За стеной (гет)

— Скучно. Всё стало скучно… У меня такое чувство, будто всё во мне оборвалось. Не знаю, Марджори. Не знаю, что тебе сказать…

— И любить скучно? — спросила Марджори.

— Да, — сказал Ник.

Эрнест Хемингуэй. «Что-то кончилось»

* * *

— Гермиона!

Громкий голос резанул по ушам, хотелось убежать от него, спрятаться. Она с тоской оглядела комнату — никуда отсюда не денешься.

— Гермио-о-она!

Ещё громче, и уже слышны шаги. Да уж, в этот вечер ей точно не удастся побыть одной. Казалось бы, такая мелочь, но в Норе — недостижимая мечта.

— Герми… — дверь отворилась, — …она!

На пороге показался улыбающийся Рон.

«Интересно, есть ли шанс, что он исчезнет, если закрыть глаза?» Медленно моргнула, и… Никаких изменений.

— Так и знал, что ты здесь.

Гермиона пожала плечами. А где ей ещё быть, раз дежурство закончилось пару часов назад, а помогать Молли готовить ужин нет ни желания, ни сил?

— Тут спокойнее. А я устала от суматохи в Мунго, — она натянула тёплый плед на колени, давая понять, что покидать мягкое кресло в ближайшее время не собирается, даже если начнётся пожар. Этот плед — одна из немногих вещей в комнате Рона (то есть, разумеется, в их с Роном комнате), которая ей была по душе. Насыщенно-зелёный, в крупную жёлтую клетку. И такой большой, что под ним можно спрятаться… Ну, чисто теоретически.

— Только не говори, что опять хочешь лечь спать пораньше. Я же тебя почти не вижу, милая!

«Так и задумано, Рон, так задумано», — мелькнул в голове честный ответ, но вслух она, разумеется, ничего не сказала. Пауза затянулась, и Гермиона напустила на себя виноватый вид, которым как бы говорила: «Да, ты прав, мне очень жаль, но что я могу с этим поделать?..», и, не дожидаясь реакции, уткнулась в медицинский справочник. Вид под названием «Я слишком занята работой, оставь меня одну» обычно действовал безотказно.

— Мама приготовила ужин, пойдём вниз.

Обычно, но, очевидно, не сегодня.

— Я не голодна. Плотно пообедала, совсем не хочу есть…

«…в компании твоих родителей».

— Ладно, а я пойду перекушу, жутко проголодался! — сказал он и вдобавок широко улыбнулся. — Люблю тебя!

— Я… тоже.

Когда дверь за Роном закрылась, Гермиона опустила веки и глубоко вздохнула. Из спальни вышел один человек, а ощущение, словно целая толпа испарилась. В Хогвартсе она и не замечала, что он занимает так много пространства. И без остановки говорит. Ей вообще казалось, что все кругом после войны не умолкают ни на секунду, создавая лишь раздражающий фоновый шум из фразочек типа «Надо двигаться вперёд!», или «Начинается новая жизнь!», или «Будущее за нами»… И самая надоедливая: «Те, кого сейчас нет с нами, хотели бы, чтобы мы были счастливы».

Да откуда им знать, чего хотели бы те, кого сейчас нет? Их ведь нет!

Очень просто посоветовать забыть о прошедшей войне, куда сложнее последовать этой рекомендации. Гермиона полагала, что люди не могут Двигаться вперёд, если душу разъедает боль воспоминаний. Вернее, только она не может. Остальные справляются.

А сегодня ей было особенно больно. Щемящее чувство весь день без устали кололо её где-то внутри. И избавиться от него нельзя, и привыкнуть — невозможно. Как-то глупая Трелони ляпнула, что душа у Гермионы сухая, словно страницы учебников. О, как же она ошибалась! И как сейчас Гермиона сожалела, что лжепровидица не угадала… Ведь с сухой душой, пожалуй, жить куда проще.

Теперь же её душа скорее напоминала открытую рану. Что с ней ни делай — только больнее, уж лучше не трогать. Поэтому от потуг Рона развеселить её становилось только хуже. Эти забавные истории из аврората, бессменная улыбка… Он никогда не отличался особенной чуткостью, но если его подтолкнуть в нужном направлении, можно добиться необходимого результата. Только вот уже не первый месяц нужные мысли никак не хотят превратиться в слова, которые можно услышать, а не почувствовать.

