Краткая история всего (гет)

Шепард всего тридцать два, и она почти погибает уже во второй раз.

Когда оперативная поисковая группа извлекает тело капитана из-под обломков полуразрушенной Цитадели, узнать её почти невозможно: перед ними покоится всего лишь кусок обугленной кровоточащей плоти, отдалённо напоминающий по форме человеческое существо. Остатки брони и клочья одежды въелись в кожные покровы, от которых мало что осталось, смешались с грязью, копотью и серебристыми потёками расплавленных имплантатов. Только благодаря жетонам тело удается опознать.

Молоденький офицер, каким-то чудом переживший нашествие жнецов, едва не роняет носилки, когда вдруг видит, как это безобразное месиво делает единственный судорожный вздох.

Так начинается уже третья по счёту жизнь коммандера Шепард.

Измотанное войной человечество находится не в том положении, чтобы гнушаться помощью бывших врагов. Потому Миранда Лоусон снова становится во главе проекта по воскрешению героя, с той лишь незначительной разницей, что герой пока ещё жив. Но это всего лишь вопрос времени, и нужно спешить.

Бюджет Альянса намного худее, чем в своё время у Цербера, и если правительству приходится выбирать между восстановлением инфраструктуры мегаполисов, снабжением клиник медикаментами, возведением жилья для оставшихся без крова над головой граждан — и спасением одной-единственной, пусть и символически ценной жизни, они выбирают первое. К счастью, так много ресурсов, как в первый раз, и не понадобится, пока сердце Шепард самостоятельно бьётся. Да и адмирал Хакет, видимо, мучится запоздалым чувством вины. Миранде, в общем-то, всё равно, что движет престарелым военным, но на счета проекта исправно приходят небольшие, но достаточные суммы, а поставки оборудования и материалов не прекращаются, несмотря на полную неразбериху на таможенных пунктах.

Пока для куска плохо прожаренной отбивной, в которую превратилась Шепард, в лабораториях выращивают новые ткани и органы, пока её повреждённое сердце с трудом справляется с нагрузками, а обожжённые лёгкие упорно сокращаются, безуспешно пытаясь получить достаточно кислорода из воздуха, где-то в глубоком глухом космосе «Нормандия» стремится обратно к Земле.

Миранда плохо спит ночами. Имплантаты Цербера, которыми была под завязку начинена Шепард, расплавились и опеклись под действием последней, самой мощной вспышки Горна, прожгли в живых тканях дыры, по типу ранений от разрывных пуль, вытекли наружу, похожие на ручейки ртути. Миранда не верит в высшие силы, но сейчас благодарит судьбу, что её пациентка – не биотик. Шепард солдат, и расплавленные имплантаты повредили в основном скелет и мускулатуру. Будь ими нашпигованы важнейшие узлы нервной системы, сейчас некого было бы возвращать к жизни. А ослушайся мисс Лоусон Призрака, установи в мозгу Шепард устройство, контролирующее её волю…

Миранда плохо спит ночами: ей постоянно видится труп с пустыми выгоревшими глазницами и оплавленной дырой в черепе. И она изо всех сил пытается искупить вину за поступок, которого когда-то не совершила.

На восстановление уходит около полугода.

К этому времени с поверхности Земли уже убраны рухнувшие тела жнецов, гигантские корабли раскромсаны и вывезены за пределы планеты, как банальный мусор. Многие из них позже превратятся в космические лаборатории по изучению технологий погибшей искусственной цивилизации, но не теперь. Ещё жив страх перед одурманивающей силой древних машин. Ещё, как в тёмное чумное Средневековье, люди сжигают на площадях мёртвые тела хасков и вспоминают об исцеляющей душу силе религий. Постепенно восстанавливаются города, реставрируются памятники архитектуры, чтобы напомнить людям: всё снова в порядке. Из колоний, которые не успела затронуть война, стабильным потоком идут поставки гуманитарной помощи, возвращаются переселенцы, которые теперь нужнее дома. Воссоединяются семьи. В честь погибших возводят мемориалы.

Жизнь входит в привычное русло.

Шепард по-прежнему тридцать два, когда она впервые за долгое время открывает глаза. Собственные, правда, испеклись, побелели, как шарики для пинг-понга, потому эти — временные, кибернетические и неуловимо напоминают о Сарене. Их ещё не успели заменить на выращенные в пробирке клонированные — всегда находились более важные задачи, но, несмотря ни на что, даже эти новые глаза кажутся Гаррусу самыми прекрасными во вселенной. Шепард видит его в градациях серого. Пытается улыбнуться – безуспешно, потому что часть её лица пока что напоминает турианское: слишком много белой кости и открытых синтетических сухожилий, в странно эстетичном порядке натянутых от одного выступа черепа к другому. Гаррусу всё равно. Им обоим всё равно. Переживали и не такое, справятся и с этим.

Потому турианец уверенно делает то, что так плохо даётся Шепард – улыбается в ответ… насколько это выражение по человеческим меркам сопоставимо улыбкой. Ничего, главное, она понимает.

Через несколько недель Шепард уже встаёт с постели. К счастью, на этот раз не приходится скакать по укрытиям и уворачиваться от града пуль – можно, как любому порядочному выздоравливающему, неспешно разминать свеженькие мускулы и приспосабливаться к новым костям, гуляя по коридору под руку то с одним, то с другим посетителем. Но чаще всего, естественно, со своим единственным турианцем.

Шепард исполняется тридцать три. В качестве долгожданного подарка Миранда вручает ей пропуск в больничный тренажерный зал.

Кибернетические глаза сменяются собственными, и если прежняя пара едва заметно начинала проявлять признаки дальнозоркости, то эта видит идеально и ко всему прочему снабжена чем-то вроде встроенного визора – одним из первых образцов «умной» технологии, которую удалось воссоздать после вспышки Горна. Кожные покровы восстановлены, над лицом потрудились на славу, и потому Шепард, впервые спустившись в спортзал, видит себя в ростовом зеркале прежней. Даже, пожалуй, чуть более молодой, чем до последней попытки умереть.

— Недурно, — решает она. Гаррус, разумеется, согласен.

Клонированные мышцы быстро приходят в тонус, синтетические элементы и без того всегда готовы к действию. Шепард снова начинена имплантатами, но только самыми необходимыми, без которых, как заверила Лоусон, она почувствовала бы себя неполноценной и почти что голой. К счастью, коммандер уверена, что все эти примочки ей больше не пригодятся. Однако она благодарна Миранде за эту своеобразную, но всё-таки трогательную заботу, и искренне улыбается ей своими восстановленными до мельчайшей чёрточки губами, улыбается себе в зеркале и замечает, что из уголков глаз полностью исчезли морщинки, улыбается – и шагает с больничной койки прямо на трибуны.

Шепард дали время на то, чтобы оправиться и стать на ноги, но теперь её и её команду ждут ликующие толпы. Занятые восстановлением разрушенного, голодающие, без крыши над головой, ещё полгода назад люди и не вспоминали о той, кому обязаны победой. Теперь же, когда с помощью чуть менее пострадавших от войны колоний Земля снова начинает напоминать себя прежнюю, толпа хочет увидеть своего героя и воздать заслуженные почести. К Шепард запоздало приходит признание. Медали, ордена, почётные звания сыплются ливнем. На любом торжестве обязательно должны присутствовать «Нормандия», её экипаж, её капитан, красная ковровая дорожка, десяток высокопоставленных политиков, репортёры, звёзды и элита, военные, шампанское, сотни рукопожатий и розданных автографов…

Шепард потом станет прикалывать к форме только одну медаль — ту, что первым вручит ей адмирал Хакет. Остальные побрякушки будут красоваться на своеобразном иконостасе, в который превратится дверь в душевую в каюте капитана.

