Мёртвые (гет)

Nihil verum est licet omnia —

ничто не истинно, всё дозволено.

— Лили-лили-лили, — монотонно бубнит Джеймс, раскачиваясь на стуле в кухне.

— Лили-лили-лили, я не люблю тебя, — говорит Джеймс и сам удивляется своей смелости.

— Лили-лили-лили, веришь? — спрашивает Джеймс у пустоты перед собой и замолкает.

— Нет.

Джеймс вздрагивает и едва не падает со стула.

Лили стоит у двери, незаметная, худая, хрупкая. Такая маленькая.

Джеймсу дурно от своих собственных мыслей.

«Лили, я постоянно думаю о тебе…»

«Лили, мне кажется я…»

«Мы как Кэти и Крис, понимаешь?»[1]

— Хэй, сестрёнка, чего хочешь? — интересуется он неестественно хриплым голосом и многозначительно кивает на холодильник.

Лили молча подходит к раковине и набирает стакан воды. Джеймс хочет было спросить, почему она не применила простейшее заклинание, но секунду спустя запоздало вспоминает, что несовершеннолетним нельзя пользоваться магией все Хогвартса и просто наколдовать себе воду она не могла.

— Ты ведёшь себя как настоящий идиот, — внезапно сообщает Лили брату между глотками.

Тому хочется ослепнуть, чтобы не видеть её обнажённых плеч, чтобы не представлять, как он медленно вдыхает её запах, чтобы не ощущать эту неоправданную скованность и боязнь, что кто-то прочтёт его мысли. Но…

— Почему? — возмущённо спрашивает он, потому что тот Джеймс, которого она знает, сделал бы именно это.

— Я знаю твой секрет, — просто говорит Лили, будто в этот августовский вечер она не разорвала на миллион клочков его вселенную, будто не уничтожила наивную веру в то, что ничего со стороны незаметно.

— Д-да? И какой же? — преувеличенно беззаботно смеётся он.

Перед глазами пульсируют чёрные точки и сердце уже готово выскочить из груди.

Лили внимательно смотрит на брата, словно каждое его слово должно быть тщательно взвешено и проанализировано, прежде чем удостоится ответа.

— А ты вспомни, что я сказала, когда вошла, — спокойно советует Лили.

Её глаза задорно поблескивают.

— Ты сказала «нет», — пытается рассуждать вслух Джеймс, но дальше этой фразы дело не идёт.

Лили загадочно улыбается. Почему-то выглядит это довольно жутко.

— Верно, — произносит она полушёпотом, зачем-то нагнетая обстановку этой искусственной таинственностью.

Вечерний полумрак создаёт должный эффект: Джеймс ощущает пульсирующую пустоту в груди. Кажется, что он что-то упустил, не уловил чего-то важного в её словах, действиях, поступках. Как всегда, не прочитал между строк.

* * *

Осознание приходит потом.

Джеймс проходит все девять кругов ада в своём подсознании, прежде чем понимает, что его младшая сестра, оказывается, исключительно проницательна, и никто другой не знает. Даже мать с отцом.

— Почему? — спрашивает он, когда спустя пару недель болезненно-приятные сны становятся особенно частыми.

Лили читает и совсем не ощущает напряжения, повисшего в воздухе после его вопроса. Джеймс делает свистящий вдох и пытается контролировать непроизвольно сжимающиеся в кулаки пальцы. Самообладание машет ему ручкой и торжественно уходит в отпуск. Хочется одновременно зарыться в землю и взлететь до небес.

«Почему ты хранишь мой секрет?»

«Почему ты понимаешь?»

«Почему это происходит?»

— Потому что Джеймс всегда будет любить Лили, — устало отвечает она на всё непроизнесённое сразу, отрываясь от книги, чтобы взглянуть на брата, неправдоподобно аккуратно открывшего и закрывшего за собой дверь в её комнату. — Всё дело в имени, — уточняет Лили, будто это объясняет всё.

