Идеальная семья (гет)

Джеймс где-то прочёл, что во время беременности полезно пить гранатовый сок. Принёс домой кисло-сладкие фрукты, а почистить их правильно не смог. Передавил половину зёрен и забрызгал всё липкими, похожими на кровь каплями. Сириус тогда забрал у него нож, взял новый гранат и показал, как правильно его чистить. Джеймс внимательно смотрел, как Блэк сначала срезал верхушку с хвостиком, а потом сделал неглубокие надрезы вдоль светлых прожилок, перевернул фрукт над тарелкой, взял ложку и стал постукивать по кожуре. Размеренно, уверенно, словно делал это каждое утро перед завтраком.

Зёрна сыпались в посудину и поблёскивали, будто драгоценные камни. Руки Сириуса были заляпаны соком, как и футболка с изображённым на ней мотоциклом, а сам он выглядел ужасно довольным. Его губы кривились в той ненавистной наглой ухмылке, от которой девчонки в школе сходили с ума, а у парней чесались руки набить ему морду.

— Класс, Бродяга! Теперь это будет твоя обязанность. — Джеймс дружески похлопал Сириуса по спине, отчего наглая ухмылка враз стёрлась с его лица.

Мы оба знали, что он терпеть меня не мог, но оба об этом молчали, чтобы не расстраивать Джеймса. Джеймса расстраивать нельзя — он грёбаная звезда с замашками героя. Или самоубийцы — это с какой стороны посмотреть. Но я, конечно же, любила Джеймса. Мы оба его любили, поэтому делали вид, что у нас идеальная семья.

* * *

Алиса как-то сказала, что я безумно счастливая. Ведь у меня было всё, о чём можно мечтать: любящий муж, малыш под сердцем, уютный дом с белым забором, белыми занавесками и роскошным белым диваном в гостиной.

— И собака, — сказала я тогда, не подумав.

— Вы завели собаку, дорогая? — Алиса страшно удивилась. Даже перестала жевать шоколадное печенье, которое сама же и принесла.

— Конечно. Большую такую, лохматую и блохастую. Сириусом назвали.

— Шутишь всё.

Алиса добродушно улыбнулась и отпила немного чая, ромашкового и ужасно полезного. Я улыбнулась в ответ, не зная, что сказать. О шутке и речи не шло, ведь Сириус действительно был собакой, и, честно говоря, пёс из него вышел гораздо лучший, чем человек.

* * *

— Пей! — Сириус поставил передо мной стакан с опостылевшим гранатовым соком, кисло-сладким и — да-да, и он тоже — ужасно полезным.

Я его ненавидела, о чём не раз говорила. Сириус лишь пожимал плечами и пододвигал стакан ближе. Пару раз, воспротивившись, я выливала сок в раковину или испаряла с помощью магии.

Мне хотелось разозлить Сириуса, довести его до точки кипения, чтобы он накричал на меня и свалил из моего дома и моей жизни, громко хлопнув дверью. Но он как будто читал мысли и никогда не позволял себе лишнего. Растягивал губы в ненавистной ухмылке и заново начинал чистить гранаты, чтобы потом сделать из них сок.

И так раз за разом, день за днём. Сириус врос в нас, в нашу идеальную с Джеймсом семью, как омела в древесную кору, и — Мерлин! — как же я ненавидела его за это.

* * *

После стакана гранатового сока мы шли гулять. Когда Джеймса не было рядом, Сириус исполнял обязанности моей няньки и телохранителя по совместительству. Оборачивался в собаку, скрёб лапами дверь, дружелюбно вилял хвостом — в общем, делал всё, чтобы показать, какой он послушный, хороший и как любит хозяйку. И что хозяйке надо его выгулять, хотя это тот ещё вопрос — кто из нас кого выгуливал.

Соседи, видя нас на улице, умилялись, дети были в восторге и с радостью гладили «милого пёсика», который никогда на них не рычал и не кусался. Сириус умел нравиться людям и часто этим пользовался. Только мне он никогда не пытался понравиться, словно с самого начала знал, что это бесполезно. Возможно, дело было в Джеймсе, который с первых курсов считал меня своей девушкой. Или в том, что ему было плевать.

Как-то раз я взяла палку, повертела ею перед носом Сириуса-пса и бросила со словами:

— Ну же, принеси!

