дружеских связей. Зацепиться не за что. Даже о рядовых легионерах рассказывают страшные истории: каждый — специально обученный техномаг, владеющий тайным искусством личной телепортации, каждый — знает «семьдесят и семь способов убийства» с помощью холодного оружия, «скрытых сил» и просто подручных предметов, а уж что говорят об офицерах — вообще вызывает нервную дрожь даже у наименее впечатлительных. И вдобавок всё тщательно скрыто завесой тайны — бывает известно, что тот-то или тот-то решил попытать счастья на воинском поприще, а затем человек пропадает без следа. В распоряжение «Фронта освобождения» как-то попали документы со списками прошедших отбор в печально известный Первый парфянский легион — Legio I Parthica, но тем спискам, как оказалось, уже четыре сотни лет. Более новая информация есть только у чиновников Империи в положении не ниже претора. Даже эдилы не имели к ней доступа, а уж сама Гермиона и в бытность свою квестором узнавала лишь слухи. Всё, что известно общественности: названия и подвиги легионов, без имён и подробностей.

Положа руку на сердце, Ринальдо прав: её постоянное присутствие — как в школе-пансионе, так и в штабе «Фронта...» — сейчас не так необходимо, не то что два с половиной года назад, а постоянное напряжение, малое количество сна и беспокойство уже начали серьёзно влиять на состояние здоровья. Медик, у которого Гермиона втайне консультировалась, ещё полгода назад настаивал на полноценном отдыхе, и только повинуясь настойчивости пациентки — неохотно выписал мягкое успокоительное. Хватило его на месяц. Ринальдо прав, а целых три недели — максимум того, на что ему удалось её убедить — в домике на берегу озера в этом спокойном месте помогут отдохнуть и набраться сил. Правда, вчера, на шестой день здесь, когда она в очередной раз запросила новостей и писем, ему пришлось лично прибыть сюда и «объяснить, что отдых — это не перемена места ведения дел». И что если так пойдёт дальше — он пришлёт вместо Линти, которая слишком юна и благоговеет перед «учительницей Гермионой», кого-то вроде старого Паларера с приказом вообще оборвать все контакты с внешним миром. Увернувшись от летящей подушки и улыбнувшись, он взялся за руку того самого Паларера, присутствующего при разговоре — «для наглядности», и удалился с его помощью.

В очередной раз со странной смесью радости и чувства вины Гермиона подумала, как ей повезло с «управляющим». Радости — потому что Ринальдо за считанные недели наладил работу школы-пансиона, но и — смог догадаться, что за ней стоит, а после не только не выдал Гермиону Тайной страже Империи, но и поддержал, помог, по сути, создать «Фронт освобождения», предложив безупречную структуру для такой разветвлённой тайной организации. Со временем он взвалил на себя большую часть кадровой, технической и финансовой работы, став правой рукой Гермионы. А вины — потому что она видела, конечно, видела, как Рин смотрит на неё. Знала, как он к ней относится, и никак не находила в себе сил сказать ему правду — что уважает его, ценит и доверяет, что считает его своим первым настоящим и искренним другом. Именно другом, а ведь ему нужна явно не дружба. Конечно, Рин очень умён, наверное, он давно всё понял, и потому ни разу ничем не показал своего настоящего отношения, но всё равно — он заслуживает откровенности. Заслуживает правды. «Вот вернусь и всё ему расскажу», — в который раз обещает себе Гермиона.

После завтрака, во время которого она злилась сама на себя за позднее пробуждение — уже почти полдень! — и в то же время изо всех сил старалась не спешить, а наслаждаться вкусом еды — Гермиона решила прогуляться, может быть, навестить соседку — ту необычную пепельноволосую девушку со странным взглядом, верившую в несуществующих зверей. Намереваясь попросить уже заправившую постель Линти вывести из конюшни Альтаис, она вышла из дома, но в последний момент передумала и, крикнув, что уходит на прогулку, направилась к озеру. На берегу она разулась, взяв сандалии в руки, и зашла по щиколотки в воду, с наслаждением ощущая, как пальцы погружаются в мягкий песок — это озеро, как и другие в округе, было искусственным, хоть и не казалось таким, созданное давным-давно, больше трёх столетий назад. Кто-то говорит, что тогдашний глава коллегии понтификов — магистр Сарманус — планировал строить здесь заводы, кто-то — что он к старости влюбился и эти озёра стали подарком для его невесты из кельтов, плохо привыкавшей к Аквитании и скучавшей по родным пейзажам холмистой суровой Альбы.

Идти так оказалось трудно, так что вскоре Гермиона выбралась на траву, почти вплотную подступавшую к воде, обулась и направилась к лесу. Там, за деревьями, виднелась верхушка странной белой скалы, подобно башне возвышавшейся над тёмно-зелёным покровом. Гермиона осмотрелась: где-то здесь должна быть едва заметная тропка, отделявшаяся от дорожки, тянущейся вдоль озера — вроде бы она идёт в нужном направлении.