— А ты?.. — непроизвольно срывается с губ вопрос.

Джеймс чувствует себя первокурсником, запертым с троллем в туалете.

«...не скажешь никому?»

«...не боишься?»

«...тоже?..»

— Наши родители, прославленные герои волшебного мира, если ты помнишь, дали нам «мёртвые» имена, Джеймс, имена, которые были упомянуты в пророчестве, — Лили почти шепчет, зябко обняв себя руками.

Джеймс загипнотизировано смотрит на её выпирающие ключицы, мимолётом замечает совсем по-детски полупрозрачную кожу на подбородке и как-то не обращает внимания на вольную интерпретацию: пророчество не было столь конкретным и никаких имён не называло. Как семикурсник, обладающий удивительным даром оправдывать собственную лень и всякое бездействие, он считает эту незначительную неточность допустимой.

— Пророчества бывают самосбывающимися, ты знаешь? Эффект Пигмалиона, кажется, это так называется.

— Пигма-кого? — переспрашивает Джеймс, лишь бы не вникать в смысл сказанного.

— Пигмалиона. У него тоже была больная любовь, скажу я тебе. Слепил статую женщины из глины и влюбился в неё, ну не глупо ли? — спрашивает Лили, глядя на него.

И взгляд её сейчас какой-то неопределённый, наполненный парадоксальными чувствами. Понимание и презрение?

— Глупо, — едва слышно вторит ей Джеймс, изумлённый донельзя этой странной теорией, в которую, кажется, сестра верит до кончиков огненно-рыжих волос.

— Так вот. Этой своей любовью он вдохновил богов на оживление статуи. А потом — ты только представь! — он женился на ней и у них родилось четверо детей. Очень правдоподобно, верно? — Лили рассказывает, срываясь на слишком высокие ноты.

Её руки подрагивают от неожиданно проявившегося нервного напряжения, а глаза, всегда такого насыщенного янтарного цвета, сейчас становятся безжизненно-прозрачными.

— Да, — с горечью отвечает Джеймс, и глаза его печально поблёскивают.

Он безуспешно пытается понять её логику, сделанные выводы кажутся ему иллюзорными и пустыми, как цветастая обёртка съеденной конфеты.

Лили многословно молчит и пристально глядит ему в глаза, которые, в отличие от её собственных, по-прежнему приятного шоколадного цвета.

* * *

Лили целует его в губы так, словно делала это много раз. Джеймсу страшно и очень хорошо.

Мысли разбегаются, как тараканы.

«Если родителям вдруг вздумается зайти в комнату…» — подпитанный страхом и адреналином бьётся в голове «таракан-предводитель» ещё мгновенье до того, как Лили испускает довольный стон, что мгновенно отрывает голову «последнему герою здравомыслия».

Она похожа на сумасшедшую, потому что постоянно скороговоркой произносит что-то, не совсем понятное ему:

— Эф-фект-пиг-ма-ли-он-на-про-ро-чест-во-и-мя-мёрт-вое-мёрт-вое…

* * *

— Погоди-ка, ты со мной, потому что веришь во всё это? — осеняет его семь дней спустя, когда неделю живущий без головы «таракан» почти умирает от жажды.

— Конечно, это же элементарно. Мы носим имена родителей отца, Лили и Джеймса Поттеров. Они любили друг друга, и мы ничем от них не отличаемся. Совсем нет контраста, понимаешь. Мы не чёрное и белое, мы чёрное и чёрное, — убеждённо говорит Лили, выцарапывая на голом животе брата какие-то буквы. Немного щиплет, но он решает терпеть.

Джеймс не хочет разрушать созданную только что идиллию блаженства. Морали читать и речи вдохновенные толкать уже поздно, так зачем упоминать такую незначительную деталь как цвет глаз? Лили, безусловно, осознаёт, что её выводы утрированы и вовсе не отражают истинную суть вещей. К тому же, интересно, насколько эта теория распространена.