Приглашения не иссякают месяцами. Это утомительно, но почётно, и отступить, отказаться было бы непростительной слабостью. Да, на плечи Шепард легла ответственность за победу, но победа не станет полной, если не довести дело до конца. И потому, когда люди на Земле наконец-то насыщаются торжествами, чествованиями и автографами, «Нормандия» всё ещё не может отправиться на покой, а её экипаж – уйти в долгожданную увольнительную.

Несколько основных ретрансляторов уже восстановлены. Почти полгода саларианцам понадобилось на то, чтобы всё-таки разобраться в устройстве ближайшего древнего сооружения, развороченного, мёртвого и потому доступного для детального изучения. Они же первыми восстановили работу ретрансляторов в своем секторе космоса и теперь помогали наладить доступ к территориям основных рас Совета.

И «Нормандию» уже ждали на обезлюдевшей, но успешно восстанавливаемой Тессии.

Шепард исполняется тридцать четыре, а они всё ещё совершают круг почёта по галактике: за спиной уже десятки колоний Альянса, восстановленных и новых, планеты турианцев, новые поселения кроганов, растущие города азари, научные институты саларианцев, первый послевоенный банк во главе с до боли знакомым волусом… В глазах рябит от красных дорожек и цветов, но за спиной Шепард по-прежнему держат строй её друзья, её команда, ставшая больше, чем семьёй. Они устали, выдохлись, они хотят домой, им надоели речи, парады, марши, почётные дипломатические миссии, переговоры, награждения и прочая победная мишура, но все знают: едва замолкнут фанфары, едва замкнётся этот круг почёта – ничто больше не будет удерживать их вместе.

Кажется, они срослись – душами, сердцами, плотью. Разорвать эту связь будет очень больно. Они знают и не жалуются, выдерживая многочасовые митинги, выслушивая пафосные речи, в которых постепенно становится всё меньше искренности и всё больше формализма.

"Почти как в старые добрые времена", — повторяет Гаррус. Только без нависшей угрозы жнецов, без постоянного молчаливого отчаяния на заднем плане. Было бы весело и легко, не будь оно так изнурительно.

Ещё несколько месяцев – и ажиотаж медленно спадает. Основываются и отстраиваются города, восстанавливаются и сооружаются новые ретрансляторы, вводятся в эксплуатацию отремонтированные буи связи, постепенно заканчивается реставрация Цитадели, которую буксируют на постоянную новую орбиту между Землёй и Венерой – разумеется, транспортировать такую махину обратно в Туманность Змея никому в голову не приходит. Постоянное присутствие «Нормандии» где-то за горизонтом больше не требуется. Да, её экипаж помнят и любят, но всё когда-нибудь подходит к концу.

Их приглашают ещё на несколько семинаров. Просят читать лекции в военных университетах, рассказывать о корабле и о военной тактике молодым курсантам. Они всё ещё бренд, торговая марка, едва ли не товарный знак, зарегистрированный Альянсом, но всё рано или поздно приедается. Журналисты начинают задавать вопросы не о войне, а о личной жизни, пытаясь из отработанного материала выцедить хоть какую-нибудь захудалую сенсацию. Лекции сопровождаются обычным для студенческой аудитории гулом, а не восторженной тишиной. Чествования с государственного уровня спускаются всё ниже и ниже, пока приглашения не начинают поступать от отдельных школ и трудовых коллективов.

Это значит, что пора заканчивать.

Шепард всё ещё тридцать четыре, когда Альянс уже готов отправить её на заслуженный отдых. И когда Хакет вскользь упоминает об этом по видеосвязи, сразу становится ясно: речь не об увольнительной, даже не о долгосрочном отпуске. Нет, конечно, она всегда может вернуться, её присутствию обрадуется любое учебное заведение Альянса, для любого учреждения будет честью иметь капитана Шепард в числе своих почётных сотрудников. Но никто не сулит ей корабль. Оно и понятно. Для военного времени нужны герои, для мирного же они становятся обузой, если не угрозой.

Впрочем, разве не этого хочет Шепард? Разве не покоя?

В этом же году навсегда застрявшая в Солнечной системе Цитадель снова готовится стать центром общественной и политической жизни галактики. Она отстроена почти с нуля. Альянс потратил огромное количество средств на то, чтобы мёртвая станция, пострадавшая от взрыва, забитая трупами, снова стала похожа на цветущий гостеприимный оазис в холодном космическом пространстве. Цитадель очищена от любого намёка на пребывание здесь жнецов. Команда учёных и строителей трудилась денно и нощно, чтобы, в отсутствие безмолвных и суетливых букашек-хранителей обеспечить те же комфортные условия для жизни: чистоту атмосферы, силу гравитации, циркуляцию воды, переработку отходов. Управление полностью перешло в руки органиков. Конечно, репортёры видят в этом действии Альянса желание стать доминирующей силой в галактике. Подумать только, Цитадель теперь находится в Солнечной системе и восстановлена за деньги, в общем-то, бедствующей расы! Чего хочет Альянс, в ущерб себе вылизывая и подготавливая станцию к заселению? Разве стоит плясать под дудку человечества и посылать представителей других рас в этот заново воссозданный людьми бывший центр политики и экономики? Разве это не фарс? Или, может, завуалированная угроза? Или грубая демонстрация силы?

Официально Альянс не стал отрицать ни того, ни другого, ни третьего. Однако несмотря на немногочисленные акции протеста и выкрики журналистов, в назначенное время послы и советники прибывают на Цитадель. За ними тянутся те, кто надеется заработать, и не важно, за чей счёт. Лепестки жилых секторов снова загораются огнями личных апартаментов, отелей, баров и магазинов.

И круг почёта замыкается.

На вершине обновлённого Президиума приготовлено специальное место для старушки-«Нормандии», которой пора на покой, как и её капитану. Корабль всё ещё на ходу, и любой флот может только мечтать, чтобы заполучить это чудо техники в личную собственность, но Альянс хочет напоминать о себе постоянно и готов на любые жертвы. А что может быть лучшим символом, лучшим щелчком по носу другим расам, чем героическая «Нормандия», загораживающая своим силуэтом вид на саму Башню Президиума?

В этом последнем полёте экипаж молча собирается в БИЦ. Личные вещи давно упакованы и отправлены в камеры хранения или номера отелей. Здесь не осталось ничего своего, но, кажется, даже стены пропитаны воспоминаниями. Каждый терминал, каждый кабель, каждая переборка, каждый угол что-то да значит.

У Шепард болезненно сжимается сердце.

Джокер как всегда виртуозно садит «Нормандию» точно на заданном пятачке. Команда покидает корабль. Шепард идёт последней. Их ослепляют лучи новостных дронов, оглушают назойливые голоса репортёров. Сейчас им задают уже совсем другие вопросы. Не о том, каково быть победителями. Не о том, каково воевать со жнецами. Даже не о том, кто с кем спит. Их спрашивают, сколько теряет Альянс, переделывая такой совершенный военный корабль в музей боевой славы. Каково быть не человеком, а торговой маркой? Зачем было лечить генофаг в свете участившихся кроганских выступлений? Довольна ли она, капитан, вручив бразды правления галактикой в руки своего ненаглядного Альянса?