Там, где тропинка ныряла в лес, Гермиона нашла воткнутый в землю деревянный колышек с привязанной к расщеплённой верхушке красной ниткой — это что-то значило, что-то смутное, из детства, но что? Пытаясь вспомнить и одновременно с любопытством осматриваясь вокруг, она неторопливо брела по то и дело пропадавшей тропинке, стараясь держаться выбранного направления — за деревьями скалы не было видно.

С полчаса спустя тропинка совсем потерялась среди деревьев, и Гермиона решила было, что придётся возвращаться назад и пробовать заново, хотя бы запомнив направление по солнцу, как вдруг услышала неясный шум воды. Двинувшись в том направлении, она с трудом преодолела несколько метров среди разросшихся кустов и как-то вдруг оказалась на окружённой лесом каменистой площадке. В шести-семи двойных шагах возвышалась та самая скала, у подножия которой — глубокая каменная чаша, заполненная водой, отвесно падавшей из отверстия в камне кубитах в девяти от поверхности воды. Брызги высоко поднимались в воздух, так что над чашей висела радуга. Гермиона подняла голову ещё выше, прикрыв глаза рукой от солнца, чтобы рассмотреть верхушку скалы и едва не вскрикнула от неожиданности: на камне, высоко над землёй, распластался человек, прямо сейчас достававший что-то из поясного мешка. Он подтянулся, держась левой рукой за что-то невидимое, высоко поднял правую вверх и приложил к камню. Сквозь шум воды сверху донёсся негромкий шипящий звук, затем глухой удар — и незнакомец подтянулся ещё выше, вслепую нащупывая босыми ногами торчащие из скалы тонкие тёмные стержни. Из всей одежды на нём была только повязка-сублигакул. Пока Гермиона пыталась понять, что он там делает, человек повторил только что проделанное, поднявшись ещё на кубит-полтора. Растерянно опустив голову, она только сейчас заметила аккуратно сложенную одежду, лежащую на земле чуть поодаль, рядом сандалии и большой рюкзак. С полминуты Гермиона колебалась: уйти, чтобы ничем не помешать, или остаться, дождавшись, пока незнакомец спустится — должен же он спуститься когда-нибудь. Любопытство победило.

Найдя взглядом большой камень почти на краю природного бассейна, усыпанный мелкими бело-зелёными соцветиями котиледона, она устроилась в его тени. Отсюда можно было, наклонившись вбок, наблюдать за поверхностью скалы, а можно было откинуться на покрытую мягким мхом поверхность и просто смотреть в синее-синее небо, пока не надоест. Солнце поднималось всё выше, было жарко, однообразно шумел водопад. В ярком свете белый камень скалы, казалось, ослепительно сиял, смотреть на него подолгу было невозможно, так что Гермиона, с тревогой посматривающая на взбиравшегося всё выше скалолаза, всё чаще отворачивалась, прикрывая глаза — да и сама не заметила, как уснула.

…разбудил её металлический звон. Открыв глаза, Гермиона увидела стоящего чуть поодаль того самого скалолаза — он копался в рюкзаке, укладывая на самое дно снятый с пояса мешок. Остальные вещи, замотанные в белую ткань, разложены вокруг, и большая часть их отправилась туда же — остался только небольшой глиняный горшочек и внушительных размеров полотенце. Не успела Гермиона даже пошевелиться, как незнакомец повернулся и с каким-то жёстким акцентом произнёс, внимательно и прямо её рассматривая:

— Приветствую. Простите, не хотел вас будить. Я сейчас искупаюсь и уйду — очень жарко.

«Для чего он мне это говорит?» — растерянно подумала Гермиона, спохватилась, но вместо приветствия почему-то выпалила первое, что пришло в голову:

— Зачем вы туда полезли?

Он, похоже, удивился вопросу, но ответил, как-то насмешливо подняв брови:

— Такая привычка, что ли. Каждый раз, как приезжаю сюда, нахожу место, где ещё не был. Лес очень большой, бываю я здесь редко, так что это нисколько не трудно.

Услышав это дикое объяснение — впервые кто-то говорил ей, что рискует головой по столь глупой причине — Гермиона промолчала, не зная, что и сказать. Незнакомец выждал немного, вежливо склонил голову и направился к водопаду. Подойдя к краю, он просто спрыгнул вниз. Всплеска Гермиона не услышала, любопытство вновь одержало верх над нежеланием лезть в чужие дела — и она подошла ближе. Оказалось, что «чаша» заполнена водой не полностью — как раз здесь, тремя кубитами ниже, виднелась неширокая полоска земли. Незнакомца не было видно, а у самой воды стоял тот самый горшочек. Приглядевшись, Гермиона увидела внутри красноватый «песок» — ароматизированную смесь, какую, она знала от Рина, обычно брали с собой купцы в дальние поездки за границу Империи — она почти ничего не весила, превосходно заменяла мыло и в случае чего могла послужить предметом торга с варварами, если вдруг нужно было срочно раздобыть денег. Так этот незнакомец — купец? Но акцент… может он из ассимилированных варваров? «Слишком быстрый вывод, — критически заметил внутренний голос. — Он может быть и просто путешественником».