Он посмотрел на меня как на дуру, но всё же послушно побежал за палкой. Я тогда почувствовала себя чуточку счастливее. Хоть в чём-то я взяла над ним верх. Но это длилось недолго. Противный пёс принёс мне палку, но не отдавал её, пока я не опустилась рядом с ним на корточки. Потом боднул меня лобастой головой, отчего я, не удержавшись, села на землю, и обслюнявил лицо.

Тогда мне казалось, что я вся, от макушки до кончиков пальцев, пропиталась его запахом. Его нельзя было описать одним словом. В нём сплелись и аромат дорогого парфюма, и ноты мокрой собачей шерсти, и лёгкий флер машинного масла, или чем там Сириус смазывал мотор своего летающего мотоцикла. Я ощущала себя невероятно грязной и возбуждённой, а потом, устыдившись этого, долго стояла под душем, пытаясь смыть запах с себя.

Сегодня нам тоже предстояла прогулка. Я села на стул, чтобы зашнуровать кроссовки. С каждым днём это давалось мне всё труднее. Живот стал не просто большим — огромным, словно в нём скрывалась, по меньшей мере, дюжина детей да ещё и пара пикси в придачу. Ноги опухли, отчего обувь приходилось покупать на размер больше, но сильнее всего беспокоили боли в пояснице. Порой я не могла встать с кровати без помощи Джеймса или спуститься по лестнице. Сама себе я казалась неповоротливой и ужасно толстой, всё время думала, что ещё чуть-чуть — не удержусь и упаду вниз.

Джеймс относился к моим страхам с пониманием, Сириус зубоскалил и называл меня матушкой-бегемотихой.

Сегодня, после очередной неудачной попытки зашнуровать обувь, я сдалась и уже хотела заявить, что никуда мы не пойдём, но Сириус внезапно присел рядом на корточки и положил мою ногу к себе на колено.

— Волшебница, а не помнишь элементарного заклинания, — сказал он, приводя в порядок кроссовки.

В его голосе слышалась насмешка, на губах — застыла ненавистная мне ухмылка, но его глаза смотрели серьёзно, пытливо, требовательно.

Я не понимала, чего он от меня хочет. Но такой он, не привычно-насмешливый и не заносчиво-раздражающий, казался мне чужим, непонятным и самую малость пугающим. Я зажмурилась, по-детски прячась от проблемы за закрытыми веками, а когда рискнула открыть глаза, передо мной сидел лохматый чёрный пёс. Он упёрся передними лапами в мои колени, а потом ткнулся влажным носом в щёку.

Дескать, давай, пошли играть! Не удержалась, потрепала его по холке и, сделав усилие, поднялась со стула. В конце концов, это был лишь очередной ритуал, как стакан гранатового сока по утрам или чистка зубов перед сном.

Это ничего не значило.

* * *

Мы чинно прогуливались по улице. Годрикова Впадина была тихим, провинциальным поселением, где все друг друга знали. Магглы мирно жили среди нас, совершенно не подозревая, что странности, которые время от времени здесь возникали, — проявления магии, а не магнитных бурь или особенностей климата.

Сириус носился вокруг меня, то и дело опуская голову и обнюхивая землю, вилял хвостом, а потом вдруг с лаем погнался за мистером Базиликом — котом миссис Бэгшот. Одним словом, вёл себя как настоящая собака, разве что лапу не задирал возле каждого столба.

— Тебе не стыдно? — спросила я, когда он вернулся.

Он мотнул головой и высунул язык, длинный и розовый, наверняка намереваясь меня обслюнявить. Я укоризненно покачала головой и пошла к одной из скамеек, стоявших на главной площади неподалёку от фонтана. В нём никогда не было воды, зато рядом росли липы и кусты дикой смородины.

Листья последней сгорели на солнце, отчего зелёный цвет сменился на красный. Казалось, кто-то, не жалея, плеснул на них гранатовым соком, а тот высох и впитался, с лёгкостью меняя лето на осень. Сириус положил голову мне на колени, довольно щурясь. Я почесала его за ухом, с нажимом провела ногтями по холке, погладила вытянутую морду, слушая его довольное ворчание.

Если бы он всегда был таким, мы бы смогли подружиться. Я бы смирилась с его присутствием в нашем доме и дурной привычкой никогда не мыть после себя чашку. И ещё с тем, что даже во мне — и в нашем ребёнке, — Сириус видел частицу Джеймса.

Всегда Джеймс. Везде Джеймс. Всё ради Джеймса.

Я не могла признаться даже себе, что ревную. Кого и к кому — это был слишком сложный вопрос, чтобы однозначно на него ответить.

