Не прости нам долги наши (джен)

Когда Сэму звонят из полиции, у него долгожданный выходной, который он намерен полностью потратить на свою семью, потому что из-за напряженного графика работы он видит Джесс и их трехлетнюю дочь Аманду только по вечерам. Но звонок срывает все его планы. С нечитаемым выражением лица он выслушивает то, что говорят ему на том конце провода механическим голосом, и сухо отвечает:

— Да, я понял. Разрешите узнать, откуда стал известен мой номер?

— Он был в списке контактов вашего брата.

— И как стало понятно, что я его… брат?

— Вы были так и подписаны в его телефонной книге, сэр.

— Хорошо. Спасибо. Завтра утром я приеду.

Больше не слушая, Сэм отключает телефон и некоторое время молча пялится на экран.

— Милый? — Джесс подходит как всегда незаметно и садится рядом, взяв его руку в свою. В его глазах он видит тревогу. — Что-то случилось?

Он мгновение молчит.

— Да, — наконец произносит он. — Мой старший брат, он… мертв.

Глаза Джессики становятся до смешного огромными.

— У тебя есть… был брат? И ты мне ничего за четыре года не сказал?

Сэм встает с дивана и, отойдя к серванту, некоторое время смотрит на свое отражение в зеркальной поверхности. Стальной блеск глаз, совершенно спокойное выражение лица — Сэм сам себе кажется чужим.

— Не видел смысла, — бросает он, глядя на Джессику через зеркало. — Я не видел его почти десять лет.

— Но… почему? — у нее все тот же удивленно-непонимающий взгляд, и Сэм еле сдерживается, чтобы не растянуть губы в горькой ухмылке.

— Поверь, ты не захотела бы ничего о нем знать, — говорит он и стремительным шагом выходит из комнаты, не оглянувшись, достает из кармана телефон и находит в списках контактов мать.

Может, ей уже тоже позвонили, но им в любом случае нужно срочно поговорить.

* * *

Мэри уже все знает, и она так же спокойна, как и Сэм. Переговорив около пятнадцати минут, они договариваются о том, чтобы похороны назначить на завтра — мать берет на себя все организационные вопросы, а Сэм доставляет гроб в морг, и оттуда брата сразу везут на кладбище.

— Я заеду к тебе и завезу денег на…

— Не стоит, Сэм, — обрывает его Мэри. — Этого не требуется.

Сэм молчит в трубку, понимая, что скрывается под этими словами. Она не собирается слишком-то раскошеливаться на пышные похороны или что-то в этом роде, и, в общем-то, она права. Главное все это начать и быстрее закончить, чтобы никогда больше к этому не возвращаться.

Немного сухо попрощавшись, он вешает трубку и выходит из дома, направляясь к своей спортивной машине. Ему нужно заехать в морг и опознать тело, после чего сообщить время, когда доставят гроб для погрузки. Времени должно хватить.

Садясь в машину, Сэм понимает, что ничего не объяснил жене, и кидает ей смс: «Я поехал в морг, скоро буду». Морг на другом конце города, и Сэму предостаточно времени для того, чтобы углубиться в свои мысли.

Он так до конца и не понимает до сих пор, как все так могло измениться. Когда-то давно у него был старший брат, которого он обожал, он таскался за ним повсюду и всегда, и Дин никогда его не прогонял, даже если Сэм навязывался с ним к друзьям Дина. Они являлись братьями не только на словах, и это было прекрасное ощущение.

Семья у них была дружная, хотя Дин часто ссорился с отцом на тему того, что не собирается следовать его карьере в сфере услуг и хочет построить собственную жизнь. Отец бесился, предрекая сыну хорошее будущее в заваленном кипами бумаг офисе, Дин бесился в ответ, заявляя, что хочет стать копом, и, в принципе, это было единственным разногласием в их семье. Учился Дин неплохо, хотя гуманитарные науки и усидчивость — это не для него, но что касалось практики, ему все давалось очень быстро. Все, казалось, было хорошо.

Но сломалось, когда Дину исполнилось семнадцать. Он стал все чаще пропадать из дома, сначала этого никто не замечал, потом Дин стал отговариваться тренировками в школе. Но когда он все чаще и чаще стал возвращаться с синяками, с подбитой губой, а после и со сломанными конечностями, родители забили в набат. Они устраивали ему головомойку каждый день, пытаясь выпытать, что происходит, но Дин отмалчивался и все равно убегал из дома, несмотря на все угрозы и наказания. Он все чаще запирался в своей комнате, и сколько Сэм ни пытался достучаться до него, поговорить, Дин лишь горько улыбался, трепал его по голове и говорил: «Все в порядке, Сэмми».

А потом ночью Дина родители застукали на кухне за кражей столового серебра. Загорелся дикий скандал, родители орали, что разве их сын может стать вором, с кем он связался, принимает ли он наркотики, и Дин все же сорвался. Он минут десять, отчаянно жестикулируя, плел что-то о монстрах, разгуливающих среди людей, о вампирах и призраках, об опасности, окружающей людей, о каких-то охотниках и о том, что он спасает людей.