— А как же Ал? — вдруг спрашивает Джеймс, будто этот вопрос мучил его уже долгое время и наконец-то он решился его произнести. — Он-то нормальный, не чья-то копия, да? Я уверен, Ал лучше нас всех! Он так много читает, он!.. — воодушевлённо говорит Джеймс, ведь действительно сильно-сильно любит младшего брата.

— Называй его Северусом, — отрешённо просит Лили, глубже погружая ногти в бледную кожу.

Ей хочется выполнить задуманное на совесть, так, чтоб до крови, чтоб надолго.

— Но?.. — вновь не улавливает чего-то важного Джеймс.

Ему от этого как-то неуютно, но в то же время не отпускает ощущение, что полное знание тоже комфорта не принесёт. Кажется, сестра не разграничивает себя и ту незнакомую им Лили. Это довольно странно и могло бы испугать кого-нибудь не такого смелого, как Джеймс.

— Северус, его зовут Северус. Это тоже «мёртвое» имя, — сообщает Лили, и в голосе её звучит показательное спокойствие.

— И?..

— Северус всегда любил Лили, — с несколько непонятной Джеймсу болезненностью произносит она, и сейчас можно уловить коротко пробегающую на её лице тень какого-то странного чувства.

Хм…

Сожаление?

— А?..

— А Лили выбрала Джеймса, — голосом профессора Биннса говорит сестра, потом её рот отчего-то дёргается и становится похожи на зияющую рану и она непроизвольно добавляет: — Потому что дура.

Джеймс замирает.

Из лёгких как-то разом пропадает весь воздух, голова кружится и перед глазами — белесая пелена.

Лили часто моргает и, наверное, отчаянно ищет способ повернуть время вспять или уничтожить секунды, в которые не сумела себя сдержать, но маховики времени остались только на страницах истории, а другой способ что-то изменить в сложившейся ситуации пока не придумали.

В сущности, ничего особенного не произошло.

Джеймс на мгновение хмурится, но потом малодушно решает притвориться глухим.

На его животе старательно выцарапано «Ал».

* * *

— Ты любишь его! — обличающее кричит Джеймс, наконец собравшийся высказать всё, что должна услышать играющая на его чувствах сестра.

Лили считает незначительным целый месяц перерыва между осознанием и принятием истины, поэтому не старается придумать ответную тираду, а только тихо и совершенно спокойно соглашается:

— Да.

— И он тебя! — вопит Джеймс, не узнавая собственного голоса.

Ему больно. Очень. А скрывать свои чувства он так и не научился.

— Да, — повторяет Лили, не меняя интонации.

— А ты со мной! — продолжает Джеймс, пытаясь сохранить должный накал эмоций, но её безразличие обезоруживает.

— Да.

Лили держит лицо, не позволяя каким-либо эмоциям проявить себя, но пальцы её подрагивают, что свидетельствует о волнении.

— Но почему? — спрашивает Джеймс обиженно, заметив привычную дрожь.

«Лили. Настоящая», — вспыхивает его сознание беспричинным облегчением.

— Я уже объясняла, всё дело в… — ничем не показав раздражения, вновь начинает объяснять она.

— Почему я? Не он? — искренне удивляется Джеймс, на секунду даже забывая, что сам совсем не был против.

— Лили выбрала Джеймса, — произносит Лили как молитву, шёпотом и с придыханием.

Искусственно.

Она совсем не рада этому.

— Но ты не она! — совсем как ругательство выплёвывает Джеймс, удивляясь разрушающему их обоих упрямству сестры.

Сейчас хочется, чтобы всё это было проблемой Ала. В конце концов, брат всегда умел решать такие вот непростые задачки, чего начисто был лишён Джеймс. Думать о том, как воспринял бы это сумасшествие Ал, который, слава Мерлину, к их больным взаимоотношениям никак не относится, не хочется совершенно.