От размышлений её оторвал шумный всплеск, Гермиона взглянула вперёд, чтобы увидеть, как тот, о ком она сейчас думала, вынырнул из-под воды и сейчас держался на поверхности, протирая глаза. Открыв их, незнакомец провёл рукой по коротко стриженным волосам, словно отжимая их, и крикнул:

— Не хотите искупаться? Места тут с лихвой хватит нам обоим!

С удивлением Гермиона поняла, что в его тоне не было ничего особенного — он ни на что не намекал, не флиртовал и никак вообще не проявлял какого-либо личного отношения: просто вежливость. Это настолько не походило на обычное поведение её соотечественников, что стало ещё любопытнее, кто же он такой.

— Нет, спасибо!

Незнакомец только пожал плечами и снова нырнул, появившись только через несколько минут.

— Там, внизу, провал, куда уходит вода! — зачем-то «просветил» он. — Человеку не пролезть, слишком узко, а жаль.

«И это ты себя коришь за излишнее любопытство? Скажешь так, когда ради этого заберёшься на скалу или попробуешь протиснуться в подводную расщелину — просто так, без конкретной цели».

Поймав себя ещё и на мысли, что вот уже больше минуты совершенно бесцеремонно рассматривает его в упор, Гермиона смутилась и перевела взгляд выше, только сейчас заметив, что солнце уже прилично сдвинулось к закату. Сколько же она спала? Услышав ещё один всплеск, она вновь посмотрела вниз: он снова вынырнул, сжимая что-то в руке. В следующий миг незнакомец подплыл к бережку, подтянувшись на руках, выбрался на землю, выпрямился — и Гермиона зажмурилась. Чувствуя, как пылают щёки, она воскликнула:

— Вы бы хоть предупредили, что… что…

Повисла тишина, заполненная только шумом водопада, а затем она услышала:

— О, простите. Я настолько привык… то есть, там, где я обычно нахожусь, это в порядке вещей, так что… простите, — голос у него и вправду был виноватый. — Уже всё, можете смотреть.

Открыв один глаз, она украдкой взглянула вниз, увидела, что он обмотал вокруг бёдер полотенце, и успокоилась. Наверное, это и вправду случайность. «Другая культура — другие правила», — любил повторять папа, когда был жив. На грека он не похож, а ведь именно у них, как слышала Гермиона, такие обычаи. Должно быть, действительно — варвар.

«Варвар» стоял всего в двух шагах от неё, слегка щуря глаза от светившего прямо в лицо солнца. Необычайно яркие, насыщённого зелёного цвета — чуть темнее того оттенка, какой бывает у травы весной, когда она едва-едва проросла и тянется к небу. Внезапно он шагнул к ней, протягивая руку. На миг Гермионе показалось, что незнакомец хочет прикоснуться, но тот только разжал кулак — на ладони лежал небольшой, прозрачный округлый камень, переливавшийся, как жемчуг.

— Гиалит. Нашёл на дне, как раз у расщелины. Видимо, здесь когда-то давно был горячий источник или гейзер. Это вам.

Подняв глаза, Гермиона попыталась возразить, что не принимает подарков, вообще не очень-то любит их получать, но «варвар», теперь ведущий себя как-то совсем не варварски, мягко взял её за запястье, вложил дар в ладонь и осторожно сомкнул пальцы, заставляя обхватить камень.

— Чувствуете? Тёплый. Говорят, он укрепляет здоровье и дарит покой.

— Нет, я не могу принять его! — запротестовала Гермиона, увидела вопросительное выражение на лице незнакомца и нашлась: — Я даже не знаю вас!

— Это легко исправить. Харри фон Хафнер, хотя на родине деда это звучало бы как «Генрих», а в Альбе — «Хэндри». Но обычно все называют меня Гарри. А вы…?

— Гермиона Грейнджер.

— Вот мы и знакомы. А теперь, раз уж с этим разобрались — мне нужно одеться. Если вас не затруднит, то…

Гермиона вдруг поняла, что он стоит почти вплотную, по-прежнему в одном полотенце, и по-прежнему держит её руку в своих. Плавно освободившись и даже сумев — как ей казалось — не покраснеть, отошла за камень, откуда не видны вещи неожиданного знакомца.

Вскоре послышались шаги и он спросил:

— Вы пришли сюда по каменной дорожке вдоль руин или по южной тропинке?

— Я не видела никаких руин по дороге. А разве здесь были города?

— Значит, по южной… Нет, города — вряд ли, но вот в прошлый раз, когда я приезжал на это озеро, по чистой случайности наткнулся в лесу на развалины, явно древние. Сильнее всего это похоже на остатки храма или святилища, но какому народу они принадлежат — не могу даже предположить. Увы, я не силён в археологии.

— Но всё-таки решили, что это — храм? — не удержалась от шпильки Гермиона.

Он только пожал плечами и произнёс:

— На жилища это не похоже. По крайней мере, на жилища людей.

