Укрощение миледи (гет)

Любовь в сердце женщины начинается тогда, когда она впервые осознанно пытается укротить в себе миледи ради мужчины.

Любовь в сердце мужчины начинается тогда, когда он впервые осознает, что без его помощи женщина с этим не справится.

Часть первая.

«Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они родились»

(М.Ю.Лермонтов, «Герой нашего времени»)

Отсутствие Фельтона привело меня к отчаянию и злости. Как! Неужели мой тщательно продуманный план дал сбой! Неужели моим врагам удастся покорить меня и привести в исполнение свой ужасный замысел?!

Когда ко мне пришел лорд Винтер, при оружии, я чуть не бросилась на него с голыми руками. Мне казалось, от переполнявшей меня ярости я могла задушить его!

Как несправедливо, что женщины слабее мужчин!

Лорд смерил меня проницательным взглядом и сказал:

— Пусть так. Но сегодня вы меня еще не убьете: у вас нет больше оружия, и к тому же я начеку. Вы начали совращать беднягу Фельтона, он уже стал поддаваться вашему дьявольскому влиянию, но я хочу спасти его: он вас больше не увидит, все кончено.

«Все кончено!» — эхом пронеслось в моей голове, и я с трудом собрала все силы, чтобы не выдать своих чувств.

— Однако этот случай, — продолжил меж тем Винтер, — привел меня в беспокойство. Если Фельтон, верный и преданный человек, обязанный мне жизнью, почти сын мой, — поддался на ваши обольщения… То как я могу быть уверен, что там, куда мы отправим вас, вы не освободитесь еще быстрее, совратив какого-нибудь бедолагу, не подозревающего о вашей сущности?

Его взгляд пронзал меня; я с трудом подавила дрожь. А я-то считала этого человека простодушным и слабым!

— Посему, сударыня, — холодно сказал он, — я нашел для вас более надежного стража, чем Фельтон, и даже более надежного, чем я сам. Однако мне надо уладить этот вопрос, чтобы знать наверняка. Так что еще некоторое время вы насладитесь моим гостеприимством, дорогая сестра!

Видимо то, как воспряла я духом от этого известия, как-то отразилось на моем лице, потому что ответом мне была усмешка:

— И не торжествуйте раньше времени. Сбежать вам не удастся.

Лорд Винтер вышел, оставив меня в одиночестве. Мой мозг тут же принялся лихорадочно анализировать новую информацию и искать новых путей к побегу. У меня были причины для воодушевления: если уж Фельтон, которого здесь так ценят, не устоял перед моей хитростью, то я уж точно смогу вырваться из рук моих врагов!

…на следующий день я уже не испытывала такого оптимизма. Да, еду мне приносили исправно солдаты. Они входили всегда по двое, а в коридоре были их товарищи. Они отказывались говорить со мной, и трюк с обмороком не помог. Они просто проигнорировали меня!

Как любезно объяснил мне мой тюремщик, за единое слово, обращенное ко мне, за единый взгляд в мою сторону их бы казнили. Лорд Винтер лично так организовал пары заходящих ко мне, чтобы вдвоем входили люди, у которых были причины личной неприязни друг к другу: никто из них не стал бы прикрывать другого.

А потом эти «благородные» дворяне что-то говорят о моем коварстве! Придумать такую гнусность! Как, если бы в сердце хоть одного моего стража вкралась бы жалость к несчастной женщине, его бы за это убили! Как низко!

Мое положение оказалось безнадежным. Да, в этот раз моим врагам удалось организовать мне надежную ловушку! Я изломала свои зубы о прутья этой клетки. Но ничего! Этот раунд я проиграла — но выиграю всю игру! Они не смогут удержать меня в заточении!

Я не знаю, сколько времени прошло. Возможно, несколько недель. Но в один из одинаковых дней моего заточения меня под стражей увезли на корабль. Сначала я в ужасе было решила, что меня и впрямь отправят в колонии; но вскоре показались берега Франции, и я снова ощутила прилив сил и веры в себя. Как! Лорд Винтер думал удержать меня во Франции?! О, французы знают толк в хорошеньких женщинах! А я не просто хороша — я божественна! Нет такого француза, который смог бы устоять перед моим обаянием! Не пройдет и недели, как я окажусь на свободе!

В дорожную карету я садилась с победоносной улыбкой. Моя жизнь снова была в моих руках.

Меня тревожило только одно сомнение: удалось ли мне выполнить приказ его высокопреосвященства? Убил ли Фельтон герцога ? Увы, этой информации у меня не было. Если герцог до сих пор жив, мне не стоит уж очень рассчитывать на помощь со стороны первого министра Франции. Впрочем, я была уверена, что справлюсь и без него.

Я давеча так переволновалась по поводу колоний, куда меня предположительно везли, что ночь на корабле провела, не сомкнув глаз, так что, оказавшись в карете, я тут же уснула. Мне виделось, что я победила своих врагов и поставила их на колени.

Я проспала почти всю дорогу; уже ночью карета наконец затормозила и меня пригласили выйти. В темноте было сложно разглядеть, куда я попала, но на монастырь не похоже. Если это не промежуточный пункт переезда, то, будем считать, мне повезло.

Один из моих стражей о чем-то переговаривался с невнятной фигурой в плаще. Какой-то слуга забрал мой скромный багаж и понес его в сторону горящего окнами небольшого поместья.

— Что ж, передавайте лорду Винтеру, что все улажено! — донесся до меня тихий голос, и мои стражи принялись откланиваться. Последнего отпустил лично человек, которому предстояло, видимо, стать моим тюремщиком. Нда, на месте Винтера я бы подыскала на эту роль женщину, лучше пожилую. Это молодой мужчина — судя по голосу, — да ни один мужчина не устоит против меня!

Я с торжеством выпрямилась и позволила себе легкую улыбку.

Карета, в которой я прибыла сюда, уже скрылась в темноте.

Хозяин поместья и мой тюремщик повернулся ко мне со словами:

— Ну что ж, сударыня, пройдемте в дом!

Я вскрикнула от ужаса и удивления, разглядев его лицо.

Ни один мужчина не устоит?

Один все-таки нашелся.

Несгибаемый граф де Ла Фер стоял передо мной, и в глазах его я прочитала свой приговор.

Ужас нахлынул на меня тяжелою волной. Голову заволокло туманом. Он убьет меня! Он уже дважды чуть не убил меня! Нет, нет, только не он, не он!

Я закричала и побежала, не разбирая дороги, в темноту.

На что я рассчитывала? В тяжелой длинной юбке пытаться бежать по лесистой местности… пытаться убежать от сильного и ловкого мужчины… Да ему и не пришлось бежать за мной: я запуталась в своих юбках и унизительно упала через несколько шагов, потеряв все свои силы.

Я не могла закричать снова, грудь мою сдавило страхом. Я не могла подняться: вся словно окаменела. С безграничным ужасом я наблюдала, как он подходит ко мне. Я ждала чего угодно: пули в лоб, шпаги в грудь, насмешки, в конце концов.

Граф же… галантно подал мне руку и помог подняться.

Я машинально позволила ему сделать это, вся дрожа от страха.

— Тут темно, позвольте мне показать вам дорогу, — холодно сказал граф, не делая попыток схватить меня и волочь куда-то, не вынимая оружия и просто глядя на меня пронзительно и остро.

Я, потеряв всю волю от потрясения, подчинилась и последовала к дому.

Не помню помещения и внутреннего убранства; пока мы поднимались на второй этаж, я немного пришла в себя. Как! Я позволю своему врагу командовать мной и даже не окажу сопротивления?!

Пользуясь тем, что граф по-прежнему не держал оружия под рукой, я бросилась на него с намерением выцарапать ему глаза. Однако мой роскошный порыв пропал зря. Граф остановил меня одной рукой; мне показалось, что я уткнулась в чистое железо. Я снова закричала и попыталась броситься еще раз: он оттеснил меня в какую-то комнату и невозмутимо захлопнул дверь и запер меня там в одиночестве.

Я кричала, билась в дверь, в окна, но все напрасно. Моя новая темница была сработана на совесть. Я в ловушке. В руках человека, желающего моей мучительной смерти.

Я лишилась чувств.

