Старик в зелёной шляпе (джен)

Почему-то мужчины пенсионного и предпенсионного возраста намного колоритнее молодых. Колоритнее даже своих сверстниц — с теми в посёлке тоже всё просто: балахонистые одежды, обширные юбки, безвкусные блестящие кофты — такие наряды Надина мама называла коротко, но ёмко: бабские. Разглядывая людей в небольшой очереди за молоком, Надя подумала, что мама всегда метит не в бровь, а в глаз. А вот мужчины за пятьдесят — тех хоть в музее выставляй, на экспозиции "Редкая одежда советских времён". Да и сами они являли собой череду необычных, нестандартных физиономий с выразительной мимикой и такими запоминающимися чертами, что хотелось схватить карандаш и начать рисовать с натуры прямо здесь, на рынке.

Но рисовать Надя, конечно, не стала. Она давно забросила это детское увлечение. Она теперь семейная дама, уважаемый сотрудник, работает в местном паспортном столе, а на рынок ходит не рисовать и не глазеть по сторонам, а затариваться продуктами. На день-два, не больше: семью нужно кормить свеженьким, благо рынок рядом, в центре посёлка. Вот соберутся наконец, купят корову, и можно будет не стоять в очереди к дядьке, который, собственно, и навёл на размышления о внешности.

Возраста он был неопределённого, но явно далеко за шестьдесят. Стоял на краю ряда, и с навеса, защищавшего торговок от дождя, на плечи ему то и дело падали крупные капли. Молочник не обращал внимания. Его некогда щегольской пиджак в тоненькую коричневую полосочку, казалось, почти не промок, а бутылочно-зелёная фетровая шляпа с чёрной лентой вокруг тульи задорно топорщилась полями.

За молоком, творогом, сметаной и прочими продуктами домашнего изготовления к нему толпилось человек пять — небывалый ажиотаж по меркам сельского рынка. И причина заключалась не только в том, что сметана у него была самая густая и жирная на весь ряд, творог мягкий и совершенно не кислый, а молоко всегда свежее. Старик постоянно ошибался, отсчитывая сдачу. Мог дать на гривну больше, мог на две, а с большой суммы — и все пять сунуть. Делал он это не намеренно. По крайней мере, когда кто-то замечал и возвращал лишнее, торговец ахал, благодарил — прямо-таки рассыпался в благодарностях — желал здоровья, удачи, всех благ... так что покупателям-скромникам иногда хотелось сквозь землю провалиться от неловкости. Другие ничего не говорили. Молча брали сдачу, засовывали в кошелёк и уходили. После чего становились постоянными покупателями. И никто из них ещё ни разу не возвращал продавцу его кровные. Хотя обсчитывался тот всё время.

Надя всегда отдавала лишние деньги. Ей чужого не надо, так мама учила. С одной-двух гривен не разбогатеешь. Благодарные излияния старика она тоже пропускала мимо ушей: здоровье, удача и прочие блага всегда водились в семье в избытке.

Сегодня пришлось возвращать три лишних гривны. Была суббота, отец праздновал юбилей, вот-вот ожидали гостей, и продуктов требовалось много. Надя со вздохом выслушала благодарности продавца и отправилась домой.

* * *

— Ф-фу... ой, не могу... — Оксана Денисовна, старинная мамина приятельница, ввалилась в комнату и, отдуваясь, рухнула на диван. Её бесформенные телеса заколыхались. — Никаких сил нет... Вот всегда я говорила, что на этом базаре одни энергетические вампиры! Пройдёшься по рядам — и уже устала, как три дня не спала...

"Ещё бы, ни один организм не выдержит такой нагрузки. Это ж на себе килограммов пятьдесят лишних таскает, не меньше", — прикинула Надя, но промолчала, продолжая накрывать на стол. В день рождения её отца все собрались в родительском доме: друзья семьи, сваты, братья, кумовья... Муж Вова с задремавшим на коленях сыном Серёжей болтал с заглянувшим на огонёк соседом, мама возилась на кухне. К чему им пожелания старика с рынка? И так всё в семье хорошо... И почему вдруг вспомнился этот старикан?..

— Сметану где брали? — Оксана Денисовна окинула плотоядным взглядом аппетитные кружочки запечённого картофеля, политые сметанным соусом и посыпанные зеленью.

— У дедушки... в зелёной шляпе, — Надя улыбнулась, снова будто наяву увидев, как топорщатся поля допотопной реликвии.