Шепард продолжает улыбаться, но в уголках её глаз снова появляются едва заметные морщинки.

Разумеется, Альянс не намерен терять слишком много. Через какую-то неделю от корабля остаётся одна лишь оболочка. Все сколько-нибудь значимые элементы демонтированы и вывезены с Цитадели. Зато теперь любой может подняться в каюту капитана, полюбоваться аквариумом, сфотографироваться на фоне коллекции моделей космических кораблей (Шепард не стала их забирать), потеребить награды (их она тоже оставила – все, кроме одной), спуститься в кают-компанию и выпить там кофе, зайти в лазарет или даже посидеть в кресле пилота.

Шепард больше никогда не посетит свой корабль. Она не хочет видеть, как кто-то шныряет по её каюте или тыкает консоль в главной батарее. «Нормандия» стала музеем, шелухой от вылупившейся куколки, и Шепард очень хочется надеяться, что куколка рано или поздно превратится в бабочку.

Да, их героические истории набили оскомину у общественности. Щедрый, но вряд ли бескорыстный вклад Альянса в восстановление Цитадели, его невысказанная заявка на лидерство в галактике каким-то образом обесценил победу, превратил её в средство захвата власти. Нет, дети по-прежнему хотят с ними фотографироваться, взрослые берут автографы, время от времени приходят приглашения в какой-нибудь лекторий или на премьеру очередного военного фильма… Но. Но. Во всём этом не хватает новизны и искренности. А значит – конец. Победители получили свою долю почестей, победителям пора уступить сцену тем, кто приходит следом: политикам, дипломатам, торговцам, артистам. Кто-то ведь должен строить мирное будущее?

Вечером того дня, когда «Нормандия» превращается в музей, экипаж в последний раз собирается вместе, весь, от капитана и до младшего офицера. На втором этаже тщательно восстановленной «Сверхновой» не протолкнуться: игровые автоматы заменены на столики для больших тусовок, а пространство посередине расчищено для желающих подергать частями тела под клубную музыку. Там команда планомерно напивается, а Шепард напоследок радует окружающих своим редкостным танцевальным талантом.

Когда они прощаются, румяные, разгоряченные от выпитого, от танцев и событий минувшего дня, все смеются. Обещают держать связь. Есть в этом веселье что-то истерически-отчаянное. Шепард тепло пожимает руки, обнимается со всеми желающими, раздаёт улыбки, но на душе — грусть. Светлая, конечно же, светлая, как иначе? Разве не об этом она мечтала, бессонными ночными сменами вглядываясь в проплывающие в иллюминаторе над её постелью звёзды? Вот она, окончательная и бесповоротная победа. Да, она досталась дорогой ценой, но разве могла Шепард тогда, каждый день ожидая новых смертей, страшных известий и ужасов войны, надеяться, что однажды всё сложится так хорошо? Вот она, жизнь, свободная и безопасная. Вот мир, в котором не пригодятся ни её опыт, ни навыки, ни многочисленные имплантаты, где больше не нужно воевать, где «Нормандия» стала достоянием истории, а старые друзья смогут заняться собственной жизнью, забыв о спасении галактики, и обязательно доживут до старости.

Они действительно поддерживают связь. В первые дни совместные видеоконференции, в которых Шепард и Вакариан участвуют, не выходя из своего номера на Цитадели, создают ощущение, будто ничего не изменилось: Джокер язвит, Габби и Кен флиртуют, Кайден жалуется, Явик оскорбляет всех, кто попадается на язык… И это замечательно.

Но скоро не у всех остаётся возможность выходить на связь по нескольку раз в сутки. Транспортный поток восстановлен, грузовые и пассажирские суда непрестанно снуют, причаливают, покидают доки. Отпуск заканчивается, и пора начинать новую жизнь. Дальнейшие сеансы видеосвязи только подтверждают это.

Пока Шепард и Гаррус исследуют новенькую, с иголочки, Цитадель и в полной мере наслаждаются чем-то вроде медового месяца, появляются первые новости.

Джокер, как гениальнейший пилот Альянса, удостоен чести стать ведущим инструктором лучшей человеческой лётной академии. Конечно, он ворчит, что ещё недостаточно стар, чтобы променять настоящий штурвал на жалкий симулятор, но, кажется, всё равно польщён. Шепард ожидала сопротивления, борьбы за кресло действующего пилота, но, похоже, гибель СУЗИ повлияла на Джокера больше, чем считали окружающие, а может, ни один другой существующий корабль не был ему так дорог, как «Нормандия».

Чаквас принимает предложение возглавить медицинский исследовательский центр, расположенный в западной Европе. Она не скрывает, что довольна назначением, что устала от коротких суток стандартного корабельного времени, что хочет высыпаться и ходить на работу по твёрдой земле. Нет, конечно, доктор будет скучать по сомнительной романтике межзвёздных путешествий, но не настолько, чтобы отказаться от такого заманчивого предложения. Возраст.

Лиара забирает Явика и отправляется на Тессию. Во всяком случае, так она сообщает всем любопытствующим: её расе нужна любая помощь, а ворчливый протеанин, скорее, почувствует себя уютно среди примитивных азари, чем среди людей или турианцев. К тому же им давно пора браться за второй том их нашумевшей книги… Шепард подозревает, что такое поспешное бегство связано с карьерой Серого Посредника, а не с творческими порывами, но кто она, чтобы вмешиваться?

Тали отправляется на Раннох. Точнее, куда-то в его направлении: не все ретрансляторы в том секторе уже действуют, и кому-то надо следить за ремонтными работами, собирать рассеявшиеся за Вуалью корабли Мигрирующего Флота, приводить в порядок планету, которую так и не успели подготовить геты до того, как и их настигла красная вспышка… Буи связи там, куда отправляется Тали, тоже молчат, потому с ней прощаются особенно торжественно и тепло. Неизвестно, когда доведется увидеться в следующий раз.

Многие остались с Альянсом, поспешили под крылышко Хакета. Вега, Аленко, Кортез, Трейнор… Почему адмирал не предложил Шепард остаться в строю? Она не желает знать. Возможно, он хочет дать ей заслуженный отдых. Может, опасается, что пережитые трагедии и ужасы каким-то образом повлияют на её способность к дипломатии и адекватной оценке мирной ситуации. Возможно – и она не хочет об этом думать – руководство Альянса давит на Хакета, опасается Шепард, видит в её имени, характере, лидерских качествах угрозу своим дальнейшим планам, своей жёсткой политике, попахивающий церберовским расизмом.

Бывшему капитану, впрочем, всё равно. Ей не нужен другой корабль, кроме «Нормандии», и другой экипаж, кроме того, что сейчас разбредается по галактике в поисках собственного будущего. Шепард сама отказалась бы от дальнейшей службы. Но ведь могли бы спросить, чего она хочет! Отсутствие предложений вызывает в душе смутную, не свойственную ей обиду.

Гаррус тем временем отказывается от очень почётного и очень важного поста в военных формированиях Иерархии. Он останется с Шепард, куда бы та ни отправилась, а Палавен в их планы уж точно не входит. Так же легко он отвергает предложение стать директором новой реорганизованной службы безопасности Цитадели.

