Дежавю (гет)

Существуют невыносимые страдания,

Чтобы другие ни о чем не догадались. © Florent Mothe

Меня зовут Генри Морган. Жизнь моя – история долгая, может, она прозвучит слегка неправдоподобно, может, вы вообще мне не поверите, но я всё равно расскажу ее вам, ведь чего-чего, а времени у меня предостаточно.

Я жил полной жизнью, был безумно влюблён, мне разбивали сердце, я бился на войнах и смотрел смерти в лицо. За свою долгую жизнь я пережил много смертей, но только одно начало…

Всё началось двести лет назад. Я был врачом на королевском флоте, пожелав защитить чернокожего раба от жестокой смерти, а точнее, выброса его, и без того уже полумертвого, тела за борт самим капитаном этого жалкого судна. Я пожелал закрыть раба собой даже под угрозой выстрела.

— Отойдите с дороги, мистер Морган, иначе я выстрелю, вы слышите?

— Нет, я не могу этого допустить, потому что дал клятву, – без колебаний ответил я, глядя в чёрные, как кромешная ночная мгла, глаза капитана.

— Так тому и быть, – тон был полон снисхождения.

И капитан выстрелил. Этот оглушительный звук, напоминающий рычание самых диких львов, обитающих в пустыне, изменил всё. Он выстрелил, и я оказался за бортом — утопая в морских волнах, я понял, что изменился. Я по-прежнему чувствую любовь, удовольствие, боль, моя жизнь такая же, как и у вас. Только с одним маленьким отличием — она не кончается.

С того дня, что минул почти два века назад, я оказываюсь в воде и всегда голышом, что приводит к, мягко говоря, неловким ситуациям. Теперь вы знаете о моей особенности столько же, сколько и я. Наверняка я знаю лишь то, что боль настоящая, а вот смерть — нет. По крайней мере, для меня.

Я тысячу раз жалел о том, что приобрёл эту способность, ведь у неё нет никаких плюсов — все, кого я любил, со временем умирали, и всё, что у меня осталось — это мой приёмный сын по имени Эйб, которому, кстати, уже к семидесяти годам, значит, я скоро и его потеряю.

Нужно смотреть на вещи реально, поэтому я осознаю, что всё, что у меня останется – это антикварная лавка, в которой, я, кстати, сейчас и сижу, попивая двойной виски безо льда.

Сегодня День Святого Валентина, и я встречаю его в полном одиночестве. Джо я пока не нужен, она просматривает распечатки звонков какого-то депрессивного подростка, но, как она выразилась, это вряд ли что-то серьёзное, максимум, что здесь необходимо — это психолог. Эйб, и тот ушёл на свидание со своей бывшей женой Марин Делакруа.

Я же ни на кого после смерти моей Эбигейл смотреть не могу. Мы оба знали, что так будет, но День Святого Валентина я ненавижу до сих пор, потому что именно в этот день её не стало, и я похоронил своё сердце ещё в 1942 году.

«Позаботься о нашем сыне», — сказала она мне, но я так и не выполнил её просьбу, ведь скорее уж он заботится обо мне, чем я о нём. В тот же день, много лет назад, она подарила мне золотые часы с моими инициалами. Они давным-давно уже перестали исполнять свою функцию, то есть, я хотел сказать, перестали вершить свой бег. Но я храню их, как и все наши воспоминания. Эбигейл всегда будет жить в моей душе. Время от времени я вспоминал усталый взгляд её голубых глаз и от этого, кажется, становилось легче.

Я рассеянно качнул эти круглые, странные часы на цепочке — что-то в них изменилось, и дело было вовсе не в трещине на стекле циферблата. Странное чувство одолело меня, а затем перед глазами предстали два тёмных силуэта. Женщины и мальчика.

* * *

— Сегодня день рождения Абрахама, ты же не забыл? – Эбигейл в изумлении застыла.

— Хорошо. Переоденься во что-нибудь тёплое и идём пить чай.

На меня же она в те минуты смотрела с дерзостью, вызовом, суровостью. Со всем, чем угодно. Только не с любовью.

— Ты всё ещё считаешь, что твоя особенность, которая открылась столь внезапно, не хороша? Ты видел, как сейчас Эйб цеплялся за возможность жить? Тебе же предназначено прожить тысячи жизней и любить столько же. И быть счастливым тысячу раз — так цени это, ведь ты словно сам Бог, который предпочёл жить среди нас, смертных, понимаешь? Ты мой бог, и разве тебе этого мало, чтобы жить здесь и сейчас, а, Генри Морган?!

Я понимал, что она в чём-то права, вот только ей грешно осуждать меня, ведь прежде чем прожить тысячу жизней и в тысячный раз любить, я должен умереть гораздо большее количество раз, чем воскреснуть.

Но я смирился. Я просто обнял её тогда, впитал её образ каждой клеточкой и запомнил каждый миллиметр ее тела, доказывая вот уже два века подряд, как она была не права, обрекая меня на страдания.

И вот спустя некоторое время мы вместе с испуганным и замёрзшим Эйбом пили чай из странных чашек с изображением белого песца. Он точно отображал наши отношения в тот миг. После этого происшествия Эбигейл словно бы стала аристократичной Снежной Королевой с суровым взглядом, навсегда закрыв от меня своё сердце до самой смерти.

Однако на смертном одре она подарила мне эти часы.

Это был какой-то знак — я понял отчетливо в тот миг, когда прикоснулся к ним спустя полтора века. Всё закружилось перед моими глазами, тело горело, точно в агонии, и только потом я понял, почему.

Женщина и мальчик — лет тринадцати на вид, — ждали меня у ворот старинного здания, напоминающего тюрьму.

Женщина плакала, а мальчик сжимал её руку и успокаивающе поглаживал большим пальцем.

