Остров Зеро (гет)

Когда деревья были большими, за ними прятались чудовища. Смрадные, с вековыми отметинами на загрубевшей коже, вздыбленной на загривке шерстью и глубоко посаженными синими глазами. Их никто не видел, но они обретали очертания в прогалине ночного леса, извивах и рытвинах коры; в провале дупла и вывернутых суставах оголившихся корней. Их никто не слышал, и они не выходили из чащи, но за много километров их тяжёлая поступь отдавалась в каждом скрипе и шорохе старого дома, стоило родителям выключить свет в моей комнате и закрыть дверь. О чудовищах никому нельзя было рассказать, и даже молчать о них было жутко. Но всякий раз с наступлением темноты я точно знал, что они есть.

Когда деревья были большими, а я маленьким, у меня была няня. Ольга Модестовна. Она учила меня хорошо кушать, чтобы быть сильным, и чаще улыбаться взрослым, потому что это вежливо. Словом, я рос крепким и вежливым мальчиком. А чтоб я был ко всему ещё и румяным, зимой Ольга Модестовна натягивала на меня рейтузики, комбинезон, похожий на скафандр, и вот так — космонавтом — вела на горку. Потом, уже дома, готовила в духовке горячие бутерброды. Сыр растекался над сервелатом и ополовиненными оливками, шкварчал на противне и лопался. Я кушал и улыбался.

Перед друзьями я Ольги Модестовны стеснялся ужасно. А сейчас думаю, напрасно. Она изволила в шутку говорить мне «вы»; если курила, то уж, наверное, через мундштук. Разве это няня в самом деле? Гувернантка из девятнадцатого века, а я при ней — дворянский отпрыск, если не принц наследный.

Всё пытаюсь вспомнить, какой она была. Платье из тёмной шерсти. Воротник-стоечка с кружевной каймой. Причёска высокая. Старая дева, не иначе, но хороша. Хотя лица не помню вовсе. Зато влюбившись первый раз — в учительницу, да и потом я мысленно примерял черты объекта страсти на Ольгу Модестовну. Вот эта гимназическая строгость ей бы пошла. И ямочки. А вот этот озорной смех — нет, увольте.

Ольга Модестовна читала мне книжки из домашней библиотеки. Любая история в её исполнении превращалась в страшную сказку:

— В той башне высокой и тесной принцесса Тамара жила. Прекрасна как ангел небесный, как демон коварна и зла…

— Разве принцесса может быть коварной?

— Ещё как.

— Её поэтому заточили в башне? А она точно прекрасная?

— Скрытое от глаз всегда по-своему привлекательно.

— И кто же заточил Тамару? Злой волшебник?

— Добрая фея-крёстная.

— Тоже прекрасная?

— А то.

Больше всего Ольге Модестовне нравились сказки странствий. Про господина, который очнулся без имени — без памяти на лестнице дома в тысячу этажей и вместо того, чтобы искать выход или какой-то смысл в происходящем, искал себе женщину; про нерадивого землемера, который всё бродил вокруг замка — искал вход, хотя должен был по идее мерить землю; про собирателя душ усопших, который, насколько я понял, надеялся вообще-то найти живых, да так ни одного и не встретил.

Однажды Ольга Модестовна рассказала мне про город Остров. Я запомнил эту историю гораздо хуже, чем сыр на сервелате. Забыл её совершенно. Осталось только общее заветное впечатление как от ненаходимого тайника, помеченного на карте белым пятном, как от печальных глаз невиданных лесных чудищ. Фантомная боль оборванной ассоциативной цепочки, щекотка памяти.

Но для сказки этого довольно. Всё остальное — включая главного героя — я уж сам присочинил, когда вырос.

* * *

В 70-е годы золотого века пошла мода летом, в период сбора урожая, вывозить «в народ» благовоспитанных молодых людей, служащих отечеству по потребности, способности и собственному разумению на далеких от аграрного ведомства уютненьких поприщах, будь то юриспруденция, конструкторская заумь или простое гуманитарное тунеядство. Отправляли, стало быть, юношей бледных письмоводительского, инженерного и так далее корпуса гвардии полка в сельхозугодья, да не на праздные смотрины — на временное поселение. Не смеха ради, а пользы для, то есть натурально в помощь крестьянскому люду. Картофель, насаждаемый, хоть и не буквально лично ещё Петром первым, полагалось окучивать, выкапывать и фасовать всем дружно, без чинов да рангов, искореняя классовые предрассудки. А чтоб уж заодно изничтожить предрассудки гендерные, к всеобщему — так сказать, обоюдоострому удовольствию, вместе с юношами на корнеплодные работы возили благородных девиц.