Шепард всё ещё тридцать четыре, а ей уже назначена военная пенсия. Жизнь обретает признаки стабильности. Однако гостиничный номер на Цитадели, пусть и обжитый за несколько долгих недель, не напоминает о придуманном когда-то идиллическом тропическом острове только для них двоих. Доминирующий над Президиумом скелет «Нормандии» тоже не добавляет хорошего настроения, потому они с Гаррусом на досуге пролистывают каталоги с описаниями не колонизированных пока планет с пригодным климатом и атмосферой, куда можно махнуть во второй медовый месяц: прикидываться робинзонами, наслаждаться местной погодой и играть в выживание. Потому что отдых приедается, им уже становится скучно. И потому что они готовятся к свадьбе.

Ритуал представляет собой странную и смешную смесь человеческих и турианских обычаев. К счастью, журналисты не приглашены, кроме, разумеется, Аллерс, у которой на входе изымают все средства записи. Фотографии вряд ли появятся в экстранете, и это – сущее благословение. Церемония закрытая, только для друзей и бывших коллег, которых набирается не так уж и много. Отстроенный Лондон встречает гостей мелким осенним дождём, Шепард чувствует себя ужасно нелепо в пышном белом платье и с синей временной татуировкой на щеках, в точности повторяющей рисунок на лицевых пластинах Гарруса. Тот без устали ужасается давешним мальчишником, где было слишком мало декстро-выпивки, слишком много блюющих людей и даже – о ужас! — кроганская стриптизёрша.

Шепард понимает. Полуголый дрелл в белом фартучке, посреди вечеринки вывалившийся из торта, который она до этого успела попробовать, затмевает ужасы кроганской обнажёнки. Очевидно, её девичник прошёл ничуть не лучше. Наверное, здесь кроется какая-то высшая справедливость. Но размышлять на эту тему некогда: в уме она мучительно повторяет брачную клятву на турианском, во время чтения которой все переводчики гостей будут временно отключены. Чёрт, это трудно! А опозориться перед родными будущего мужа и вовсе смерти подобно.

Впрочем, Шепард всё равно опозорится, потому что Солана, готовя её к церемонии, дала зазубрить не торжественную клятву верности, а детскую считалочку. Впрочем, это немного разряжает атмосферу, и дальше праздник проходит на ура.

Только Рекс бурно выражает сомнения, что брак действителен, если во время церемонии не случилось ни одного приличного мордобоя.

Собирается почти вся старая команда. Как и ожидалось, не каждому удалось поприсутствовать: Тали давно потерялась из вида, Лиара не смогла оставить дела… Но это естественно, это нормально, это – жизнь.

Скоро молодожёны высаживаются в экваториальных широтах небольшой планеты с приятным климатом, пригодной для дыхания атмосферой, обилием влаги, съедобной флорой и не слишком агрессивной фауной. Здесь нет хорошего бара за углом, но мечты определённо начинают сбываться.

Некоторое время жизнь действительно напоминает волшебную сказку. Шепард продолжает усиленно заниматься, чтобы поддерживать физическую форму, а Гаррус уютно чувствует себя в роли заправского первобытного турианца. Они периодически устанавливают хлипкую в этом секторе космоса видеосвязь со старыми друзьями, которые делятся новостями и впечатлениями. Все движутся вперёд. Поднимаются по карьерной лестнице. Заводят семьи. Растят детей. Продолжают поступать всё более редкие, но, тем не менее, лестные приглашения поучаствовать то в открытии памятного мемориала, то в заседании по легитимизации межрасовых браков… Герои не чувствуют себя забытыми или обделёнными. Они есть друг у друга. Но робинзонада длится относительно недолго: никто из этих двоих не умеет ставить опыты на ракушках. Никто не умеет получать удовольствие от безделья и собственной бесполезности. Они обжились, привыкли, приспособились. Незаселённая планета больше не бросает им вызов, не проверяет чужаков на прочность. В то утро, когда Шепард просыпается и понимает, что сегодня ничего, совсем ничего не нужно делать, эта давняя мечта, такая важная и дорогая когда-то, умирает.

Когда из жизни исчезает борьба, она превращается в тихое застойное болото. Когда исполняется мечта, она перестаёт приносить удовлетворение.

Шепард тридцать пять. Она молода, здорова, начинена имплантатами и готова к новым свершениям. Продолжать тратить свою жизнь на затяжную позиционную борьбу с местными комарами она не намерена, даже если Гаррусу действительно нравятся местные пляжи. Ей тридцать пять, и поэтому на ум приходит другая занимательная идея. Почему бы, пока не поздно, не проверить, как будут выглядеть дети турианца и человека? Даже Джек, кажется, недавно родила. Куда катится мир? И почему они не катятся вместе с ним, а?

Оба военные до мозга костей, они без малейшего колебания с головой окунаются в новую авантюру. Тропический рай забыт, развенчан. Он не стал им домом. Почему? Наверное, потому что здесь не жила настоящая семья. Как можно назвать домом место, где не слышно звонких детских голосов?

Шепард выросла сиротой, но много читала об этом в классических книгах и в экстранете. Гаррус же рос в семье и тоже связывал понятие дома с наличием в нём детей. Их мнения снова совпали. И хотя доктор – простите, теперь уже профессор – Чаквас, к которой они обратились первой, посоветовала не насиловать природу, Шепард с присущим ей упрямством продолжила бороться за свою новую мечту, как боролась когда-то с Сареном, потом с коллекционерами, а потом и со жнецами.

В тридцать шесть лет, спустя год метаний от одного доктора к другому, от генетика к селекционеру, от иммунолога к гинекологу, от человека к саларианцу и обратно, Шепард беременна и безмерно собой довольна. Ей нельзя заниматься тренировками и спать на животе, можно есть только лево-декстро-нейтральную пищу, на вкус похожую на подошву ботинка, и пить только тщательно отфильтрованную воду, но она таки добивается своего!

Пара селится на Земле, на окраине мегаполиса, чтобы всегда быть в радиусе досягаемости медицинских служб. К счастью, шумиха вокруг героев войны давно улеглась, и журналисты даже не пытаются дежурить с новостными дронами на задней лужайке у дома. Беременность проходит тяжело. Гаррус нервничает – это видно по напряженности жвал и по тому, что его лицевые пластины выглядят чуть потемневшими. Хотя, может, дело в возрасте. Однажды Шепард сама находит у висков ранние седые волоски, но проблема быстро решается пилюлей с соответствующим пигментом. Муж даже не успевает заметить. (Муж? Ах, да, ведь борцы за равенство межрасовых и обычных браков всё-таки добились полной легализации первых!)

Шепард чувствует себя неуклюжей, толстой и тяжёлой – очень непривычно, странно и вряд ли приятно. В животе будто бы шевелится динозавр. Но у них есть дом, классический пригородный дом в стиле конца двадцать первого века, то есть никакого металла и хрома, белые занавески на окнах и ретро-обои в крупный горох. Есть ещё лужайка и задний двор с бассейном, есть терраса, где Гаррус с удовольствием принимает солнечные ванны, повергая соседей в культурный шок видом турианца без брони и, в общем-то, в одних только штанах. Есть даже классный бар за углом, правда, Шепард туда пока что нельзя… как и в спортзал, размещённый в подвале.

Но… Переживали и не такое, справятся и с этим.

