Альбус Поттер (джен)

Давно минула полночь. Однако в больнице Святого Мунго не бывает ни перерывов, ни выходных. В родильном отделении горел свет, в палате номер двести сорок шесть принимали роды. Пустой коридор был освещен всего одной лампой, висящей прямо перед дверью в палату номер двести сорок шесть. Молодой мужчина нервно прохаживался туда-сюда перед дверью, то и дело останавливаясь около нее, чтобы прислушаться. Но услышать что-либо ему было не суждено, потому что когда в родильном отделении Святого Мунго принимают роды, на дверь накладывают заклятие тишины. Когда мужчина попадал в полосу света, прохаживаясь в пустом коридоре, можно было заметить черные волосы, прилипшие ко лбу и торчащие на затылке, круглую оправу очков, сползших ему на нос, и тонкий шрам на лбу в виде молнии. Большие круглые часы, висящие над стендом о правильном питании во время родов, устрашающе тикали, как казалось мужчине, с каждой минутой все громче. Он нервничал, в этот раз, наверно, еще больше, чем год назад, хотя все прошло тогда отлично.

«И в этот раз все будет отлично!» — заверил он себя, присаживаясь на холодную скамейку напротив двери. Он сцепил руки в замок и принялся крутить большими пальцами, однако через минуту снова вскочил и снова начал расхаживать взад-вперед по коридору.

В тот раз он тоже вот так расхаживал, только палата была другая, двести тридцать восьмая, он отлично помнил. А еще он ужасно измял букет красных лилий, которые купил несколькими часами раньше в лавке на шестом этаже того же Святого Мунго. Так что цветы пришлось выбросить. Только вот роды проходили днем, и в коридоре не было пусто. Беременные женщины, в основном на восьмом месяце, с нежностью (а некоторые и с восхищением) поглядывали на него и заверяли, что все у его жены замечательно. Какая-то темноволосая толстушка попросила у него автограф.

А потом дверь двести тридцать восьмой палаты открылась и вышли две девушки-акушерки: одна светловолосая, другая потемнее. Светловолосая остановилась около него и, широко улыбнувшись, сказала, что у Гарри Поттера теперь есть наследник. Ему некогда было думать о том, что опять они все драматизируют, некогда было даже смутиться, он вихрем залетел в двести тридцать восьмую палату и увидел Джинни, уставшую, но счастливую Джинни. Она держала на руках крохотного младенца и улыбалась. Гарри дрожащими руками взял малыша, удивляясь, какой же он маленький, какой беззащитный. Они назвали его Джеймсом Сириусом.

Сейчас Джеймс был оставлен на попечение Рона и круглой Гермионы, которая тоже собиралась уже через месяц родить.

Гарри Поттер стоял, оперевшись на подоконник и глядя в окно, охваченный воспоминаниями. Прошло уже три часа с тех пор, как он привез сюда Джинни, и в палату сбежались врачи, отправив его ждать в коридоре. Хотелось есть и немного спать, но больше всего хотелось уже убедиться, что с Джинни все в порядке, и взять на руки крохотную девочку. Гарри был уверен, что на этот раз родится дочка. Но время тянулось бесконечно долго. Часы тикали нестерпимо громко и, казалось, секунды превратились в минуты.

— Нервничаешь?

Гарри вздрогнул от неожиданности и повернул голову. Неужели он не услышал, как это женщина вышла из своей палаты? Он видел пока лишь ее силуэт, но она медленно приближалась. «Седьмой месяц», — пронеслось в голове. Скоро его можно будет в Мунго брать без практики.

— А зря, — добавила она, не дождавшись ответа. У нее были грубые черты лица, большая массивная челюсть и близко посаженные глаза. Непонятного цвета спутанные волосы и странный кулон на шее в виде человеческого глазного яблока. Она как-то неестественно смотрелась с таким животом, словно бы это был муляж, маскировка. Она была удивительно неуместной в родильном отделении Святого Мунго. Хотя Гарри не видел ее в других ипостасях. Она подошла совсем близко и уселась на скамейку напротив палаты номер двести сорок шесть, принимая удобное положение. Затем достала откуда-то из складок ночной рубашки пачку сигарет и закурила. Гарри подавил желание презрительно скривиться, а женщина с наслаждением затянулась и выдохнула струю сизого дыма. Гарри Поттеру не хватило решительности попросить ее хотя бы отойти.

