Твой нарисованный мир (джен)

Κάθε φορά που θα ‘ρθεις βρέχει

Δεν φταις εσύ δεν φταίει κανείς

Λες κι ο καιρός χαρές δεν έχει

Κι έρχεσαι εδώ για να κρυφτείς (1)

Я улыбаюсь самыми краешками губ и осторожно переступаю через скрипящую половицу. Тихо, тихо. Не разбудить бы. Сна очень мало, даже здесь. Радости — еще меньше. Времени, проводимого здесь, вообще очень мало. Его настолько мало, что я дорожу каждой секундой. И он дорожит, я знаю. Он считает эти секунды, собирает их в копилку своих воспоминаний и бережно держит у сердца. Они помогают ему жить там, где, наверное, солнца нет, воздуха нет.

В пепельнице на полу затушенные окурки, ветерком из приоткрытого окна по ковру разносит мельчайшие частички пепла. Но мне все равно. Порванная выцветшая льняная шторка трепещет на окне, как парус. С той стороны реальности, что за границей мутного стекла, ветерок доносит запах ночного дождя и листьев. Пахнет пылью, теплым телом и сигаретами. Я улыбаюсь. Здесь он может быть собой.

Тихо, тихо. Я ничем не потревожу тебя.

Ворочается во сне, переворачивается на спину. Простыня чуть сползает, и я отвожу взгляд. Мне не нужно видеть тебя, я здесь не за этим.

Волосы рассыпаются по подушке, путаются в твоих пальцах, липнут колечками к влажному лбу. Спи. Твоя жизнь теперь вся — вот это место, вот это время.

Сквозь щели между трухлой рамой и стеной пробиваются самые первые тонкие и осторожные лучи солнца, высвечивая кружащиеся в воздухе пылинки. Здесь еще полутемно, почти не видно ничего, что не находится в полосе тусклого света из окна.

Вокруг тихо и до одурения спокойно. Нет твоей боли и разочарования. Нет моей изматывающей погони за каждым незнакомым знаком греческого алфавита, когда статьи о тебе я переводила по слову, по букве, чтобы понять смысл, за каждым фото и случайным упоминанием твоего имени в газетах. Можно быть собой. Нам обоим.

Тихонько включаю чайник и сыплю в чашку кофе. Такой же темный, как в полумраке комнаты его ресницы, такой же теплый, как его дыхание.

Спи. Это твой мир. Мир, в который я научилась приходить, когда здесь появляешься ты. Это твой рай, твое личное место, в которое ты можешь возвращаться, только уходя от реальности в своих снах и мечтах.

Ты свободен здесь. Это место твоих грез. Я попала сюда случайно. Мне кажется, ты все же так и не согласился до конца с тем, что я не часть твоего сна, что я могу так же уходить отсюда. Что я не видение, я живая. Решай сам, как хочешь. Я здесь только гость.

Беру чашку в ладони и подхожу к окну. Пыльное стекло отражает мир таким же тусклым, каким он бывает в реальности для нас обоих. Только здесь, внутри краски ярче, воздух наполнен спокойствием и теплом.

Смотрю, как он поворачивается в постели, как скользит простыня по плечу. По сравнению с моей его кожа очень смуглая. Я просто цветок, выросший без солнца. Он здесь полон жизни, загорелый, с гривой длинных волнистых волос. Такой, каким он хотел видеть себя. Такой, каким его все запомнили. Я гоню прочь мысли о том, что ничего не вернуть, что все исчезло, будто кануло в пустоту, горько улыбаюсь краешками губ его подрагивающим во сне ресницам. Сделать себя богом, слепить себя самого из глины греческих морей, сверкать на Олимпе, и враз потерять все — славу, уважение, работу, близких и друзей,потерять самого себя…

Там, куда я вернусь, когда он исчезнет, эта боль не дает мне спать и дышать. Приходит ко мне кошмарами и рваными стихами, жжет меня изнутри. Но здесь я не позволяю себе думать об этом. Раз уж мне разрешено быть здесь, я должна стать его солнышком, утренней каплей росы на тонкой травинке, теплом нагретого солнцем песка. И я гоню темные мысли прочь. Ради его покоя.

