Взгляд изнутри (джен)

Я проснулся и открыл глаза. Этот литературный штамп описан ещё в книгах древнегреческих философов, тех, что магглы считают утерянными. Но именно это я и сделал. Точнее, попытался, потому что у меня ничего не получилось. Странно, не правда ли? Казалось бы, такое обыденное действие не поддалось мне, одному из величайших волшебников своей эпохи. И, должен признаться, меня это немного испугало. Клянусь шляпой Годрика, что больше никогда не буду с ним пить ту маггловскую бурду, которую они лишь по недоразумению называют вином. Хотя это сколько же надо было выпить, чтобы мне отказалось подчиняться собственное тело? Такого со мной точно не бывало никогда. Ну, разумеется, кроме того случая, когда Ровена опробовала на мне только что изобретённое парализующее заклинание.

Говорил же я ей, что для экспериментов существует Годрик... то есть магглы... то есть всякая живность Хельги... её цветочки... ну и уж драконов-то точно никто кроме Годрика никогда не жалел, даже сердобольная Хельга. Но нет, под горячую руку Ровены пришлось именно моё несчастное тело и именно в тот момент, когда я дегустировал благородный напиток, подаренный моим троюродным братом в благодарность за пустячный яд для его сварливой жены. Или наоборот, за зелье, сделавшее её покорной, как ручные смертоносные цветочки Хельги? Не помню ведь уже, вот она — старость. Не каждый день тебе сорок лет исполняется.

Так, на чём это я остановился? Вот, так всегда. Начал с непослушного тела, продолжил Хельгой и закончил ядами. Если она действительно хоть немного замешана во всём этом вместе со своими чудодейственными травами, клянусь бородой моего лучшего ученика Мерлина, что ей это просто так с рук не сойдёт. Не отпущу её, пока не сварит точно такой же отравы... в смысле, точно такого же отвара для Годрика. Этот рыжеволосый балбес пьёт всё, что находится в жидком виде, и я никогда не забуду, как ради шутки сделал его любимый кубок вечно заполняемым самой крепкой настойкой из тех, что гонят на Британских островах. Так этот дурак мне ещё в благодарность и медальон стоимостью в два галлеона подарил, мол, так благодарен я тебе, что не знаю, что ещё такого придумать. И откуда у него столько денег, если даже шляпу свою подлатать уже две декады не может, не то что новую купить? Сколько раз говорил ему, а он скалился и отвечал, что она ещё всех нас переживёт. Ну да, как же, сожгу сразу же, как только смогу пошевелить рукой. Уверен, что это дело именно его подлых рук, какая-то особая магия, доступная только рыжим.

Тем временем, глаза мои всё-таки открылись, но вместо того, чтобы обрадоваться, я ужаснулся ещё больше, чем при виде пьяного Годрика, обнимающегося с гиппогрифом. Испугался тогда я, разумеется, за гиппогрифа, рыжих бережёт сама судьба или ещё что-то неведомое, мне, светловолосому красавцу, не понять. Так, о чём это я? Ах, да. Мои глаза. С каждой секундой во мне всё больше крепла уверенность, что они... не мои. Я ими видел, и видел прекрасно — гораздо лучше, чем обычно. Не прошли же даром десятилетия до изобретения Люмоса, проведённые над написанными ужасным почерком наших писарей книгами при свете одних лишь факелов. Окружающий меня мир был настолько непривычно чётким и к тому же просто непривычным, что я снова подумал всё-таки на Хельгу. Неужели она наконец-то нашла способ обойти законы природы и излечить моё зрение? А что до побочных эффектов в виде обклеенных бумагой стен со странными рисунками... Наверное, это вполне нормальная расплата за такой щедрый дар, и скоро они исчезнут.

Между тем я встал с кровати, хотя больше всего хотел полежать на ней ещё несколько часов, пока зрение и чувства не придут в норму, и подошёл к небольшому зеркалу. Из него на меня посмотрела не очень симпатичная босоногая девчонка, одетая в подобие женского летнего платья. На вид ей было около пяти-шести лет, точнее определить возраст я затруднялся. Никогда не любил маленьких детей, ведь они всегда удивительно беспокойны и назойливы, при этом еще и любят задавать всякие дурацкие вопросы. Нет, неправа Ровена, рано детей в этом возрасте принимать в Хогвартс. Вот лет в десять-одиннадцать, когда им уже можно поручать ответственную работу и не бояться, что её не выполнят... но я опять отвлёкся. Девочка в зеркале улыбнулась, подмигнула, достала откуда-то огромный гребень из неизвестного мне материала синего цвета и принялась расчёсывать свои роскошные волосы каштанового цвета, волнистости которых позавидовала бы Хельга, а длине — Ровена. Я попробовал протянуть руку, но она меня не послушалась. Попытался закрыть глаза — так же, никакого результата. И тут в моей голове раздался чей-то голос, который никак не мог принадлежать мне самому, потому что он поинтересовался моим именем. Я ответил.

— Я буду называть тебя Лиззи, — ответил голос, а девчонка в зеркале показала мне язык и рассмеялась. — Ты забавный, хотя я и не очень поняла, кто такие Ровена, Годрик и Хельга, что такое «вино» и почему ты такой недовольный.

— Моё имя — Салазар Слизерин! — разозлился я, уже достаточно чётко осознавая, что очутился в ситуации, выбраться из которой будет очень непросто, если возможно. — Это гордое имя внушает страх и уважение, его нельзя унижать сокращениями! Мерзкая маггла!