Я пришла в себя на мягкой постели. По потолку скользил солнечный луч. Итак, кто-то перенес меня на кровать… не раздевая, только сняв накидку, с облегчением поняла я. Что ни говори, а не хотела бы я оказаться героиней той сказки, которую сама сочинила для Фельтона. Конечно, граф всегда кичился своим благородством, но, как знать, до каких пределов дошла его ненависть ко мне? Увы, мне остается только уповать на то, что я слишком омерзительна для него, чтобы ему пришли в голову подобные мысли.

Моя первоначальная идея — соблазнить своего тюремщика и сбежать — теперь не казалась мне удачной. Здесь это мне явно не поможет. Надо придумать что-то другое.

Для начала я решила осмотреться. Это не заняло у меня много времени: моя комната, хоть и была достаточно просторной, не баловала лишней мебелью. Кровать (роскошная, должна признать), стол со стулом, да шкаф. В последнем я обнаружила свои пожитки. На всех окнах — крепкие решетки. Правда, сами окна прикрыты занавесками, поэтому атмосфера не столь гнетущая. Вообще, комната выглядела довольно мирно, в ее устройстве чувствовался вкус. Только одно но: я была в ней заперта.

В темнице моей было три двери. Через одну я вошла сюда; она была заперта и сделана из крепкого дубового дерева. Да еще обшита металлом. Еще одна — маленькая и неприметная — вела в уборную. Третья напоминала собою первую и была так же заперта.

Никаких лишних предметов. Ничего, что можно было бы использовать как оружие. На первый взгляд — никакой возможности к побегу.

Но это только на первый.

Я не останусь здесь. Я что-нибудь придумаю.

Мои размышления и исследования прервал стук в дверь.

Как мило! Здесь принято стучать к заключенным?

Впрочем, что ж это я! Это же граф де Ла Фер. Который, конечно же, помнит, что в комнате находится дама. И дама может быть неодетой!

Как же я ненавижу его врожденное благородство!

Я промолчала. Интересно, так и уйдет?

Через некоторое время стук повторился, я снова его проигнорировала. Наконец в замочной скважине заскрипел ключ. Ну да, времени было достаточно, чтобы одеться; мое нежелание видеть кого бы то ни было не учитывалось.

В комнату вошел слуга, все тот же Гримо, с подносом. Мой завтрак, видимо.

А за Гримо, конечно, появился и хозяин дома.

Я смерила его презрительным взглядом и отвернулась.

Сервировав стол, слуга удалился, оставив нас с графом наедине.

Меня раздражало молчание, и я зло проговорила:

— Быть может, вы все-таки позволите мне побыть одной?!

Граф вежливо откланялся и вышел, не забыв закрыть дверь на ключ. Милейший человек! Не то что лорд Винтер!

Я отдала должное завтраку и снова задумалась. Планы побега, один другого безнадежнее, вертелись у меня в голове.

Через несколько часов я изрядно заскучала. В комнате не было абсолютно ничего, что могло бы скрасить досуг. Даже Винтер принес мне книг! А тут, видимо, хотят, чтобы я от скуки померла! Коварный план мести, очень коварный!

В час обеда снова появился Гримо, теперь уже один. Убрав со стола посуду, он подал мне новые блюда. Я думала было объявить голодовку и тем выказать свой протест, но пережитые волнения вызвали у меня зверский аппетит. Я только ждала, когда, наконец, удалится посторонний (не переношу есть, когда на меня глазеют), но тот, как назло, замялся у порога, а потом разразился удивительно длинной и связной для этого молчаливого типа тирадой:

— Господин граф велел передать, — сообщил он, — что, ежели госпоже графине будет угодно его принять, она может выразить свое дозволение мне.

Выразить свое дозволение! Ну и оборот! Чего, впрочем, ожидать от этого «Мсье да/нет»!

Стоп. Как он меня назвал?! Госпожа графиня?! Что?!

— Что?! — озвучила я. — Какая я тебя госпожа графиня, дурень! — и швырнула в наглеца кувшином, нашаренным на столе в спешке.

Гримо увернулся и вышел.

Я в негодовании мерила комнату шагами.

Госпожа графиня!

Что еще за пассаж! Уж не ожидает ли этот… господин граф… исполнения супружеских обязанностей! С каких это пор он вдруг вспомнил, что я ему жена?! Что-то я не заметила, где были его клятвы верности, когда он вешал меня на дереве! Да и когда угрожал застрелить в «Красной голубятне» — тоже не похоже на поведение любящего супруга! А тут, видите ли, «госпожа графиня»!

Пока я негодовала, вернулся Гримо: с новым кувшином и тряпкой, с помощью которой он быстро прибрал учиненное мной безобразие.

Я поуспокоилась и отобедала. В конце концов, надо выслушать, что он там хочет сказать, этот граф. Чем больше знаешь о своих врагах — тем легче их одолеть.

В ужин я изволила выразить свое согласие… свое дозволение, то бишь… И вскоре меня почтил визитом хозяин дома.

— Добрый вечер, сударыня, — он был безукоризненно вежлив и столь же безукоризненно холоден.

Я, слегка отвернувшись, внимательно наблюдала за ним сквозь ресницы, пытаясь прочитать его эмоции. Бесполезно.

— Наша вчерашняя встреча не очень удалась, — продолжил граф, — а меж тем, я считаю своим долгом вам сообщить, где и почему вы оказались.

Ах, лицемер! В тюрьме я оказалась и по злобе моих врагов, что же еще!

— Это небольшое поместье, — продолжалась речь, — досталось мне в наследство, и ныне я обитаю здесь. Как ни прискорбно, но я не могу забыть о том, что, являясь вашим мужем, я несу ответственность за ваши поступки. Посему, дабы предотвратить злодеяния, вершимые вами, я забрал вас под свой надзор с целью обеспечить вам достойное существование и помешать при этом причинить вред людям, среди которых есть и дорогие моему сердцу.

А, это он про проклятого гасконца! Да, вовремя подсуетился! Его бы я убила первым!

— Эта комната целиком в вашем распоряжении. Я же не собираюсь докучать вам своим присутствием, — сдержанно закончил свое выступление граф и откланялся. Так и не дождавшись моего ответа.

Я немного погромила посуду и легла спать.

Утро вечера мудренее!

Однако к рассвету мысли мои так и не прояснились. Слишком напряженными выдались последние месяцы.

Сначала эта история с ненавистным гасконцем. О, тоже мне, как благородно, обмануть женщину, воспользоваться ее доверчивостью и унизить! Конечно, а потом выставлять меня злобным зверем и преступницей! Мужчины всегда выходят сухими из воды, а женщины расплачиваются за их грехи!

Далее — осада Ла-Рошели и приказ кардинала. Прямо скажем, я удивлена, что сей доблестный политик считает нормальным ожидать от благородной дамы стремления к убийству. Ладно, за голову чертова гасконца я была готова натравить кого-нибудь на этого Бэкингема. Тем более, они все в сговоре, а друг моего врага — мой враг. Да и герцог хорош. Сумасброд, негодяй. Шлет людей на смерть из-за прихоти. Что ему королева? Королева просто недоступна, вот он и алчет. Уступи она его страсти — он ее бы на другой день и бросил. Все мужчины таковы. А потом еще эта державная властительница начинается гневаться, что ее же мудрые люди оберегают от позора и боли! Воистину, нет благодарности на свете!

Ладно, с Бэкингемом все ясно. Но в тот же день я узнаю, что этот проклятый граф жив! Вот уж сюрприз так сюрприз! Еще один негодяй под маской благородного дворянина! Все они лицемеры, эти мушкетеры! Один под покровом ночи выдает себя за другого (кстати, до этого воруя чужую частную переписку), чтобы унизить женщину. Другой вешает собственную жену без суда и следствия! А потом еще смеют что-то говорить о чести! Хороша же их честь! К дьяволу такое «благородство»!

Итак, мой муж чуть не убивает меня еще раз. Однако все вроде бы идет неплохо… но, какое унижение… под дулом пистолета сдаться грубой силе… да что я ожидала от мужчин?

Итак, на берегу Англии меня схватили и заперли… в доме шурина. Еще один благородный поступок! Лишить женщину свободы и собраться сослать ее в колонии! И за что, спрашивается?! Что я им сделала?! Впрочем, все ясно! Перед одним я виновна в том, что он меня повесил: конечно, это моя вина, чья же еще! Перед другим я виновата в том, что он меня соблазнил: тоже, не он же виновен! Перед третьим — что он рассорился с братом, а брат возьми и умри! У мужчин всегда виновата слабая беззащитная женщина! Надо запереть ее в клетке и держать под прицелом!