Гермиона взяла с тумбочки свой блокнот, полный важных записей (в основном по работе, но, похоже, стоило начать делать и другие пометки), и старательно вывела всего три слова:

1) Поговорить с Роном.

Пару секунд полюбовалась на ровные буквы и закрыла блокнот, тут же отложив его на прежнее место — Рон всё равно не станет копаться в её записях. А завтра она обязательно выполнит этот первый и единственный пункт. Завтра. Но до утра нужно ещё дотянуть.

Гермиона поднялась с кресла с намерением лечь спать, но её привлёк вид из окна. Солнце уже садилось, и красноватый свет проникал сквозь стекло и падал на аквариум с лягушачьей икрой, который стоял на подоконнике. Оттого вода в нём казалась почти алой — красиво и… немножко пугающе. Да уж, бояться заката — это как-то совсем не по-гриффиндорски. Гермиона переоделась в пижаму и легла на кровать, с головой укрывшись одеялом. В детстве она делала так, когда мама не разрешала ей читать допоздна и заставляла ложиться пораньше. Фонарик, толстое одеяло и книга — вот и решение. Как же хорошо было тогда, так легко…

Из глаз покатились слёзы. Тёплые. Будто сама грусть крупными каплями лилась по её щекам. А Гермиона ещё удивлялась тому, что Рон не спешит съезжать из Норы… Да будь такая возможность, она бы сию секунду собрала вещи и переехала к родителям. И проводила бы с ними много-много времени. Но возможности нет. Родителей — тоже.

Щекой Гермиона чувствовала, что подушка стала влажной, но слёзы всё катились и катились. Нужно было скорее заснуть, пока не вернулся Рон.

— Милая, ты спишь?

Она молчала, закусив губу. Ведь любые слова означали бы «нет».

«Я сплю, я сплю, я сплю».

— Гермиона, ещё и девяти нет… Ты не заболела? — обеспокоенный тон.

Рон сел на кровати и стянул с неё одеяло.

— Я здорова. Просто устала. Сегодня… тяжёлый день.

— Мерлин, да ты плачешь! Что случилось?

«Много чего случилось, но ты обо всём и без меня знаешь».

— Ничего.

Она попыталась скрыть ладонями лицо. Спрятать глаза, словно её печаль — это какой-то страшный секрет.

— Это что… опять из-за твоих родителей?

Он нежно обнял её, но облегчения это не принесло. Возможно, если бы он влепил ей пощёчину и приказал наконец успокоиться, это бы сработало. Возможно.

— Не плачь, слышишь? Я с тобой, всё хорошо.

Рон долго шептал ей что-то успокаивающее, Гермиона не вникала в смысл. Думала о маме и папе, которые погибли в Австралии. Рядом оставался только Рон. И пусть он не помнит, что сегодня — день рождения мамы Гермионы. Может, это и к лучшему, некоторые моменты проще пережить самой.

— Хочешь, ляжем спать?

Она кивнула. Рон в кои-то веки понял её без слов. Гермиона легла. Сейчас она уснёт, а завтра проснётся уже в другом дне, завтра всё будет лучше.

— Ты точно не заболела? Может, это… к целителю…

— Я сама целитель, Рон.

— Да, но… Ты выглядишь неважно. Такая поникшая сегодня. Я могу что-то для тебя сделать?

«Да, ты можешь отстать от меня».

— Нет. Я в норме.

— Может, на выходные съездим куда-нибудь отдохнуть? Давай на каток? Можно позвать Гарри и Джинни. И ещё кого-нибудь.

— Ладно.

— Или сходим куда-нибудь только вдвоём? Мы давно никуда не выбирались.

«Пожалуйста, хватит на сегодня разговоров».

— Ага, — сказала она едва слышно.

— Так что думаешь?