Они становятся родителями, когда Шепард всё ещё тридцать шесть. На праздник по случаю появления на свет ребёнка приезжают некоторые из старых друзей. Миранда настаивает на своем праве быть крёстной матерью малютки Джейн. Наведывается Тали, повергая в шок знакомых отсутствием извечной маски и вестями о первой сельскохозяйственной уборочной кампании на Раннохе. Лиара появляется под руку с Явиком, который демонстративно морщится от запаха примитивов, но при этом ведёт себя послушно, как хорошо выдрессированный варрен. Прочие присылают открытки и подарки. В прессе появляется большая статья, в которой вскользь поздравляют семью Шепард-Вакариан с пополнением, а потом подробно анализируются социальные и политические последствия, к которым их дерзкий шаг может привести. Она в раздражении бросает читать, не добравшись даже до середины.

Гости разъезжаются. В баре за углом им дают постоянную скидку. Шепард возобновляет тренировки и теперь спускается в свой специально оборудованный подвал три-четыре раза в неделю. У неё слегка округлились бока и руки. Гаррус, наоборот, стал чуть тоньше и суше. «Закон сохранения массы в отдельно взятой семье должен соблюдаться», — шутит он.

Оба хотят ещё детей, но решают немного подождать.

Эта мечта, хоть уже вроде бы сбылась, не надоедает так быстро, как когда-то приелся их личный тропический рай. Наверное, потому что борьба никак не заканчивается: дочка постоянно чем-нибудь болеет, страдает от аллергии, кажется, на все виды аминокислот, первый шаг, первое слово – всё это даётся им гораздо сложнее, чем другим детям. Порой они неделями не живут дома, вынужденные переселяться в больничные палаты. Шепард сама уже начинает испытывать аллергию на фразы «нежизнеспособный гибрид», «неудачная помесь», «нестандартная комбинация генов».

Пилюли от седины занимают постоянное место в её походной аптечке.

А ведь Шепард никогда не думала, что на гражданке ей придётся таскать за собой целый арсенал медикаментов. В принципе.

Но жизнь продолжается.

Телевидение предлагает Шепард участвовать в созданном специально под неё ток-шоу под рабочим названием «Я родила от инопланетянина». Это настолько смахивает на издевательство, что, видимо, им и является. Разумеется, за предложением следует резкий отказ. Шепард не стесняется в выражениях. Гаррус обещает пристрелить того, кто это придумал. В ответ появляется короткая заметка о том, что главные герои минувшей войны постепенно, но неуклонно сходят с ума.

Но это мелочи. Шепард привыкла к тому, что люди злы и несправедливы, что дурная слава приходит раньше, чем признание заслуг, потому совсем не огорчается. К тому же у них наконец появляется повод для радости: «нежизнеспособный гибрид», их маленькая Джейн, начинает кое-как адаптироваться к существованию в мире, в котором по всем законам природы не должна была появиться. Теперь можно переехать из больницы домой, подыскать какую-нибудь работу по душе, задуматься – мало ли! – об очередном пополнении в семействе…

Шепард тридцать восемь. Её дочка начинает догонять в развитии ровесников и даже во многом их опережать. Шепард чувствует прилив гордости, когда ведёт её за руку по улице. Милая миниатюрная девочка с осиной турианской талией, трогательным человеческим личиком и напоминающим об азари гребнем ещё не слишком твёрдо стоит на ногах, но уже свободно разговаривает на турианском и английском – переводчик ей пока не вживляли, врачи опасались послеоперационных осложнений, и ребёнку пришлось учиться понимать и отца, и маму.

Но однажды эта смышлёная не по годам девочка спрашивает, почему соседские дети не хотят с ней играть. И это только начало. Начало, после которого мысли о большой и шумной семье постепенно покидают супругов, а смелая, но, возможно, преждевременная мечта начинает покрываться тонкой сеточкой трещин.

Шепард привыкла смело бросаться в самые рискованные предприятия, привыкла вести за собой команду и отвечать за жизни и благополучие своих людей. К чему она оказалась полностью не готова, так это к страшным в своей простоте вопросам дочери: «Мама, за что меня все ненавидят? Почему я не такая, как все? Что мне сделать, чтобы им понравиться?»

Шепард знала на собственном опыте, что люди, даже очень маленькие, могут быть жестоки. Годы войны стёрли из её памяти многие события собственного детства. Она забыла, как суеверно чувствительны могут быть люди к инаковости, забыла, что и по сей день многие поминают недобрым словом войну Первого контакта и всех турианцев в придачу, она пропускала мимо ушей нелепые домыслы о том, что нашествие жнецов – это хитро спланированная недружелюбно настроенными расами атака, нацеленная непосредственно на человечество. А зря.

Эти выдумки звучали откровенно глупо, недоказуемо и оттого заманчиво правдоподобно на взгляд не слишком умной молодёжи. Странно, но Альянс не подавлял эти пересуды, не затыкал рот зарвавшимся журналистам. Кажется, он даже одобрял такую позицию.

История начинала переписывать сама себя прямо на глазах живых ещё участников.

Шепард посовещалась с мужем и отменила назначенную на следующее полугодие встречу с видным саларианским генетиком. Больше у них не будет детей. С мечтой о большой и дружной семье пришлось расстаться. Но ведь у них остаётся маленькая и не менее дружная, так?

Шепард сорок. Она спускается в спортзал от силы дважды в неделю и без особого энтузиазма пинает там грушу. Чуть округлившиеся бока остаются на месте, но военная выправка, гордая осанка и поддерживающие форму синтетические составляющие её тела не позволяют ему расплыться.

Джейн перестаёт задавать неудобные вопросы. Слишком смышлёная для своих лет, в развитии оставившая ровесников далеко позади, она и так знает ответы («помесь», «уродка», «личинка черепоголового турианца»): ей просто не позволяют забыть.

Подрастает целое поколение детей, для которых победа – пустой звук, а фамилия Шепард – всего лишь кличка вымышленной героини многочисленных приключенческих фильмов и онлайн-игр про смешное нашествие древних машин. А родители слишком увлечены новыми политическими веяниями, чтобы разубеждать своих отпрысков. Иногда Гаррусу, который никак не может найти себе постоянную работу и всё чаще подумывает переселиться с семьёй на Палавен, кажется, что у руля стоит хорошо замаскированный под Альянс Цербер. Иногда Шепард тоже так кажется, но она знает, что переезд ничего не решит, во всяком случае для их ребёнка, который везде, абсолютно везде во вселенной будет белой вороной среди сверстников. А здесь они хотя бы стабильно получают её надкусанную инфляцией военную пенсию…

Старые знакомые выходят на связь всё реже. Время и расстояния размывают самую крепкую дружбу. Все глубоко и прочно завязли в собственных проблемах, в собственных жизнях. Из прежних знакомых только Миранда Лоусон, сама – результат изощрённого генетического эксперимента, ни капельки не изменившаяся внешне за последний десяток лет, искренне считает свою крестницу абсолютно нормальным ребёнком. Прочие в ответ на неудобные вопросы отводят глаза, бормочут какие-то утешения и стараются звонить пореже.

И это, видимо, тоже нормально.

Месяц за месяцем складываются в года – однотипные, пустые, бессмысленные. Им по-прежнему хорошо вместе, но кроме маленького уютного мирка, спрятанного в стенах их старомодного дома, существует большой и жестокий мир, который не делает скидок никому, даже бывшим героям. В череде одинаковых дней, с одинаковостью которых Шепард кое-как научилась мириться, событием становится даже когда кто-нибудь спросонок путает лево— и декстро— стороны холодильника, а потом сутки страдает несварением. Или покупка нового кондиционера в гостиную. Или когда их девочка возвращается домой в порванной одежде и со ссадинами на костяшках пальцев (которых по три на каждой руке). Она давно не плачет и, кажется, даже не обижается. Больше никогда не бросает в сердцах: «Зачем вы меня рожали! Вам нельзя было иметь детей!». Родители по очереди учат маленькую Джейн, как постоять за себя, и они могут быть уверены, что обидчикам досталось гораздо сильнее, чем их ребёнку.