Тишина вокруг, нарушаемая только шумом шелестящих под ветром листьев, красно-жёлтоё пламя заходящего Солнца, нижний край которого уже скрылся за верхушками деревьев, да ещё — странное знакомство, разговор не о делах с человеком, о котором она знала только имя — раньше такого не бывало… всё это привело Гермиону в какое-то таинственно-раскрепощённое настроение, так что она с улыбкой спросила:

— Может, они не были людьми?

Меньше всего она ожидала, что в ответ услышит спокойное:

— Может быть, — он замолчал ненадолго, хранила тишину и она, а затем спросил: — Хотите взглянуть?

— Сегодня уже поздно, наверное… — и неожиданно для самой себя добавила: — Может быть, завтра?

— С удовольствием! Тогда давайте вернёмся к озеру тропинкой, чтобы не портить впечатления, — с неожиданным энтузиазмом довольно ответил он.

Пока они пробирались меж деревьев, уже почти совсем стемнело, Гермиона несколько раз споткнулась и когда он заметил это, то сказал:

— Эра Гермиона, давайте я пойду впереди, а вы ступайте точно в след, согласны?

Досадливо вздохнув, она поправила его:

— Не «госпожа», пожалуйста. Не люблю это обращение, эрус Харри.

Он развернулся к ней, поморщившись, затем коротко рассмеялся:

— Туше. Я тоже не люблю это обращение. Значит, просто по имени?

— Да.

— Хорошо, Гермиона. Идёмте, а то скоро совсем стемнеет. Я неплохо вижу в темноте, но если ночь застанет нас здесь, без света будет сложновато.

К счастью, вскоре среди ветвей замерцали зелёные и синие огни «вечных» фонарей, редко расставленных вдоль дорожки у озера по приказу нынешнего проконсула Аквитании — Марка Публия Красса, весьма любившего ночные прогулки верхом. Словно дождавшись этого, последние лучи Солнца, ещё слабо освещавшие верхушки холмов на западе, погасли. Гермиона уже повернулась было, чтобы попрощаться до завтра, но Гарри неожиданно промолвил:

— Вы не против, если я вас провожу?

— Мой дом всего в полустадии отсюда, вот он, смотрите, — и указала, где именно, мимоходом подумав, что Линти, должно быть, уже сильно волнуется.

— А я остановился там, — Гарри развернулся и, к удивлению Гермионы, указал рукой на двухэтажный дом за изгибом берега в четырёх или пяти стадиях отсюда, где жила Луна, та необычная соседка, о которой она думала ещё утром. Видимо, это чувство отразилось на её лице, так что Гарри поспешил объяснить:

— Живу там всякий раз, как приезжаю в отпуск. Наверное, она кажется вам странной, но Луна — хороший человек.

Кивнув, Гермиона попрощалась и пошла к дому, когда из-за спины послышалось:

— Завтра на этом же месте, хорошо? В пятом часу дня?

— Хорошо! — не оборачиваясь, крикнула она в ответ, тут же укорила себя за невежливость, пусть и по отношению к варвару, но когда повернулась, Гарри уже быстро шёл по дорожке.

Дома, успокоив Линти и позволив накормить себя обильнейшим ужином под постоянные причитания, что «учительница Гермиона слишком мало ест, так нельзя, так плохо, совсем плохо!», она почувствовала сонливость, словно и не проспала днём несколько часов кряду. Попросив Линти разбудить её в третьем часу завтра, Гермиона улеглась в постель, но проворочалась ещё с полчаса, вспоминая сегодняшний день. Почему-то она чувствовала странную досаду, что новый знакомый столь близко знает Луну, живёт вместе с ней. «Завтра спрошу его об этом», — решила Гермиона, и замерла: получается, ей действительно не всё равно? Не всё равно, что связывает красивую — будь честной — соседку и Гарри? Разозлившись сама на себя, она тщательно выкинула эти мысли из головы, думая о чём угодно другом, успокоилась и уснула.

* * *

За следующий день они осмотрели руины — и вправду, не похожие на зодчество людей: слишком причудливы, одновременно неестественны для взгляда и прекрасны были тёмные стены, на которых отчего-то не рос даже мох, овальные оконные проёмы, совершенно круглые, поистине гигантских размеров арки, неведомо как уцелевшие каменные скамьи, больше похожие на блюда, чем на места для отдыха — а может, это жертвенники неведомым богам?

Они почти не разговаривали, лишь изредка перебрасываясь парой слов, когда пытались угадать назначение того или иного здания, комнаты или глубокого каменного желоба, зачем-то вознесённого на столбах на высоту почти четырёх пертик, так что разглядеть его удалось только чудом, забравшись на ветхий купол отдельно стоящего строения.

И всё это — обязательно покрыто узорами, вырезанными в камне, порой напоминавшими слова какого-то нечеловеческого языка, порой — переплетающиеся ветви растений или причудливо смешанные геометрические фигуры, словно неведомые строители старались не оставить и кусочка камня без украшения.

Уже вечером, когда слегка улеглись переполнявшие её впечатления, и они неспешно шли через лес уже хорошо знакомой южной тропкой, Гермиона вспомнила о намерении узнать о связи между своей соседкой и Гарри, решив начать издалека:

— Скажите, Гарри, вы часто здесь бываете? Я имею в виду — на озере.

