Настоящее зло (джен)

Когда днями напролет сидишь в чулане, где из мебели помещается лишь кровать, чтение перестает казаться таким уж скучным занятием. Даже если тебе всего шесть лет, а единственные доступные книги — пара ветхих томиков, которые Дурсли велели отнести на помойку, да красивая книжка с картинками, стащенная у Дадли и зачитанная почти до дыр.

Гарри уверен, что Дадли не обнаружит пропажу — книжка была найдена под его кроватью в компании такого слоя пыли, словно ее забросили туда не меньше полугода назад. Да и вообще, вряд ли кузен хоть раз открывал ее. А зря — Гарри с удовольствием рассматривает яркие картинки и читает сказки, пока не выучивает каждую почти наизусть. Лишь потом, в отсутствие других книг, ему приходится приняться за те, от которых хотела избавиться тетя. Гарри и повторил бы свою вылазку в комнату Дадли, но книги тому дарят прискорбно редко.

Тетины книжки ему не нравятся — сразу видно, что их писали для взрослых. Из всего прочитанного ему запоминается лишь одна фраза: «Настоящее зло ходит всегда на костылях добродетели». Тогда Гарри долго не может понять, что же имел в виду человек, написавший это. В его представлении, все злодеи — персонажи из мультиков, что смотрит Дадли. Обычно они богаты, хитры и умны, носят крутые плащи и на любые разборки прихватывают пару пушек. Все их боятся — даже Дадли, который, как кажется Гарри, не боится ничего.

Иногда Гарри думает, что он, пожалуй, тоже хотел бы быть злодеем. Быть хорошим скучно и обидно — сколько бы он ни старался понравиться Дурслям, те не начинают любить его больше. Гарри всегда ведет себя хорошо, но получает лишь тычки, подзатыльники и нравоучения. Тетя не любит его, дядю он откровенно раздражает, а Дадли просто нравится над ним издеваться. Вот был бы Гарри злодеем — и они уж точно говорили бы с ним по-другому.

Фраза из книжки западает ему в душу. Став постарше, Гарри слышит по телевизору, что зло может победить лишь еще большее зло, и укрепляется в своем желании быть плохим. Иначе ему никогда не победить Дурслей — а ведь он только и живет мечтами о том, как вырастет и станет большим и сильным. Настоящим злом! Ему кажется, что «костыли добродетели», о которых говорилось в книге — это все хорошее, что есть в нем и что так не нравится Дурслям. Избавится он от этого, станет плохим — и жизнь сразу наладится.

Вот только понять бы, что же все-таки такое это «настоящее зло», увидеть, к чему стремиться. Гарри уверен — знай он наверняка, как стать плохим, у него получалось бы намного лучше.

Но проходит еще несколько лет, прежде чем Гарри попадает в Хогвартс и наконец понимает, что такое костыли добродетели, а самое главное — встречает настоящее зло.

Настоящее зло — это Дамблдор.

Старый директор нравится Гарри с их первой встречи, хотя он не сразу осознает, что в Дамблдоре заключено все, что он когда-либо искал. Ведь распознать настоящее зло не так просто, как это может казаться.

Но его тянет к директору. Это едва ли не первый человек, который вызывает у Гарри необъяснимое чувство — изумление, граничащее с восхищением. Ему нравится атмосфера таинственности и какого-то особого волшебства, что окружает Дамблдора. Нравится проводить с ним время, слушать его пространные размышления и пытаться понять, когда тот говорит серьезно, а когда — шутит.

Хотя стоит признать, что у Дамблдора своеобразное чувство юмора.

Когда Гарри впервые приезжает в Хогвартс, Дамблдор кажется ему этаким чудаком, странным, но безобидным сумасшедшим — вроде пожилого профессора Мейси с соседней улицы, которого тетя Петунья всегда называет ненормальным, или мисс Палмер, каждый день приходящей в центральный городской парк. Конечно, Дамблдор не разговаривает сам с собой, как мисс Палмер, не заходится странным, визгливым хихиканьем и не замирает на месте с пустым, будто остекленевшим взглядом. И уж точно не стоит ждать, что он залихватски станцует на центральной городской площади и, как бедный профессор Мейси, начнет снимать штаны.