— Вот вы где! А я ищу вас. — Джеймс склонился надо мной, целуя.

Губы у него были сухие, обветренные, отдающие горечью. Он устал, но ни за что не признается в этом, как и в том, что что-то пошло не так, что что-то может напугать и встревожить его.

Он никогда не признается в этом мне. Но не Сириусу. Сириуса тревожить можно, он ведь не матушка-бегемотиха и не устроит истерики на ровном месте.

А так, у нас всё будет хорошо, ведь мы идеальная семья. Папа, мама, ребёнок и собака — всё как у всех. Разве можно желать большего?

* * *

— А потом Грюм как ткнёт в кресло палкой — так оно аж подскочило! Оказалось, мерзавец навёл на себя иллюзию вместо того, чтобы сбежать. Знал, что мы пасём его больше недели. Ты, Бродяга, сразу бы его учуял. Не то что эти практиканты, которых нам прислали из Аврората. Совсем бесполезные: кресло от волшебника отличить не могут.

Даже за столом Джеймс не способен был спокойно усидеть больше двух минут. Ему нужно было двигаться, размахивать руками, говорить, говорить, говорить, захлёбываясь словами. Он не мог жить без внимания так же сильно, как цветы без солнца.

Сириус снисходительно улыбался, но украдкой переглядывался со мной.

«Видишь? Видишь, какой он?» — будто говорил его взгляд.

Я кивала, улыбалась, безмолвно отвечая: «Вижу».

В чём-чём, а в нашей любви к Джеймсу мы были едины. Нам не нужно было объяснять, что на самом деле Джеймс хотел сказать нам, что они не справляются — ни с чем не справляются. Что Пожиратель, за которым они следили больше недели, едва от них не улизнул. Что таких Пожирателей очень-очень много, а рук не хватает. Что ему нужен Сириус, но он не может оставить меня одну.

Ведь в его представлении беременная женщина — неизлечимо больная женщина, которую нужно носить на руках и от всего беречь. Порой гиперопека Джеймса казалась мне трогательной, но чаще всего раздражала.

Сириус был другим, во всём и всегда, хотя и нельзя было сказать, что он не заботился обо мне. Со своими обязанностями он справлялся отлично, и порой мне казалось, что ребёнок, которого я жду, один на троих. Что Сириус считает его своим, так же как я или Джеймс.

Для него в этом не было ничего необычного.

После ужина мы пошли в гостиную. Это тоже был своего рода ритуал: Джеймс садился на диван, я ложилась рядом и клала голову ему на колени, а Сириус опускался в кресло напротив. Он с Джеймсом ещё долго о чём-то говорили, порой засиживаясь до глубокой ночи, а я просто была рядом. Ощущала, как лениво Джеймс перебирает мои волосы, нежно прикасается к лицу, кладёт ладонь на живот, пытаясь уловить, как малыш толкается внутри, а потом улыбается.

Мне не нужно было на это смотреть, он всегда улыбался этакой сияющей улыбкой умалишённого, который понял, что он всегда был счастлив, просто раньше не осознавал этого. Так я и засыпала каждый вечер, ощущая тепло любимых рук, слушая слова, смысл которых ускользал от меня, и отчаянно желая, чтобы завтра никогда не наступало.

— Я отнесу её.

— Брось, Сириус. Ты и так с ней сидишь целый день.

— А ты целый день гонялся за Пожирателем. Я отнесу, а ты иди в душ — от тебя несёт как от носков старины Питера.

— Засранец!

— Иди-иди, — сказал Сириус, а потом я ощутила, что он взял меня на руки и куда-то понёс.

Сириус держал меня крепко, словно я не была на седьмом месяце беременности и весила ничтожно мало. Я уткнулась носом в его шею. Он него по-прежнему пахло дорогим парфюмом, псиной и маслом, а ещё столь ненавистными мне гранатами.

Мне казалось, что я падаю, падаю, падаю, а дна пропасти всё не видать. Я же, повисшая в невесомости между сегодня и завтра, как никогда отчётливо понимала, что ничего не изменится. Джеймс уйдёт утром, и неизвестно, вернётся ли. Сириус по-прежнему будет играть роль моей няньки, поить меня по утрам гранатовым соком и относить вечером в постель на руках. А я — ждать.

Я всю жизнь чего-то ждала, будь то письмо из Хогвартса или рождественское печенье, только-только вынутое матерью из духовки.

Мне не впервой.