А Гермиона думала совсем не о том. Когда она была маленькая, родители водили её на каток. Папа разъезжал по льду вместе с ней, учил. А мама всегда стояла в стороне и наблюдала, иногда фотографировала. Смеялась. Маленькой Гермионе тогда казалось, что мама, если бы только пожелала, могла бы показать всем «класс», что она не надевала коньки лишь из прихоти. Позже открылось, что в действительности она совсем не умела кататься и жутко боялась упасть. И как мама умудрялась выглядеть профессионалом даже в том, чего не умела? У Гермионы так не получалось.

— Сходим. Обсудим завтра, ладно?

— Конечно. Ты же спишь… Знаешь, всё же лучше вдвоем. А с Гарри можно и потом как-нибудь встретиться… А мы с ним сегодня как раз тебя вспоминали. Я говорю ему: «Гермиона у меня скоро главным целителем в Мунго станет, так много работает», а он мне: «Раньше ты утверждал, что она так много учится, что станет директором Хогвартса». Представляешь, я и правда так говорил! В общем, мы выяснили, что прорицатель из меня всегда был неважный…

Рон засмеялся. А к глазам Гермионы опять подступили слёзы. Чёрт, чёрт! Зажмурилась, уткнулась лицом в подушку. Как же надоело это показное веселье! Рон много улыбался: когда не знал, что сказать, когда сомневался, из вежливости или чтобы не обидеть. И когда хотел порадовать Гермиону.

— Ты чего молчишь? Гермио…

Она быстро вытерла слёзы уголком одеяла и повернулась к Рону.

— Почему ты постоянно улыбаешься? — прозвучало, наверное, чересчур резко.

— Что? — он выглядел обескураженным. — Я… улыбаюсь?

— Постоянно.

Улыбка, конечно, тут же исчезла с лица.

— Тебе это не нравится? Я могу…

— Почему?

— Да просто так.

Гермиона заплакала. На этот раз даже не попыталась отвернуться — плевать.

— Милая…

Откуда в нём столько нежности?..

— Не надо, слышишь? Не плачь… Ну же, тише, тише… Всё же хорошо, я с тобой.

Он прижал её к себе, она чувствовала его массивную ладонь на своей спине, и от этого на удивление стало легче дышать. Рон лёг на спину, не выпуская Гермиону из объятий, устроил её голову на своей груди.

— Не надо, милая, не надо грустить… — шёпот, который она едва различила даже в глухой тишине комнаты. — Спи. Я рядом.

Она и не заметила, как уснула.

* * *

Под утро Гермиона помнила лишь, что в её сне была зима, шёл снег. Ей снились снежинки, которые всё падали и падали на дорогу. И тут же таяли, растворяясь в темноте асфальта. Посмотришь в небо — много белого, но стоит опустить взгляд — останется одна темнота. Но утро — это всё-таки свет. Как хорошо, что сегодня её смена в Мунго начинается рано. Рон проспит ещё больше часа, и важный разговор можно отложить на вечер.

Она без сожаления вылезла из-под тёплого одеяла, быстро умылась, оделась и уже собралась было спуститься вниз, как на глаза ей попались небрежно брошенные на кресле брюки Рона. Он частенько кидал одежду где попало, не заботясь о том, чтобы та не помялась, и уж тем более не замечая, что это не добавляет спальне уюта.

Взглянув на Рона, Гермиона испытала прилив благодарности к нему за то, что вчера он повёл себя так чутко. Не сразу, конечно, но всё же... Она взяла брюки и принялась аккуратно их складывать, как вдруг что-то выпало из кармана. Коробочка. Маленькая красная бархатная коробочка упала на пол. Гермиона быстро подняла её и открыла, заметив, будто глядя на себя со стороны, что руки дрожат. Внутри лежало кольцо.

«Рон собирается сделать мне предложение». Чрезвычайно логичный вывод.

«И что мне теперь делать?» Вопрос без ответа. Внутри неё с молниеносной скоростью пронеслось чувство, будто вдруг сработала пожарная тревога. Только вот куда бежать? Она не придумала ничего лучше — положила коробочку обратно в карман, а брюки бросила на прежнее место. Потом с минуту постояла посреди комнаты в нерешительности. Собравшись, вырвала из блокнота листок и написала: «Рон, нам нужно побыть вдали друг от друга. Прости, что не смогла сказать тебе это в лицо. Гермиона». Перечитала и сама не узнала свой почерк. Непривычно неровные буквы выдавали волнение, но переписывать — глупо. Она оставила записку на подоконнике, поместив её под палочку Рона.