Родители ничего не сказали тогда. Но на следующее утро приехали какие-то люди и забрали Дина с собой. Он орал, пытался что-то сказать, доказать, орал про какого-то Бобби, но Мэри и Джон были глухи и немы.

Вскоре они тоже куда-то уехали, и, когда вернулись, Сэм не узнал их — они были мрачнее тучи и почти не разговаривали, и уже потом Сэм понял, что Дин сошел с ума. Не было никаких следов наркотиков или чего-то того, и это казалось еще ужаснее — ту отчаянную настойчивость, с которой он кричал родителям о тех ужасах, Сэм не забудет никогда.

Иногда Сэм спрашивал, почему они не поедут и не навестят Дина, но родители сжимали губы в полоску и отмалчивались. Они говорили, что брат болен.

А через месяц Дин вернулся сам. Появился поздно вечером, когда все уже спали, но уйти незамеченным ему не удалось. Такой паники Сэм давно не видел. Он выскочил из своей комнаты на громкие крики, слетел по лестнице вниз на кухню, чтобы увидеть, как в дверях стоит Дин в больничной форме, босой, а напротив него испуганные родители, которые что-то говорят ему о том, что он не должен быть здесь.

Когда внизу появился Сэм, Дин посмотрел на него и слегка улыбнулся, но Сэм, поежившись, отступил на шаг назад, и улыбка Дина угасла. Родители с ним разговаривали — Сэм не помнит сейчас о чем — тихо и успокаивающе, как с хищником, но Дин, казалось, их не слушал. Он смотрел на них каким-то странным, совершенно пустым взглядом и, в конце концов, задал единственный вопрос:

— Вы мне не верите?

В ответ мама потянулась к телефону, лежащему на столе, и Дин больше ничего не сказал. Его лицо превратилось в ледяную, застывшую маску, и, ни на кого больше не посмотрев, он пролетел наверх, в свою комнату, и через десять минут вернулся оттуда с большой спортивной сумкой. Родители так и стояли на кухне на тех же местах, ожидая прибытия работников клиники.

Сэм помнит, как Дин подошел к нему, глядя сверху вниз, и от того печального, разбитого взгляда Сэму стало неловко. Мама крикнула: «Не подходи к нему!», но Дин, казалось, ее не услышал.

И тогда Сэм по-настоящему испугался. Он вдруг понял, что его брат больше не его брат, и, когда Дин протянул руку, чтобы положить ему ее на плечо, прощаясь, он отшатнулся, пронзительно выкрикнув: «Не подходи ко мне, ты… ты… псих!»

То, как посмотрел на него брат, Сэм не забудет никогда, хотя и хотел бы. Будто Дин повис где-то на краю пропасти, и наверху остался близкий человек, который никогда не протянет ему руку, а ударит по пальцам. Отдернувшись, словно от пощечины, Дин стремительно развернулся и вышел из кухни.

Больше Сэм его никогда не видел, хотя и часто вспоминал. До некоторого времени.

Сэм только поступил в колледж, когда его отец был убит в трехсот метрах от дома, его нашли в кустах с вырванным сердцем, и для Сэма и матери это было… мягко говоря, шоком. Убийцу, который решился на такое зверство, так и не нашли, и, наверное, именно этот факт вывел Сэма за окончательную грань. Набрав номер, который он игнорировал много лет, — он понятия не имел, как номер брата оказался у него, однажды просто нашел под дверью листок с цифрами и подписью, но выкинуть почему-то не решился, — он высказал Дину все. Он не стал слушать, что тот начнет говорить, просто, услышав удивленное «Сэм» в трубке, его понесло, и плевал он на то, что его брат, возможно, съехавший с катушек. Он орал о том, какой Дин чертов эгоист, что наплевал на свою семью, что даже не приехал на похороны отца, который всю жизнь старался угодить ему, он орал о том, что жалеет, что у него есть такой брат. Прошло минут пять, прежде чем Сэм смог успокоиться и замолчал, но в ответ ему была тишина.

— Что?! Что ты молчишь? — взревел он тогда. — Тебе стыдно и нечего сказать, Дин?!

Дин не говорил ни слова с полминуты, и когда Сэм, психанув, уже хотел вырубиться, он тихо, сломлено сказал:

— Прости… я не успел.

Сэм, хмыкнув, молча отключился, а после удалил номер брата из списка вызовов и сжег бумажку.

И всеми силами попытался забыть Дина. Надо сказать, ему это почти удалось.

Когда Сэму было двадцать и он уже готовился к свадьбе с Джесс, в новостях он увидел лицо, которое не мог бы спутать ни с чьим. Диктор что-то вещал о том, что разыскивается Дин Сингер — надо же, фамилию сменил — видимо, скрываясь, — зверски убивший двадцатитрехлетнюю девушку, и пусть кто-то обязательно сообщит, если увидит его.

Тогда Сэм почувствовал, как крошечный, единственный кирпичик, оставшийся от его прежних отношений с братом, со взрывом разрушился. Он позвонил маме, но она уже все знала.