От Винтера я угодила сюда. Еще неизвестно, что хуже. Одно обнадеживает: граф вроде раздумал меня убивать. Великолепно! То — и слова сказать не дал, сразу вешать. А то — нет-нет, ты живи, пожалуйста, я тебе не мешаю, только из комнаты не выходи! И мужчины еще что-то говорят о женской логике!

Убила бы!

Всех!

Я еще немного пошвырялась немногочисленными вещами и успокоилась.

…мне казалось, что время тянется бесконечно. Я уже исследовала каждый сантиметр своих покоев и убедилась, что тут разве что ногтями стены скрести. Лет через десять доскребусь, наверно. Я даже попробовала. Но сломала ноготь и расстроилась безмерно.

Вид из окна открывался неплохой. Парадный вход в поместье, подъездная дорога, а дальше — леса и леса. Ничего не происходит. Смотреть не на что.

Я пробовала петь и даже танцевать. Мне быстро надоело.

Я маялась и не знала, куда себя деть.

Первый день мое время хоть как-то заняли мысли о мести и коварные планы. Но уже на завтра думать одно и то же по сотому кругу стало скучно.

На третий день я обрадовалась появлению бедолаги-Гримо. Хоть какое-то событие!

Меня стало горячо интересовать, что сегодня на обед. Разнообразие в меню было единственным разнообразием в моей жизни. Моим развлечением стало гадать, что мне подадут на ужин.

На четвертый день я решила закатить истерику. Гримо никак не отреагировал и невозмутимо убрал все последствия моих действий.

На пятый день я решила не вставать с кровати. Оказалось, что лежать еще более невыносимо, чем ходить по комнате. К обеду сдалась и встала.

Пробовала рисовать соусом на пустой тарелке. Рисовала до самого ужина.

На шестой день мне пришла в голову мысль, что можно было бы попросить книг.

Эту пораженческую мысль я тут же откинула. Чтобы я — и просила!

Не дождетесь!

…коварная соблазнительная мысль возвращалась снова и снова. Я почти чувствовала под пальцами обложку томика. Я грезила о книгах, хотя никогда их особо не любила. Сейчас я была бы рада даже Библии! Даже на латыни!!

Чтобы прогнать эти мысли, я принялась сама себе рассказывать те книги, которые мне приходилось читать. Боже! Докатилась! Сама с собой разговариваю! О книгах!

Я невозможно терзалась мыслью о том, что могла бы попросить книг. Моя бессобытийная жизнь привела к тому, что я устроила трагедию на ровном месте.

Я вскакивала по ночам, порываясь кричать и стучать в дверь, прося книг. Удерживала себя от такого шага, ложилась, не могла уснуть.

Я мучилась, я колебалась, я не могла принять решение.

Я понимала, что рано или поздно настанет день, когда я сдамся и обращусь к своим мучителям с просьбой. Но я всячески отдаляла этот день и боролась до последнего.

Тяжкая внутренняя борьба занимала меня примерно неделю. А потом пришла безразличная усталость и апатия. Несвойственное мне безделье совсем растоптало меня. Я впала в полное уныние. У меня не хватало сил на сильные чувства.

Я велела Гримо передать графу, что хочу его видеть.

Пунктуальный, как и всегда, Атос явился почти тут же. Он был безукоризненно вежлив, как будто явился по приглашению в салон знакомой дамы. Невольно мне передалось такое настроение. Я гордо выпрямилась и чуть не пригласила его сесть. Остановило меня только то, что в моей комнате был единственный стул.

— Позвольте, господин граф, — насмешливо выделила я обращения, — уточнить один вопрос.

— Что угодно, сударыня, — легкий полупоклон в мою сторону.

— Скажите, — дерзко тряхнула головой, — уморить меня скукой входит в ваши планы? Или же мне полагаются хотя бы книги для развлечения?

Он удивленно приподнял брови и заверил, что в этом доме никто меня морить не собирается. Так же, как и травить, насиловать, убивать и пытать. Я с негодованием хотела было выставить его вон, но тут он как раз поинтересовался, каких книг я изволю желать.

Я назвала нескольких авторов из тех, кто мне запомнился. Граф заверил меня, что книги сейчас будут.

Я в изнеможении рухнула на стул, чувствуя себя абсолютно вымотанной. Но, при этом, я ощущала странное успокоение. Дело, которое меня так страшило, сделано. Небо не обрушилось на землю, и огненные реки не поглотили меня. Даже потолок на месте! Что ж, это оказалось не так страшно, как я полагала!

К моему искреннему удивлению, книги мне принес не Гримо, а все тот же граф. Он любезно уведомил меня о том, что осмелился сам прибавить к моему выбору еще пару книг, новинок, которые, как он надеется, придутся мне по вкусу.

Ей-богу, мне придется по вкусу все! Хоть какое-то занятие!

— Когда закончите, сударыня, — добавил граф, уходя, — уведомите меня: я принесу вам еще.

Чудесно! Настроение мое резко подскочило. Жизнь стала казаться прекрасной.

Никогда, никогда бы я не подумала, что можно испытать такую радость от пары книг!

Чтение меня действительно развлекло. Я испытывала большое удовольствие от того, что могу чем-то занять себя. Я буквально проглатывала принесенные книги и чувствовала себя абсолютно счастливой.

Шикарно! Я сошла с ума, не иначе!

На третий день интенсивного чтения у меня жутко разболелась голова. Я не могла видеть перед собой строчки. Это было ужасно.

Я не придумала ничего лучше, чем попросить у графа вышивание.

Парадокс! Я всегда ненавидела это занятие, но сейчас поняла, что это именно то, чем я хотела бы заняться прямо сейчас! Сама мысль о мирном сидение с иголкой и ниткой меня успокаивала.

Мой вопрос о вышивке явно озадачил графа, и он несколько растеряно сказал, что в доме нет таких предметов, но он справится по соседству и доставит мне желаемого, как только сможет.

Меня это так воодушевило, что я даже не стала мечтать о таком применении иголки, как всаживание ее в тело моих мучителей.

Тут я почувствовала, что обескуражена. С самого начала чувствовалось, что меня лишили любых предметов, похожих на оружие. Едва ли граф наивно полагает, что с помощью иглы нельзя убить. Или он считает, что у меня не хватит сил и решимости? Что ж! Посмотрим!

Вышивание мне принесли примерно через час. Да еще какое роскошное! Огромное количество ниток всех цветов, пяльцы, разные виды ткани, узоры для вышивки, и несколько игл с наперстком!

— Что ж, граф, — зло поинтересовалась я, — вы не боитесь, что я попытаюсь убить вас этим оружием? — я потрясла иглой.

Он только взглянул на меня слегка удивленно и заметил, что это был бы крайне опрометчивый поступок с моей стороны. И что он уверен, что я достаточно умна, чтобы не дойти до подобной глупости.

Пока я переварила, что он мне, фактически, сказал комплимент, он уже ушел.

…через пару дней я обнаглела и попросила клавесин.

Приволокли через час.

Базар у них по соседству, что ли?!

А потом у меня случилась бешеная истерика.

Я была в дикой злобе от того, что нахожусь в ловушке. Что надо мной властвует ненавистный мне мужчина, мой убийца. Что я вынуждена унижаться и просить у него элементарные вещи. Что я не вижу выхода из ситуации и не знаю, как спастись.

От чувства беспомощности я всегда впадала в неистовство.

Я кричала, била кулаками в дверь. Я порвала пару книг, и, когда на шум явился граф, швырнула ошметки ему в лицо, зло и неистово изливая на него потоки своей ругани.

От злости меня трясло; граф оставался невозмутимым, просто забрал оставшиеся книги и ушел.

Я в растерянности стояла посреди комнаты.

Я плохо понимала его поведение. Не понимала совсем.

Он ведь должен был разгневаться? Я порвала его книги, в конце концов, а это дорогие вещи. Недаром он забрал от меня остальные. Это означает, что больше он мне книг не принесет?

Это наказание, что ли, такое?!

Я в неистовстве повалила стул и собралась уже начать крушить клавесин, но раздумала. Странно. Книги забрал, а остальное оставил. Значит, в его планы не входит лишать меня моих развлечений и ломать скукой?

Может быть, он вовсе не стремится меня унизить? А книги унес, чтобы я их не порвала под горячую руку?