— В последнее время чаще. Раньше не позволял мой… вид деятельности, а сейчас стало попроще. Больше свободного времени, так что — примерно раз-два в году. А вы?

— Я здесь впервые. Мой управляющий, хотя он больше — компаньон, настоял, чтобы я отдохнула, и вот…

Гарри мягко рассмеялся её неловкости, прозвучавшей в голосе, шутливо спросил:

— Сгораете на работе?

— Что-то вроде, — она не могла не заметить маленькой заминки, когда Гарри говорил о «виде деятельности» и поставила мысленную заметку: уточнить попозже, чем он занимается, но тот неожиданно поделился:

— Это и обо мне можно сказать. Меня… коллеги едва ли не силой отправили в отпуск. Сказали, — он вновь рассмеялся, — что иначе лучше сразу убить.

«Ну и коллеги!» — подумала Гермиона, а вслух спросила:

— А чем вы занимаетесь, если не секрет?

— Я наёмник.

— Наёмники разве говорят о своей профессии прямо?

— Видимо, вы знаете не так много наёмников, — он открыто улыбнулся. — У нас есть свой кодекс поведения. Например, мы стараемся не лгать без необходимости.

Гермиона приняла завуалированный упрёк, но не позволила сбить себя с пути:

— Итак, коллеги под страхом смерти отправили вас отдыхать, и вот вы здесь. А как… — она замолчала, пытаясь сформулировать вопрос, но Гарри неожиданно вновь проявил проницательность:

— Как я познакомился с Луной?

Она молча кивнула, украдкой бросив взгляд в его сторону, но Гарри не смотрел на неё, направив взгляд куда-то вверх. «И как он умудряется при этом не цепляться за корни на тропинке?»

— Если вкратце, то родители — мои и её — давно запланировали наш брак, — от неожиданности Гермиона споткнулась, едва не упав. Гарри как-то машинально помог ей удержаться на ногах и продолжил, как ни в чём не бывало: — Мне было четырнадцать, а Луне — почти тринадцать, когда уже всё было готово к свадьбе. Не удивляйтесь — да, в наше время все эти древние традиции почти изжили себя, но мой отец, как вы, наверное, догадались по фамилии — из «варваров», и всегда стремился быть римлянином больше самих римлян. Чаще всего маме удавалось сдерживать его, но в этом вопросе он был непреклонен. Так бы всё и случилось, но как раз в то время погибла мать Луны — Селена Аморбона, вы могли слышать о ней.

Гермиона слышала — эра Аморбона была одной из известнейших в Империи среди техномагов уровня магистра, так как бралась за самые рискованные эксперименты и не боялась ответственности, а ещё — считалась первым претендентом на пост главы коллегии понтификов — Минерва Мак-Гонагаль тогда как раз собиралась уйти на покой. Но — увы.

— Отец Луны был безутешен, свадьбу, конечно же, пришлось отложить, и вот именно тогда — мы с ней впервые встретились, до того зная друг друга только по люксографиям. Встретились и как-то очень быстро подружились — в самом прямом смысле этого слова. Ни о каких там «чувствах» не было и речи. Мы целыми днями бродили по долине вокруг загородного поместья семьи Аморбона в долине реки Оттер.

Гермиона внутренне встрепенулась: Ринальдо рассказывал, что особняк его семьи стоит на юго-западе Британии, как раз в долине реки Оттер!

— Это в Британии, кажется?

— Да, в Валлийских землях… Луна очень тяжело переживала смерть матери, и её отец, видя это, откладывал свадьбу, как мог. О нём вы тоже могли слышать: Ксенофилий Аморбона. Мало кто знал, что он тоже техномаг, но почти все читали в детстве…

— Сказки! Детские сказки! Так вот откуда…

— Да, — Гарри улыбнулся, — именно детские сказки. «Четырнадцать и одна история галла по имени Трансформикс, которого в детстве уронили в котёл с Оборотным зельем» — эта книга была моей любимой. Так вот, после смерти супруги Ксенофилий пытался сам заниматься делами семьи, но получалось у него плохо. Он был очень гордым, так что решил обойтись без управляющего. За какие-то четыре года поместье захирело, вклады сгорели в рискованных сделках и истощились в попытках поддержать «достойное существование древнего рода Аморбона», как выражался отец Луны. Он был неплохим человеком, но — очень уж самонадеянным. Кончилось тем, что Ксенофилий стал банкротом и покончил с собой. Не знаю, как он вообще решился на это, ходили слухи, что ему «помогли» — кто ведает? — но мне слабо верится, что даже в самой тяжёлой ситуации он оставил бы дочь одну. Он очень любил Луну.