Тетя Петунья тогда сказала, что старикашка совсем из ума выжил, и родственникам давно следовало сдать его в дурдом. Гарри помнит, что она буквально кипела от злости — в то время как сам он чуть не плакал от жалости к мистеру Мейси. Гарри тоскливо слушал теткино ворчание и думал, что в дурдом нужно сдать ее — Мейси, хоть и вел себя странно, никогда не причинял никому зла, угощал соседских детей конфетами и нравился маленькому Гарри куда больше, чем сухая и чопорная Петунья.

Дамблдор, конечно, не хихикает и не снимает штаны, но первые месяцы в Хогвартсе Гарри все ожидает от него чего-то... этакого. Цветастые мантии с единорогами и морскими коньками, тонкая, заметная лишь при ближайшем рассмотрении косичка в бороде и нарядные башмаки с золотыми звездами, изредка выглядывающие из-под края мантии директора, всегда держат в легком напряжении.

Тетя Петунья называла профессора Мейси ненормальным — а еще так всегда называли Гарри. И, когда Мейси кормил его вкусными мятными леденцами, в душе маленького Гарри зарождалось смутное понимание того, что они, сумасшедшие, должны держаться вместе.

Поэтому теперь он всегда начеку — чтобы, если Дамблдор начнет танцевать джигу-дрыгу посреди Большого зала, вовремя прийти на помощь и увести директора или, в случае чего, отвлечь от него внимание. Для подстраховки он даже разучивает тайком несколько подходящих заклятий: есть надежда, что, если рухнет одна из колон, поддерживающих звездный потолок, это привлечет куда больший интерес, чем даже самый искусный танец.

Уже потом Гарри понимает, что и наряды Дамблдора, и его мутные, нарочито таинственные речи, и тихий перезвон колокольчика, который старый директор привязывает к рукаву на особо торжественные мероприятия, — все это, скорее, следствие его выдающегося чувства юмора, чем психических отклонений.

Хотя отклонения, конечно, тоже имеют место быть — но Гарри становится намного проще жить, когда он перестает ждать джиги-дрыги, торжественного дефиле по обеденному столу для преподавателей или прыжков на одной ноге. Дамблдор никогда не ведет себя, будто он — змея (а ведь мистер Мейси однажды упал на землю и принялся тихо и грустно шипеть), не говорит, будто у него в животе находится телевизор, и не рассказывает, какие программы по нему идут (тут Гарри остается лишь радоваться, что магия и техника несовместимы), и лишь порой начинает тихо мурлыкать себе под нос рождественский гимн. Последнее вполне можно оправдать мечтами о Рождестве, и Гарри почти спокоен.

Первое время он подозревает, что Дамблдор успешно сдерживает свои порывы и предается им лишь в одиночестве, прячась в тишине своего кабинета, но потом понимает, что у директора есть занятия поинтереснее. Ведь тот — настоящее зло, а Гарри с самого детства твердо усвоил, что быть злодеем — очень увлекательное занятие.

Он часто слышит разговоры о том, что Волдеморт — зло, а Дамблдор — единственный, кого тот когда-либо боялся. Но требуется время, чтобы вспомнить: зло может победить лишь еще большее зло, — и тогда все разом встает на свои места. Злодей из Волдеморта, признаться, так себе: он вечно попадает впросак и, на памяти Гарри, еще ни одного дела не смог довести до конца. Да что вообще можно сказать о человеке, который убился о годовалого младенца?

Зато Дамблдор — вот кто всегда на высоте. И Гарри нужно стать таким же, чтобы когда-нибудь победить Волдеморта.

Стоит только понять это, как тактика Дамблдора становится видна как на ладони.