Пять минут они просто молчали в трубку, приходя к негласному соглашению.

Так что сейчас Сэм не чувствует ничего от этой новости. Как отключили какой-то тумблер на эмоции — ему все равно.

Его брат даже не был человеком, чтобы он стал по нему скорбеть.

Хотя было одно чувство, которое Сэм всеми силами пытался в себе подавить.

Сожаление. Острое, сосущее сожаление о том, что все случилось так, как случилось.

* * *

В морге Сэм подтверждает: «Да, это он», мельком взглянув на лицо и сразу отвернувшись, а на следующий день, в отвратительный, дождливый день, они хоронят брата. Сэм вообще не хочет здесь быть, но знает: надо. Оставив Аманду матери Джесс, они к полудню приезжают на кладбище и садятся в первый ряд, под черными большими зонтами. Сэм думал, что будут только он, Джесс, мать и священник — все-таки самые обыкновенные приличия никто не отменял, все скромно и — Сэм ощущает укол отвращения — дешево, — но приходят еще люди. Много людей, человек двадцать, а может, и больше. И Сэм, и Мэри смотрят на них с нескрываемым удивлением, но спрашивать ничего не хотят, потому что… какая разница. Может, это были какие-то дружки Дина, знавшие его за эти десять лет, мало ли с кем он там якшался, но они… были просто людьми. Приличными, обыкновенными людьми, и на их лицах, в отличие от лиц семьи Дина, была неподдельная грусть. Они грустили по… убийце?

Но отчего-то на мгновение Сэм чувствует себя подонком.

Когда на предложение что-то сказать не реагирует никто, священник, сухо откашлявшись, объявляет, что можно попрощаться с покойным. Гроб закрыт, и Сэм не знает почему — и не хочет узнавать. Он видел в морге только лицо Дина мельком, а когда спросил причину смерти, ему сказали, что он скончался от необъяснимых внутренних кровотечений.

Сэм не медик, так что ему все равно.

Он с Джесс и матерью, держа в руках по белой розе, остаются сидеть на месте, пока люди подходят к гробу и кладут на него цветы — некоторые сразу отходят, другие задерживаются и некоторые минуты смотрят на закрытый гроб, словно что-то вспоминая.

И каждый из них, без исключения, говорит тихое: «Спасибо».

Сэм ничего не понимает, и все в нем вопит, чтобы поймать кого-то из этих незнакомцев и спросить, в чем дело, но в нем будто все замерзло, и он остается тупо сидеть на месте. Последним перед ними к гробу подходит немолодой мужчина — в отличие от всех, на нем нет с иголочки глаженого костюма и галстука, он, наоборот, одет как-то неопрятно и даже невежественно для похорон. Клетчатая рубашка, потертые джинсы и кепка. А на гроб вместо цветка он кладет что-то похожее на желтый кулон.

Но что больше всего поражает Сэма, так это лицо мужчины — оно выражает настоящее горе и скорбь, словно он потерял… родного сына. И отчего-то поперек горла Сэма встает огромный комок. Мужчина около минуты задерживается у гроба, и его губы шевелятся, произнося какие-то слова, а потом… он бросает пристальный, прямой взгляд прямо на него и мать, и Сэма словно обдает холодом.

— Сэм, ты знаешь этого человека? — бормочет мать, сжимая в побелевших пальцах цветок.

— Нет, — так же тихо отвечает Сэм.

Человек почти сразу отводит взгляд и, развернувшись, стремительно уходит прочь, и в эту секунду Сэм как никогда ясно понимает, что он обязан остановить этого мужчину, он должен узнать. Он вскакивает с места и бросается за ним, игнорируя крики Джесс и Мэри, и, пробираясь сквозь толпу, он почти его упускает. Нагоняет у самого выхода из кладбища — точнее, человек сам останавливается, не поворачиваясь к нему лицом, его спина напряжена.

— Сэм Винчестер, — сухо говорит он, не спрашивая, а утверждая.

— Д-да, — запинается Сэм. — А вы…

— Я Бобби Сингер, — мужчина разворачивается и смотрит Сэму в лицо. Сэм ежится от этого пустого взгляда, а затем вспоминает эту фамилию, и его сердце подскакивает к горлу. Он только открывает рот, чтобы задать вопрос, но его перебивают: — Я семья Дина, — Сингер интонацией подчеркивает эту фразу и вскидывает брови, словно говоря: «Хочешь поспорить?»

Сэму кажется, что его изо всех пнули под дых, и несколько секунд он просто понятия не имеет, что сказать.

— Я…

— Ты его младший брат, я знаю, — мужчина окидывает его внимательным взглядом. — Будущий адвокат, примерный семьянин, муж, отец и сын. Да, Дин мне рассказывал.

