Сочиняй свою собственную музыку (джен)

Он никогда не думал, что спать – может быть так больно. И так сладко. Сладко до острой горечи, которая сворачивается острым клубком где-то в груди и ехидно скалит оттуда зубы, словно говоря, что пробуждение покажется раем, из которого ты грохнешься, пробив землю, прямо в ад.

По крайней мере, Дин думает, что спит. Странное ощущение нереальности происходящего, словно образы рассеются, если ты прикоснешься хоть пальцем… Определенно мир сошел с ума, а он сам давно уже вылетел с чертовой орбиты.

Потому что что-то не так. Он видит это в их глазах, в том, как они неловко качают головой, смотря на него, читает какой-то немой укор… он не понимает. Он должен быть не здесь… но где… он и сам хотел бы это знать.

Он заявляется к Мэри поздно ночью, наверное, пугая ее, лишь бы сказать, как он рад ее видеть. Какая она красивая. Как хорошо, что она жива… эти слова остаются лишь искоркой во тьме, потому что Дин все еще не может осознать реальность происходящего. Все подернуто сизой дымкой, которую он не может развеять, и насколько сильно он ощущает, что так и должно быть, что он дома, настолько же он в это не верит. Мэри смотрит на него с удивлением, недоумением… испугом, и он не понимает, кто он.

Это лабиринт, где его сожрут минотавры, или долбанная страна Оз, где Канзас совсем не Канзас.

Дин так же не знает, почему слова о том, что отец умер от инфаркта, приносят невыносимое облегчение, которое мать замечает, и он снова видит этот ее взгляд… еле заметного сожаления.

— Я… хочу остаться здесь, — говорит он.

И снова этот взгляд.

— Почему?

— Потому что я соскучился по этому дому, — и, честно говоря, он сам не знает, сколько правды в этих словах, а сколько лжи… но он чувствует, что должен скучать.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке?

— Думаю, да.

Ложь и правда мешаются в один взрывной коктейль, и его накрывает непонятными для него эмоциями. Когда Мэри, еще раз улыбнувшись, уходит, он еще долго видит ее глаза. В них тревога затопила все тепло, в котором он утонул поначалу.

Дин не может уловить нить, которая вытащила бы из его пропасти, в которой он заблудился.

* * *

Джессика и Сэм. Яркая, прекрасная, стоящая друг друга пара, не правда ли? Он и Кармен… что-то другое. Что-то, что может рассыпаться в любой момент, если шагнуть не в тот квадрат. Но в ее глазах больше понимания, чем в глазах кого-либо из них. Каждый вечер она приносит ему таблетки от головной боли, от бессонницы, и только поэтому он может спать спокойно. Только поэтому он вообще может спать. Она понимает его.

Ему кажется, что она нереальная.

Здесь что-то не так, подсказывают ему их взгляды мельком и, кажется, шепотки за спиной. Здесь что-то не так, рассказывает ему лицо Сэма – нахмуренное, чуть взволнованное, недовольное лицо Сэма. Оно должно быть не таким. Он помнит его… другим.

Здесь что-то не так, шепчет ему сердце. И заводит его в тупик.

У Мэри день рождения, и все счастливы до невозможности. Дин счастлив тоже – да он никогда не чувствовал себя настолько хорошо! – но их улыбки, яркие светящиеся взгляды, тепло, которое их окружает, говорят ему, что он должен быть где-то не здесь. Но где?

А потом еще и Сэм с Джессикой объявляют о своей помолвке, и мир разрывается слепящим фейерверком. Он должен станцевать джигу, не правда ли? Он рад за них, честно, рад, только почему радость кажется такой иллюзорной? Может быть, потому что он сам себе кажется подделкой?

Девушка в белом – снова девушка в белом – подсказывает ему: ты на правильном пути. Проснись, говорит она. Дин хочет поймать ее, но каждый раз она рассеивается, исчезает, словно… ее нет. Когда он возвращается к родным за столом, откуда в спешке выбежал за незнакомкой, он теряется в их лицах и взглядах, в которых читает: ты должен быть не здесь. Они слишком встревоженные, обеспокоенные, слишком… искусственные. Ощущение счастья мигает тускнеющий лампочкой, потому он не видит, как они за его спиной переглядываются между собой, и их губы изгибаются в выражении, которое он не смог бы себе объяснить.

Пожалуй, понимание. Слишком чертовски ясное понимание.

* * *

Кармен ушла на работу, хотя он не может осознать того факта, почему он не знал до этого, что она работает в больнице. Может, не помнил, но это такая ненормальная амнезия, да?

Новости по телевизору подсказывают: да нет, парень, ты карабкаешься в верном направлении. Рейс 424 Объединенных Британских авиалиний, жертвы крушения, свечи-свечи…

Это не-пра-виль-но.

— О, нет. Я же предотвратил катастрофу.