Итак... Пункт «поговорить с Роном» можно считать выполненным? Пусть это и не совсем то, что она планировала. Точнее, совсем не то.

Спящий на кровати Рон пошевелился, и Гермиона вздрогнула от испуга — как воришка, застуканный на месте преступления. Даже сердце забилось в ускоренном темпе. Но идеи получше, чем сбежать от проблемы (в прямом смысле), в голову не пришло, и с мыслями «О боже, Гермиона, это твой самый неразумный поступок! И ужасно трусливый! Тебе должно быть стыдно!» она в спешке собрала свою одежду и вещи — благо её чудо-сумочка могла с лёгкостью вместить всё это и даже больше.

Переступив через порог, Гермиона бросила прощальный взгляд на облупленную дверь со старой потёртой табличкой «Комната Рональда» и побежала вниз по скособоченной лестнице. Никогда ещё она так не торопилась на работу! Показалось даже, что ступенек стало больше. Оставалось пройти по узкому коридорчику через кухню и…

— Это просто невероятно, Гермиона! — оклик Артура не дал выскользнуть из дома незамеченной.

На нём был фартук в цветочек, из кармана которого торчала волшебная палочка. Гермиона умилилась бы, если бы тревога и стыд оставили место для других эмоций.

— Что? — она изобразила заинтересованность.

— Карманный фонарик!

Невероятно. Хотя чего она ожидала? Научное открытие?

— Такой лёгкий и компактный! Ему всего-то и нужно, что пара батареек. И он светит — где угодно и когда угодно. Безо всякой магии! Как изобретательно! — Артур продолжал восторгаться.

— Ну, это не самое интересное у магглов. Они, знаете ли, в космос летают.

— Да, но… Представь, если я потеряю палочку, то смогу воспользоваться этой штуковиной! Или… можно левитировать что-то с помощью магии и при этом светить себе фонариком!

— Очень удобно.

— Эти магглы такие находчивые, им и не нужна никакая магия! Вспомнить только про эти их швы… Вот тебе бы пришло в голову зашить рану, а? Но ведь работает! Как это у них получается вообще, а?

— Я не изучала маггловскую медицину. Если хотите, могу принести вам пару книг.

«Хотя нет… Я же вроде как хочу убежать из этого треклятого дома и больше здесь не появляться… Но вам, мистер Уизли, сейчас совсем не обязательно быть в курсе».

— Ах да. Привыкли мы, что ты всё обо всём знаешь…

— Нет предела совершенству, — еле выдавила подобие улыбки. Жалко выглядело, наверное, но Артур вроде бы и внимания не обратил. — Я в Мунго опаздываю. Передайте Рону, что я… хотя нет. Ничего не передавайте.

— Конечно, вечером сама всё скажешь.

— Точно, вы правы.

«Или не скажу».

Она вышла из кухни в гостиную, и зеркало, в которое едва успела глянуть, заявило с претензией: «Ты что, расческу потеряла? Ну-ка приведи волосы в порядок!»

— На себя посмотри, — привычно буркнула Гермиона и скрылась в зелёном пламени.

* * *

— Бежишь так, словно за тобой гиппогриф гонится. Не спеши, у тебя ещё десять минут в запасе. Как и всегда, впрочем, — Луиза, пухленькая привет-ведьма, с которой Гермиона сдружилась в последние месяцы, хмыкнула. — Хоть бы раз опоздала.

— Я знаю, который час, — Гермиона демонстративно махнула рукой с часиками, которые когда-то ей подарил Рон. — К твоему сведению, опоздания — дурной тон. А опоздания на работу — ещё и непрофессионализм.

— Это я от тебя уже слышала. Скажи лучше, куда так бежишь? Неужто и правда кто-то гонится?

— Конечно. Сама-знаешь-что гонится.