— Даже если что-нибудь пойдет не так, — заговорила она, обратив на него взгляд своих темных глаз и указывая сигаретой на дверь палаты, — ты все равно ничего не сможешь сделать.

Гарри поежился.

— Не очень-то радужно… — тихо пробормотал он.

— Это жизнь, мальчик мой, — сказала она на тон громче, сводя густые брови к переносице и указывая сигаретой на этот раз в потолок. — Уж тебе ли не знать? — добавила она, снова затягиваясь.

Гарри промолчал, не зная, что сказать. В чем-то она была права: он действительно повидал в этой жизни достаточно неприятностей и даже бед, но сейчас было не лучшее время, чтобы вспоминать об этом. Он вообще пытался уже не вспоминать, у него была любящая жена, работа, которая нравилась ему и к которой он стремился всю свою жизнь, начиная с середины четвертого курса. Конечно, его не оставляло ощущение, что взяли его главой мракоборцев скорее по блату, просто потому, что он герой и спаситель. Но Гарри заверял себя, что даже в противном случае он занял бы эту должность. У него был годовалый сын, которого он безумно любил, и лучшие друзья, которые всегда поддержат и дадут совет. Гарри Поттер был счастлив, и ему не хотелось вспоминать свое страшное прошлое, полное лишений и мучений, не хотелось портить идиллию. Другие же говорили, что всю свою прошлую жизнь (теперь он так называл время до победы над Волдемортом) Гарри строил свое нынешнее счастье. И так как ему это удалось, не следует выбрасывать воспоминания в мусорную корзину.

Женщина сидела, глядя вперед себя и выпуская ровные кольца табачного дыма. Она опиралась на стену, потому что так ей было удобнее удерживать большой живот. И сидела с таким видом, будто сказала сейчас вселенскую мудрость и упивалась теперь своим величием. Гарри наблюдал ее профиль, думая, кто же мог оказаться отцом ее детей.

— У меня будет сын, — зачем-то сказала она, не глядя на Гарри. — Я всегда мечтала о сыне. Тебе повезло, Гарри Поттер, у тебя их будет целых два.

— Нет, — помотал головой Гарри. — Сегодня у меня родится дочь.

Она посмотрела на него, слегка повернув голову, и улыбнулась, словно маленькому ребенку.

— Сын, — безапелляционно заявила женщина. — Поверь мне, за все те месяцы, проведенные здесь, я каждый раз предсказывала вот таким вот, — она снова указала на него сигаретой, — нервным папашам, кто у них родится: сын или дочь. И каждый раз я ловлю на себе их презрительные взгляды. Вот ведь упрямые ослы! — она гневно взмахнула рукой. — А потом они выходят и смотрят на меня огромными от удивления глазами. Конечно, ведь я снова права! Так что уж поверь мне, милый мой, у тебя будет сын.

— Вы предсказательница? — спросил Гарри, раздумывая, верить ей или нет.

— Нет, — она презрительно фыркнула, словно это было оскорблением. — Это называется шестое чувство. Я просто чувствую, просто знаю, при этом мне совсем не нужно видеть беременных жен, достаточно перекинуться парой слов с папашами.

— А что еще вы можете предугадывать?

— Только это. И только пока я сама в положении, — она снова затянулась. — Наверное, многие женщины так могут, — она задумчиво выпустила дым. — Просто они не знают об этом.

Гарри посмотрел на дверь. Если она не врет, значит, ему придется мерить шагами этот чертов коридор в третий раз. Ведь Джинни очень хочет девочку.

— Так, ладно, — женщина затушила сигарету на скамейку. — Болтаешь тут и болтаешь, я, между прочим, спать хочу, — недовольно пробормотала она и, натужно кряхтя, поднялась на ноги и прошаркала в свою палату. Гарри проводил ее недоуменным взглядом и решил, что верить ей все-таки не стоит. Затем уничтожил заклинанием сигарету и рассеял вонючий дым.

Гарри очень устал. Нервное напряжение изматывало его куда больше, чем работа. Он сел на скамью и, привалившись спиной к стене, сам не заметил, как задремал. Ему казалось, что он едет в автобусе «Ночной рыцарь». Так же мотало из стороны в сторону, и в животе было отвратительное ощущение оторванности от реальности. Перед глазами все мелькало, в ушах набатом отдавалось противное мерное тиканье.