— Дин…

— Я знаю, что ты хочешь, Сэм Винчестер, — обрывает его Бобби, и его взгляд ужесточается. — Ты хочешь знать. Спустя столько лет ты наконец хочешь знать. И…

Бобби сжимает кулаки, словно пытается удержать себя от чего-то, о чем может пожалеть, потом продолжает спокойным, каким-то отстраненным голосом:

— Я расскажу, если ты хочешь знать. Только ради Дина, потому что этот парень заслуживает хотя бы такой чертовой малости. Но не гарантирую, что тебе понравится, — сказав это, Бобби вновь поворачивается к нему спиной и делает шаг вперед. — Крэйдер-стрит, 23, сегодня в семь вечера. Опоздаешь — я ждать не буду.

После чего Бобби Сингер выходит за ворота и, сев в черную Шевроле — прекрасная, чертовка! — уезжает вперед по трассе.

Сэм провожает его взглядом, пока тот не скрывается за поворотом, и только после этого чувствует тупую ноющую боль в руке. Он опускает взгляд и разжимает правую ладонь.

Шипы розы окрасились в красный, и несколько капель, как слезы, падают с руки на землю.

Сэм сжимает зубы и только теперь замечает, что дождь закончился.

Солнце блестит на крышке гроба, когда его опускают в яму.

* * *

Сэм прямо говорит матери, что едет к этому Бобби Сингеру, и минут пять слушает пронзительные крики Мэри о том, чтобы он не смел, ведь неизвестно, кто этот человек, а вдруг он наркоман или маньяк, и впервые за столько лет Сэм отвечает матери твердое: «Нет». Потом бросает трубку, впрочем, пообещав, что все после расскажет, и да, с ним все будет отлично.

Джесс он также не видит смысла обманывать, но та, надо отдать ей должное, не истерит и не паникует — смотрит на него печальным, понимающим взглядом и, целуя в щеку на прощание, говорит: «Будь осторожен».

Сэм кивает и, улыбнувшись дочери, выходит из дома. Он приезжает по намеченному времени за полчаса до назначения встречи, и когда он подходит к двери, то понимает, что дрожит. Но на звонок нажимает твердой рукой, полный уверенности расставить все точки в этих пробелах, потому что уверен: хуже ему не будет.

К сожалению, он ошибается.

Дверь открывают почти сразу, и Бобби хмурый, как грозовая туча, сухо предлагает ему зайти. Ощущая себя неловко, словно под прицелами видеокамер или, того хуже, пистолетов, Сэм входит в дом.

Он сразу понимает, что этот дом не принадлежит Сингеру, потому что… черт, обои в розовый цветочек — нет, просто нет. Но, в принципе, ему неважно. Указав Сэму на кресло, Бобби выходит из комнаты, но возвращается уже через минуту, неся в руках какую-то книжицу в черном кожаном переплете. Садится в кресло напротив и сканирует Сэма пронзительным, нечитаемым взглядом.

— Э-э-э…

— Вот, — Бобби без предисловий кладет книжицу на столик между их креслами и отталкивает к Сэму. Сэм останавливает ее у края стола и нервно сжимает, ощущая почему-то странную смесь тепла и холода. Берет в ладонь, но открыть не решается.

— Что это?

— Читай, — Бобби сцепляет пальцы в замок и откидывается на кресле — все в той же кепке и одежде. — Я подожду часок-другой, мне не к спеху.

— Я не…

Сэм умолкает под грозным взглядом мужчины и чуть дрожащими пальцами открывает книжицу, тупым взглядом уставившись на первый лист. Спустя столько лет почерк брата почти не изменился, и он без труда узнает его. Он поднимает на Бобби почти испуганный взгляд, но тот почти не смотрит на него. Сглотнув, Сэм ослабляет узел галстука, и вглядывается в первую строчку.

Ему кажется, что он попал в какую-то бредовую страну Оз. На десятках страниц он читает о чудовищах, о том, как их убивать и об их особенностях: каких-то ругару, вампирах, вендиго, перевертышах, тульпах… У Сэма голова идет кругом от всего этого, и время от времени он поднимает глаза, чтобы что-то сказать, но под пристальным, неотрывным взглядом Сингера передумывает.

Он читает около часа, не меньше, а Бобби за это время так ни разу не пошевелился, продолжая пялиться на него, как робот. Когда Сэм заканчивает читать эту немыслимую хрень, это происходит где-то на трех четвертях дневника, но дальше за пустую страницу Сэм не листает. С хлопком опустив книжку на стол, он смотрит на Бобби, с гневом и злостью, его пальцы дрожат от еле сдерживаемой ярости.

— Что за хрень вы мне подсунули? — спрашивает он, скривившись. — Что это? Доказательство того, что мой брат — псих?

В комнате становится на градусов десять холоднее, Бобби весь подбирается в кресле, выпрямляется, как пружина, и Сэму кажется, что он убьет его взглядом на месте. Но когда Сингер произносит следующие слова, его голос совершенно спокоен:

— Я хочу тебе кое-что показать, — он поднимается. — Это будет безжалостно с моей стороны, но и вы, Винчестеры, поступили не лучше. Хотя, может быть, у вас и есть оправдание… но я не стану его искать.

Сам не соображая, что делает, хотя в голове мантрой звучит: «Беги отсюда-беги-беги-он псих», следует за Бобби в другую комнату и так и не заходит в нее, замирая на пороге. В этой комнате на стенах куча всяческого оружия, какие-то вычерченные мелом знаки — а еще на полу и потолке, и, кажется, Сэм попал в секту Сатаны.