Все сливается в разномастное пятно, смазанное по вкладкам интернета, вырезкам газет… «Девочка утонула в бассейне отеля», «Муж и жена зарезаны…», «9 детей в коме, неизвестная болезнь»…

Образы мелькают перед глазами, и Дин всеми силами старается ухватиться хоть за один, но все, что ему удается увидеть: расколотую надвое реальность. И все-таки он оказался не в той половинке.

За дверцей шкафа мелькают ссохшиеся подвешенные за запястья люди.

На столе навязчиво белеют таблетки, которые Кармен наказала ему выпить перед сном.

* * *

Он вываливает все на отца. Глупо, наверное, если учесть, что отец – могильная плита и труп в паре метров под землей, но шипы на душе частично укорачиваются, и решение, которое он принял, кажется более правильным. Отец так хотел бы. Чтобы он охотился. Рушил свою жизнь, разрывал себя самого, но спасал людей.

Семейный бизнес, да? Где же он теперь, твой чертов бизнес, папа?

Слезы высыхают в прохладе ночи странно быстро. Дин готов.

Но Сэм все портит, хотя ему ничего не стоит повалить мелкого на пол. Засекает его в мамином доме, обвиняя в краже серебра, — словно он имеет на это право! Да что он вообще понимает? Дин знает: ничего. Потому что видит в его глазах: испуг и… сожаление. Хреново, что я твой родственник, правда, Сэмми, думает Дин.

Мне жаль, что мы не братья, говорит он. И плевать, что Сэму не жаль, пусть хотя бы знает.

— Передай маме, что я люблю ее.

Не обращая внимания на почти ужас в глаза брата, разворачивается и выходит в ночь.

Серебро на полу за его спиной кажется поврежденным коррозией.

А потом Сэм портит все еще раз. Он увязывается с ним, ни в какую не собираясь сваливать из машины. Дин не знает, зачем это ему, зачем он это делает, ведь они… не братья, на самом-то деле. Во всех смыслах. А Сэм говорит, что как раз потому, что наоборот.

Ненадолго, горько думает Дин и заводит мотор.

— Это что за черт?

Говорил же: не лезь куда не просят.

— Кровь.

— Да сам вижу, что кровь, Дин! Что она здесь делает?

Вспышкой проносится раздражение и так же резко гаснет. Все равно не поймет.

— Ты, правда, не захочешь этого знать, — честно отвечает Дин и краем взгляда видит все нарастающую панику во взгляде Сэма.

— Нет, я хочу знать. Очень хочу.

Ошибаешься, ковбой.

— Ну, рано или поздно ты все равно бы вычислил. Мне нужен нож, смоченный кровью ягненка…

— Тебе нужен серебряный нож, смоченный кровью ягненка для…?

— Для этого существа, джинна, на которого я охочусь.

— Ясно. Останови машину.

Бу-у-у-у, Сэмми. Страшно?

— Это правда, Сэм. Там, в темноте, обитают твари. Злобные твари. Твари из ночных кошмаров. Людей надо спасти, и если этого не сделаем мы, то не сделает никто.

Глаза Сэма похожи на пятицентовые монеты. Забавно. Чуток.

— Я хочу тебе помочь. Правда, хочу. Но у тебя крыша поехала, и я только…

Сожаление перекатывается по горлу, и Дин сглатывает неприятный комок.

— Если бы так.

Но Сэм его не слушает, достает телефон и начинает набирать какой-то номер, и Дин, не колеблясь, выхватывает его и выкидывает в окно. Злость в глазах Сэма смешно мешается со страхом, и Дин еле удерживается от того, чтобы не хмыкнуть.

Записывает себе очко на счет.

— Я не отправлюсь в палату, обитую войлоком, Сэмми, у нас есть работа.

Краем глаза он видит, как Сэм отодвигается от него, так далеко, насколько может, и это бьет его под дых, но Дин не подает виду. Скоро все закончится.

— Я только пытаюсь тебе помочь, Дин. Я не хочу, чтобы ты пострадал.

Ложь сквозит в каждом слове, и Дин ей задыхается.

* * *

Заброшенное здание точно такое же, каким он его помнит, и Дин ощущает, как тысячи крохотных иголочек протыкают кожу. Обшарпанные стены, вода, капающая с потолка, — да прям первосортный фильм ужасов, ей-богу. Только Сэм, бредущий за ним прогулочным шагом, этого, похоже, не оценивает.

— Видишь? Здесь ничего нет, Дин. Слушай, Кармен будет жутко волноваться о тебе, Дин. Брось. Давай просто уйдем.

Да, определенно не оценивает.

Но эти мысли вылетают из головы, когда он совсем рядом слышит тихий плач и крик о помощи. Больше не думая, он начинает двигаться вперед, жестом приказав испуганному Сэму не шуметь. В одном из помещений Дин видит те тела, которые привиделись ему в шкафу, и… та девушка, являющаяся к нему несколько раз, тоже здесь.

Дин не знает, сплясать ли ему танго от того, что он не слетел с катушек. Реальность… прекрасная, недосягаемая реальность, она не для него. Он чужой.

