The Lie of Life (джен)

В девятнадцать лет Николас Фламель боялся смерти — так, как боятся неизвестных мифологических существ маленькие дети, впервые прочитавшие о них в какой-нибудь книге.

Если честно, точно такой же страх смерти царил и в умах большей части европейцев, но дело было не в этом. Дело было в том, что Николас всегда думал, будто знаком с настоящим страхом смерти, а это оказалось не так. Он выяснил это в тот момент, когда, влюбившись в Пернеллу Рибодиер, женился и, счастливо прожив с ней ровно два года, обнаружил, что та подхватила болезнь, которую волшебники должны были научиться предотвращать, но так и не научились, — черную смерть. Николас тогда понял, что, даже несмотря на свой страх смерти, готов умереть в совершенно любой день, лишь бы Пернелла продолжала жить. Он мог пожертвовать своей душой и даже пожать руку дьяволу, если бы это спасло жизнь его возлюбленной.

Это все были возвышенные, благородные идеи... но Николас был алхимиком, мыслившим вне рамок нормы, и, пока все остальные оплакивали своих умерших или умирающих близких, он решил пойти дальше.

* * *

— Пернелла, любимая... — очень тихо произнес Николас, опустившись на колени перед женой. — Пернелла.

Она не ответила.

Казалось, с ней всё было в порядке: на лице, обрамленном светлыми волосами, не было ни бубонов, ни гноя, ни крови, а тело было укрыто так, что на нем тоже не было видно ничего, выдававшего истинное ее состояние. Но именно выражение ее лица впечаталось в сердце Николаса и как будто разорвало на части его душу — каждый мускул ее лица был полностью напряжен, а зубы крепко сжаты.

Пернелла была в агонии, и Николас чувствовал, что готов отдать что угодно, лишь бы ее мышцы расслабились, на губах расцвела улыбка, всегда украшавшая ее лицо, лишь бы снова загорелись ее небесно-голубые глаза, по свету которых он так скучал.

— Пернелла... — слетевшее с его губ имя было похоже на просьбу. Он знал, что она еще не умирает, — в запасе оставалось еще несколько дней, ровно до тех пор, пока ее кожа не почернеет. Тем не менее Николас был в ужасе: с тех пор, как Пернелла заболела, прошло уже целых два дня.

— Ник... Николас? — ее веки, открываясь, устало дрогнули, и Николас облегченно выдохнул. Пернелла не двигалась, но ее глаза будто впитывали каждую точку на лице супруга. — Ты выглядишь так устало...

Он неожиданно рассмеялся и устало покачал головой.

— Что? — спросила она ясным голосом, показавшимся Николасу сладким и милым. — Это ведь правда.

— Из нас двоих чума у тебя, — сказал Николас, тут же перестав смеяться, — это твоя жизнь в опасности...

Глаза Пернеллы сверкнули:

— Не говори так! Я ведь все еще живу, верно?

— Да, да, конечно, — пробормотал Николас, не став говорить то, что он — они оба — думали. Пернелла улыбнулась уголком губ:

— Так гораздо лучше, — она вздохнула и закрыла глаза, помолчав, прежде чем продолжить. — Я чувствую себя так, будто... — она распахнула глаза, перебив саму себя глухим резким кашлем и болью от последовавшего за ним удушья.

Николас мгновенно вскочил с пола, дотронувшись до ее лица. Кожа Пернеллы была обжигающе горячей, и в голове Николаса панически замелькали идеи, как хоть чуть-чуть ее остудить.

В течение ночи бубонов на теле Пернеллы стало на целый десяток больше, и Николас уже почти не мог сдержать слез, глядя на них. Теперь на руках, бедрах и ключицах его жены было уже четырнадцать бубонов. А его мать умерла, когда закровоточил пятнадцатый...

Николас еще раз приподнял ткань над телом Пернеллы и внимательно осмотрел его, а затем, стараясь говорить как можно спокойнее и ласковее, произнес:

— Держись, дорогая... скоро все закончится. Боль скоро пройдет.

Он продолжал что-то шептать ей на ухо и перебирать волосы, пока ее срывающееся дыхание не превратилось в мерные, глубокие вздохи. Пернелла выдохнула:

— Стало еще хуже, да?