— У Михалыча? — пренебрежительно скривилась Оксана. — Сама у него беру. Выгодно же. Чтоб по доброй воле от лишней гривны отказываться — совсем дураком надо быть. А он как специально суёт.

— А вы не возвращаете, если видите, что неправильно подсчитал? — изумилась Надя. Люди, которые так поступали, всегда казались ей чужими, далёкими и непонятными. Существами с другой моралью, не больше и не меньше. Иная цивилизация, иное мышление. А тут близкая знакомая. Надо же... Раньше она была о маминой подруге гораздо более высокого мнения.

— Пусть считать учится, — отмахнулась та. — Сам виноват.

— И как только не разорится... — пробормотала Надя. — Хотя если своя корова... Просто работает себе в ущерб.

— Не разоряется, сверху небось накидывает, что ему та лишняя гривна, — начала бухтеть Оксана Денисовна. — Все они, спекулянты, на нас наживаются, и если мы на них лишний раз и наживёмся, ничего им не сделается. А у Михалыча ещё моя мама молоко брала. Он на базаре уже не знаю сколько лет, день в день.

— Ваша мама?! — Надя попыталась навскидку припомнить, сколько лет назад покойная мать старой знакомой ещё ходила на рынок. Умерла она довольно молодой, причём ничем серьёзным не болела. Просто в семье Оксаны не было долгожителей. Получалось не меньше тридцати... Да не может этого быть.

— Всю жизнь у него закупалась, — подтвердила знакомая. — И бабушка моя его помнила. Разве что тогда он помоложе был. Но такой же старый рассеянный пень... Да что о нём говорить. Насыпь мне лучше картошечки.

Надя начала машинально накладывать в тарелку ароматные кружочки в соусе. Или Оксана Денисовна сама не понимает, насколько же давно было то, о чём она так походя упоминает? Её мать умерла почти двадцать лет назад. Если не больше. И это не говоря о бабушке... По всему выходило, что Михалыч торговал на рынке не меньше пятидесяти лет. Неужели он настолько стар? И "помоложе был" — это как? Неужели никто не помнит старикана в старомодной шляпе молодым — если не студентом, то хотя бы работающим человеком? И есть ли у него семья? Надя вдруг поняла, что ни разу не слышала, чтобы кто-то упоминал о жене или детях Михалыча. Да и имя его она выяснила только сегодня. Надо же, какие загадочные личности, оказывается, торгуют творогом по тридцать гривен за килограмм...

Она вышла на кухню за новым блюдом и постаралась выбросить таинственного молочника из головы. В конце концов, нет ничего необычного в том, что человек старается заработать лишнюю копейку к пенсии. И в том, что вот уже третье поколение односельчан ходит у него в постоянных покупателях, тоже. Другой вопрос, почему они так ему преданы... Надя покачала головой, снова вспомнив злую фразу "Пусть считать учится". А кто знает, может, Оксана Денисовна и права. Корова своя, молоко своё, за недостачу хозяин не вычтет, а если дед так и остался за столько лет рассеянным — его проблемы.

Гости собрались.

* * *

Шло время, а старик Михалыч всё никак не выходил у Нади из головы. Она то и дело вспоминала о нём. Да и трудно было бы забыть, постоянно видя его на рынке. Дошло до того, что она подняла данные паспортного стола, но в их посёлке не был прописан никто, хоть отдалённо напоминавщий торговца. Потом начала задавать вопросы о нём знакомым — из тех, что знали всех и каждого. А ведь склонности к сплетням за Надей никогда не водилось. Просто спросить у него самого казалось нелепостью — ну как это она начнёт расспрашивать полузнакомого человека, кто он такой и как жил все эти годы? Неудобно.

Впрочем, ничего сверхъестественного выяснить не удалось. Ответы были обычными: "Михалыч? Знаю такого, всю жизнь тут живёт. Жена? Вроде была когда-то, но это было так давно, я и не припомню... Дети? Где-то в городе живут. Или в России. Или в Америке. Мы не помним... не знаем... не интересовались..."

Но рано или поздно всё забывается. И Надин интерес через пару месяцев подугас. Молочник всё так же торговал на рынке и всё так же путался в цифрах, Надя по-прежнему работала в паспортном столе. Разве что изредка что-то напоминало о неразгаданной загадке... если, конечно, она существовала, а не померещилась на пустом месте.