Падение внезапно завершилось, но дно оказалось мягким, заполненным подушками и пахнущим лавандовым порошком для стирки. Сириус укрыл меня одеялом, заботливо подоткнув его со всех сторон, как мамочка, а потом склонился, касаясь своими губами моих губ. Как вчера, позавчера и месяц назад.

А потом ушёл.

Он всегда уходил, ведь у нас, вашу мать, идеальная семья.

* * *

— Эй, Эванс! Тяжёлая ночка, раз спишь на ходу? — Сириус подвинул ко мне стакан гранатового сока.

Сегодня на нём была надета свежая рубашка, волосы аккуратно зачёсаны назад, а не взъерошены, как обычно. И пах он чужой женщиной. Пряный аромат, в котором смешались запахи магнолии, туберозы и ещё чего-то незнакомого, навязчивого, до тошноты сладкого.

Мерлин, где он её вчера нашёл? В чьей постели провёл ночь?

Я не хотела знать ответ. Ничего не хотела знать.

Выпила свой сок большими глотками, почти давясь. Улыбнулась ему насмешливо, понимающе и сказала:

— Не тяжелее, чем у тебя. Смотри, как бы ты не уснул до возвращения Джеймса.

— Разве что ты меня усыпишь. — Он вернул мне улыбку, которая не затронула его глаз.

Они были такими же требовательными, как и вчера, и позавчера, и месяц назад. Как и в тот день, когда Джеймс не вернулся домой, а я, переборщив с успокаивающими зельями, едва не потеряла нашего ребёнка.

Сириус тогда проявил чудеса оказания первой помощи. Колдомедик, аппарировав к нам через полчаса, осмотрел меня, важно покивал и прописал постельный режим, здоровое питание и поменьше волнений.

Не вышло. Я впервые видела Сириуса таким сердитым. Он не кричал, нет. Говорил тихо, но каждое его слово, ядовитое, жестокое, было похоже на камень. Мне тогда казалось, что ещё немного — и он схватит меня за плечи и будет трясти, трясти, трясти, пока не вытрясет из меня душу.

Но он не сделал этого. Поцеловал. Зло, грубо, не заботясь о том, что причиняет мне боль. Я до сих пор помнила его губы, совсем не похожие на губы Джеймса. Его дыхание на моём лице, то, как сильно он прижимал меня к себе, словно боялся потерять. Тогда был первый и единственный раз, когда, как мне казалось, он видит меня.

Не жену Джеймса, не мать его ребёнка, а просто Лили.

Джеймсу мы об этом так и не рассказали.

Сириус и так врос в нашу семью слишком глубоко. В ванной была его зубная щётка, в буфете — чашка, в прихожей — пара тапок, которые он никогда не надевал. Нормальные друзья приходят в гости по выходным или праздникам, общаются по каминной сети или шлют письма с совой, но не селятся в гостевой спальне и не делают жене лучшего друга по утрам свежевыжатый сок.

Это было не-нор-маль-но.

* * *

— Давай, зашнурую тебе кроссовки, — сказал Сириус, держа обувь за шнурки.

Я молча вытянула ноги.

«Мерлин с тобой, Сириус. Делай что хочешь. Только не надейся, что я и дальше буду делать вид, что ничего не происходит», — думала я, наблюдая за ним.

Вот он поднял голову, усмехнулся, собираясь что-то сказать, но я не позволила. Потянулась к нему, обнимая, целуя, пытаясь хоть ненадолго заставить его позабыть о Джеймсе. Когда я отпустила Сириуса, он помолчал, отошёл на пару шагов, а потом обернулся в пса и поскрёбся лапами в дверь, словно говоря: «Пошли гулять!»

Я рассмеялась сначала тихо, почти беззвучно, а потом захохотала в голос. Слёзы катились из глаз, но я никак не могла успокоиться. Он снова взял надо мной верх, ускользнув в свою анимагическую форму, а я осталась одна.

Впрочем, всё всегда происходило так, как того хотел он: гранатовый сок по утрам, прогулка до обеда на свежем воздухе, бесконечные часы ожидания, болтовня до глубокой ночи, едва ощутимый поцелуй — пожелание сладких снов, а на следующий день всё сначала.

Мне грех жаловаться, ведь у меня есть всё, что нужно для счастья: любящий муж, ребёнок под сердцем, красивый дом и собака.

У нас идеальная семья.

Образцовая.

А всё остальное — мелочи, которые не стоят внимания.