Повисла тишина: Гарри вспоминал, а Гермиона переживала всё услышанное, наконец, решившись нарушить молчание:

— Что же…

— …дальше? Дальше мой отец, — голос Гарри совсем посерьёзнел, в нём появились металлические нотки, — расторг соглашение о браке. Ему даже не пришлось особо стараться — у семьи фон Хафнер, или, как отец именует себя сейчас — Поттеров — всегда были хорошие связи в обществе. Услышав об этом, я… покинул отцовский дом и стал наёмником. Это было девять лет назад. Всё, что осталось у Луны — этот дом на берегу озера и пара слуг. Мы по-прежнему друзья, и это навсегда. Вот и вся история.

Оставшийся до озера путь они проделали в молчании.

Рассказ Гарри породил больше вопросов, чем ответов. Природное любопытство Гермионы, подстёгнутое необычной историей, властно требовало разобраться во всём, и самым простым выходом было спросить Рина — должен же он знать о семье, рядом с которой жил в детстве. Может, он даже знаком с Луной. Другой странностью были слова Гарри о том, что у Луны остался домик и даже слуги — если её отец действительно стал банкротом, по современному, глубоко несправедливому закону и обычаям отбиралось всё.

Весь вечер она боролась с собой — что-то проверять казалось некрасивым, словно она не доверяла Гарри, но ведь и он не был до конца искренен: во-первых, в добыче информации для «Фронта освобождения» она частенько контактировала с наёмниками, и на наёмника Гарри похож не был. Во-вторых, слова о банкротстве. В-третьих, он легко ориентируется в лесу, прекрасно разбирается в геологии, травничестве и по паре обмолвок Гермиона поняла, что и в алхимии. Когда понадобилось забраться на верхушку одного из «храмов» — он сплёл верёвку из гибких ветвей лаврового дерева меньше чем за четверть часа. Создавалось впечатление, что большую часть жизни Гарри проводит в каких-то краях, где все эти умения действительно нужны, и нужны постоянно. В-четвёртых, она сильно сомневалась, что и Луна испытывает к Гарри только дружеские чувства…

Осознав последнюю мысль, Гермиона замерла посреди комнаты, которую мерила шагами и попыталась понять: что это вообще такое сейчас было? Идей не нашлось. То есть была одна, но об этом не хотелось даже думать. Даже предполагать, что Гарри за какие-то два дня уже стал ей симпатичен. Да. Назовём это так. Вот только симпатичен — как кто? Как человек, знакомый, собеседник? Или — смелее, Гермиона, твоих мыслей никто не слышит — как мужчина?

Повинуясь выработанной с годами привычке, она глубоко вздохнула, прикрыла глаза и начала вспоминать — разговоры, ощущения, интонации, поднимаемые темы — всё, что произошло за последние два дня. Это всегда помогало ей разобраться в собственных чувствах.

Спустя без малого час, открыв глаза, Гермиона задумчиво покрутила головой, как-то лукаво улыбнулась и позвала Линти, отправив её в штаб «Фронта освобождения» с заданием тайно разузнать всё возможное о человеке по имени Харри фон Хафнер, или Гарри Поттер. Собственных воспоминаний оказалось недостаточно, чтобы составить полную картину, а она — Гермиона убеждала себя в этом, вспоминая случай годичной давности — должна быть готова и к тому, что Гарри оказался здесь одновременно с ней не случайно. Год назад только аккуратность Рина в защите информации и бдительность лису съевшего на интригах Паларера помогли вовремя вычислить, чего именно добивался тот парень, оказавшийся сотрудником имперской Тайной стражи. Они тогда страшно переполошились, с минуты на минуту ожидая ареста — пока Рину не пришло сообщение от его отца, что это просто рутинная проверка. Сейчас, когда полным ходом развивается вторая стадия плана — можно ожидать, что всё-таки кто-то где-то прокололся и попал под контроль, выведя и на руководителей «Фронта…»

«Так, Гермиона, это уже фантастика. Успокойся». Всё верно — благодаря «водонепроницаемой» структуре ячеек «Фронта…» на неё и Рина никто не может вывести — о них и их роли знает только несколько особо доверенных, направлявшихся в самые опасные места «агентов» — Гермиона не любила это слово, но ведь большинство слуг — не люди, и если назвать их так — оскорбляются.

Она не могла знать, как не знал и Гарри, что её саму «проверили» ещё в день прибытия, подняв всю имеющуюся в записях военной разведки и контрразведки информацию о Гермионе Грейнджер, и что за её домом и за ней тщательно следил неприметный человек в плаще, зачарованном на «эффект хамелеона». Просто на всякий случай: те, кто отдавал приказы Legio II Adjutrix Iterium — Второму вспомогательному легиону, носящему титул «Вечный» — желали быть уверенными, что примипилу этого самого легиона ничто не угрожает. Уж слишком много средств и труда было вложено в его обучение и подготовку, не говоря уже о сложных, многоступенчатых трансформациях тканей и органов тела, делавших римского легионера непобедимым и почти бессмертным на поле боя. А с учётом того, что легат легиона — ветеран Ультор «Безумное око» Акер — намеревался рекомендовать подчинённого на своё место… Конечно, окончательное решение принимать Императору, но это намерение старого воина уже о многом говорит. На счастье Гермионы, военная разведка издревле презирала Тайную стражу, информацией не обменивалась, так что по их данным «Грейнджер, Гермиона, двадцать семь лет» — была вне подозрений настолько, насколько это вообще возможно.