«В меня пошла, — утешает себя Шепард. – Справится».

Примерно то же самое думает и Гаррус. Их мнения всегда удивительным образом совпадают.

Шепард сорок три. Этот год точно такой же, как все прочие. Примечателен он лишь тем, что Шепард окончательно перестаёт ходить в спортзал, предоставляя имплантатам самим заботиться о её фигуре. Гаррус уходит с последнего места работы – он пытался быть инструктором по контактному рукопашному бою, но не пользовался особой популярностью, несмотря на обширный опыт и всё ещё весьма актуальные навыки. Он турианец – и этим легко объясняется неудача. Сейчас Земле не престижно и даже неприлично быть представителем не человеческой расы.

В баре за углом Гаррусу не продлевают дисконтную карту.

Они по-прежнему получают праздничные рассылки от Лиары. Миранда частенько заходит в гости, и это настолько привычно, что давно не вызывает удивления. Буи связи наконец-то восстановлены в полном объёме, однако видеозвонки от друзей иссякают. Впрочем, их семья этого даже не заметила.

Шепард на досуге сочиняет мемуары, но ни одно издательство не принимает рукописи. Отказы, которые приходят один за другим, дают понять, что, принимая во внимание глубочайшее уважение к герою войны, её писательское мастерство немногим превосходит танцевальный талант. Или не превосходит вовсе.

Гаррус не большой ценитель литературы, но даже он видит: в сочинениях Шепард нет ничего настолько ужасного, с чем бы не справился хороший редактор. Зато там слишком много правды о прошлом — правды, которую по каким-то неясным причинам теперь старательно замалчивают.

Шепард перестаёт писать. Это бесполезно. Теперь она открывает для себя прелести чипсов и жареной картошки.

В условиях безработицы и общей неустроенности они уже готовы переехать на Палавен и попытать счастья там, но в связи с обострившимися отношениями между человечеством и прочими расами Шепард не дают разрешения на въезд. Гарруса готовы принять с распростёртыми объятиями, прежние предложения в силе, среди них появляются даже новые, попахивающие шпионажем, но он, разумеется, отказывается и остаётся там, где был: в густонаселенном человеческом пригороде в сотнях световых лет от дома.

В новостях сообщают, что на Цитадели одно за другим закрываются посольства других рас. Служба безопасности укомплектовывается исключительно людьми.

Где-то совсем недалеко от Солнечной системы вспыхивает очередное мелкое кроганское восстание.

Шепард некоторое время пытается связаться со своими старыми друзьями в Альянсе. Она так глубоко погрузилась в маленькие семейные проблемы, что каким-то чудом упустила переломный момент, смену эпох, и теперь едва ли понимает, что творится вокруг. Но официальные каналы связи забиты, и ей предлагают ждать своей очереди неопределенно долгое время. Неофициальные каналы, личные почтовые ящики Аленко, Веги, даже Кена и Габби определяются как не существующие. Это настораживает, но обычный гражданский, как она, пусть и увешанный медалями и орденами, не может пробиться сквозь стену таинственного молчания, которой окружил себя Альянс.

Шепард отчаивается что-либо понять и прекращает бесполезные звонки. Всё тщетно.

А на Цитадели тем временем звучат взрывы первых терактов.

Шепард сорок четыре. Это ещё молодость, да, ведь люди нынче живут и по сто пятьдесят лет. Так что не о чем волноваться… Как и не о чем жалеть.

В этом году уходит из жизни адмирал Хакет. Гаррус полагает, что истинной причиной его смерти стали подковёрные интриги внутри правящей процерберовской верхушки Альянса, удачная попытка устранить последних честных людей, тех, кто непосредственно участвовал в войне и видел общую картину, а не только разрозненные её фрагменты. Шепард считает, что дело, скорее всего, в почтенном возрасте адмирала.

Это, пожалуй, первый раз, когда они на самом деле не могут придти к согласию. Гаррус хмурится и ложится спать засветло.

Шепард отказывается от участия в церемонии погребения в основном потому, что парадный китель, извлечённый из глубин шкафа, нет, не трещит по швам, но сидит как-то до безобразного неудобно. У неё теперь фигура женщины, а не солдата. Пора бы к этому привыкнуть, как и к степенной, размеренной, неповоротливой, как она сама, жизни… Да вот не получается. Чёрт!

Отбросив плохо отутюженный китель в угол, Шепард опускается на край постели и долго всматривается в лицо спящего супруга. Он давно не выглядит молодым… хуже того, давно не выглядит радостным. Лицевые пластины ещё немного потемнели и теперь оттенком напоминают скорлупу грецкого ореха, жвала плотно прижаты – даже во сне он сосредоточен и убийственно серьёзен.

Сейчас Шепард впервые за все эти годы задумывается, был ли он с самого начала, с тех пор, как они покинули свою райскую тропическую планету, затерянную где-то на просторах Траверса, хоть немного счастлив. Гаррус оставил ради неё карьеру, отклонил больше чем парочку лестных предложений от Иерархии… Охватывая взглядом прошлое, Шепард может честно признать, что его жертва оказалась несоразмерно большой. И хотя Гаррус не уставал повторять, что турианец из него никудышный, для любого представителя его расы служба на благо народа, государства всегда оставалась жизненно важной. Её муж даже когда-то мечтал стать Спектром. (И не важно, что теперь эта должность – только яркий фантик, дань прошлому, что остались только «бывшие Спектры» и «почётные Спектры», вроде неё самой). Гаррус мечтал служить, пусть не по правилам, пусть не так, как представлял себе это его отец, но всё же. Однако он бросил всё и сиганул за нею в самое пекло. А теперь – с нею же – остался на Земле, без цели, без смысла, без средств к существованию, кроме её жалкого пособия, чужак среди враждебно настроенных людей.

Каково ему? Стоила ли она, Шепард, таких жертв? Довольна ли тем, что позволила их принести? И как же она сама? Не проморгала ли тот момент, когда перестала отвечать за собственную жизнь и безвольно поплыла по течению?..

Да, когда-то, в пылу войны они мечтали о райском уголке для двоих. Солнце, пальмы… дети? У них всё это было, кое-что есть до сих пор, но счастливы ли они? Кто они теперь, забытые герои обесчещенной войны? Наслаждаются ли заслуженным отдыхом и полной личной свободой?..

Но это всего лишь мысли. А жизнь продолжает течь своим чередом.

Шепард уже сорок пять. Поздравительная открытка от Лиары в этот год не приходит.

Малютка Джейн вовсе уже не малютка (возможно, не стоило доверять поспешно, но мало живущим саларианцам смешивать коктейль из их генов – дочь растёт и развивается аномально быстро). Девочка расцветает, превращается в девушку, и те, кто раньше оскорбляли её за уродство и отсутствие привычных пропорций, иногда заглядываются вслед. Но это ничего не меняет. Всё, что они видят, — экзотическое, диковинное существо. За её спиной похабно свистят — или смеются. Джейн это доводит до исступлённой ярости, и она без малейшего колебания одним отточенным ударом укладывает любого сосунка, кто хотя бы заикнётся о её внешности (плохо ли, хорошо – не важно), хоть словом заденет бездельницу-мамашу или черепоголового отца. Девочка усвоила уроки родителей, те, в которых её учат отражать удары, успешно уворачиваться и эффективно атаковать самой. Также она усвоила тонкую науку, которую неустанно преподаёт ей жизнь, — науку быть изгоем.