Он понятия не имеет, какого черта он прирос к полу, когда Бобби начинает расставлять вокруг пентаграммы на полу свечи, сыпет соль, а потом начинает читать что-то на латыни — Сэм знает, что это латынь, изучал ее на юридическом, но таких слов он не слышал ни разу.

А потом он сходит с ума.

Потому что объяснить себе то, что перед ним… призрак, он не может никак. Окаменев от ужаса, он, не в силах произнести ни слова, смотрит на полупрозрачную фигуру девушки — и да, он знает эту девушку, ее фотографию показывали тогда в новостях, вместе с фото брата — и, наверное, все-таки это не спецэффекты, потому что… чересчур.

— Линда? — вдруг говорит Бобби, и Сэм от неожиданности чуть не подскакивает. Он не отрывает взгляда от девушки.

Фигура кивает, глядя, кажется, Сэму прямо в душу.

— Скажи, кто тебя убил?

Линда — точнее, ее призрак — медленно поворачивает голову и теперь смотрит прямо на Сингера.

— Я… не знаю, кто это был. Монстр, — говорит она, и ее голос словно эхо — доносится издалека. — Он выглядел как обыкновенный мужчина — очень красивый молодой мужчина, — дико, но в ее голосе Сэму слышится улыбка, — и я… повелась, как последняя идиотка. Он был… такой… зеленые глаза, великолепная фигура, каждая девушка мечтает о таком. А потом… — ее голос становится еще тише. — Было слишком поздно. Он вдруг превратился в моего бывшего, и его глаза были… желтыми, как у… волка, и… потом лишь боль, и… все.

— Спасибо, Линда, теперь ты свободна, — тихо говорит Бобби спустя полминуты молчания, а потом снова начинает читать на латыни, но Сэм уже не слушает.

Кровь молотом стучит в его ушах, и он начинает задыхаться, вокруг темно, и во всем этом кошмаре он вдруг понимает… всё. Совсем всё.

Они… о Боже.

Приз в номинации «Самая отвратительная семья десятилетия» достается им.

— Идем, — Бобби, не церемонясь, хватает Сэма за рукав и тащит к выходу из комнаты, усаживает на то же самое кресло. Они молчат минут пять — Сэм, потому что не может ничего сказать, Бобби — ждет.

— Значит… значит… — хриплым голосом говорит Сэм и наконец поднимает взгляд, и от боли, мелькнувшей в глазах Бобби, он чувствует себя еще поганее. — Все, что Дин говорил… вот это все, что написано… правда?

Бобби выпрямляется в кресле, и его взгляд снова непроницаемый.

— Дин никогда не лгал вам, но вы его не слушали, — он отворачивается от Сэма и смотрит куда-то в стену. — Я слишком хорошо его знал, чтобы сказать: он простил бы вас… да, простил. Но я, — он снова смотрит на Сэма, и Сэм чувствует себя слишком ничтожным под этим старческим взглядом человека, который потерял все, — я не смогу простить никого из вас. И поэтому… дочитай дневник, Сэм Винчестер.

Сэм опускает взгляд на книжицу и понимает, что просто не сможет этого сделать, — не хватит сил, не хватит храбрости, он готов вот-вот сломаться здесь и сейчас, потому что… он похоронен под обломками собственной ужасной, огромной ошибки. Но еще он чувствует, что не может не прочитать, хотя и уверен — после этого он никогда из этих обломков не выберется.

И все же он открывает дневник, перелистывая ту пустую страницу, и, глубоко вздохнув, погружается в чтение. Буквы мелькают перед глазами, он впитывает в себя всю боль, всю обиду и злость, которыми словно пропитаны листы, он не может читать это, но и не может перестать.

Сэм ощущает, как рушится изнутри с каждой новой буквой, но не делает ничего, чтобы остановить этот Армагеддон. Это его расплата.

…я не успел. Совсем немного, ничтожные пять минут, я не успел. Я был так близко, так чертовски близко, но вервольф, он… Он сдох через десять минут после этого, в муках и агонии, но отца уже было не вернуть. Я смотрел на этого человека, который хотел мной гордиться, я хотел, чтобы он мной гордился, смотрел на человека, который отвернулся от меня, выкинул из жизни, как ненужного щенка, и…

Прости меня, пап. Я пытался.

Шипы вонзаются Сэму в сердце, когда он натыкается на эти строки, и мир обрушивается сверху беспощадно, всем весом, не давая шанса на спасение.

Он вспоминает разбитый, пустой голос Дина: «Прости… я не успел» и только сейчас понимает, как сильно он ошибался. Потом, когда ярость поутихла, он думал, что Дин не успел на похороны, хотя никакого чувства оправдания для него он себе не выискал, но все же… И теперь он знает: Дин пытался спасти отца.

Отец вычеркнул его из жизни, отвергся от него, но Дин, несмотря ни на что, любил его. Их всех любил.

