Я открываюсь под конец (джен)

— Здравствуй, милый…

Прозрачная, невесомая рука дотрагивается до раскаленного лба, подрагивая, перебирает черные слипшиеся пряди. Он не чувствует прикосновения.

— Я не милый, мама. Нет.

— Нет… Хорошо, милый. Прости. Ты совсем вырос… стал таким красивым…

— Издеваешься?

— Что ты, ми… сынок. Так можно?

— Нельзя. Давай обойдемся без этих твоих… словечек.

— Если ты так хочешь…

— Да, я так хочу!

Какого черта он делает? Ну бред же, бред. Он же знал, что чуда не будет! Конечно, знал. "Милый, сынок…" Тьфу. Зачем было все это затевать? О чем теперь с ней говорить? Старый хрыч сказал — несколько минут… Кажется, это будут очень долгие несколько минут.

— Что это?

У нее никак не получается развернуть его руку, чтобы получше рассмотреть. Пальцы проходят насквозь. Хоть бы рубашку надел, дубина. Идиот. Было бы не видно. Она спрашивает, что это. Отвечай. Что это, ублюдок, а?

— Ничего. Татуировка.

— Жуткая какая-то. Сейчас такое в моде?

— Я не слежу за модой, ты знаешь.

Тик-так, тик-так…

— Ну а вообще — как ты?

— Нормально. Живу.

— Это правильно. — Она усмехается. — Жить лучше, чем не жить. Как бы оно ни было…

Его передергивает. Жить лучше. Отец орал на нее так, что стекла звенели. Синяки не сходили месяцами. От страха и побоев у нее порой путалось в голове — а под конец она и вовсе перестала узнавать и мужа, и сына. Жить лучше. Лучше.

— Больше ничего не расскажешь, Северус?

— Нет. Нечего рассказывать.

Тик-так, тик-так…

…вы мне отвратительны... от-вра-ти-тель-ны… что я получу взамен… год, может, меньше… тик-так, тик-так…

— Жалеешь о том, что позвал меня?

— Я… я звал… не тебя.

— Да? Вот как… Я думала, что…

Небо заволакивает тяжелыми тучами. Непростыми такими тучами. Это похоже на дым. Небо горит, это небо горит, мама, оно скоро сгорит дотла, оно просыплется черным снегом, от которого не спастись никому... Ни обессилевшему старику с обугленной рукой, ни предателю и убийце с обугленной жизнью. Уже скоро. Левое предплечье с "татуировкой" сводит судорогой. От боли темнеет в глазах. Значит, Драко уже привел их. Гаденыш. Сволочь. И где там душа-то?

— Мне уйти?

— Да. Наверное. Тебе лучше уйти. У меня дела.

Воздуха больше нет. Пора. Сейчас. Заставить себя подняться, натянуть рубашку, сюртук, мантию… Зашнуровать ботинки…

Та, кого он звал, все равно не пришла бы. Никогда. Он же знал… Она никогда не приходила. Даже во сне. Ни разу. И плевать она хотела на всех краденых патронусов, на все годы никому не нужной верности. И на все воскрешающие камни — тоже. Дамблдор сказал: камень очень стар и уже никого не может вернуть. Только призрак появится на несколько минут. Только призрак. Можно подумать, хоть когда-то у него было что-то большее. Дамблдор сказал: камень будут искать. Его нужно спрятать, а после — найти способ передать Поттеру. После. После. Черт. После.

— Ты устал…

— Возможно. Не знаю. Мама, почему ты пришла?

— Приходит тот, кто любит, сынок. Всегда приходит только тот, кто любит.

…Найти старый снитч в директорском кабинете было нетрудно. Открыть его и положить камень внутрь — сложнее, но тоже выполнимо. Олухи студенты свято верят, что магию снитча не обойти, что откроет его только тот, кто поймал… Какой вздор, как и весь их придурочный квиддич.

Почему сентиментальный старик завещал Поттеру эту ерунду? Или, как обычно, он все предвидел заранее?

Взмах палочкой. Заклинание. Вот так.

На снитче загораются золотистые буквы. Пафосная многозначительность, вполне в духе Дамблдора.

Давай, Поттер. Давай. Тебе повезет больше. Ты точно ее увидишь. Приходит тот, кто любит. Всегда приходит только тот, кто любит…