Лицо девушки почти серое, и Дин думает, что она умерла, но слышит ее тихий стон, и это словно ударяет его током.

— Дин, что происходит?!

— Тс-с-с-с!

За дверью слышится звук шагов. Дин хватает Сэма за рукав, вынуждая спрятаться, и, чуть дыша, наблюдает за джинном. Он подходит к девушке и, не обращая внимания на ее мольбы, словно усыпляет ее. Дина мутит, когда джинн жадно хлебает ее кровь из капельницы, и он прикусывает губу. Нажравшись, джинн уходит, и Дин может чуть перевести дыхание.

— Она не знает, где она, — шепчет он, подойдя к девушке, — думает, что со своим отцом. Что если джинны не исполняют желания, а просто заставляют тебя в это поверить?

— Старик, послушай… — Дин поворачивается к Сэму и только теперь замечает, насколько тут напуган. Бледнющий, как эта девушка, глаза огромные, в которых плещется паника. – Уйдем отсюда, Дин, пожалуйста, — почти молит он.

Но Дин пришел сюда не для того, чтобы успокаивать младшего брата. Он должен покончить со всем этим.

— Что, если я — как она? Что, если я привязан где-то здесь? Что, если все это — только в моей голове?

Где-то наверху слышатся шаги, и Дин вздрагивает. Черт, нужно спешить. Сэм что-то говорит ему о том, что им надо уходить, что все это бессмысленно, тянет за его рукав.

— Не думаю, что ты настоящий.

Кусочки пазла, треснутые по краям, нечеткие, собираются вместе, и Дин наконец видит нужную картинку, которая до этого была лишь размазанными серыми красками. Теперь он уверен процентов на девяносто, но этого более чем достаточно.

Сэм подскакивает к нему, хватает за плечи и почти орет в лицо:

— Ты это чувствуешь? Чувствуешь? Я настоящий. Настоящий, черт тебя дери!

Ложь, чертова ложь.

Дин вытаскивает нож, не обращая внимания на ужас в глазах брата, и голос совершенно спокоен, словно то, что он собирается сделать, — это покосить газон.

— Есть старое поверье. Если ты умрешь во сне, то проснешься.

— Нет, нет, нет. Это безумие, ты сошел с ума! Ты убьешь себя! – чуть ли не в истерике орет Сэм, а Дин чувствует… что начинает улыбаться. Немного неожиданно, что этому кукле-Сэму будет его жалко. – Послушай, это не сон, ясно? Я настоящий, здесь, с тобой, а ты собираешься покончить с собой, Дин!

Дин поворачивает нож, повернув лезвие на себя.

— Нет! – голоса смешиваются в один, и, повернув голову, Дин видит Мэри, Кармен и Джессику, идущих к ним. Дин крепче сжимает нож.

— Опусти нож, милый, — мягким, немного дрожащим, как кажется Дину, голосом произносит Мэри, и он чувствует, как грудь разрезает ледяным кинжалом.

— Ты ненастоящая, — хрипит он, в глазах закипают подлые слезы.

Кармен тянет к нему руку, желая прикоснуться, и он делает шаг назад, сквозь зубы цедя: «Не подходи». Лицо Кармен снова чертовски понимающее, что он ненавидит ее за это, но еще он ясно видит в ее глазах такие же слезы, как у него. Она всегда была более реальной, чем они все, но это ничего не меняет, правда?

— Дин… — шепчет она. – Отдай мне нож, и мы пойдем домой… Все будет хорошо, Дин. Тебе не нужно будет больше бояться.

Он медленно переводит взгляд с ее лица на лицо матери, а затем на лицо Сэма, Джессики. В глазах каждого он видит любовь, обещание, привязанность, а еще… жалость, эту чертову жалость. А как же косые взгляды, которые они кидали в него все это время, как же односложные фразы-ответы? Он не нужен здесь, это все – ложь. Они все – ложь.

Дин неистово качает головой, и слезы со щек брызгами слетают вниз.

— Это все исправит, Дин, — губы Сэма чуть дрожат, а глаза блестят слишком сильно. – Все изменится, поверь мне, больше не будет страха, боли… Я тебя умоляю, отдай мне нож.

Реальность кренится, грозя выкинуть его в вакуум. Оказывается, это все-таки больно, очень больно. Эта ненастоящая боль… Все ненастоящее. Он должен очнуться ото сна.

— Простите меня.

Он с силой всаживает в себя нож, и крик Сэма, словно пощечиной, ударяет его. А пол почему-то оказывается слишком холодным, чертовски, нереально холодным, можно утонуть в этом холоде. На мгновение ему чудится наверху странный звук – словно еле слышный вой сирен разрезает мглу. Перед глазами мелькает что-то ослепительно белое и почти тут же исчезает.

Белая шелковая ночная рубашка Мэри под длинной вязаной кофтой.

Крики и плач над головой… все это слишком громко, слишком ярко... слишком реально.

Наверное, он просто должен был проснуться намного раньше.