Я терзалась сомнениями пару дней. Вышивание и клавесин у меня не отобрали, еду приносили исправно. Но книг больше не было.

Я определенно ничего не понимала в поведении графа. Хуже того: его поступки вызывали у меня любопытство.

Вот уж новости! Я не должна испытывать на его счет ничего, кроме ненависти! Он унизил меня, оскорбил, повесил, в конце концов! Негодяй!

И все же было любопытно.

И я передала через Гримо, что желаю видеть графа.

Он снова пришел по моему зову сразу, такой же вежливый и невозмутимый, как будто это не я бросалась в него вещами и громкими ругательствами при последней встрече. Он изо льда, что ли, этот граф?!

— Скажите, сударь, — я постаралась принять самый кроткий вид, — а книг мне больше не принесут?

Он внимательно и пристально посмотрел на меня.

— Если вы пообещаете, сударыня, — медленно проговорил он, — что больше не будете портить книги, то вам принесут их столько, сколько пожелаете.

Я вспыхнула от гнева. Вот так шантаж! Он требует обещаний, видите ли! Да кто он такой! Да чтобы я!

Стойте. И он поверит мне на слово? Мне, кого он считает преступницей, исчадием ада, лицемерием во плоти?

Это шутка такая? Ха-ха. Очень смешно.

Я недоверчиво переспросила:

— Если я пообещаю, вы мне поверите?

— Да, вы правильно поняли мою мысль, — сдержанно кивнул граф.

Я задумалась. Я колебалась. С одной стороны, это отвратительно, что меня вынуждают. С другой — ужасно интересно, неужели правда поверит и принесет?

Я была бы не я, если бы не проверила.

Я настороженно посмотрела на него и медленно сказала:

— Я обещаю, что не буду портить книг.

Он ощутимо расслабился и заверил меня, что книг у меня будет, сколько угодно.

И сдержал свое слово. Я получала любые книги, какие мне хотелось.

Неужели вправду поверил?

Да нет. Ему просто плевать, по большей части, на эти книги. Ну, порву я парочку, ему-то что? Новые купит. Не проблема.

Почему-то было горько.

И я решила все-таки раскрушить клавесин.

Это было ночью; мне стало жаль инструмент, и я придумала выразить свой протест по-другому. В конце концов, накрушила я уже порядком. Повторяться — это не в моем стиле.

Поэтому я устроила ночной концерт для клавесина с пением.

Хороший такой концерт, больше напоминающий какофонию.

Граф явился так резво, как будто бы спал одетым или вовсе не спал. И зло ходил по комнате, пока не появился заспанный Гримо, застегивающий на ходу камзол. Граф велел ему вынести клавесин, зло сверкнул на меня глазами и отправился досыпать.

Я тоже легла: с чувством выполненного долга.

Клавесина было жалко, ну да ладно. Зато графа позлила. Умора! Нееет. Вовсе он не каменный, тоже умеет свирепеть, если его посреди ночи поднять!

Жизнь пошла вперед неспешно и довольно однообразно. Инструмент свой я в конце концов отвоевала обратно: конечно же, пообещав больше не устраивать ночных концертов. Едва ли мое обещание меня остановит, но надобности пока не вижу.

Но больше всего меня порадовала идея попросить у графа новое платье!

Этот почему-то считающий себя благородным человек, очевидно, действительно решил исполнять все мои просьбы. Не иначе, как остатки совести в одном месте зачесались. Так или не так, было весьма забавно представлять, как он будет искать мне платье.

Однако этот невозможный граф опять меня удивил!

Он, видите ли, соблаговолит позвать ко мне портниху, ежели я пообещаю не беседовать с ней ни о чем, кроме нарядов!

В шоке я пообещала и, действительно, в тот же день получила портниху.

Я всерьез задумалась, не заключил ли граф договора с дьяволом. Уж как-то подозрительно легко он находит все, что ни попрошу я.

Так или иначе, через несколько дней я стала счастливой обладательницей пяти новых платьев, трюмо со всеми принадлежностями и кучи других маленьких женских вещичек.

Моя теория о том, что меня лишили любых вещей, могущих быть оружием, с треском провалилась. Теми же маникюрными ножницами можно было без особых усилий убить кого угодно. Однако я так раздобрела от полученных подарков, что решила, так и быть, позволить моим врагам пожить еще. Зачем убивать врага, от которого столько пользы?

Много крутясь перед зеркалом, я с горечью поняла, что основательно подурнела. Увы, все эти заключения, сначала у лорда Винтера, затем здесь, — я основательно запустила себя. Теперь, слава Богу, у меня была возможность наверстать, и я ею воспользовалась. В неделю я снова привела себя в божеский вид. Граф, зашедший ко мне с новой стопкой книг, аж споткнулся на пороге. Льщу себя надеждой, что засмотрелся на мою красоту.

Я даже немного с ним пококетничала, принимая книги. Нет, я не стала ненавидеть его меньше, но, позвольте, в последнее время в моей жизни наблюдается резкий дефицит мужчин! Не Гримо же мне очаровывать?! А ведь так хочется кому-то нравиться!

Маленькая победа над графом… да-да, я видела, как он покраснел, и пусть не отпирается, пусть он и ретировался… да что там, сбежал весьма поспешно… Но это определенно была победа! Она здорово подняла мне настроение.

Так вам и надо, граф! Я вам еще припомню, что вы были меня влюблены! Помяните мое слово, так припомню, мало не покажется!

И я снова принялась вертеться перед зеркалом.

Да, все было не так уж плохо, особенно по сравнению с гостеприимством моего любимого шурина, но все же это было заключение. И мне ужасно не хватало простого общения.

Не скажу, чтобы у меня когда-нибудь были друзья или хотя бы приятельницы. Но все же я привыкла целые дни проводить в обществе, среди людей. Одиночество меня тяготило.

Гримо всегда молчал, граф заходил только по моей просьбе либо же с новыми книгами, и тоже ограничивался общими вежливыми фразами. Хотелось выть от безысходности. Неужели всю оставшуюся жизнь я буду похоронена в этой комнате?! Неужели я больше ни с кем не перемолвлюсь словом?!

Даже пустые светские разговоры я вспоминала теперь с тоской. Я была бы рада и таким.

Мой деятельный ум лихорадочно искал выход. Я пыталась читать вслух или разговаривать со своим отражением — не помогало.

Тогда осталось попытать счастья с имеющимися в моем распоряжении людьми.

Гримо отпадал сразу: слуга, да еще почти немой. Оставался граф. Нда. Вот уж к кому бы я добровольно никогда не подошла побеседовать. Но на безрыбье и рак рыба.

За очередным завтраком я велела Гримо передать графу, что прошу его отобедать со мной. Слуга выполнил мое распоряжение, вернулся и передал, что господин граф польщен оказанной ему честью и явится в назначенное время.

Я десять раз пожалела о своей идее. Время до обеда я провела в лихорадочном блуждании по комнате, ломании рук и внутренними терзаниями. Я упрекала себя за то, что позвала графа; я упрекала себя за то, что не сделала этого раньше. Меня трясло, шатало от мысли к мысли, из крайности в крайность.

В конце концов я впала в полный мандраж, как перед важным свиданием. Я то пыталась выбрать другое платье, то мудрила с прической. Мне отчего-то хотелось восхитить графа; в то же время я презирала себя за такое желание.

В общем, к обеду мои нервы были весьма накручены. Гримо принес второй стул и второй прибор, граф был, как всегда, любезен.

А вот я определенно сплоховала. Я была так взволнованна, что абсолютно не могла вести беседу. Бедняга-граф перебрал все темы, которые уместно поднимать за столом, и ни одну из них я не смогла поддержать. К моему облегчению, мое косноязычие осталось без комментариев. Когда очередная фраза графа не находила у меня ответа, он просто с невозмутимостью придумывал следующую. Он не пытался меня оскорбить или обидеть, наоборот, я словно чувствовала исходящую от него поддержку, и это не было мне неприятно.

Наконец граф завел разговор о книге, которую я как раз читала, и я смогла кое-как вступить в беседу с ним. К моему безмерному удивлению, разговор о литературе у нас вышел отменный. Граф просидел у меня чуть ли не два часа, и явно не скучал. Во всяком случае, выходил он с явным сожалением на лице от прерванной беседы.

Я без сил рухнула на кровать. Вот это да! Никогда бы не подумала, что я могу проболтать с графом де Ла Фер два часа о книгах! Это фантасмагория какая-то! Так не бывает!