Гарри Поттер вздрогнул и проснулся. Он заметил, что уже лежит на скамье. Рука, на которой он лежал, затекла, и казалось, что в нее втыкаются тысячи иголок. Поясница начала болеть от долгого лежания в неудобной позе. Гарри испуганно глянул на часы — проспал целых сорок минут, — тут же вскочил и хотел было вломиться в палату, но потом до него дошло, что, во всяком случае, если бы они уже закончили, его бы разбудили.

Затем вновь без сил повалился на скамью. Он ненавидел торчать в родильном отделении, ненавидел нервничать, слушать тиканье ненавистных часов и вздрагивать от каждого звука.

«Мерлин, почему все так сложно?»

Спать Гарри больше не решался, боясь почувствовать себя неловко, когда акушеркам придется его будить, боясь пропустить что-то важное. Со скуки он принялся считать.

Один, два, три… Лампа над головой вдруг пару раз мигнула. «Ну, отлично!» Десять, одиннадцать, двенадцать… От долгого наблюдения одной и той же точки Гарри показалось, что вокруг стало в два раза темнее.

Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…

Поясница снова начала затекать, и Гарри поменял позу. Сорок девять, шестьдесят… ой, то есть, пятьдесят, пятьдесят один…

Гарри поставил мысленно цель досчитать до тысячи. Все равно делать нечего, а до тысячи досчитать ему никогда не удавалось, всегда на триста сорока сбивался. Или засыпал.

Семьдесят два, семьдесят три, семьдесят четыре…

Муха, в панике летающая вокруг лампы, наконец, успокоилась и села на табличку с номером палаты.

Сто четыре, сто пять, сто шесть…

Внезапно Гарри услышал где-то внизу приглушенные шаги и голоса. Они быстро приближались, Гарри смог различить несколько женских голосов и один мужской. Через несколько секунд на этаж быстро поднялись несколько женщин-акушерок, одна из них левитировала каталку с беременной, поминутно вскрикивающей от боли. Мужчина шагал рядом, держа свою жену за руку и что-то рассказывая акушеркам. Они все вместе вошли в двести сорок вторую палату, и шум от них резко стих. Затем сама по себе зажглась лампочка напротив той палаты, осветив скамейку и белую дверь. Через минуту мужчину выгнали, что-то крикнув вслед и закрыв дверь на заклинание.

И тут только Гарри узнал светлые на этот раз взъерошенные волосы, прямую спину, дорогой костюм и бледное как полотно лицо. Малфой замер у двери, было видно, что он ужасно волнуется. Затем резко кинулся на скамью, сел, обхватив голову руками.

— Малфой? — позвал Гарри, сам не зная зачем.

— Поттер? — презрительно отозвался тот дрогнувшим голосом, повернувшись и заметив, наконец, Гарри. Вот уж кого он здесь не ожидал увидеть.

— А ты что, традицию Уизли продолжаешь? — съязвил он, стараясь справиться с голосом. Но Гарри понял — защитная реакция. Малфой не хотел, чтобы Гарри понял, как ему плохо. И, похоже, плохо действительно было сильно.

— Все в порядке? — если что-то и заставило бы Малфоя волноваться, то это что-то действительно должно было оказаться серьезным.

— Беспокоишься о моем благополучии? — фыркнул он, вцепляясь руками в колени.

— Нет. Я имею в виду Асторию.

Малфой замер, глядя на него с бесконечной безысходностью во взгляде. И тут его прорвало. Видимо, накипело, видимо, он просто не мог все это больше держать в себе:

— Они сказали, что все плохо! Сказали, что такой, как она, вообще нельзя рожать. Что она может умереть! Что они оба могут умереть. Но, Мерлин, я готов на все, на любую операцию, только бы она осталась жива. Неужели волшебники не могут спасти ее, когда магглы постоянно спасают своих едва ли не из любых передряг?!

Его лицо было бледным, над губой собрались капельки пота, бледные глаза тревожно сверкали. Он сорвал галстук и кинул его на пол.

— С чего ты взял? Они спасут ее. Они всегда спасают, — сказал Гарри, до конца не веря своим словам.

— Тебе легко говорить, Поттер! У твоей жены это в крови. Она может тебе хоть тройню родить. А Астория, она хрупкая, болезненная… — он замолчал, снова хватаясь за голову.