Ставлю чашку на стол, едва отхлебнув глоток, и опускаюсь на колени возле кровати.

— May Heaven save you… (2)

Нет, я не хочу видеть его тела, не хочу видеть ровной смуглой кожи и рельефа мышц. Он не принадлежит мне, и я не прошу у него ничего, не смею вбирать в себя запах его волос, касаться его даже вскользь. У него другая жизнь, и я ее абсолютно не знаю.

Я изучила каждое место, где скрипят старые половицы. Почему именно этот заброшенный дом у самой кромки воды, окруженный дикими кустами и огромными листьями каких-то водных растений — твой лучший рай? Я не могу знать. Видимо, так ты видишь покой. А мне что? Мой покой — иметь возможность быть здесь, видеть умиротворение на твоем лице, и почти радость, когда ты рисуешь.

Я собираю со стола карандаши, и тонкие грифельные палочки стучат в моей руке. Боязливо оглядываюсь на кровать. Не разбудить бы.

Выхожу на пустую террасу. Прохладно. Воздух, каким он бывает по утрам, наполнен влагой от лежащей на листьях росы и испарений крошечного озера. Тихо. Так тихо, что я слышу стук карандашей в своей руке, когда поправляю на плечах легкую шаль. Где-то вдалеке коротко и отрывисто свистит утренняя птица, доносится легкий плеск воды, огибающей камень, шелест сухостоя и мерное капание скопившейся на листьях воды о деревянную крышу навеса.

Убираю подушку из кресла-качалки и медленно опускаюсь в покачивающееся ложе из полусброшенного пледа. Подушку прижимаю к груди вместе с карандашами. Зябко.

Плечи подрагивают после теплого воздуха в домике, и я даже жалею, что покинула тот полутемный мир с запахом сигарет и кофе.

Солнце золотит краешки влажных листьев, играет в каплях воды, постепенно поднимаясь над далеким, невидимым отсюда горизонтом. Я набрасываю на колени плед и роняю руку с карандашами на подушку. Время, кажется, остановилось. Да и нет его здесь вовсе.

Там у тебя график, расписание, чужие запреты и загнанное вглубь себя «хочу». Там ты не принадлежишь себе. Даже в своей клетке. Ты никогда не бываешь один. А тебе очень этого хочется.

Мне стыдно красть у тебя одиночество. Хоть ты меня совсем не замечаешь, и я ничем не тревожу тебя. Наверное, ты все же хотел бы быть совсем один. Один в этом своем раю.

Но я слишком долго этого ждала, прости. Я не уйду. Буду молчать, не буду говорить с тобой, не буду тебя касаться, не буду попадаться на глаза. Просто буду смотреть. Иногда смотреть на тебя. Когда ты не будешь этого знать. И чинить твои карандаши. Вот и все. Больше мне ничего не надо.

Такой уж я родилась. Способной чувствовать так тонко, что чувства порой едва различимы. Мне это даже мешало, пока я не научилась держать в себе свой дар. Только благодаря ему я и смогла ощутить во многочисленных мирах этот твой, куда ты приходишь, рисуя. Смогла ощутить, подойти к тебе так близко и остаться рядом.

Ты рисуешь. И я не могу нарадоваться этому. Не только потому, что это помогает тебе жить, но больше потому, что в моменты, когда твои руки скользят по холсту, я могу видеть тебя здесь. Когда ты рисуешь или спишь там, ты возвращаешься сюда. Это твой личный, нарисованный рай. Твои сюжеты в твоей голове. И это правильно. Ты не должен ни к чему привязываться. Там, где тебе приходится жить, у тебя нет ничего своего. Даже если это принадлежит тебе. Ничего постоянного и личного. Сюжеты бережно хранит память, но даже к этому нельзя привязываться, выплескивать наружу слишком много своего. Привязанность сулит боль.

Я не знаю, сколько я сижу так. Возвращаюсь в реальность, только когда из комнаты доносится сонное бормотание и звук приближающихся шагов. Я не оборачиваюсь.

— Καλημέρα! (3) — одними губами. Я пытаюсь изучать греческий по чуть-чуть, ночами, кода все спят, но вряд ли я хорошо произношу даже простенькое слово на твоем родном языке.