В то же время я не могла не признать, что хорошо провела время. То ли сказался недостаток общения, то ли граф и впрямь был отличным собеседником... Но я была не против еще одной такой беседы. Поэтому за следующим завтраком я скромно попросила Гримо вновь принести второй стул к обеду.

Мой намек был понят, и граф снова разделил со мной трапезу. Теперь уже я была смелее, и наш разговор пошел оживленнее. Мы даже спорили, без злости, с увлечением. Я отметила, что графу весьма идет оживленный разговор: он словно молодеет, и вечная грусть из взора пропадает.

Так продолжалось почти неделю, а потом я опомнилась. Что я делаю! Я… братаюсь с врагом! Да я чуть не увлеклась этим отвратительным человеком, совершающим надо мной такое страшное насилие! Он держит меня взаперти, а я жду бесед с ним, как праздника!

В негодовании я разбила стулом окно, о чем тут же пожалела: оказывается, на улице уже стояла зима. В комнате сразу стало очень холодно. Я укуталась в одеяло и никак не могла согреться, с трудом заснула.

Утром я проснулась заболевшей. У меня поднялась температура, и я не смогла встать с постели.

С трудом помню, что вроде приходил какой-то чужой человек и починил окно. Кажется, приходил и врач. Я плохо воспринимала реальность и больше бредила. То мне казалось, что граф снова меня вешает: на карнизе окна. То это уже я вешала чертова гасконца, а граф стрелял в меня. То еще какой-то бред.

Когда мне стало лучше, первое, что я сделала — выговорила графу (который обнаружился у моей постели) все дурное, что я о нем думаю, и припечатала, что я скорее умру, чем соглашусь сидеть с ним за одним столом.

Граф невозмутимо откланялся и больше не приходил.

Даже книги мне стал таскать Гримо.

Поначалу я злорадствовала и чувствовала себя победительницей. Потом меня стали терзать сомнения. В конце концов я поняла, что мой темперамент снова подложил мне свинью. Ведь я же хотела как-то устроить свою жизнь, чтобы в ней было общение! И что же я сделала? Прогнала взашей единственного человека, с которым могла бы общаться! Оно конечно, я могу ненавидеть графа, сколько мне угодно, но он был единственной ниточкой, соединяющей меня с миром. Через него я могла бы получить свободу. А я, вместо того, чтобы втереться ему в доверие, устроила сцену, отбросившую меня на пару шагов назад!

Я деятельно стала продумывать план по покорению графа. Это не казалось мне сложной задачей. Как ни крути, а граф де Ла Фер уже однажды поддался моим чарам: смогу и второй раз! Теперь-то я гораздо опытнее в этом вопросе.

Я подождала, чтобы все следы болезни сошли с моего лица, и я снова стала ослепительно красивой. А потом я велела Гримо вновь пригласить графа ко мне на обед.

К моему удивлению, слуга вернулся с письмом. В последнем вежливо говорилось, что граф вынужден отклонить мое приглашение. И дальше шли весьма утонченно выраженные объяснения, суть которых сводилась к тому, что он, видите ли, граф де Ла Фер, а не комнатная собачка, и что фокус «Захотела — позвала, захотела — прогнала» с ним не пройдет.

Я в ярости скомкала письмо и зашвырнула им об стену. Ни письму, ни стене от этого хуже не стало.

Дьявол! Такой план пошел насмарку!

На меня накатила апатия: гневаться и бушевать не хотелось.

Я попросту впала в депрессию, и следующие дни большей частью сидела, глядя в пустоту, иногда пытаясь чем-то заняться.

Мне стало казаться, что все не так уж плохо было, а я сама все разрушила. Я даже начала оправдывать графа. Мол, он не хотел мне ничего дурного, наоборот, старался сделать мое пребывание здесь приятным, исполнял все капризы, а я, неблагодарная, так с ним обошлась!

Потом я вспомнила, что граф страшно виноват передо мной и ужаснулась своим оправданиям.

Этот злодей совершил надо мной страшное насилие! Он запер меня в этой комнате и лишил свободы! Он отнял у меня все! И я не собираюсь его прощать!

Я укрепила свой дух гордостью и порешила, что более никогда не буду искать встречи со своим тюремщиком. Хватит. Пусть познает всю глубину моего презрения!

Так прошло недели две или три. Жизнь моя была однообразна и скучна, но все же комфортна. К моим услугам были любые необходимые мне вещи… но от тоски у меня все внутри обмирало. Перспектива провести здесь всю жизнь доводила меня до исступленных страданий. Я даже начала украдкой плакать по ночам — вот стыдоба!

Все это время граф не появлялся, и я ничего не знала о нем. Приходил ко мне только Гримо, молчал, приносил еду и вещи, убирался. Раз в неделю он притаскивал новую стопку книг, и это была единственная весточка от графа, потому что, очевидно, именно он отбирал эти книги. Что ж, по крайней мере, он не мстителен: литературный вкус у него был отменный, и на его выбор мне сетовать не приходилось.

Дни тянулись, тянулись. Шла зима. Гримо приволок какую-то печку и исправно ее топил, я обзавелась теплым одеялом и другими приятными в холода вещами. Более того, кроме моих обычных трапез, мне стали подавать горячий чай со всякими сластями. Однако, какое внимание!

Мне казалось, что жизни нет. Теперь, сидя в этом вынужденном заключении, я осознала, что жизнь происходит во взаимодействии с другими людьми. Да, я в основном презирала и ненавидела людей: но яркие события моей жизни были связаны с ними. Пусть я жила тем, чтобы мстить, делать гадости, издеваться над ними… Но все же это был какой-то смысл. И потом, для меня было очень важно вызывать восхищение у мужчин… А теперь я была лишена своей радости. Что с моей красоты, если никто не видит ее?!

Я сказала Гримо, что хочу получить свой портрет.

В тот же вечер пришел художник, и через несколько дней портрет у меня был. Но что в том толку?

Я тосковала и страдала. Все было так ужасно.

И вдруг мою жизнь разнообразило событие!

В один вечер с книгами в руках ко мне явился сам граф!

Я обрадовалась ему, как родному, и, кажется, у меня не очень хорошо получилось это скрыть. Видимо, моя улыбка пробивалась сквозь все мои попытки остаться беспристрастной: во всяком случае, я заметила легкую ответную улыбку своего гостя.

Он поставил книги, похвалил мой портрет. Я очень глупо молчала. Затем он, поколебавшись, спросил:

— Возможно, у вас есть какие-то пожелания по поводу авторов? Я ориентируюсь на свой вкус, но ваш может отличаться…

— Нет, граф, мне по душе книги, которые вы мне даете, — заверила его я.

Я понимала, что он сейчас уйдет, а мне так хотелось, чтобы он хоть ненадолго остался! Я огляделась по сторонам, лихорадочно ища предлог его задержать. Взгляд мой уткнулся в вышивание.

— О, смотрите, — воскликнула я, беря свою последнюю работу, — как вам такой сюжет?

Эту вышивку я придумала сама, и она изображала сцену из недавно прочитанной книги.

Граф подошел ко мне, взял работу, внимательно посмотрел и похвалил. Я почувствовала радость от его слов. Я действительно гордилась тем, что мне удалось создать: наверное, впервые в жизни я занималась творчеством в полном смысле этого слова, и оказалось, что очень хочется, чтобы кто-то еще оценил твои старания, кроме тебя самой.

— Я не знал, что вы так хороши в этом деле, — смущенно признался граф. — Возможно, я могу надеяться, сударыня, что вы подарите мне одну из ваших работ?

Я стояла, как громом пораженная.

До сих пор я, находясь в зависимом положении от него, была вынуждена просить. Теперь же — он просит у меня? У меня, которая и так в полной его власти?

Мои мысли торопились и перебивали друг друга, но почему-то было очень радостно, что у меня есть что-то, чего нет у графа, и я могу это что-то ему дать — а могу и не дать!

— Разумеется, сударь, — слегка улыбнулась я, — чего бы вам хотелось?

— На ваш выбор, госпожа графиня, — улыбнулся он, а я даже не заметила, как он меня назвал.

У меня в голове уже родилась идея, и я была уверена, что граф будет польщен моим выбором.

Мысленно прикинув в голове сроки, я сказала:

— Тогда через неделю я буду иметь честь преподнести вам свой дар, мсье!