Гарри вдруг снова представил, что они в школе. Вспомнил, как Малфой был от него далек. Как незнакомы были ему те проблемы, что были у Гарри. Вспомнил, как он увидел его рыдающим в туалете. Тогда он впервые понял, что Малфой умеет чувствовать, что у него есть проблемы, и проблемы эти не так далеки от его, Гарри, проблем. Вспомнил, как видел его дрожащим на Астрономической башне. Ведь на Малфоя, как и на самого Гарри, тоже возложили тяжесть, которую он не в силах нести. Вспомнил, как тот не сдал его в поместье, хотя прекрасно знал, что это Гарри, что рядом с ним Гермиона и Рон. Каким бы гадом Малфой ни был, он не был способен убить. И каким бы гадом ни был Малфой, он оставался таким же человек, как и сам Гарри. Понимание пришло только сейчас. Когда у Малфоя были большие проблемы. Когда ему некому было о них рассказать. Когда он был загнан в угол. Гарри знал, каково это — терять близких. Каково это — терять самых дорогих. И он не пожелал бы этого Малфою. Он не пожелал бы этого никому. Затем он вспомнил, как вытаскивал Малфоя из адского пламени, сожравшего Выручай-комнату. Вспомнил, как оправдывал его на слушании в Министерстве. Возможно, понимание все-таки пришло раньше. Хотя, может, это просто была жалость. А может, Гарри просто не мог своими руками обречь человека на гниение в Азкабане только из-за того, что этот человек бесил его все годы обучения в Хогвартсе.

— Ты все равно не сможешь ничего сделать, — проговорил Гарри, вспоминая слова странной женщины с сигаретой.

— Что? — Малфой вздрогнул.

— Здесь ничего не решат деньги, влияние, жалость. Колдомедики — они борются за жизнь каждого. И мы здесь не можем ничего изменить. Если им удастся, они спасут. Если нет — значит, не повезло. Нам остается только надеяться. Это жизнь, Малфой. Тебе ли не знать.

Драко замер, с ужасом понимая всю безысходность ситуации.

— И что мне остается? — тихо спросил он, хотя в другой раз, наверняка, съязвил бы что-нибудь мерзкое.

— Верить, — сказал Гарри. Он знал, что Малфой обычный человек, что он может верить. И, оказывается, даже может нормально общаться, слушать. Может, просто они оба повзрослели?

Внезапно дверь двести сорок шестой палаты открылась и вышли две акушерки.

— Мистер Поттер, — устало сказала толстая женщина с большими синими глазами. — Могу вас поздравить, у вас снова сын.

Гарри от всей внезапности происходящего не успел сориентироваться в пространстве и словно прилип к скамейке.

— Так что же вы сидите? — улыбнулась она. Сколько бы раз она не принимала роды, испуганные папаши всегда ее умиляли. — Пойдите, посмотрите на него!

Гарри вскочил как ужаленный и кинулся к двери.

Джинни, как и год назад, лежала в кровати, уставшая, но счастливая, держа маленькое чудо на руках.

Гарри, чуть дыша, подошел к ней.

— Как ты, милая?

— В порядке, — улыбнулась Джинни.

Гарри поцеловал ее.

— У нас снова сын, — шепнула она ему в губы.

Гарри взял малыша, отметив, что у него уже есть волосики и что они такие же черные, как у него. Ребенок зевнул и с самым серьезным и заинтересованным видом посмотрел отцу в глаза.

Гарри охнул. Сын смотрел на него глазами Лили. Его глазами.

— Джинни, — он взглянул на жену, чувствуя, как переполняющее его счастье распространяется по палате, — ты видела его глаза?

— Да, — улыбнулась Джинни. — У него твои глаза.

Гарри снова посмотрел на малыша. Мальчик был крохотным, почти таким же, как Джеймс год назад. Но он не плакал и не возмущался, а только внимательно наблюдал. И Гарри вдруг вспомнил одного дорогого ему человека, который вот так же изучающе наблюдал. А еще вспомнил другого человека, взгляд которого напугал его еще в самый свой первый день в Хогвартсе. И Гарри понял, в честь каких великих и дорогих людей хочет назвать своего второго сына.

— Мы назовем его Альбус Северус, — сказал он, глядя на Джинни. Джинни удивилась, но не стала спорить.

Альбус Северус засопел, сжимая и разжимая малюсенькие кулачки, видимо, понял, что произошло нечто значимое.