— Наконец-то! Я так ждала тебя, Люциус! Мне сказали, что тебя больше нет, точнее, Ежедневный пророк только и делал, что трубил об этом! Они писали, что ты там повесился, а позже дементоры высосали из тебя душу… – женщина обняла меня, и тут я понял, кого она мне напоминает.

Мою Эбигейл. Те же глаза и платинового цвета локоны, запах которых я жаждал вдохнуть вот уже столько лет.

Я понял, что моя Эбби дает мне второй шанс, а этого Люциуса уже, возможно, и нет в живых.

— Но теперь всё будет хорошо, правда, Нарцисса? – спросил у неё мальчик, который был похож на неё, как сын — вот только почему он называл её по имени… это мне ещё только предстояло узнать.

— Правда, Драко.

Вот только я не знал, хорошо ли всё будет, ведь Эбигейл однажды говорила мне о том, что докажет, будто у моего проклятия есть свои плюсы. Она изучала множество магических книг, в которых упоминались причины бессмертия. Большинство из них, разумеется, были не более чем вымыслом, но однажды она сказала мне:

— Что подарить тебе на следующий День всех влюблённых?

— Да, ты прав. Я думаю, что необходимо сейчас прервать нашу дискуссию. Мне необходимо побыть одной.

— Хорошо, – я поцеловал её руку, точно она не была моей женой вот уже восемь лет, а была какой-то далёкой и незнакомой женщиной.

Но это стало для меня началом к открытию величайшей тайны моей жены.

Когда я вышел из зала, то увидел, что за дверью меня поджидал Абрахам.

Он виновато смотрел на меня, а выглядело это так, словно бы сквозь меня.

Впрочем, в этом виноватом взгляде скрывалось что-то ещё.

— Ты опять подслушивал? – в моём голосе не было и тени намёка на упрёк.

— Ну да, вот только, папа, ты знаешь, нам нужно поговорить, – его полушёпот резанул словно клинком и без того воцарившееся в воздухе напряжение.

— Хорошо — я так полагаю, мальчик мой, что нам стоит поговорить вне дома?

— Чтобы мама не слышала.

* * *

Вот уже пару часов мы гуляли по заснеженному центру Нью-Йорка, а он всё никак не решался заговорить.

Я уже отчаялся подталкивать его многочисленными намёками, как вдруг сын заговорил:

— Мама ищет способ разгадать секрет твоего бессмертия и надеется, что это осчастливит тебя.

— Вот только я почему-то не уверен в этом, – мой голос звучал безэмоционально от усталости и беспомощности.

Эбигейл — последний человек, которого я хотел бы впутывать во всё это, но я полюбил её, а любовь — самая великая сила, что может только существовать на Земле.

— Знаешь, я знаю, что она уже близка к ответу, потому что обратилась к чернокнижнику. Возможно, он, конечно, и шарлатан, но также возможно, что в этой книге есть и разгадка.

— А ты знаешь, где хранится эта книга?

— Увы, нет, но, я думаю, мама скажет тебе сама, когда разузнает всё получше. Я буду рад, если ты наконец будешь счастлив… но…

— Что «но», Эйб? Скажи мне.

— Если она избавит тебя от твоего бессмертия, то должна будет умереть сама.

Так и случилось: она лишилась жизни, но проверить, стал ли я смертен, мне ещё не удалось.

Однако перед смертью, отдавая мне часы, Эбигейл прошептала:

— Наступит один такой день в твоей жизни, когда ты перестанешь ценить мою жизнь и станешь ценить свою.

— Такого не будет никогда, – я запротестовал тогда, замотав головой в знак несогласия.

— К сожалению, я впервые в жизни позволила себе решать всё за нас двоих… Возьми эти часы. Они ждут своего часа уже почти год. Я люблю тебя, — сказала она, поцеловав меня своими уже почти остывшими губами и исчезла, навеки подарив мне всю себя.

* * *

Спустя двести лет я начал понимать, в чём заключался её умысел.

Когда родовая защита с поместья Малфоев была снята, и такие семейные обязательства, как совместный обед, были выполнены, я выпалил:

— Я бы хотел почитать какую-нибудь книгу. Где я мог бы сейчас уединиться, Нарцисса?

— В нашей библиотеке, конечно, – удивилась женщина, напоминающая лесную нимфу своей грацией, а голосом морскую сирену.

— Что ж, спасибо. Я надеюсь, что ты и Драко не обидитесь, если я оставлю вас одних?

— Конечно нет, – сказала она, легко поцеловав меня в уголок губ.

— Папа, прости, конечно, но за те два года, что ты отсутствовал... словом, у меня есть к тебе разговор.

— Хорошо, – от чувства дежавю у меня, кажется, началось головокружение.

Когда мы остались вдвоём в библиотеке, Драко наложил какое-то заклинание, — кроме запирающего, — природа которого не была мне известна.

— Я хотел поговорить с тобой о том, что знаю причину бессмертия Волдеморта.

— И в чём же она состоит? – мой голос прозвучал поистине удивлённо.

Мальчишка протянул мне книгу в чёрном кожаном переплёте и зло прошипел — всё равно что змея:

— Не прикидывайся дураком, отец. Посмотри в содержании — раздел "Хоркруксы".

Это последняя фраза, которую я запомнил после путешествия в магический Лондон, но книга, что мне дал тот мальчик, Драко — это и есть ключ и разгадка ко всему. Эта книга послужила причиной гибели Эбигейл, и когда-нибудь это должно прекратиться. Несомненно, у каждой истории есть конец, пусть и не всегда счастливый, вовсе не свойственный дню Святого Валентина.

Невидимые раны

Но должны ли мы их терпеть всю жизнь? © Florent Mothe