— Так уж и знаю? — Луиза недоверчиво сощурилась, что плохо сочеталось с её приветливой улыбкой. Улыбка, светлые локоны и непременное декольте — вот три признака, по которым безошибочно можно было узнать Луизу Стоун.

— Желание успеть переодеться и выпить чаю до начала смены за мной гонится, вот что, — Гермиона пожала плечами, как бы говоря, что всё проще простого, и следовало бы Луизе самой догадаться. — Увидишь Сметвика, скажи, что я пришла.

— Он и так знает, что ты пришла. Ты всегда приходишь.

Гермиона вновь пожала плечами, на сей раз пытаясь одним жестом сказать что-то вроде: «Как знаешь, но если Сметвик ко мне не заглянет, буду винить тебя в этом до конца дней твоих. Или своих».

— А если… Если увидишь Рона, скажи, что меня нет.

— Интересная легенда, очень правдоподобно и много деталей. И где ты? И с чего бы ему тут появляться?

— Всё может случиться… Придумай что-нибудь, тебе не впервой.

— Договорились. А что там у тебя стряслось с неповторимым Рональдом?

Гермиона поморщилась.

— Это конфиденциальная информация, Луиза.

— А у меня есть кое-какие новости. Прелюбопытные.

— Подробности я могу узнать? — Гермиона заинтересовалась, на долю секунды даже выбросив из головы Рона с его кольцом.

— Хм-м. Боюсь, это конфиденциально.

— Какая жалкая месть. Тебе должно быть стыдно.

«Как и мне», — добавила Гермиона про себя. И молча удалилась. Ведь, действительно, нужно было ещё переодеться.

* * *

— Ты, я полагаю, уже слышала всё из сплетен? — Гиппократ Сметвик зашёл в ординаторскую не более чем через двадцать минут и начал разговор, как всегда, не с приветствия. Привычка не здороваться и не прощаться была очень распространена среди работников Мунго. Похоже, штатные сотрудники «заразились» этим от дежурного целителя, а новички уже брали пример с них, так это и стало почти традицией. Оправдания из разряда «Мы тут людей спасаем, к драклам вашу любезность!» или «От пожеланий доброго утра кости не срастутся!» также кочевали из уст в уста.

— С каких пор ты записал меня в сплетницы?

— Не тебя.

— Луизу?

Сметвик кивнул.

— Пять дней назад к нам поступил пациент, тебя, думаю, заинтересует. Критическая ситуация позади, сегодня он пришел в сознание и, вопреки желанию многих, уже идёт на поправку.

— И ты хочешь «спихнуть» его на меня?

— Чем ты слушаешь, Грейнджер? Его уже пять дней ведет Вуд и неплохо справляется. Ты была бы предвзята.

— Если ты сомневаешься в моём профессионализме, мог бы и промолчать.

— Это Люциус Малфой. Первые дни мы опасались, что он не выживет, и скрывали его пребывание здесь, дабы избежать шумихи.

— Азкабан?

— Он самый. Хорошо, что большинство Пожирателей там на пожизненном, и нам не придётся переходить от одного освобождённого узника к другому, верно? А то никакого разнообразия.

— Я бы не стала мешать его выздоровлению, Гиппократ, — Гермиона привычно пропустила мимо ушей абсолютно неэтичную с профессиональной точки зрения реплику.

— Но и способствовать ему не торопилась бы, верно?

— Вовсе нет. Он не сделал мне ничего плохого.

«По крайней мере, лично мне».

— Брось, Грейнджер, я же тебя не осуждаю. Напомни, что там случилось с твоими родителями в Австралии, пока боролась с такими, как Малфой, а? То-то же.

— Замолчи.

— Как скажешь. Он на первом этаже, кстати. В сто восьмой палате.

И Сметвик как ни в чём не бывало развернулся и ушёл. «Профессиональная деформация», — подумала Гермиона. Когда же она сама начнёт воспринимать смерть как что-то естественное? Когда наконец сумеет забыть? Хм, а если она сотрёт свои воспоминания о родителях, которые погибли из-за того, что она модифицировала их память и отправила на другой конец света — это будет очень символично.