Глаза жжет, будто в них насыпали соли, и Сэм скидывает это все на душную, приторную атмосферу в комнате.

Буквы расплываются перед глазами, смазываются в змейки.

…Сэмми поступил на юридический — наверняка в адвокаты намылился. Губа не дура у братишки, что уж сказать. Ну, Сэм с самого детства показывал свою неотъемлемую кандидатуру на звание «мозг семьи», так что пусть соответствует.

Горжусь им.

Не выдержав, Сэм поднимает взгляд на Бобби — тот смотрит на него, как смотрят ученые на лабораторную крысу, в которую ввели какой-то препарат и ожидают результата, не зная, каким он будет.

Дин никогда не был сумасшедшим. Он был умнее их всех, он был храбрее и самоотверженнее их всех, он был… Он отказался от семьи, от дома, он стал презираемым и мнимым убийцей, чтобы спасать мир, спасать людей — как чертов Супермэн, комиксы о котором Дин читал Сэму в детстве.

Сэм ощущает, что падает куда-то слишком глубоко, откуда нет выхода, в долбанную кроличью нору.

— Твой брат был чертовым героем в красном плаще, — сухо говорит Бобби, с легкостью прочитав все мысли у Сэма на лице. — Если бы я не знал того, что, вляпавшись единожды в это дерьмо, ты остаешься в нем навсегда, я бы прогнал его, я бы не стал его учить, не стал бы защищать его, — голос Бобби срывается, но, может, Сэму и кажется. — Если бы я знал… Но еще я знаю, что он расшибся бы в лепешку, чтобы ты не лез в это все, и, — Бобби наклоняется к кресле и смотрит прямо ему в глаза, — если ты хоть немного изменил свое мнение о брате, то ради него ты никогда не сделаешь этого. Тем более… уже и не стоит.

Бобби указывает взглядом на дневник. И Сэм знает, прекрасно знает, что ему не нужно этого делать, не нужно-не нужно-не нужно, но все-таки он открывает последнюю страницу.

…думаю, я не напишу здесь больше ничего, пока не прикончу эту тварь, а может, не напишу ничего вообще, и пусть Земля слетит с орбиты, но этому уроду не жить. Желтоглазый наивно полагает, что мы с Бобби не в курсе его ничтожных, мерзких планов и что он неуязвим, но черта с два. Он не получит моего брата. Только через мой труп. Я уверен, что сдохнет он — с ним сдохнут и все его планы по созданию армии демоном во главе с Сэмом, поэтому все время, все силы на него — пока не поздно.

На этот раз я не опоздаю. Я спасу Сэма, чего бы мне это ни стоило, и, может быть, когда это случится, мы сможем выпить с ним чашечку кофе, и, может быть, он сможет понять.

Не время для соплей, но я… скучаю по нему.

На этом дневник заканчивался — там были еще пустые листы, но хозяин не написал на них ни одной строчки. Сэм глупым взглядом смотрит на страницу, пытаясь переварить написанное — и боль вперемешку с чем-то еще клокочет в нем, грозясь вырваться ослепительным вулканом. Он находит в себе ничтожные силы на вопрос.

— Кто такой Желтоглазый?

— Главный демон из демонов, — сухо, словно лекцию читает, начинает Бобби, — цель у него была одна: захватить весь мир и прогнуть его под себя. И с чего-то он взял, что ты в этом ему поможешь, — Бобби ухмыляется, но у Сэма нет состояния на то, чтобы оскорбиться. — Мы с Дином узнали об этом случайно, и он… он был в ярости. Я никогда его таким не видел. Когда он немного успокоился, он пообещал, что размажет его по стенке, если тот хоть подойдет к тебе на километр. И… у меня давно виды на этого урода, так что я в любом случае его бы не бросил.

Бобби встает с кресла и отходит к книжному шкафу, замирая там.

— Можешь не бояться, парень, тебе больше ничего не грозит. Без своего шефа все демоны всего лишь трясущаяся масса, неспособная ни на что, и скоро охотники их перебьют. Дин выполнил свое обещание, — Бобби встречает взгляд Сэма, который становится по мере его слов все более пустым, — он спас тебя и мать спас. А я… опоздал, — боль в голосе Бобби ножом вспарывает сердце Сэма. — Это было последнее, что Дин сделал, и это стало самым главным делом в его жизни. Но если он мог бы выбирать себе смерть, он выбрал бы именно такую.

Плечи Бобби напряжены, руки сжаты в кулаки, а Сэм не может пошевелиться. Он мечтает не слышать этого, все забыть, но слова подобно набату — они слишком громкие и отчетливые, вырезаются в его душе вечным шрамом.

— Он был мне как сын, — шепчет Бобби, но Сэм все равно ловит каждое его слово, — и хотел бы я все изменить. Ты хотел все знать, Сэм, — Сэм понимает: Бобби впервые назвал его просто по имени, — и теперь ты знаешь. Но позволь задать мне вопрос: это ли ты хотел знать? Может, было бы проще до конца дней считать своего брата сумасшедшим, потому что я только что превратил твою жизнь в Ад. Хотел бы я сказать, что мне жаль, но… нет, мне не жаль.