* * *

Утро — раннее утро — ознаменовалось возвращением Линти. Беда в том, что вместе с нею прибыл Рин и разбудил Гермиону с таким лицом, словно по дороге заглянул в глаза Тимору. Ещё толком не проснувшись, она пробормотала:

— …что случилось? — и Рина словно прорвало. Он расхаживал по спальне и ледяным тоном перечислял:

— Мы просили тебя обращать внимание на новых знакомых. Мы просили с осторожностью относиться к случайным встречам. Мы просили сразу же — сразу же узнавать всё о тех, кто к тебе приблизится. Паларера едва удар не хватил, когда он увидел, что Линти в панике мечется по библиотеке, перекапывает архив, но не говорит, что случилось и зачем ей всё это.

— В панике? Линти, что ты такое…

— Ничего! — зло выкрикнул Рин, не похожий на самого себя сейчас. — Ничего она не нашла, вот в чём дело! Ничего, понимаешь? Словно «Харри фон Хафнера» последние девять лет, после ссоры с отцом, не существует! Ты вообще понимаешь, что это значит?

— Но как…

— Никак, — промолвил Рин, устало падая в кресло. — Ни встреч, ни появлений при дворе, ни участия в вечеринках, ни финансовых операций, ни вкладов в банках — ничего. Словно его и вовсе нет на этом свете.

Гермиона зябко поёжилась под одеялом и обхватила руками колени. Внутри нарастал страх, смешанный с жутким чувством разочарования — всё-таки не просто так. Гарри — а это вообще его имя? — обаятельный, прямой, находчивый, прекрасный собеседник… Маска. Притворщик. Лжец.

— Что мне делать? — тихо спросила она.

— Не знаю. Ничего. Тебе нельзя уезжать до срока — подозрительно, нам нельзя, чтобы кто-то ещё был тут — человек, я имею в виду. Сейчас пришлю пару агентов, в случае чего они защитят тебя, а сам — буду искать. Нужно хоть что-то найти. В наше время не может быть, чтобы о человеке совсем ничего не было.

— Ты думаешь… стража? — самая пугающая мысль.

— Не знаю, Гермиона. Надеюсь, что да.

— В каком смысле — надеешься? — внезапно севшим от шока голосом спросила она. — Что может быть хуже? Ведь это значит…

— Нет. Ничего это не значит. Схема почти безупречна, в крайнем случае — могли выйти на меня, но не на тебя. Мы позаботились об этом.

— Но что тогда?..

— Не знаю, — в который уже раз повторил Рин. — Постарайся сегодня не выходить из дома. Хотя, если бы он хотел причинить тебе вред — у него было достаточно возможностей раньше. Но будь осторожна. Пожалуйста. Мы… я не выдержу, если с тобой что-то случится. Если что — беги. Ты знаешь, как.

— Но мы не можем!

— Гермиона! — Рин встал, глядел строго и внимательно. — Да, на том, что никто не ведает о способности слуг-эльфов телепортироваться — построен наш план. Да, нам нужно сохранить эту тайну — желательно и после того, как всё закончится. Но если твоей жизни будет угрожать опасность — уходи. Мы придумаем другой план.

Не дав ей вставить и слова, он схватился за руку Линти и переместился. Несколько секунд спустя та вернулась, а с нею — двое других, сразу же спустившиеся вниз. Не слушая извинений и причитаний Линти о том, что «не сумела сохранить поиски в тайне», Гермиона, пытаясь подавить страх, размышляла про себя. Да, ей лучше сегодня остаться дома, хотя вчера они с Гарри договорились взять лодку и поплавать по озеру… Что-то неприятно кольнуло в сердце. Маска. Лжец. Сжав голову руками и стиснув зубы, она со всей отчётливостью понимала: нельзя ставить всё под удар. Нельзя раскрывать возможности «слуг». Не может быть другого плана, а если бы и был — уже не хватит времени всё переделать.

«Но если тебя схватят, они узнают всё». Холодея при мысли об этом, она едва справлялась с нарастающим ужасом. «Нельзя». В мыслях, кроме этого «нельзя», царила гулкая пустота. Она не знала, сколько просидела так, прежде чем привести в ужас Линти, пытавшуюся достучаться до «учительницы Гермионы», вопросом:

— Ты можешь достать мгновенный яд?

Она слышала, как приходил Гарри, звавший её, чётко различая из спальни на втором этаже и звенящий от волнения звонкий голосок Линти, ответствовавшей, что «хозяйка Гермиона приболела, сегодня она не сможет пойти с господином». Слышала его обеспокоенный голос, спрашивавший, не нужно ли чем помочь, и не могла понять, чего больше сейчас в её чувствах: страха и отвращения при мысли о столь хорошей актёрской игре, или надежды, что он искренен. Но если искренен — как объяснить, что Рин до сих пор ничего не узнал?