Жаль, что стирать память он ещё не умеет.

— Ошибаешься. Мы все — они, — говорит Лили как мантру, и вот тут-то он понимает, что натворил.

Сестра похожа на сошедшее с пьедестала божество. Её невозможно переубедить.

* * *

— Я тебя люблю, — признаётся он, потому что знает, что лучшего момента уже не будет.

Уже неделю он пытается распутать бесконечно талантливо запутанный ими клубок чувств и ощущений, но неизменно возвращается к началу.

— Я знаю, — слишком тихо, словно не желая признавать, говорит Лили.

Её узкие ладони вытянуты вдоль тела, взгляд направлен в потолок.

В соседней комнате — Ал. Читает учебники и готовится к СОВ. Ни о чём не догадывается.

Это невыносимое знание для них обоих.

— Ты сошла с ума, — констатирует Джеймс и это первое, в чём он абсолютно уверен за весь месяц продолжавшегося вопреки всему безумия.

— Нет, — отвечает Лили, но видно, что ей всё равно, что думают прочие.

На этот раз, брат входит в их число.

— Ты сошла с ума, маленькая идиотка!! И меня в это втянула!! — срывается Джеймс, не в силах больше выносить этот фарс.

Что он сделал, как он себя вёл! О, Мерлин!

— Но это же не отменяет тот факт, что ты любишь меня? — уточняет Лили, глядя ему в глаза.

— Нет, — звучит вяло и отчаянно слабо.

В жилах пульсирует кровь.

Лили отворачивается. Она выяснила всё что хотела, теперь ей всё равно.

— Значит всё как надо, — уверяет она, просто чтобы не показывать равнодушие, убеждён Джеймс.

В голове — пустота.

Он стискивает зубы, чтобы не закричать от бессилия.

Хочется забыть эти три месяца, стереть их из памяти, выбросить из сердца, уничтожить кусок полотна судьбы!

Кому-нибудь удавалось?

* * *

— Ты любишь Ала, ты это осознаёшь? — снова пробует достучаться до неё он, когда, казалось, всё, что могло ещё произойти отвратительного, произошло.

— Нет, ты не прав. Лили была с Джеймсом, Лили любила его… — привычно начинает сестра, бездумно уставившись в потолок.

— Но ты — ты!!! — любишь Ала! — выходит из себя Джеймс, вскакивая с кровати.

— Странный вывод, — не глядя в его сторону, чуть посмеиваясь, говорит Лили.

— Посмотри на мой живот! Ты выцарапала это, помнишь?

Благо, он итак голый и задирать майку не приходиться.

— Нет, — растерянно глядя на белые шрамы, неуверенно говорит она.

— Ты больна, Лили, — чуть не плача, заявляет Джеймс.

— Нет, — безумно улыбаясь, говорит Лили, кивая головой.

* * *

Её увозят в больницу святого Мунго в тот день, когда Джеймс опускает руки и рассказывает всё семье. С того вечера в конце августа проходит почти три месяца.

Лили всё повторяет свою мантру «Эф-фект-пиг-ма-ли-он-на-про-ро-чест-во-и-мя-мёрт-вое-мёрт-вое…»

Колдомедики с непроницаемыми лицами делают свою работу.

Мама плачет, что делает очень редко.

Отец смотрит непрерывно на дочь, и в глазах его читается огромная вина.

Джеймс стоит на крыльце и вдыхает холодный ноябрьский воздух. Кажется, он слишком долго медлил. Теперь все они страдают.

Джеймс осознаёт себя слабовольным ничтожеством, пошедшим на поводу у собственных больных желаний.

Джеймс обещает себе…

Ал обращает на него полные слёз глаза, прерывая тем самым поток мыслей, и говорит:

— Джейме, я ей верю.

Fin.

[1] — отсылка к книге «Цветы на чердаке» В. Эндрюс.