Вот как сегодня. Когда она во время обеденного перерыва вышла в магазин. Знакомая продавщица сидела за прилавком, понурившись, и прихлёбывала что-то из чашки с таким видом, точно только что разгрузила пару локомотивов.

— Привет, Надь... — вяло сказала она. — За хлебом?

— Круглый за четыре, — отозвалась Надя, исподтишка изучая знакомую удивлённым взглядом. — Лен, ты заболела, что ли?

— Сама не знаю. Ломает, морозит, слабость какая-то... — Лена поплелась к стеллажу с хлебом. — Вот горячее молоко пью с мёдом, авось поможет. Тебе налить? Я в электрочайнике грею.

Надя покосилась на свежий хлеб и подумала, что до конца перерыва оставалось еще много времени. Горбушка с молоком... В том, чтобы проглотить этот набор продуктов в подсобке магазина в компании приятельницы, было что-то до ужаса заманчивое.

— Давай, — она вдвинулась за прилавок, чуть не сшибив стоящий рядом штабель ящиков с каким-то печеньем.

Лена включила электрочайник и плюхнулась на облезлый стул, который при этом угрожающе скрипнул.

— Хорошее молоко, беру у дедка в ряду под навесом. Там, на краю ряда. Такой старикан в зелёной...

-...шляпе, — закончила Надя, ощутив прилив дежавю. С тех пор, как она заинтересовалась таинственным продавцом, он то и дело появлялся на её пути — лично, на рынке; в разговорах, темой которых часто оказывалась его феноменальная рассеянность; просто всплывая в памяти в самый неподходящий момент... Да что ж такое? Слушай, Надежда Юрьевна, ты взрослый человек, прекращай маяться глупостями. Мания какая-то.

— Ага, в шляпе, у моего деда была такая, пока её моль не сожрала, — подхватила Лена. — И дёшево. Цена обычная, а на сдачу он вечно лишнее даёт, — она фыркнула. — Так что теперь — только к нему.

— А ты это лишнее не возвращаешь? — переспросила Надя.

— Не-а, ещё чего, — хихикнула Лена. — И потом, может, он специально скидку делает. Базар же.

— Ну да, делает, но молча... — пробормотала Надя. — Пойду я, Лен. Мне ещё на почту надо заскочить, чуть не забыла. — Она решительно поднялась. Горячее молоко почему-то разом потеряло всю заманчивость. И Ленка туда же... Ну что за народ? Неужели эта лишняя гривна или две стоят чистой совести? Или она, Надя, просто чересчур щепетильна и на самом деле нет ничего зазорного в том, чтобы даже не уточнить у пожилого продавца, специально ли он сделал скидку или случайно обсчитался? Как бы то ни было, молока уже не хотелось. Как будто оно было краденым.

— Уходишь? — разочарованно протянула приятельница. — А молочко?

— Некогда, извини.

Надя подхватила пакет с хлебом и выбежала из подсобки.

* * *

В следующий раз она столкнулась с Михалычем на праздновании Дня посёлка. Это торжество было здесь одним из главных, наравне с Новым Годом, Днём Победы и Днём Независимости. Отмечали его в ноябре. И снова моросил дождь, под ногами вместо сброшенных золотистых одежд деревьев хлюпала серо-бурая грязь, а рыжеватая листва сохранилась только на самых стойких.

Несмотря на погоду, местные власти расстарались вовсю. В небольшом центральном парке устроили выставку работ народных умельцев, и авторы, не обращая внимания на прохладу, с удовольствием демонстрировали поделки — вышивку, рисунки, картины по дереву, какие-то домотканые коврики, самодельные шкатулки и бисерные фигурки, — и позировали для фотографий в районной газете. Появившееся к середине утра солнце встретили радостными возгласами, и вскоре посетителей выставки значительно прибавилось.

Надя вытащила-таки мужа-домоседа на прогулку, и тот, поворчав для вида, выбрался в парк вместе с ней. Сын уверенно топал рядом. Михалыча она увидела почти сразу. Тот, облачённый уже не в пиджак, а в скромное немаркое драповое пальто, неспешно шёл по парковой аллее, почти не глядя на стенды с поделками и картинами. Зелёную шляпу сменила тёмно-синяя. Заметив Надю, молочник церемонно поздоровался, приподняв свой головной убор, и так же медленно зашагал дальше.

— Кто это? — с недоумением поинтересовался Вова, оглядываясь вслед.