Зачем спорить с Фаджем по поводу дементоров, когда можно позвать Люпина преподавателем, попросить его научить Гарри защищаться — а потом смеяться над тем, как они бегут от его патронуса. Или в отместку направить в Министерство запрос на получение хроноворота, а затем жизнерадостно сказать, что его уничтожил опасный преступник Сириус Блэк. И разве стоит тратить время на танцы и прыжки, когда можно сделать забавное фото улетающего на гиппогрифе Сириуса и подарить его тому на Прощеное воскресенье в знак того, что искренне сожалеешь о своей ошибке? И зачем, например, помогать отклеивать портрет Вальбурги от стены, если так весело пытаться перекричать ее (естественно, лишь в те редкие моменты, когда никого из орденцов нет на Гриммо)?

Зачем останавливать Министерство от поисков Блэка, когда можно всего лишь разыграть спектакль с падением в арку, отрепетировать с Гарри трагическое заламывание рук и панические крики («Нет-нет, ты должен кричать громче, Гарри», «Я знаю, ты можешь лучше»), а после сделать Сириусу новые документы? Битье посуды в кабинете директора — личная инициатива Гарри, но идея Дамблдору нравится, и какое-то время они с удовольствием швыряют о стены кружки, блюдца и те артефакты, которые, по признанию Дамблдора, давно следовало пустить в расход. Ведь для окружающих их ссора должна выглядеть достоверной.

С особым удовольствием Дамблдор бросает расписанный золотом графин, подаренный Фаджем; графин попадает прямехонько в портрет возмущенного донельзя Финеаса Найджелуса, и Дамблдор туманно бормочет:

— Он никогда мне не нравился, — не уточнив, впрочем, кого или что имеет в виду.

Когда срабатывает сигнальное заклятие, наложенное Дамблдором на горгулью, охраняющую вход в кабинет, заговорщики переглядываются, и Гарри поудобнее перехватывает одно из последних оставшихся блюдец. Дверь открывается, и блюдце, пущенное меткой рукой ловца, разбивается о дверной косяк в миллиметре от головы опешившего Снейпа.

Тогда Гарри, давясь смехом и искренне надеясь, что это может сойти за истерические рыдания, посылает Дамблдора ко всем чертям, лешему и Моргане, протискивается мимо Снейпа и сбегает по винтовой лестнице, бросив прощальный взгляд через плечо. В глазах Дамблдора, удерживающего на лице выражение муки и вины, пляшут смешинки, и Гарри уверен — уж что-что, а лицо Снейпа тот оценил.

Дамблдор учит Гарри использовать людей — в этом он мастер. Причем он частенько делает это и в мелочах — наверное, тренируется, чтобы не оплошать, когда дело дойдет до главного.

Гарри давно привык, что Дамблдор присылает ему записки. Он больше не удивляется, когда Луна передает ему запечатанный конверт, на одиноком листке внутри которого написано: «Не правда ли, сегодня на мисс Лавгуд чудная мантия?» Или профессор Макгонагалл, бросив: «Поттер, директор хочет вас видеть», — вручает свернутый трубочкой пергамент. Развернув его, Гарри читает: «Минерва сегодня не в настроении. Будь готов к тесту по пройденному материалу», — и смеется, получая от однокурсников недоумевающие взгляды.

В каком-то роде их с Дамблдором можно назвать друзьями. В некоторые моменты Гарри считает директора своим наставником, иногда — подопечным, за которым нужен глаз да глаз, иногда же тот — советник, нянька и заботливая мамаша в одном лице. Гарри уверен, что Дамблдор, обычно объективный и беспристрастный, глотку порвет любому, кто посмеет его обидеть — пусть даже это будет сделано в обычном директорском стиле, со звяканьем колокольчика и таинственным мерцанием в глазах. А Гарри пойдет за ним в огонь и воду, в пропахшее сдобой жилище Слагхорна или жутковатую пещеру с инферналами, и, что бы ни случилось, всегда будет человеком Дамблдора — до мозга костей.

Ведь они, сумасшедшие, должны держаться вместе.

Уж теперь-то Гарри отлично знает, что означали те слова про костыли добродетели. А еще он знает, что они с Дамблдором обязательно победят Волдеморта. Потому что настоящее зло всегда побеждает.