Он хотел солгать — сказать «нет» — не только потому, что хотел, чтобы она в это поверила, но и потому что хотел поверить сам. Он хотел сделать вид, что ее состояние ничуть не изменилось, чтобы обмануть самого себя, поверить в то, что она выживет...

Но Пернелла была очень проницательной.

— Да, — голос Николаса сорвался, — да, это так.

Она кивнула — чуть-чуть дернула головой:

— Я так и думала...

Они остались в том же положении — Николас сидел на краю кровати, поглаживая светлые волосы любимой, и не мог понять, как быстро идет время.

Раньше у него никогда не возникало ощущения такой глубокой, отчаянной безнадежности. Казалось, что выхода не было вообще. Все врачи в городе, даже самые лучшие, не смогли бы ничего сделать — они были либо мертвы, либо умирали в эту самую минуту, либо понятия не имели, как исцелить болезнь, охватившую уже половину Европы. И ни одна из алхимических книг Николаса — а за годы сотрудничества с Шармбатонской академией у него накопилось их предостаточно — не содержала в себе ни намека на то, как расправиться с черной смертью.

— Не смей, — туманные мысли рассеялись из-за голоса Пернеллы, — не думай об алхимии.

Николас не удержался и закатил глаза:

— Дорогая, я же алхимик...

— Тебе нельзя прибегать сейчас к этим знаниям — это будет несправедливо... по отношению ко всем остальным. — Она глубоко вздохнула. — Обещай мне...

Николас положил свою руку поверх ткани и нащупал тонкую ладонь жены — от его прикосновения она вздрогнула.

— Хорошо. Я обещаю.

Он солгал.

* * *

После разговора с Пернеллой Николас сразу закрыл дверь в свой кабинет, чтобы жена не услышала подозрительных звуков.

— Азотная кислота. Сера. Железо, — бормотал он, уходя в своей кабинет. — Тимьян. Чуть-чуть чистого серебра.

В кабинете, скрытом позади заколдованной книжной полки, хранилось немало различных веществ, в том числе и очень редких, которые только известны человечеству. За последние семь лет Николас для своей работы невероятно много всего, но самое важное место занимали знания.

«Прекрасные знания», — мысленно заметил Николас. И они помогут вылечить Пернеллу.

Он почти прыгал между полок, снимая с них флаконы, и неожиданно остановился, схватившись за голову:

— Что я делаю?.. — Он вытащил из кармана волшебную палочку. — Акцио серебро!

Пузырек метнулся в его руку прямо с полки, и Николас, поставив его возле остальных флаконов, мысленно сказал самому себе: «Так гораздо лучше».

Затем он быстро пролистал две рукописные книги в поисках страниц, которые могли бы помочь, — на них было множество цифр и символов, понять которые мог только он сам. Строчки шли не по порядку, но если рецепт был правильным... Николас никогда так не хотел ничего, как сейчас желал, чтобы его план сработал.

Убедившись, что на столе стоит ровно шестьдесят пять флаконов, Николас зажег огонь под котлом и надел очки, защищающие от ядовитых испарений. Откупорив флакон с тимьяном, он почувствовал знакомый прилив предвкушения, который могли бы понять только коллеги-алхимики, и улыбнулся, несмотря на всю драматичность ситуации.

План сработает. Иначе просто и быть не может.

* * *

План не сработал.

В самый разгар паники и плача по только что умершему соседу Николас отправился к жене, чтобы сообщить горестные новости. Пернелла крепко спала, но, когда он уже направился к двери, пошевелилась во сне, так что из-под одеяла показалась ее рука. Николасу хватило только одного короткого взгляда — он тут же подбежал к ней и дотронулся до ее пальцев, бормоча:

— Нет, нет...

Он надеялся, что это иллюзия, что ему просто мерещится от страха, но нет, это было правдой: рука Пернеллы уже начала чернеть.

Пернелла не проснулась от его несвязанного бормотания, и это, наверное, было не так уж плохо, потому что она все еще не знала, что болезнь уже заставила ее кожу потемнеть. Николас решил, что не станет будить жену: в конце концов, если тот алхимический рецепт сработает, то Пернелла и не узнает, насколько близок был конец.