— Торговец, — пожала плечами Надя. — Не знаешь его разве? У него, говорят, ещё деды наших родителей молоко покупали. Местная достопримечательность.

Муж выразительно поднял брови, но промолчал.

Вечером планировался концерт местных "звёзд" — певцов-аматоров и танцевальных коллективов, а в краеведческом музее была вывешена подборка редких фотографий разных лет. В основном они отображали этапы исторического развития посёлка.

В музее Серёжа страшно заинтересовался огромными костями какого-то доисторического животного, а ещё больше — красочными рисунками, демонстрировавшими это животное, так сказать, живьём, во всей красе. Вова принялся что-то рассказывать сыну, жестикулируя, а Надя подошла к стенду с фотографиями. Её неудержимо тянуло туда. Нечто неуловимо загадочное и привлекательное было в этих наполовину застроенных местах, превратившихся со временем в улицы посёлка, в этих простых и открытых лицах, глядящих в объектив, в этих скупых объяснениях-подписях, за которыми стояли целые эпохи, пусть и несравнимые с масштабами истории страны. Она всмотрелась в отфотошопленные и увеличенные на компьютере фотографии.

"Бондарная мастерская. 1890-е годы", — гласила подпись под первой. Надо же, и в глубинку добрался фотограф, чтобы запечатлеть для истории повседневный и, казалось бы, безынтересный быт... "1912 год. Открыта первая больница", — единственный врач, два фельдшера и акушерка серьёзно смотрят с чёрно-белого исцарапанного изображения. "1957 год. Присвоен статус посёлка городского типа". "1958 год. Центральный рынок"...

Надя бросила беглый взгляд на стоящих за хлипкими прилавками людей и обомлела.

Прямо в центре, рядом с другими торговцами, среди кастрюль, мисок и банок, восседал Михалыч.

Она поморгала, даже протёрла глаза, хотя на зрение никогда не жаловалась. Ничего не изменилось.

С фотографии смотрел Михалыч. Его невозможно было не узнать. Густые седые волосы, крупный нос, лучики морщин, разбегающиеся от уголков глаз к вискам и продолжающиеся на гладко выбритых щеках. И полосатый пиджак — на фото он казался просто серым, но фасон был тем же. Даже оторванная пуговица наверху. И шляпа — фетровое чудовище с лентой. Может, это его отец? Или дед? С одной стороны, скорее всего, так и есть, а с другой — не бывает такого сходства. Даже между близкими родственниками. А Надя в последнее время слишком часто разглядывала молочника украдкой, чтобы теперь его не узнать.

Вдруг вспомнился глупый подростковый фильм о вампирах, который недавно крутили по телевизору. Там вампиры тоже не менялись и из-за этого были вынуждены регулярно переезжать с места на место, чтобы не выдать себя. Будь Надя сейчас в ненастоящем киношном мирке — поверила бы в такую версию незамедлительно. Но она была не в кино. Она находилась в музее в родном посёлке. И всё вокруг было вполне реальным и привычным с детства.

А Михалыча проблемы выдуманных вампиров не волнуют. Он как торговал на рынке, так и торгует до сих пор. И никто не задумывается, что так не бывает. Что эту фотографию от нынешнего времени отделяет пятьдесят пять лет, а старик не меняется. Даже пуговицу за полвека не удосужился пришить.

Время будто застыло. Надя всматривалась и всматривалась в фотографию. И силилась понять, тот это старик или всё же не тот. А если тот, то в чём секрет его поразительного долголетия и удивительного для такого преклонного возраста здоровья. Даже если на момент, когда делали фото, ему было шестьдесят, то сейчас ему должно быть сто пятнадцать. Верилось в это слабо. А если...

— Узнала всё-таки, — вдруг раздался за спиной тихий голос.

Надя рывком обернулась. Но даже если бы она осталась стоять неподвижно, все равно уже знала, кто говорит. Он. Михалыч. Старичок-торговец, долгожитель, вампир или путешественник во времени. А в холле музея-то и нет никого, сейчас как вцепится клыками в шею... Нет, что за глупости? Она посмотрела в выцветшие старческие глаза:

— Значит, это вы на фотографии?

— А то кто же. Серафим Михайлович Климцев собственной персоной, — представился молочник. — А я даже не помню, когда это снимали... — Он подслеповато наклонился к фото.

— Сколько же вам лет? — вырвалось у Нади. Старик выпрямился.