Утро началось только сейчас, когда ты проснулся. Я не могу смотреть на тебя, сонного, с отпечатавшимися на щеках складками подушки, с резко прочерченными бороздками носогубных складок, со спутанными со сна волосами, тяжелыми веками. Это слишком для меня. Твой взгляд спокоен, тебя ничто не тревожит.

Я не оборачиваюсь, но знаю, что ты делаешь — тихо постукивают камешки розария у тебя на шее — ты трешь рукой заспанное лицо, зеваешь и медленно оглядываешь окрестности. Здесь ничего не изменилось за то время, что ты спал. Не беспокойся. Здесь ничего никогда не изменится.

Не могу перестать улыбаться. Перевожу взгляд на подушку внизу, у перил терассы. Ты любишь сидеть на полу, любишь сидеть на земле.

Проходишь мимо меня, и я невольно тяну носом воздух. Твой запах. Хотя ты не пахнешь ни одеколоном, ни туалетной водой. Но я слышу твой, особенный запах. Запах кожи, волос, твоего дыхания.

Здесь ты можешь позволить себе курить. И я наслаждаюсь этим. Там у тебя все под запретом, там ты вынужденно ведешь совсем правильный образ жизни, если такое вообще можно сказать о жизни в тюрьме. Ты оставил все, свою жизнь, свои привычки, ты научился жить по-другому. Здесь же я могу смотреть, как подрагивает в твоих пальцах сигарета, как ты выдыхаешь дым и чуть щуришься, затягиваясь.

Садишься на подушку и кладешь руки на колени, держа в ладони мою чашку с почти нетронутым кофе. Я смотрю на нее и невольно прижимаю пальцы к своим губам. Ты пьешь там, где пила я, и твои губы сейчас касаются ободка вслед за моими. Мне неловко. Я не посмела бы дотронуться до тебя намеренно. Это слишком важно для меня.

Ты пьешь горький кофе, как люблю я, и запах кофейных зерен перемешивается з запахом твоей сигареты. Я щурюсь, как лежащая на солнце кошка.

Мне так хочется провести рукой по твоей спине, ощутить, что твои выпирающие лопатки — это не срезанные крылья, которыми тебя наделяли так часто, хочется коснуться твоих волос и убедиться, что на твоей голове нет ни короны, ни нимба. Смешно. Ты то ангел, то демон для тех, кто так мало знает тебя. Ты научился носить маски. Неисчислимое количество масок, становясь тем, кого хочет видеть твой собеседник.

Здесь их нет ни одной. По крайней мере, я надеюсь на это. Ведь ты почти наедине с собой, а значит, тебе не нужно притворяться и производить впечатление. Я тоже тебе не зритель, я сейчас слишком близко, чтобы ошибаться выражением лица под твоим извечным гримом. Ты всегда такой разный — твои волосы то завиты кольцами, то лежат на плечах ровными волнами, они то почти темные, то совсем светлые, ты то серьезен, то весел. Только грусть в глазах не меняется. Ты давно устал носить эти маски, но без них твоя душа слишком открыта.

Хватит уже того, что ты так гневно затягиваешься, почти раздраженно сбиваешь с сигареты пепел. Ты уверен в себе, как король во время пиршества, но ты настолько неспокоен, чтобы курить. Часто курить.

Ты умеешь смотреть так, чтобы таяло сердце, и в глазах загорался ответный огонь. Ты научился склонять голову к плечу и смотреть, даря весь мир одному человеку. Не смотри на меня так, пожалуйста. Даже если это привычка. Я только тень за твоей спиной, не играй со мною.

Ты куришь, и дым от твоей сигареты кругами вьется вокруг тебя. Я зябко поджимаю в кресле ноги, укутываю их пледом.

Мне хочется взять в ладони твое лицо и прошептать, глядя в светлые, почти прозрачные зеленые глаза, прошептать так, чтобы ты понял, чтобы ты услышал:

— Это все ведь обязательно когда-нибудь кончится. Понимаешь? Это когда-нибудь кончится.

Ты знаешь это, я понимаю. Знаешь, иначе не было бы этого мира. Иначе мне некуда было бы приходить к тебе.