Эта мысль заставила его замереть на месте, и он тут же постарался подумать о чем-нибудь другом и направился в кабинет, который в течение двух последних дней был накрепко заперт. Забыв снять пальто, Николас подбежал к котлу. Огня под ним уже не было, и темная чаша казалась абсолютно пустой... Если бы рецепт был верен, на дне должна была быть прозрачная жидкость, которая могла бы исцелить Пернеллу, но там ничего не было... совсем ничего. А Пернелла уже перешла в последнюю стадию заболевания.

Почему в этот раз все получилось именно так?.. Почему наука подвела его как раз в тот самый момент, когда он больше всего нуждался в ней?

Приглушенно выдохнув, Николас в отчаянии опустил руку в котел, прощупывая дно, и у него перехватило дыхание. На дне оказался маленький твердый предмет, одновременно и гладкий, и грубоватый, и холодный, и горячий, совершенно не похожий ни на что, знакомое Николасу.

Он поднял руку, раскрыл ладонь и в первый миг не смог понять, что видит, но затем... Луч света ударил по темно-красной блестящей поверхности, и Николас чуть не задохнулся.

— Мерлинова борода...

На его ладони блестел в лучах солнца философский камень.

* * *

Пернелла всегда могла удивить Николаса, даже несмотря на то, что они знали друг друга достаточно давно. Она была самой сильной женщиной из всех, которых он встречал, — Николас думал, что Пернелла, пожалуй, была даже сильнее него, хоть и не хотел признавать это.

То, с каким упорством она противостояла ему, будучи на грани смерти, подтверждало ее силу лучше всякого другого примера.

— Абсолютно исключено.

Несколько мгновений после первого взгляда на камень она была очарована им, но, поняв, что собирается сделать с ним Николас, тут же отпрянула.

— Пернелла, но... это еще лучше, чем я мог бы вообразить, это научное открытие! Это мечта алхимика! Лишняя часть тимьяна из того рецепта превратилась в камень — это знак!

Пернелла начала протестовать, но он покачал головой, жестом попросив дать договорить.

— Пернелла, этот день может войти в историю как день величайшего открытия. — Он поднял камень и перевел взгляд на измученное лицо жены. — И это, — тихо добавил он, — исцелит тебя.

— А ты подумал о тех людях, которые умирают? — Глаза Пернеллы вспыхнули, и Николас на мгновение задался вопросом, может ли кто-то еще, будучи настолько физически слабым в данный момент, демонстрировать такую силу воли.

— Ты умираешь, Пернелла.

— Но это несправедливо по отношению ко всем остальным. Николас... я горжусь, что тебе удалось это сделать. Я прожила с тобой достаточно долго, чтобы понять: философский камень является мечтой любого алхимика. Но... это неправильно. Что делать всем остальным зараженным?.. Как их близкие справятся с их смертями?..

— Я не могу потерять тебя...

— А им всем придется потерять своих близких.

— Я скорее предпочту умереть, чем жить без тебя.

— Не говори так, — прошептала она, — не смей, Ник. Я хочу, чтобы ты жил. Если я... Я хочу умереть, зная, что ты останешься жить.

Николас стер пальцем ее слезу и поцеловал Пернеллу в лоб.

— Мы оба можем жить, — сказал он, — с помощью камня.

— Это несправедливо, — прошептала она. — И... мне страшно.

— Из-за камня? — спросил Николас.

— Это противоестественно и... и странно.

Несмотря на то, что у него была другая точка зрения, Николас понял, почему Пернелла так недоверчиво относилась к философскому камню и к заточенной в нем силе.

— Мы поделимся им с другими, — сказал он. — Все будет хорошо.

Пернелла рассеянно посмотрела куда-то в сторону.

— Как долго мы будем жить? — спросила она. — Вечно?

Николас тяжело вздохнул. Во всех легендах и сказаниях философский камень мог привести к бессмертию, и, если предположить, что то, что они собирались поделиться его мощью с другими людьми, не повлияет на его целебные возможности... они действительно смогут жить вечно.

Но Николас чувствовал, что не может произнести это вслух, и не стал говорить это Пернелле.

— Мы будем жить долго, — пообещал он, поглаживая пальцем сияющую поверхность камня. — Мы будем жить долго для всех людей, которые страдают от этой проклятой болезни.

И они действительно прожили долго — больше чем шестьсот лет