— Много, Надежда Юрьевна, ох много... — Она раскрыла рот, чтобы изумленно спросить, откуда он знает её имя, но Михалыч продолжал: — Я знаю, что ты наводила обо мне справки — уж прости, что на "ты", но я ещё с твоими прапрадедами в походы ходил, так что не обессудь. Что, заинтересовал дед-растяпа? Или кто-то из постоянных покупателей рассказал, что еще их родители ко мне за молоком бегали?

— Откуда вы знаете... нет, подождите, — Надя была сбита с толку. В говоре торговца появились какие-то несвойственные ему нотки. Куда и подевалось наивное подобострастие, с которым он благодарил совестливых покупателей за возвращённые лишние гривны. Теперь голос стал жёстким, уверенным, даже, казалось, помолодел: закрой глаза — и легко примешь за голос тридцатилетнего. — Сколько вам всё-таки лет? Почему вы не...

— Почему я не помру никак? — недобро усмехнулся Михалыч. — А люди сами мне здоровье и долголетие продают. Кто за гривну, кто за две, а кто и на все пять отсыплет. Я плачу, честно плачу, ни копейки сверх суммы не возьму. Только все равно мне хватает. Уже который год...

— За гривну-две? Лишняя сдача!.. — поражённо выдохнула Надя. Неужели такое возможно? Ерунда какая-то. Старик рехнулся. Да, точно, выжил из ума. Но как тогда объяснить, что на фотографии за пятьдесят восьмой год он выглядит так же, как и всегда? Или там его отец, а он попросту насмехается?..

— Я там, я, — проворчал Михалыч. Мысли он читает, что ли? На ум некстати пришли жалобы Ленки и Оксаны Денисовны. Как там говорила мамина знакомая? "На базаре одни энергетические вампиры"? Надя расширенными глазами смотрела в морщинистое лицо, приобрётшее неуловимо хищное выражение.

— Во все времена находится возможность пополнить запасы жизненных сил, — мерно говорил старик. — Нужно только уметь их покупать. И всё. И не стоит бояться ни разоблачений, ни подозрений. Все, кто меня помнил, на рынок уже не ходят. А кто ходит, не задумываются ни о чём. Не существует никакой чёрной магии, никаких энергетических вампиров — это просто байки глупых баб. Так ведь у вас нынче считают? И правильно делают. Пусть... считать учатся, — без тени улыбки скаламбурил он, вызывая в памяти произнесённую с точно такой же интонацией фразу Оксаны Денисовны. — А кое-кто уже неплохо накопил денег с моей помощью. На поминальный обед точно хватит.

Надя сдавленно ахнула. Этому старику хотелось верить. Не столько потому, что других объяснений его длительному присутствию на рынке не находилось, сколько оттого, что весь его вид теперь внушал уважение и даже некий трепет. Сгорбленная спина выпрямилась в струнку, блеклые глаза метали молнии, по бледным губам змеилась нехорошая усмешка.

И тут впервые стало по-настоящему страшно. Не из-за денег — Надя отлично знала, что ни разу в жизни не воспользовалась возможностью облапошить старика. Из-за другого. Даже преступники убирают свидетелей. Что уж говорить о... О чёрных магах? Энергетических вампирах? Кто он такой на самом деле?

— Не бойся, ничего я с тобой не сделаю, Надежда Юрьевна, — произнёс Михалыч. — Нет над тобой моей власти. Ты просто всё забудешь. И никогда не вспомнишь...

"Вспомнишь... вспомнишь..." — прошелестело эхо, и Надя потрясла головой. Кажется, она умудрилась задремать прямо у стенда с фотографиями. Видел бы это кто. История может быть скучной и вгонять в сон, но не в буквальном же смысле!

Она опять потрясла головой и отправилась по немногочисленным залам искать мужа и сына.

А спустя две недели хоронили Оксану Денисовну. Та угасла быстро и как будто без причины. Дочки Оксаны убивались так, что не могли внятно объяснить, где что хранится в доме, Надина мама пошла к ним помогать готовить поминальный обед, а сама Надя, услышав это словосочетание, вдруг подумала о колоритном дедке в зелёной шляпе, который торговал на рынке молоком. Будто бы он как-то связан с этим обедом. Да нет, ерунда. Он Оксане даже не родственник.

Но на рынок зайти всё-таки нужно. Сметаны к борщу купить. Оксанины дочки окончательно расклеились и непременно забудут это сделать.

И не вспомнят...