Неудивительно, что у четы Шепард-Вакариан чрезвычайно натянутые отношения с соседями: они никогда не извиняются перед теми, кто приходит жаловаться на агрессивное поведение их ребёнка. Редко даже выслушивают до конца. Ни расквашенные носы, ни вывихнутые челюсти соседских ребятишек не трогают бывших военных. Они сами научили дочь давать сдачи.

Спортзал становится любимым местом Джейн. Скорее, от скуки, чем от желания размяться, Шепард временами присоединяется к дочери, вымещая накопившиеся разочарование и злость на истрепанной груше. Мышцы быстро вспоминают вкус тренировок. Возможно, сейчас парадный китель снова выглядел бы на ней уместно, но Шепард этого не замечает: слишком привыкла, что отражение в зеркале демонстрирует ей среднестатистическую оплывшую домохозяйку. Гаррус на заднем дворе стреляет по банкам – он так и не избавился от своей любимой винтовки. А теперь очень этим доволен: то, как, должно быть, вздрагивают соседи от каждого залпа, пробуждает в нем чувство мрачного удовлетворения.

К ним не раз и не два являются представители охраны правопорядка. Но, несмотря на многочисленные жалобы соседей и на явное желание найти повод для вмешательства, эти вооруженные люди уходят ни с чем. Чета Шепард-Вакариан ведёт настолько благообразный образ жизни, что даже тошно делается. А стрельбу по банкам в собственном дворе пока никто не запрещал.

В этом же году на них почему-то волной накатывает ностальгия. Всплывают в памяти времена, когда «Нормандия» делала круг почёта по отвоёванной галактике, когда им доставались восхищённые аплодисменты и уважение толпы, когда вся команда была в сборе, сплочённая, как единый механизм, и дружная, как настоящая большая семья.

Где они теперь? Остались только на фотокарточках из личного архива. С большинством уже невозможно связаться. С другими просто не о чем поговорить…

Шепард внезапно чувствует себя пойманной, запертой в клетке, в полной изоляции. Ненужной, бесполезной, одинокой… старой?

Иногда ей хочется купить билеты на шаттл и наконец-то показать дочери Цитадель, сводить в музей, которым стала «Нормандия», хотя бы попробовать придать этой разъедающей душу ностальгии оттенок светлой грусти. Попытаться не зацикливаться на неприятном настоящем, порадоваться, что у неё было такое замечательное во всех отношениях прошлое…

Впрочем, на Цитадели недавно введен комендантский час. Участившиеся античеловеческие выступления национальных меньшинств, к которым теперь относят всех, от ханаров до азари, заставили людей ввести чрезвычайное положение. Станция закрыта для туристов. Ходят слухи, что где-то в Туманности Змея враждебно настроенные расы сооружают новую Цитадель, в противовес этой, якобы захваченной людьми. Там же будет заседать альтернативный Совет, которому уже заранее присягнуло на верность полгалактики.

Увы, Джейн так и не увидит «Нормандию». То, что от неё осталось, годом позже в ходе протестного митинга погибнет от брошенной из толпы и взорвавшейся гранаты, выгорит вместе со всеми медалями и орденами Шепард. Однако с сожалением она будет вспоминать только о своей коллекции игрушечных кораблей.

Шепард сорок семь. Она снова в хорошей физической форме. Шумные семейные спарринги и стрельба на заднем дворе не дают соседям спокойно отдыхать после трудовых будней и наслаждаться вечерними ток-шоу. Джейн иногда удаётся уложить мать на лопатки (если та незаметно поддастся), и в этом – неиссякаемый источник гордости обоих родителей. Соседские дети, теперь уже подростки, перестают задевать опасную полутурианку словом, памятуя о расквашенных носах и переломанных пальцах. Хотя это не мешает им подкидывать на подъездную дорожку к дому Джейн дохлых крыс и собачье говно.

Имя Шепард почти уже вымарано из истории и упоминается на страницах учебников разве что в связи с плодотворным, но недолгим сотрудничеством с Цербером. Забавно, но теперь ей вменяют в вину малодушное расторжение рабочих отношений с тогдашним лидером организации и переход на сторону Совета. Какая ирония — Цербер становится синонимом Альянса. Нет, на неё пока не повесили клеймо предателя, но Шепард начинает искренне сожалеть, что когда-то покинула свой маленький тропический рай. Волнуется за будущее дочери. За Гарруса, единственного турианца на сотни километров вокруг. Ей не хочется жить в этом королевстве кривых зеркал, не хочется смотреть новостные трансляции — там только ложь и грязь.

Но они смотрят.

Галактика поляризуется, готовясь к войне, причём на стороне человечества едва ли кто-то останется. Но Альянсу-Церберу, поднявшему все свои уродливые головы разом, уже всё равно.

«Человечество подходит вплотную к разгадке тайны технологий, которые были использованы расами Совета в военной акции, замаскированной под нашествие жнецов, — вдохновенно вещают новости. — Лаборатории работают без устали. Не за горами важный прорыв. Не за горами возможность поставить на место зарвавшихся не-людей!»

«Мы готовы создать ИИ новой модели!»

«Мы готовы воевать за своё исконное право быть главенствующей расой в галактике!»

«Записывайтесь в армию, встаньте на защиту родины!»

Люди готовы пустить псу под хвост все усилия, которые прикладывала Шепард, объединяя, примиряя, уговаривая другие расы сотрудничать и жить дружно. И она ничего, ровным счётом ничего не может поделать.

Военную пенсию Шепард урезают вдвое. Бывшему герою переписанной начисто войны как-то незаметно исполняется сорок восемь. А военный флот Альянса, украшенный символикой Цербера, готовится к марш-броску к Туманности Змея, к недостроенной новой Цитадели, на территорию альтернативного галактического Совета. Армия укомплектована распалённой громкими лозунгами молодёжью, жаждущей славы, подвигов и не красной крови не-людей. Мир неуклонно катится в пропасть.

Этим вечером обрывается трансляция новостей. Все каналы связи молчат. Невозможно даже связаться с сервисными службами, отвечающими за работу экстранета. По всем частотам – гнетущая, пугающая тишина.

Пригород погружается в настороженное ожидание. Сегодня нет спаррингов на заднем дворе: нарушать эту атмосферу не решаются даже такие неприятные соседи, как бывшая человеческая солдафонка и её инопланетный муж.

Ночью им не удаётся сомкнуть глаз: интуиция шепчет, что эта, казалось бы, мелкая поломка буя связи – начало чего-то большего, чего-то ужасного. Но Шепард пугает только полное отсутствие у себя здорового страха, вместо которого она испытывает предвкушение, щекотно покалывающее кончики пальцев.

Посреди ночи раздаётся противный звонок — запрос видеосвязи. Обычный, спутниковый канал, но совсем не обычные данные. Шепард почему-то не удивляется, когда видит, откуда идёт защищённый сигнал. Она много раз за последние годы пыталась связаться с ними, с этими людьми, бывшими друзьями, которые позволили спасённому ею миру рухнуть в пропасть. Несмотря на все усилия, не удалось. Им же, как видно, чтобы связаться с нею, стоило всего лишь поднять трубку.