За невесёлыми мыслями Гермиона не заметила, как ноги принесли её на пятый этаж, хотя в её планы не входило побывать здесь. «Но раз уж я пришла, можно кое-кого навестить», — решила она и двинулась по хорошо знакомому коридору, а дойдя до нужной палаты, заглянула туда.

Пациент был, как всегда, в сиреневом халате. Наверное, у него их целая коллекция.

— Мистер Локхарт, доброе утро… — нерешительно начала Гермиона. Вот, от осознания бесполезности своего визита даже поздоровалась. Сметвик бы неодобрительно хмыкнул… Вот и славно, что его тут нет.

— Приветствую вас! Вы, я вижу, хотите получить мой автограф?

— Эм… да, конечно.

А почему бы, собственно, и нет? Гермиона вырвала из рабочего блокнота листочек и протянула его Локхарту. Тот достал из кармана немного облезлое павлинье перо, обмакнул его в чернила и с видимым удовольствием вывел на бумаге своё имя большими печатными буквами.

— Могу написать и письменными. Они у меня не очень выходят, но если вы желаете…

— Спасибо, не стоит утруждаться, — только и ответила Гермиона.

Совсем не хотелось изображать из себя осчастливленную фанатку. Хотя, пожалуй, второкурсница Гермиона Грейнджер была бы несказанно рада такой мелочи, как автограф «великого писателя».

— Как ваше самочувствие, мистер Локхарт? — она решила вернуться к амплуа целителя. Если кто-нибудь заметит её выходящей из палаты, можно будет отговориться профессиональным интересом к любопытному случаю потери памяти.

— Благодарю за внимание, я абсолютно здоров и полон сил для общения с моими поклонниками! — сообщил Локхарт.

— Что ж, рада слышать… И мне уже надо идти, так что…

— Хотите принести пергамент побольше, чтобы я оставил автографы для вас и ваших друзей, да?

— Да… точно. Ну, я пошла.

И она покинула палату с осознанием того, что забвение — это ужасно. Каждое событие стоит того, чтобы о нём хоть изредка вспоминали. Каждый человек. И она будет помнить и о родителях, и о Роне, даже если это столь неприятно. Пусть так, но иногда надо… Стоп… Рон?

— Гермиона!

А она ведь предполагала, что он заявится сюда… Но надеялась, что этого не случится. Зря, конечно, давно пора было научиться готовиться к худшему исходу, так надёжней.

— Прости меня. Прости, — шёпотом сказала Гермиона, подойдя к Рону вплотную и не дав ему начать зарождающуюся гневную тираду.

— Я просто… не понимаю. Я не понимаю, что не так? Я всё делал, чтобы…

— Тише, — она отвела его в закуток. Не хватало ещё насобирать с десяток свидетелей их «семейной» ссоры. — Я не знаю… Я и сама себя не понимаю. Мне очень жаль.

— Ну уж нет, ты должна объясниться! Мы были вместе целых два года… Пусть не всё шло идеально, но мы же справлялись!

— Я тебя торможу, Рон.

— Нет! Что ты такое говоришь?.. Я только благодаря тебе и пытаюсь стать лучше…

— …но я тебе этого не даю.

— Наоборот!

— Наши отношения не приведут ни к чему.

— Мне жаль, если тебе так кажется, но ты не права! Мы идём вперёд, развиваемся, переходим на новый этап и это, как его…

— Я видела кольцо.

Молчание. Секунда, две, три, четыре, пять… Затянувшееся молчание.

«Рон, ну же, скажи что-нибудь. Потому что я не могу…»

— Ты говорила, что любишь меня. Ещё вчера.

«Лучше бы ты молчал».

— Не говорила. Не эти слова.

— Говорила!

— Рон… — глубокий вздох. — Это ты сказал, что любишь. Я ответила: «Я тоже».

— Да какая разница?!

— Если человек не может произнести вслух слова «я люблю тебя», значит, с ним что-то не так. Со мной «не так», пойми, а не с тобой. Прости, но я… Я просто хочу помочь тебе, помочь нам обоим... своим уходом.

— Если бы ты хотела помочь, ты бы осталась!