Становится тихо, так мучительно тихо. Они не смотрят друг на друга, каждый потонув в своей пучине, и когда Сэм наконец находит в себе силы начать говорить, он действительно одной ногой в Аду.

— Я не жалею, — хрипло говорит он — чуть повысит голос и сорвется к чертовой матери, — я не жалею о том, что узнал об этом, Бобби. Я лишь жалею, что не узнал об этом раньше и теперь… не могу ничего изменить.

— Жизнь — та еще чертовка-мразь, — глухо отвечает Бобби, и Сэм в этот момент знает: его понимают. Несмотря на все это… понимают. — Не ты один хотел бы все исправить.

— Я… — Сэму требуется несколько секунд, чтобы совладать с собой. — Я хочу, чтобы вы знали… Хотя вам все равно, может, это прозвучит малодушно, но вы и так меня презираете — я понимаю, но… — он поднимает глаза и твердо смотрит в лицо Бобби. — Я горжусь им. Очень горжусь. И это по большей части ваша заслуга, я уверен. Спасибо… — Сэм сглатывает. — Спасибо за моего брата.

Время останавливается, когда, помедлив, Бобби кивает и… протягивает ему ладонь.

— Это все его заслуга, — говорит он и, помедлив, добавляет: — Его мать тоже хотела бы им гордиться.

— Она будет. Обязательно будет, — обещает Сэм, пожимая ладонь Сингера, и ни капли не сомневается в своих словах.

— Можно я… — Сэм опускает взгляд на дневник, который держит в руках, почти обнимает пальцами.

— Да, — кратко отвечает Бобби. — Он хотел бы, чтобы он был у тебя. И еще…

Бобби подходит к комоду, открывая верхний ящик, и что-то из него достает, сжав в кулаке.

— Вот, — он опускает Сэму на ладонь серебряную цепочку с кулоном в форме ключика. — Он сказал, если… если не получится, чтобы я отдал тебе. Это для… Аманды. Несколько лет назад ему сильно досталось, и он еле выкарабкался… это дала ему девушка, которую он тогда спас, — пришла к нему в больницу, пока он был в отключке, и вложила в ладонь вместе с запиской. Там было написано что-то вроде: «Когда-нибудь ты позволишь себя открыть», и Дин потом никогда ее не надевал, все время носил во внутреннем кармане. И недавно сказал, чтобы это было у его племянницы, пусть даже если она и не узнает от кого.

Сэм дрожащей рукой крепко, до боли, сжимает цепочку, и ему требуется титаническая сила, чтобы ровно сказать:

— Я передам. Она узнает.

Когда Сэм уходит, за ним тянется огромный след боли и сожалений, но взгляд Бобби, направленный ему в спину, больше не сковывает льдом.

Не за чем.

В его Аду слишком жарко, чтобы он мог это ощутить.

* * *

Сэм едет сразу на кладбище, так и не выпустив из рук дневник, — засовывает во внутренний карман пиджака, ощущая странное тепло, и направляется в то место, где все началось. Всего за несколько часов его жизнь перевернулась с ног на голову, а может, и развалилась руинами.

Уже темно, и, кажется, скоро снова начнется дождь, и когда Сэм ступает на прелые листья кладбищенской тропинки, ветер неистово бьет ему в лицо, словно стараясь сломать.

Он находит могилу Дина безошибочно, среди сотен похожих других. Цветы, лежащие на могиле, — их немного — чуть увяли, поникли, сморщившись, и Сэм делает себе отметку завтра прийти сюда с Джесс и посадить живые.

Астры.

Сэм почему-то уверен, что, если бы Дин любил цветы, это были бы астры.

Он садится на колени у могилы прямо в грязь, наплевав на дорогущие брюки, и смотрит на надпись, выжженную на небольшой могильной плите, такой же, как и все другие, на имя брата и года жизни, умещенные в шестнадцать цифр, одну черточку и четыре точки.

На могиле высечена не его настоящая фамилия, а фамилия человека, кто дал ему больше, чем его настоящая семья, и у Сэма от этого осознания давит в груди. Они давно потеряли право на него, но он, по собственному желанию, до самого конца был их, хотя они этого и не хотели.

Одна черточка между цифрами не может рассказать всем о том, сколько жизней он спас, сколько боли и гонений он испытал, преследуя свою бескорыстную цель; не может рассказать о его жертве и о том, насколько он был одинок.

Эта крошечная, ничтожная черточка — то, что Сэм мог рассказать о брате. До всего этого. Эта мизерная полоска — все то, чем семья Дина отплатила ему за его любовь.

Сэм сжимает кулаки до побелевших костяшек, чувствуя, как клокочет что-то внутри, грозясь вырваться наружу, снести все ураганом, и начинает задыхаться от попыток, подавить все это.

Сэм хочет сказать, что ему жаль, что он так виноват, он хочет попросить прощения, которое больше Дину не нужно.