Лёжа в постели, она вновь и вновь прокручивала в голове воспоминания последних дней и разговор с Ринальдо — ведь он не был уверен, что Гарри из стражи, да и не похоже было, что тому что-то нужно — он ни словом не спросил о работе Гермионы. Но спустя всего несколько минут она вспоминала все те шероховатости и вопросы, которые вызывал Гарри своим поведением и словами — и вздрагивала, представляя, как улыбающееся лицо спадает, словно маска, открывая… что-то ужасное. И вновь, то же самое, по кругу.

Она не признавалась в этом даже самой себе — но тот случай годичной давности ударил по ней больнее, чем можно было представить. Теодор был так очарователен, вежлив, обходителен, но и — настойчив, что рядом с ним она забывала даже о делах. Гермиона в который раз вспомнила, как злилась на Рина — не за его слова, но за то, что рассказал ей обо всём только полностью убедившись в своей правоте. Скажи он о своих подозрениях раньше — и ей не было бы так больно. Она не понимала этого сама, но необходимость тогда довести игру до конца, расстаться с Тео, не вызвав подозрений, подкосила её доверие к людям очень сильно. И после того, как Гермиона так легко сошлась с Гарри — узнать, что и он лжёт ей… Вновь и вновь, словно по заколдованном кругу, сменяли друг друга чувства страха и надежды, казалось, она сходит с ума. Может, так оно и было.

Ночью ей снились кошмары.

* * *

Линти растормошила её уже вечером, почти силой заставив поесть. Лежать Гермиона уже не могла — одна мысль о кровати вызывала отвращение — так что сегодня она бродила по дому из комнаты в комнату без единой мысли в голове, пока не услышала слова Линти, что «господин Гарри снова приходил». С тревогой прислушавшись к себе, Гермиона ожидала повторения «маятника» переживаний — от ужаса до надежды — но внутри была только усталость и какое-то серое равнодушие.

Равнодушно она выпила принесённый чай, равнодушно постояла перед окном в боковой комнате первого этажа, откуда было видно двухэтажный дом за изгибом берега, равнодушно достала первую попавшуюся книгу из до сих пор не открывавшегося кофра и листала страницы, даже не читая — просто чувствуя слабое удовольствие от их шелеста и почти неощутимых движений воздуха. Её настолько заворожило это, что Гермионе начало казаться, будто весь мир состоит из звука перелистываемых страниц. Этим можно было любоваться вечно… «Только вот сейчас на секунду закрою глаза, и продолжу».

* * *

Яркое рассветное солнце слепило, заглядывая в окно, Гермиону кто-то укрыл пледом, а книга лежала на полу. Было прохладно. Чуть привыкнув к свету, Гермиона шире раскрыла глаза и увидела, что на подоконнике кто-то сидит. Она вскочила, кинулась в сторону, к двери, и — замерла. В оконном проёме, впуская в комнату холодный воздух, устроилась с ногами на широком подоконнике её странная соседка. Взгляд Гермионы метался по фигурке сидящей боком, но повернув голову к ней — Луны, с возрастающим изумлением подмечая детали: длинные, почти до пояса, спутанные светлые волосы, разные серёжки в ушах, короткая, едва прикрывавшая бёдра ночная сорочка — почти камисоль, да к тому же так промокшая где-то, что не скрывала уже ничего, и — покрытые грязью ступни, словно Луна бродила где-то босиком. Похоже, так оно и было.

Словно дождавшись, пока Гермиона подметит всё, Луна изящно развернулась, спрыгнула на пол и подошла вплотную, смотря прямо в глаза неожиданно прямо и твёрдо — куда только делась мечтательная отстранённость? Стушевавшись под этим взглядом, Гермиона уже хотела было что-то сказать, но Луна опередила её:

— У него было всего четыре дня, — в голосе отчётливо слышалось осуждение.

— Что? — выдохнула ничего не понимавшая Гермиона.

— Всего четыре дня, — тем же тоном повторила Луна. — Сегодня перед рассветом он уехал. Ты не болеешь, а прячешься. Ты боишься. А ему плохо, он думает, чем обидел тебя.

— Откуда… ты…

— Я вижу. Просто умею смотреть.

Это прозвучало так твёрдо и уверенно, что Гермиона ни на секунду не засомневалась: действительно — видит. Сама от себя не ожидая, она выпалила:

— Он лгал мне!

— Нет. Он не рассказывал.

— Это одно и то же!

— Нет. Он и мне не рассказывает. И по той же причине. Только я — вижу, а ты нет.

— Но…

— Замолчи. Ты ничего не видишь. Никто не видит, но рядом с ним — не страшно. Он… он не закрывает глаз, и просто любит меня. Он ведь сделал это ради меня. А ты — ты ничего не видишь. И ты не смеешь осуждать его. Не доверять ему. Он любит тебя. Не так, как меня — по-другому. Ради меня он умирает, а с тобой мог бы жить. А ты прячешься, — едва слышно: — Ненавижу…

Хлопнула дверь, робко заглянула в комнату Линти, которую до этого словно что-то не пускало сюда, а Гермиона всё стояла, чувствуя, как горят щёки.