Я смотрю на твои широкие плечи в легком сетчатом коричневом джемпере. Ты кажешься в нем хрупким и каким-то по-домашнему теплым. Почему-то именно этот джемпер кофейного цвета рождает во мне чувство уюта и обманчивой твоей незащищенности. Хотя твои плечи, твой профиль говорят о другом.

Солнце поднимается над горизонтом, играя бликами в твоих волосах, кружась в серпантине их широких колец, придавая фигуре золотистые очертания. Я не могу не смотреть на тебя, боясь моргать и дышать.

Иногда мне кажется, что того, настоящего мира просто не существует. Что есть только ты и я, словно тень, сидящая за твоей спиной. Нет обычного для тебя гламура, сотен голосов и глаз, чужих рук и чужих запахов, нет никого, кто вдыхал бы дым твоих сигарет, кто касался бы твоих волос, кто просто смотрел бы тебе в глаза и молчал.

Тебе так нужно это — просто молчать. Не отвечать на чьи-то пустые вопросы, не говорить о себе. Просто молчать.

Я чуть склоняю голову в сторону. Сейчас мне виден твой профиль. Это смешно, но ты, олицетворяющий солнце, имеешь лунный профиль. Наверное, это потому, что у тебя выдающийся подбородок. И еще потому, что впадинка между лбом и носом очень резкая и глубокая, а нос немного вздернутый. Мне так хочется провести рукой по твоему лицу, от лба до легкой щетины, которой всегда покрыты твои щеки, через губы, до самого кадыка. Но я никогда не коснусь тебя, просто не позволю себе этого. И на мгновение не позволю, передавая тебе заточенные карандаши.

Я даже представить себе не могу, каково тебе там. Ты рисуешь, и твои мысли уносятся далеко оттуда, уносятся сюда, в твой личный нарисованный рай. Я не знаю, есть ли здесь еще что-то за этими огромными листьями водяных растений, за густыми зарослями кустов и стволами деревьев. Мне все равно. Мира, кроме этого места, не существует, когда я здесь.

Смотрю, как порхает по холсту твоя рука. Одна молитва, одна мантра, одно заклинание. «Хоть бы не отвлекли, хоть бы не отвлекли». Если тебя потревожат там, если мысли твои собьются, ты исчезнешь отсюда. Однажды ты можешь исчезнуть навсегда. Мне нельзя думать так. Если ты исчезнешь, то, скорее всего, ты покинешь тяжелое место, ты вернешься на свободу, в свою жизнь, в то, что ее составляло до всего этого. Весь мир будет ликовать вместе с тобой. Весь мой мир, потому что тех, кто не разделит твоей радости, я понять не смогу.

Я буду рада как человек, как твой друг, и только моя тень, твоя тень, сидящая здесь за твоей спиной, потеряет все.

Но я отпущу тебя, даже если мне придется возвращаться в этот разрушенный рай снова и снова. Ты слишком яркое солнце, чтобы наслаждаться одному. Пусть это солнце погаснет здесь, чтобы взойти там, в нормальном мире, греть своими лучами тех, кто его потерял, пусть величие твоего самого яркого светила затеряется, затрется среди других, гораздо более блеклых, но все же светящих кому-то, зачем-то. Ты обретешь себя, свою свободу. А может, именно там ты себя потеряешь. Вот такого, спокойного, настоящего. Может, у тебя и свободы — только то, что здесь. Может, именно сейчас ты себя осознал, увидел.

Но все равно ты должен туда вернуться. Там тебя ждут те, кому ты действительно дорог.

Но это будет потом, я подумаю об этом потом, завтра, через день, месяц.

А пока… пока нужно быть благодарной за то, что есть.

Пока смысл моей жизни не в том, чтобы ждать, когда закончится гроза. Он в том, чтобы научиться радоваться дождю…

1.\"Каждый раз, когда ты приходишь, идет дождь,

Не виноват ты, не виноват никто.

Как будто у погоды радости нет,

И ты приходишь сюда, чтобы спрятаться\"(греч)

2. Пусть небеса хранят тебя...(англ)

3. Доброе утро. (греч.)