Он хочет сказать, что его брат — самый лучший человек в этом мире и такой глупец, что не позволил себе разозлиться на них, возненавидеть их, хотя имел полное право, и просто прийти как Бобби и ткнуть их носом вот в это все… дерьмо, а после уйти, оставив их со своей виной, и сожалением, и болью, и снова он имел бы на это полное право.

Что ж, он так и сделал. Но только не хотел.

Ураган налетает неожиданно и не дает ни крошечного шанса на побег.

Сэм воет раненым зверем, орет на все кладбище, не заботясь о том, слышат его или нет, — он хочет, чтобы услышали, не затем, чтобы знали о его боли, а затем, чтобы знали о том, из-за кого его сейчас рвет эта боль; он рыдает так, как не рыдал никогда в жизни, и ему все равно, что он взрослый двадцатитрехлетний мужчина, будущий невозмутимый, непробиваемый адвокат в центральном суде, ему все равно.

Он воет имя старшего брата, словно тот может его услышать, и когда со всей ясностью понимает, что нет, он никогда его не услышит, он ломается еще больше.

Он тонет в этом всем, сам ныряя с головой и не позволяя себе всплыть, потому что не должен. Он надеется, что где-то там Дин сейчас встретил его отца и с чистой совестью набил ему морду, потому что… должно бы хоть немного справедливости в этом чертовом мире.

Если бы он мог… если бы он что-нибудь мог…

— Прости меня, — сквозь спазмы в горле повторяет Сэм, прижимаясь щекой к земле и сжимая в кулаках комки грязи, — прости меня, прости меня, прости…

Дин простил бы, Сэм уверен, и от этого еще больнее.

Проходит, наверное, час, прежде чем Сэм успокаивается, и, если бы его видели сейчас — будущего успешного адвоката — с красными опухшими глазами и разбитым взглядом сломанного человека, то, наверное, он стал бы посмешищем.

Да плевать.

Сэм поднимается с земли, оставляя в ней, рядом с Дином, часть себя, и некоторое время смотрит на могилу, где лежит его брат, его старший брат — чертов пример для подражания в детстве. Его чертов недосягаемый предел на всю жизнь.

Его самая страшная гордость и самая большая боль.

Он вернется сюда завтра. И послезавтра. И, может быть, послепослезавтра.

Он потратит целую жизнь на то, чтобы приходить сюда как можно чаще, чтобы иллюзорно думать о том, что так он сможет восполнить все то, что потерял за эти десять лет.

Он не найдет то, что потерял, никогда не найдет, но, может, он хотя бы позволит найти это Дину.

Сэм понятия не имеет, как скажет об этом матери, не знает, как убедит ее, но уверен: она поймет. Он понимает, насколько жестоко это будет, как подло он поступит, но ни у одного из них нет права на эту реабилитацию. Не сейчас.

Ничтожное, чем они могут показать Дину, что все-таки любят его, это помнить его таким, каким они его никогда не знали.

Сэм знает, что его дочь станет вечной фанаткой дяди, которого она ни разу не видела.

Сэм знает, что Джесс устроит ему скандал, когда Сэм расскажет ей, как они поступили с Дином, а потом, когда он успокоит ее, рыдающую в его объятиях, она категорическим тоном заявит, что Сэм ни черта не понимает в цветах и поэтому завтра они едут выбирать то, что посадят Дину на могилу. Она устроит ему там такое, что Сады Семирамиды покажутся ничтожными.

Сэм знает, что мать постареет за день на лет пять, но он подарит ей то, что от чего она сама отказалась когда-то, — любовь и гордость, и это станет самым прекрасным и невыносимым, что она когда-либо испытывала, но так же, как и Сэм, она никогда не пожалеет об этом.

Сэм знает, что и через год, и через пять лет, и через двадцать, все то, что он будет делать, он будет это делать для Дина, ради Дина, он будет тащить на себе тяжелый груз из ошибок и того, чего он не сделал и никогда не сделает, пока не получит короткую обрывочную записку без подписи, прекрасно поняв от кого она.

«Прекращай уже страдать, придурок. Он там себе места не находит».

И тогда наконец наступит освобождение, и Дин просто станет его охрененным старшим братом, а не острым шипом в его сердце, в который он вцепился и вонзал в себя еще глубже, чтобы было больнее, чтобы быть ближе.

Сейчас Сэм смотрит на свои ладони, перепачканные землей, и словно издалека слышит насмешливое, из далекого прошлого: «Иди умойся, коротышка, а не то мне вставят по первое число», и сразу следом, размазывая по лицу грязь и слезы: «Не реви ты, ну блин, Сэмми, хватит, ты сейчас наревешь здесь целую лужу, и я нафиг утону. Эй-эй, я просто пошутил! Я здесь, я никуда не уйду».

Сэм улыбается, и ему на мгновение среди деревьев на другом конце кладбища чудится образ двух мальчишек, запускающих в ночь воздушного змея.

Он разворачивается и медленно идет прочь с кладбища, и будто кто-то идет с ним рядом, нога в ногу.

Сэм достает телефон из кармана заледеневшими пальцами.

— Мам, это я. Нам нужно поговорить. И не подскажешь, где можно купить астры?