— Буду ждать с нетерпением, сударыня! — все с той же весьма приятной улыбкой поклонился он и вышел.

Я тут же села за работу. Мое настроение подскочило до невообразимым высот. Мое заточение не радовало меня разнообразием: а тут такой случай сделать что-то… полезное? приятное другому? Не знаю, как правильно выразить свои чувства. Наверное, меня так обрадовал тот факт, что я могу сделать что-то для другого человека.

Вот так и сходят с ума, правда? Я — радуюсь — тому — что вышиваю — для графа де Ла Фер.

Боже, дай мне сил и укрепи мой дух!

Я не хочу сходить с ума!

Вся неделя пролетела для меня в момент. Я с большой радостью работала над своей задумкой. Очень боялась не успеть до назначенного срока, но — успела даже за день до него!

Пунктуальный граф явился именно в тот час, который был назначен. Я, смущаясь и почти краснея, передала ему свою работу.

Это был вышитый герб рода де Ла Фер. Моя идеальная память позволила мне детально воспроизвести его, на бархате, украсив золотой нитью (да, у меня была и такая!).

Я очень волновалась и боялась его реакции. А он смотрел на мою вышивку долго и внимательно, и немного сдавленно сказал:

— Благодарю вас, Анна. Вы не могли угодить мне больше, чем этим.

Я вздрогнула и бросила на него тревожный взгляд, но он даже не заметил, что назвал меня по имени: он все продолжал рассматривать герб. Я была польщена и довольна, что мой подарок произвел на него такое впечатление. Мне было приятно.

Никогда раньше во всю жизнь я не представляла себе, как приятно может быть дарить кому-то что-то. Особенно — сделанное своими руками.

Граф еще раз поблагодарил меня, поцеловал мне руку и ушел.

Я легла спать чуть раньше, довольная прожитым днем.

На следующий день в обед Гримо явился без привычного подноса, зато с длинной тирадой:

— Господин граф просит госпожу графиню оказать ему любезность и отобедать с ним!

Я была шокирована этим предложением, но перспектива выйти наконец из до тошноты надоевшей комнаты воодушевила меня невозможно! Я дала свое согласие и поспешила выбрать наряд. Мне ужасно не хватало камеристки, но я смогла привести себя в парадный вид своими силами. Гримо все это время терпеливо ждал за дверью. Наконец, я сказала, что готова, и он открыл передо мною двери моей темницы, приглашая выйти.

У меня дрожали руки и ноги от волнения, и я с трудом сделала шаг наружу. Я была в восторге от понимания, что наконец-то выйду из своей комнаты, пусть ненадолго. Мысленно я дала себе слово быть полюбезнее с графом: в надежде сделать такие прогулки постоянными.

Каждый шаг давался мне с трепетом. Я словно училась ходить: боялась, что пол под моими ногами провалиться.

Я шла медленно, стараясь растянуть удовольствие, оглядываясь по сторонам и подмечая все детали.

Но, как ни приятен был путь, он закончился, и я оказалась в столовой. Это была большая светлая комната, а граф уже ждал меня у стола. Поприветствовав меня, он помог мне устроиться, и только потом сел сам — напротив, как в старые-недобрые времена, когда мы были женаты.

Обед прошел великолепно! Я была в приподнятом настроении благодаря этой небольшой прогулке, мне было радостно чувствовать себя красивой и наряженной, мне льстило восхищение графа и его внимание. Кроме того, по пути сюда я заметила в гостиной, что вышитый мною герб занял почетное место над камином: вот как!

Когда обед был закончен, граф несколько замялся и пригласил меня в гостиную. Как оказалось, у него имелся ко мне разговор. Он был расстроен нашей ссорой и искал примирения. Он почти вызвал мой гнев, заявив, что понимает мои чувства (да что он понимает!), но я не успела закатить истерику, так как он признал, что и сам повел себя не лучшим образом. Итогом его речи было приглашение и в дальнейшем проводить обеды вместе. Я недолго думала и согласилась.

Я чувствовала радость: граф доверяет мне некоторую свободу передвижения! Остался всего один шаг до возможности побега! Сейчас мне следует быть как можно послушнее, и своим смирением я однозначно смогу убедить графа, что он может снизить уровень контроля надо мной. А там, глядишь, я найду способ сбежать.

В большом воодушевлении я вернулась к себе и стала тщательно продумывать стратегию своих дальнейших действий. Да, усыпить бдительность графа будет трудно. Да, на это потребуется много времени, возможно, еще целых полгода мне придется провести здесь. Однако граф благороден, а благородными людьми просто манипулировать. Я мастерски разыграю кротость и послушание, сделаю вид, что мои злоключения сломали меня и что я полностью отдалась на милость графа. Он наверняка поверит этому, как идеалист, и будет предоставлять мне все больше и больше свободы. Однажды наступит день, когда он позволит мне выйти наружу! И тогда я, наконец, получу свободу!

С этими сладкими мыслями я погрузилась в самые приятные сны.

Со следующего дня я старательно принялась претворять в жизнь свой план. Я была чрезвычайно мила, скромна и послушна. Я стремилась незаметно обольстить и очаровать графа и вызвать в нем доверие к себе. Постоянно чувствовавшаяся в нем напряженность стала рассеиваться; мне казалось, что я приближаюсь к своей цели.

Но в один из дней случилось событие, которое я никак не могла предвидеть.

Я привыкла, что граф ведет весьма уединенную жизнь, и в доме нашем не бывает визитеров. Поэтому для меня полной неожиданностью было, когда однажды после обеда наше уединение нарушил Гримо с коротким оповещением:

— Гость.

Граф в удивлении приподнял брови: он никого не ждал, видимо.

Гримо пояснил:

— Шевалье д’Эрбле.

Аа, так это тот самый Арамис, который входил в их верную четверку!

Я старательно подавила ненависть и сделала самое кроткое выражение лица. Граф метнул на меня пронзительный взгляд, явно намереваясь выпроводить, но моя смиренная поза тронула его, потому что он заметил:

— Вы можете остаться, сударыня, если хотите.

Я кивнула, а Гримо отправился за гостем.

Вошедший стремительно в гостиную Арамис как на стену натолкнулся, когда увидел меня. Приветствие, обращенное к другу, замерло у него на устах, но граф быстро взял ситуацию в свои руки:

— Позвольте вам представить, сударыня, мой близкий друг, шевалье д’Эрбле. Моя супруга, графиня де Ла Фер.

— Польщен оказанной мне честью, — бывший мушкетер склонился над моей рукой, затем обратился к Атосу: — Не знал, друг мой, что вы женаты! Какая скрытность!

— Граф не любит выставлять свою частную жизнь напоказ, — мило улыбнулась я, стрельнув глазами в сторону напрягшегося мужа.

— Прятать такое сокровище в четырех стенах — это преступление! — возразил Арамис, отдавая должное моей красоте восторженными взглядами.

Знал бы он, насколько прав насчет четырех стен! Я почувствовала злобу, но тут разговор взял в свои руки граф:

— Госпожа графиня не любит общества, — заметил он, предостерегающе глядя на меня.

А я что? А я очаровательно улыбнулась и подтвердила его слова! Что я, сумасшедшая? У меня появился отличный шанс доказать графу, что он может мне доверять и что нет причин прятать меня от людей. И я этим шансом воспользуюсь!

Граф ощутимо расслабился, когда понял, что я не собираюсь устраивать сцен. Я же старательно не выходила из образа примерной и послушной жены и через час, уведомив всех о своей усталости, извинилась и отправилась к себе.

У дверей меня ждал Гримо, дабы препроводить в мою комнату под надзором. Уже уходя, я услышала, как Арамис говорит:

— Весьма отрадно видеть вас таким оживленным, граф.

Я была крайне довольна собой. Спектакль «Я так послушна, и вы можете мне доверять» однозначно мне удался!

Шли дни. Теперь они не казались мне скучными: у меня была цель. Я обольщала графа и чувствовала, что он поддается моим чарам. Все чаще он улыбался в моем присутствии, все больше расслабленности чувствовалось в его движениях. Наши разговоры давно уже были не только о книгах. Он рассказывал случаи из своей жизни, делился своими взглядами. Я старалась поддерживать его точку зрения, чаще улыбалась и показывала, что забыла былую вражду к нему. Гордость мужчины охотно верит тому, что женщина ради него совсем переменилась. Граф определенно полагал, что я испытываю к нему какие-то чувства, меняющие мою натуру. Какой простор для манипуляций!