— Майор Аленко?

Она не видела Кайдена много, слишком много лет. Он поседел у висков, но не расплылся, не потерял форму. Удивлённых морщин на лбу поубавилось, зато хмурые углубились и придали его вечно обиженному, наивному выражению лица непривычную взрослую суровость.

— Адмирал Аленко, — поправил он без тени ожидаемой гордости.

Да, Альянс в последнее время особенно тщательно оберегал свои тайны. О том, кто занял опустевшее кресло Хакета, в новостях не упоминали. Имена оказались под неофициальным запретом. Хитро. И очень в духе Призрака.

Шепард плотнее запахнула халат.

— Я слушаю вас, адмирал, — холодно, очень холодно. Как забавно, что теперь они поменялись ролями! Она по-прежнему предана старому, не прогнившему Альянсу. А на униформе Кайдена красуется символика Цербера. Шепард не может вовремя прикусить язык: — Горизонт повторяется, только наоборот?

Кайден морщится, как от зубной боли.

— Я знал, что ты меня не простила, Шепард. У нас мало времени, но, наверное, это нужно прояснить. Я помню, что так и не извинился по-настоящему. Продолжал думать, что тогда был по-своему прав, не поверив тебе. Надеюсь, ты будешь умнее меня, сможешь проникнуться, — он криво улыбается, отчего хмурые морщинки становятся только заметнее, — иронией ситуации.

— Хочешь сказать, что ты… сотрудничаешь с Цербером, но не на его стороне, так, адмирал? – в её голосе скепсис и усталость, она, хоть и не собиралась, срывается на «ты». – Три года во главе Альянса? Три года, пока мир катится в тартарары, стоишь у руля и хочешь, чтобы я поверила, будто ты ни при чём?

— Можешь не верить мне сейчас, я всё понимаю, но ты поверишь, когда узнаешь больше. Нам нужна твоя помощь. Нам нужно развалить Цербер изнутри. И предотвратить войну, пока не поздно.

— А мне кажется, что уже поздно.

— Всё гораздо сложнее, чем ты думаешь. И хуже, чем говорится в новостях, — Кайден печально качает головой. – Нам только сейчас удалось собрать достаточно ресурсов и информации, чтобы предпринять ответные шаги. Но я должен продолжать играть свою роль, чтобы позволить действовать другим. Тебе.

— Ты всегда был таким честным, Кайден, — она вздыхает. – Не верится, что ты мог столько времени вести двойную игру и остаться нераскрытым. Скорее, поверю, что ты разделяешь идеалы Цербера.

— К счастью, я не был один, потому до сих пор не сорвался. Кроме того, все мы рано или поздно взрослеем, учимся новым трюкам. И мне, к слову, очень помогла репутация неподкупного идеалиста… Шепард, серьёзно, прости. Я был наивным идиотом, но теперь всё понял. Прочувствовал на собственной шкуре.

Кайден говорит правду. Шепард верит в его искренность, и это одновременно приятно – и больно. Почему сейчас, почему так поздно?

— Почему мне не сообщили раньше? Человечество по уши в дерьме! И только теперь вам понадобилась я?

— Были… причины. Старик Хакет догадывался, какая заваривается каша. Он до последнего возлагал на тебя большие надежды, Шепард. Мы все возлагаем. Нужно было держать тебя в стороне, вне подозрений, вне поля зрения тех, против кого мы боремся. Получилось: они верят, что ты вне игры. Теперь пришло твоё время действовать.

— Кайден. У меня семья, у меня ребёнок, — едва ли не стонет она. — Я уже не та Шепард, которая…

— Простите, капитан, но вы всегда останетесь собой, — возражает Аленко. — Вам не хватает только корабля, экипажа и информации, но этим мы вас обеспечим.

— Но моя дочь…

— По моим сведениям, ей будет уютнее на борту военного корабля, чем в школе.

Они несколько секунд молча смотрят друг на друга.

— Я знаю, Шепард, ты не сможешь отказаться, — доносится из-за её плеча ворчание Гарруса. Он… подтрунивает? Надо же, она много лет не слышала его голос таким… удовлетворённым, уверенным… вкрадчивым. Кожа на руках невольно покрывается мурашками. – Не стоит останавливать себя. И да, Кайден тот ещё засранец, но, если тебе важно моё мнение, что сомнительно, то я ему верю.

— Так как, Джокеру уже можно сесть на вашем заднем дворе, капитан? – ухмыляется Кайден. Все уже знают: Шепард попалась на крючок. Знают, что она не сможет отказаться, что в этом — вся её жизнь, её страсть, остатки почти ускользнувшей сквозь пальцы молодости.

Связь прерывается помехами. Кто-то пытается взломать передачу, отследить, откуда идёт сигнал. Она не хочет подвергать опасности Кайдена. Детали миссии они узнают чуть позже, на борту… чего-то. Разве что…

— Надеюсь, ты не запихнул Джокера в какую-нибудь паршивую жестянку? Не хочу круглосуточно слушать его нытьё о том, какой ужасный корабль нам достался, — Шепард даже не пытается сдержать торжествующую улыбку.

— «Нормандия» SR-3 сгодится? – расслабленно смеётся Кайден. – Знаете, ребята, я вам даже немножко завидую. Как в старые-добрые времена, правда, Вакариан?.. О. Кажется, нас почти засекли. Отбой, Шепард. И до связи.

Экран моргает и гаснет. Над домом постепенно нарастает грохот мощных двигателей. Потоки горячего воздуха вырывают с корнем траву на лужайке, размётывают в стороны черепицу. В окнах трескаются стёкла.

— Класс! — искренне восхищается Джейн. Гаррус, довольно прищёлкнув жвалами, устремляется на поиски своей винтовки — больше ни о чём в этом доме он не станет скучать.

А для Шепард настаёт момент поразительной, кристальной ясности.

Чёрт возьми, какая нелепость! Их мечты сбывались одна за другой, принося только разочарование. Мир вокруг стремительно рушился, угрожая похоронить под своими обломками всё, что было им дорого, но они упрямо продолжали идти в ложном направлении, не догадываясь, чего хотят на самом деле.

Они преследовали трусливые мечты о тихой семейной жизни, о детях, об идиллических, но однообразных буднях – пресных, сладких, одинаковых вчера, сегодня и до самой смерти, забывая, что, по сути, конец бывает счастливым только в сказках. В жизни счастливым может быть только начало.

Нет, Шепард безмерно счастлива, что у них есть Джейн. Но она недоумевает, когда ей в голову пришла дурацкая идея, будто их семья может быть счастлива, ведя степенную провинциальную жизнь и следя за ходом истории по телевизору, а не участвуя во всём этом безобразии лично.

Окна со звоном рассыпаются на осколки, когда на задний двор, как всегда, гениально точно, садится новенькая блестящая «Нормандия», призывно раскрывая шлюз в грузовой отсек. Вдоль всей улицы воют растревоженные охранные сигнализации. Сонные соседи высыпают из домов и безуспешно – связь всё ещё молчит – пытаются дозвониться в полицию.

— Боже милостивый, ну наконец-то! — восклицает убеждённая атеистка Шепард и бодро, как юная девчонка, несётся в гардеробную, скидывая на бегу ненавистный халат.

Не важно, сколько им лет. Жизнь только начинается.