— Прости… — Сколько раз она уже извинилась? И опять: — Извини, Рон.

— Гермиона, ты…

«Пожалуйста, не затягивай это».

— …ты можешь вернуться, когда захочешь. В любое время.

— Спасибо, — она почувствовала подступающие слёзы и прикрыла глаза. — Рон, я…

— Ты всё сказала, я понял. Мне надо возвращаться в аврорат, перерыв скоро закончится, так что…

И он просто взял и ушёл, даже не обернувшись. Однажды Гермиона прочла где-то, что все романы оказываются неудачными до тех пор, пока не найдёшь то, что нужно. Но там не было написано, что финал неудачного романа — это так больно. Лучше тогда и не искать вовсе. Гермиона не предполагала, что будет настолько тяжело потерять Рона. Ведь понимала, знала, что поступает верно. Нельзя позволять кому-то приносить жертву во имя того, у чего нет будущего. Она с ним ничего не лишалась, а вот Рон тратил впустую время и силы в течение долгих месяцев.

Когда-то Гермиона пожертвовала родителями ради магического мира. По сути, она сделала это дважды: уехала от них в школу, откуда редко приезжала домой, а потом ещё и изменила им память, заставив забыть о себе. А стоило ли оно того? Вряд ли. Теперь её до конца дней будет преследовать пресловутое чувство вины и ощущение незавершенности — ведь она не успела проститься с ними, не получила возможности извиниться. А теперь дверь закрылась, и она не успела переступить порог.

Утерев слёзы, Гермиона спустилась обратно на первый этаж. Теперь она была уже не столько расстроена, сколько рассержена. Логическая цепочка выстроилась сама собой: она бы не заставила родителей уехать в Австралию, если бы не Волдеморт, и они, вероятно, сейчас были бы живы. И от Рона не пришлось бы убегать. Волдеморт, хоть и сгинул два года назад, оставался источником её нынешних проблем.

Гермиона была на взводе и при этом знала, кто из пособников Волдеморта был сейчас под рукой. И она хотела высказать ему всё, что накопилось. Поэтому и направлялась к двери с номером сто восемь. Настроившись, она вошла в палату — трёхместная, но две ближние койки пустовали. А на дальней, у маленького окошка, лежал Люциус Малфой.

Гермиона не сразу его узнала: лицо бледное, даже чуть отливало серым, болезненный вид, да ещё и борода, которая закрывала добрую треть лица… Малфой выглядел настолько жалко, что вываливать на него свою злость было бы просто нелепо. В общем-то, Гермиона недоумевала, как он умудряется находиться в сознании. А Люциус не спал, и его взгляд был направлен прямо на неё.

«А на кого ещё ему смотреть? Тут же больше никого нет!»

Гермиона не знала, что сказать, а потому покашляла — как делала всегда, когда чувствовала себя неловко.

— Пришли позлорадствовать? — реакция Люциуса не заставила себя ждать.

«Даже не поздоровался. Тоже мне. Он же не работает тут, мог бы и не перенимать привычки персонала…»

— Нет. Просто посмотреть. На вас, — многозначительно проговорила она, сама толком не понимая, какой подтекст вкладывает в эти слова.

— Вы весьма оригинальны, мисс Грейнджер.

— Целитель Грейнджер.

— Прошу прощения. Конечно, целитель… Вы увидели всё, что хотели?

Если бы Гермиона знала, что хотела увидеть. Точно не жалкого бывшего Пожирателя. От неожиданного зрелища она впала в лёгкий ступор и была не в силах выдавить и слова.

«Надо что-то ответить… Не молчи, Гермиона, ну же…»

— Как ваше самочувствие?

— Прекрасно. Есть ещё вопросы?

Велик был соблазн ответить отрицательно, развернуться и уйти. Но она и без того сегодня злоупотребляла этой возможностью. Гермиона ощутила себя ребёнком, которого после урока спросили, есть ли вопросы. В таких ситуациях все дети хотят поскорее выбежать из класса, а Гермиона… ну, она всегда находила, что спросить. Так что не грех высказаться и сейчас.

— Да, у меня есть к вам вопросы, мистер Малфой...