Иногда меня одолевали сомнения. Муж мой казался мне в такие минуты честным и благородным человеком, который готов поддержать меня и дать мне шанс на новую жизнь. А я обманывала его, пользовалась его благородством.

Но потом я вспоминала, что он предал меня, и не раз. И я просто защищаюсь. Мужчина — сильный, мужчина — запер меня. Я не могу тягаться с ним на поле брани. У женщины другое оружие: и своими окольными путями я получу ту свободу, которую он у меня отнял! Нет моей вины в том, что он все так легко принимает за чистую монету. К тому же, я ни разу не сказала ему явной лжи. Совесть моя была чиста. Он — враг, а с врагами не церемонятся. На войне все средства хороши.

И вот наступила весна. В дом заглянуло особенно яркое солнышко, и я решила, что пора приступать к следующей части своего плана. Я стала часто тоскливо поглядывать в окна, вздыхать, держаться поближе к свету. Когда я заметила, что граф обратил внимание на изменения в моем поведении, я робко попросила у него прогуляться со мной в саду.

Моя актерская игра и талант были вознаграждены: граф, было нахмурившись, тут же словно обрубил собственные мысли и сомнения, велел Гримо принести мою накидку и его плащ, и предложил мне руку, дабы сходить на прогулку.

Я с острым наслаждением вдыхала свежий, еще холодный воздух. Вот уже больше, чем полгода, я была заперта в этом доме, и мне безумно хотелось наружу. Наконец я смогла это сделать!

С восторгом любовалась я небом, голыми деревьями, слякотью вокруг. Мне казалось, я не смогу надышаться. Когда граф повел меня обратно к дому, мне даже не пришлось изображать сожаление: я действиетльно хотела бы погулять еще.

Так и повелось. Теперь после обеда мы ходили в сад, даже если была плохая погода. Я всячески старалась продлить эти прогулки, иногда даже просила графа не спешить в дом. Всегда я уходила с улицы с видимой грустью; всегда ждала прогулки с ощутимой радостью. Я всячески старалась навести графа на мысль, как важно для меня быть дольше на свежем воздухе, и иногда мне это удавалось. И все же граф еще не настолько доверял мне, чтобы оставить меня в саду одну. Если у него были дела, он не позволял мне задержаться хоть на несколько минут, а сразу вел в дом. Я поняла, что требуются какие-то активные действия с моей стороны, чтобы изменить ситуацию.

План был продуман мною очень быстро. Осталось дождаться дня, когда у графа не будет много времени, чтобы гулять со мной.

День такой наступил; я чувствовала напряжение спутника, стремящегося скорее закончить с прогулкой. Я нарочно тянула время, и, в конце концов, когда мы возвращались, попросила:

— Ну, хотя бы четверть часа, граф! Такая погода хорошая!

— Не могу, сударыня, — твердо ответил граф. — В другой раз прогуляемся подольше.

Я заметно поникла и загрустила, робко спросила:

— Возможно, вы позволите мне... одной? Я могу вот здесь, на этой аллее, вам будет видно меня из окна…

— Исключено, — холодно ответил он.

Я отвернулась, притворилась, что у меня дрожат руки, а потом заговорила лихорадочным голосом, наполненным страданиями:

— Как! Неужели я никогда больше не смогу заслужить вашего доверия! — я прибавила в голос слез. — Неужели мои попытки доказать вам, что вы можете доверять мне, даже не замечены вами?! — я задрожала. — Граф, неужели вы никогда не простите меня? — я собрала все свои актерские таланты в кулак и расплакалась.

Граф стоял, как молнией пораженный, явно не зная, что предпринять.

Я вырвала у него свою руку и резко бросилась в дом, бегом поднялась в свою комнату, подперла дверь изнутри стулом и бросилась на кровать, громко рыдая (притворно, конечно).

Громкие шаги за дверью и стук подтвердили, что граф бросился за мной. Он подергал ручку двери, понял, что я постаралась закрыться… и попросту вломился ко мне, разломав несчастный стул дверью.

Я громко вскрикнула и вскочила с кровати, постаравшись выглядеть как можно более заплаканной.

— Как! — вскричала я. — Неужели вы даже лишите меня права побыть одной?!

Я бросилась к окну, словно бы стремясь скрыться от его глаз, уткнулась в занавеску, словно вытирая глаза.

Граф чрезвычайно смутился. Я чувствовала, как он мнется у меня за спиной и не решается ничего сделать. Э, милый мой муженек, так не пойдет! Ничего, есть способ и на такой случай… Я стала медленно сползать по стене к полу, словно лишаясь чувств.

Тут уже он не устоял, ринулся ко мне, поднял и помог сесть на кровать. Я чувствовала в нем искреннюю заботу: вот простак! Он поверил, что его недоверие стало причиной моих страданий!

Однако не время расслабляться! Я старательно показывала, насколько я не в себе от горя: цеплялась за его камзол, прижималась к нему, плакала, что-то шептала бессвязное. Он был абсолютно деморализован. Нечасто на него вешались плачущие женщины, однозначно! Граф, сначала словно закаменевший, в конце концов принялся меня успокаивать: гладить по спине, по волосам, очень нежно, что-то говорить.

Подумав немного, я словно перестала плакать, отшатнулась от него, глядя со страхом и страданием:

— Оставьте меня одну, умоляю! — прерывающимся голосом почти простонала я.

Он не решился мне перечить и вышел. Я слышала его нервные шаги в коридоре: он ходил туда и сюда, не в силах уйти. Поэтому я старательно имитировала продолжение истерики. Со стороны должно было казаться, что я безутешно плачу. Наверняка такой пассаж произвел впечатление на графа. А я еще закрепила успех, не встав к ужину. Более того, я постаралась не спать полночи, чтобы к утру выглядеть совсем истерзанной и несчастной. У меня это получилось: когда я взглянула на себя в зеркало, я была в восторге от своего измученного и изможденного лица.

Более того, я, против обыкновения своего, не стала наряжаться к обеду и отказалась выходить из комнаты. Так и продолжала лежать на кровати.

Граф сам поднялся ко мне, с тревогой глядя на представленный мною спектакль. Такого благодарного зрителя у меня давно уже не было! Право, еще полгода назад этот каменный человек ни за что не купился бы на столь банальный трюк: сейчас же он проникся до глубины души, это было заметно.

Он заговорил тихо и сдержанно. Постарался объяснить свои поступки, выразить сочувствие и… сказал, что я могу гулять по саду, сколько захочу, если пообещаю не выходить за его пределы.

Я пообещала и подала графу руку для поцелуя в знак примирения.

Уже в тот же день я впервые отправилась на самостоятельную прогулку! Это была полная победа!

Несколько дней я осматривала территорию и продумывала план побега. Граф так стремился загладить свою вину передо мной, что даже не следил из окна за моими перемещениями. И все же я страховалась и вела себя как можно послушнее и скромнее. Я пыталась приучить графа к мысли, что мне можно доверять, и у меня это получалось. Граф повеселел, стал еще любезнее и оживленнее, смотрел на меня откровенно влюбленным взглядом и строил какие-то фантастические планы на будущее. Я исправно смущалась, краснела, улыбалась и делала вид, что мне чрезвычайно приятно происходящее.

Я чувствовала с его стороны попытки сблизиться: иногда он осторожно брал меня за руку, или смотрел в глаза долго и нежно. Я отвечала на знаки его внимания со смущением и как будто скрываемой радостью. Ба! Наш железный граф влюбился, как юнец! Мне это только на руку!

Постепенно усыпив бдительность графа, я почти получила свободу. Меня перестали запирать, я могла свободно передвигаться по дому и сколько угодно гулять в саду. Это облегчило мои планы по побегу, и вскоре я достаточно подготовилась. Кое-какая еда, нож, некоторые драгоценности, преподнесенные мне графом в подарок… Осталось дождаться удачного дня.

Случай представился мне скоро: граф уехал куда-то то ли по делам, то ли купить что, и сторожил меня только Гримо, которому, очевидно, было велено следить за мной тайно и не попадаться на глаза. Я знала, что он смотрит из окна, как я гуляю, но достаточно было зайти за угол дома, чтобы скрыться из вида. Что я и сделала с успехом.

Дальше было все просто. Стена вокруг поместья — не помеха тому, кто стремится получить свободу любой ценой. Скоро я была в лесу.

Идти по дороге я опасалась: вдруг встречу графа. Я предпочла сложный путь среди деревьев. Мое сердце билось часто и радостно: свобода!

Свобода!

Я сделала это!

Я сбежала от человека, которого более боялась, чем кого-либо на это свете!

От торжества я рассмеялась. Мне удалось это!

Мне это удалось!

Весь день я шла по буреломам, и это напомнило мне мое прошлое. Так уже было со мной, когда я очнулась после той роковой охоты и поняла, что меня чуть не повесили. Тогда я точно так же шла сквозь лес, но только не торжествовала, а глубоко страдала. Теперь у меня было гораздо больше шансов спастись: я уже представляла себе, что буду делать, с какими людьми свяжусь… как отомщу своим врагам.

Сердце пело от счастья, и я не чувствовала усталости. На ходу подкрепилась захваченной едой, выпили воды из ручья. Свобода! Свобода! Свобода!

Хотелось петь и кричать от счастья!

…недолго длилась моя свобода. У этого ужасного человека оказались на редкость хорошие собаки. Их не сбил со следа даже перейденный мною ручей. В ужасе я пыталась сбежать от преследователей. Наступала ночь, стремительно темнело, но еще голые деревья плохо защищали меня от взгляда: и ничто не могло спасти от собачьего нюха.

Ужас и безнадежность затопили меня до краев. Я была в отчаяньи.

Собаки нагнали меня, они громко лаяли и рычали, я боялась, что они растерзают меня, вся вжалась в большое дерево, не надеясь спастись.

Подлетевший на лошади граф отогнал от меня своих псов резким приказом, в момент спешился и скорым шагом подошел ко мне, пронзая меня ужасающим взглядом.

Я поняла, что пришел мой последний час.

Теперь он убьет меня.

Потерять свободу — ужасно. Потерять жизнь — еще страшнее.

Я категорически не хотела умирать!

Я слишком молода, чтобы умереть!

Я еще теснее вжалась в дерево, наблюдая за графом затравленным взглядом. В руке я сжимала нож, намереваясь дорого продать свою жизнь.

Граф не спеша вытащил из-за пояса пистолет и навел его на меня. Его лицо было абсолютно бесстрастно.

— Отдайте нож. — Ровным холодным голосом велел он.

Я бешено замотала головой.

— Отдайте нож! — прорычал он, и его лицо исказилось такой яростью, что я задрожала от страха, выронив злополучный нож.

Сейчас он застрелит меня! Я вижу по его глазам это, застрелит!

В ужасе я закричала:

— Нет!! Нет, не убивайте меня, нет!! Я хочу жить!

Гордость моя была сломлена, но я все же еще не хотела умолять его; однако колени мои подогнулись, и я рухнула в обморок прямо к его ногам.

Пришла в себя я скоро. Мои напряженные нервы сыграли со мной злую шутку: мне казалось, что я снова в том дне, когда очнулась повешенной. У меня даже точно так же саднило шею! Я не чувствовала твердой земли под ногами, я заорала от ужаса.

И только тут поняла, что никто меня не повесил, а граф просто несет меня на руках к своему коню.

— Заткнитесь, полоумная! — зло велел граф, сажая меня в седло и устраиваясь за моей спиной. Мы уже скакали через лес; вокруг бежали его собаки.

Я дрожала от страха. Я пыталась сползти с лошади (действительно, сумасшедшая: на полном скаку — это верная смерть!), но железные руки графа держали меня надежно.

Сердце захлебывалось стуком, голова кружилась и не соображала, мне казалось, что я умру прямо сейчас. Эта бесконечная скачка, казалось, доконает меня. Мне подумалось, что граф выбрал такой экзотический способ меня убить, и будет скакать, пока не добьется своего.

Все на свете кончается: кончился и этот кошмар. Я с трудом помню, как граф стащил меня с коня, схватил в охапку, приволок в мою комнату, зашвырнул туда и запер. Все это — молча, молниеносно.

Я забилась в угол кровати, меня трясло, я ожидала его возвращения и следующей за этим казни. Мои нервы были на пределе, я сходила с ума.

Ничего не происходило.

Прошел час, может быть, больше.

Измученная, я отключилась и заснула.

Первое, что я увидела, открыв глаза, — пристальный взгляд графа.

Он стоял у двери, опершись на косяк и сложив руки на груди.

Вполне возможно, что он провел так полночи, судя по его изможденному виду.

— А! — прокомментировал он мое пробуждение. — Я смотрю, вы хорошо выспались, миледи?

Последнее слово было выделено язвительной злостью, но я и так бы обратила на них внимание: он так не называл меня раньше.

Я сжалась в углу кровати, ожидая его дальнейших действий.

Он продолжал смотреть на меня. Затем заговорил.

— В юности я встретил вас и полюбил. Я дал вам свое имя, положение в обществе, богатство и любовь. Вы обманули меня; я вас повесил. Не проходило ни одного дня моей жизни, чтобы я не думал о вас. Я любил вас так же сильно, как и в первый день. Когда я узнал, что вы не умерли, я с одержимостью стал надеяться… на что-то. Вы оказались пленницей здесь, в моем доме. Я стал верить, что моя любовь… тронет вашу душу. Но у вас нет души. Я благодарен Богу за то, что он дал мне возможность… вырвать эту любовь из моего сердца. Вашим очередным предательством вы навсегда убили те чувства, что я питал к вам: благодарю.

Он вышел и запер дверь.

Больше я его не видела.

Условия моего содержания вновь ужесточились. Теперь я видела только Гримо, приносящего мне еду. У меня не отобрали тех книг, что уже были в моей комнате, но новых больше никто не приносил. Когда закончились мои нитки для вышивания — мне не у кого было просить новых. Я не могла добиться встречи с графом. Когда однажды я обратилась к Гримо с просьбой, он ответил, что господин граф велел никогда не передавать ему никаких моих слов.

Я пыталась заманить графа к себе в комнату, устроив ночью очередную истерику с какофонией на клавесине. Никто не пришел, хоть я почти охрипла, шумя полночи. Наутро клавесин вынесли.

Я была полностью изолирована.

Спустя месяц или два после моего побега я проснулась ночью от шума за дверью и громких голосов.

— Пусти меня, Гримо! Я убью ее! — бешено орал кто-то... в ком я узнала проклятого гасконца!

Слуга что-то ответил, д’Артаньян продолжал разоряться. Я вжалась в угол, подумывая о том, не спрятаться ли под кровать. Вдруг раздался голос графа, выясняющего, в чем дело.

— Я убью ее! — продолжал гасконец свою песню.

— Эта женщина под моей защитой, — холодно ответил муж.

— Эта дьяволица убивает вас, Атос! — д’Артаньян перемежал свою речь ругательствами похлеще. — Посмотрите, во что вы превратились! Нет, я убью ее, убью!

Кажется, снаружи скрестили клинки: видимо, гасконец с оружием в руках рвался ко мне. Шум схватки, затем все стихло: мужчины удалились на первый этаж, и я не могла услышать их дальнейший разговор.

Однако и то, что донеслось до меня, дало мне пищу для размышлений. Возможно, благородный граф соврал мне, и любовь его никуда не делась? Тогда у меня еще есть все шансы снова подчинить его своей власти и вырваться из его пут! Не зря же он велел ничего не передавать ему из моих слов... боится?

Я уснула, обещая себе завтра поразмыслить над этим.

Но никакие толковые соображения так и не пришли мне в голову. Я не знала, что еще могу сделать, чтобы сбежать отсюда.

Проходили дни. Мое унылое заключение длилось и длилось бесконечно.

Я придумала себе новую забаву: сидеть у окна и ждать, когда граф куда-нибудь поедет. Скучно, но все какое разнообразие. Я примерно изучила его распорядок дня, и теперь провожать его и встречать, сидя у окна, стало моей привычкой.

Однажды он заметил меня. Мы встретились глазами, и мне показалось, что он ненавидит меня.

С тех пор он больше никогда не поднимал голову, но, я уверена, он знал, что я наблюдаю за ним. Однажды я убедилась в этом: Гримо зашел ко мне во внеурочный час и объявил, что господин граф изволили передать, что вернется в поместье только через три дня.

Как бы то ни было, у него хватило совести меня об этом уведомить! Впрочем, ну, просидела бы я три дня у окна: какая разница? У меня теперь много этих пустых дней, которых нечем занять.