За последнее высказывание мне тут же стало стыдно, но я не опустился до извинений, хотя и понимал, что больше не являюсь хозяином собственному телу, да и тело, собственно, не моё. Оставалось только разобраться с причиной такого казуса и при первой же возможности хорошенько побить Годрика хотя бы в драке на его любимых мечах, дать себе очередное обещание больше никогда не пить ничего, сваренного из трав Хельги, и выяснить у Ровены, есть ли у неё хоть одно объяснение тому, что со мной происходит. Потому что мой разум категорически отказывался его придумывать. Между тем девочка поняла моё состояние и торжествующе улыбнулась, осознавая, что в данный момент она сильнее меня.

— Лиззи, не знаю, почему и как, но ты сидишь в моей голове, и хозяйка в ней я, а не ты. А раз я родилась девочкой, а не мальчиком, то и тебе полагается женское имя. Мы же теперь вместе и навсегда, как принц с принцессой из сказки. Понял? И, кстати, я забыла представиться. Меня зовут Гермиона.

Мне очень хотелось застонать, но такой возможности больше у меня не было и в ближайшем времени не предвиделось.

* * *

С Гермионой у нас довольно быстро установились взаимовыгодные отношения. Она оказалась поразительно умной для своего возраста девчонкой, и хотя я до сих пор не смог понять, есть ли у неё талант к волшебству, стоило признать, что невладение магией было бы единственным её недостатком. В какой-то степени её можно было назвать нечто средним между мной и Ровеной — с нашей мудрой орлицей Гермиону роднил не по-детски проницательный ум, а со мной — умение манипулировать людьми.

Поскольку её родители любили свою единственную дочь больше всего на свете, управлять ими необходимости не было и, хотя Гермиону трудно было назвать капризной или избалованной девочкой, любые её разумные желания выполнялись обязательно. Всю свою истинно слизеринскую хитрость она направила на меня, быстро сообразив, что я взрослый человек, неизвестно каким образом заключённый в теле пятилетней девочки, и если не буду с ней общаться, то просто сойду с ума от скуки.

Ставить над собой эксперименты я не любил никогда, а потому мы довольно быстро пришли к взаимовыгодному соглашению. Я по мере возможностей учу её латыни и языку змей — пока единственное, что способен понять из довольно обширного набора моих знаний её детский мозг, а она будет объяснять мне все чудеса непонятного для меня мира и учить современному английскому языку, который я поначалу понимал несколько с трудом.

Довольно быстро я понял, что оказался в далеком от своей эпохи будущем, но поскольку летосчисление в нём велось непонятным мне образом от Рождества Христова, о котором я никогда не слышал, точное время установить не удавалось.

Удалось только понять, что родители Гермионы — самые обыкновенные магглы без всякого намёка на талант к волшебству, но уже насчёт неё возникали сомнения. Способности у детей проявляются в разном возрасте, и мне оставалось только надеяться, что они всё-таки проявятся, и мы найдем способ добраться до привычного для меня волшебного мира и попытаться понять, что с нами произошло, а потом найти способ вернуть меня обратно, если это вообще возможно. Пока что нам оставалось только учиться друг у друга, чем мы с удовольствием занимались сначала месяцами, а потом и годами напролёт.

Гермиона оказалась на удивление прилежной и талантливой ученицей, поэтому схватывала всё на лету, а ещё её со мной объединяла любовь к книгам, которую всячески поощряли её родители. Никогда не забуду их удивлённые лица, когда они застали нас в семейной библиотеке с англо-латинским словарём, посвящённым по большей части медицинским терминам и, коротко расспросив, обнаружили, что их дочь знает давно мёртвый язык лишь немногим хуже, чем они сами. Поэтому в подарок на свой десятый день рождения Гермиона получила прекрасный самоучитель по латинскому языку, и я ему обрадовался даже больше, чем она, но совсем по другой причине. Едва взяв в руки толстую книгу, Гермиона подпрыгнула от радости, но не вернулась на пол, а взлетела под самый потолок, больно ударившись затылком о люстру. Она всё-таки оказалась ведьмой, и это было прекрасно! Теперь оставалось ждать гонца из Хогвартса, которым обычно был один из нас четверых, чаще всего Годрик.

* * *

Какое же это прекрасное чувство — вернуться в волшебный мир спустя несколько лет, пусть даже и не в собственном теле! Гермиона восторженно глазела по сторонам, рассматривая невиданные чудеса, о некоторых из которых я уже рассказывал ей, но и сам прекрасно понимал, что никакие слова не смогут передать красоту и великолепную мощь волшебного мира, к которому мы оба принадлежали. За годы совместного сосуществования мы давно успели убедиться, что я никак не могу повлиять на тело Гермионы, и всё волшебство, что она творила, было именно её волшебством. Мне оставалась лишь уже давно привычная роль первого учителя, и что ученица была только одна, значительно облегчало задачу. Нет ничего труднее, чем объяснять что-то новое детям магглов, которых лишь недавно вырвали из бедных крестьянских семей, и даже не совсем понимающих, какой силой они владели. Именно поэтому я так горячо возражал против совместного обучения чистокровных и магглорождённых. Дело вовсе не в моих предубеждениях к ним, вовсе нет! Просто одни выросли в семьях, веками знающих о своих необычных способностях, а другие только открывают для себя новый мир — и это никак не сможет способствовать равному отношению к учёбе у всех. Пока объясняешь что-то одним, скучают другие, и наоборот, а это неправильно.

С Гермионой такой проблемы у меня не могло возникнуть по определению. Она проявляла живейший интерес ко всему новому и неизвестному, и мне не приходилось отвлекаться на обучение кого-либо ещё. Мы могли сутками напролёт что-то вместе читать и горячо обсуждать, порой даже вступая в довольно ожесточённые перепалки. С самого начала нашего знакомства, назвав меня «Лиззи», Гермиона ясно дала понять, что не считает меня непререкаемым авторитетом, и с возрастом эта черта проявлялась в ней всё сильнее. Я всячески поощрял это в ней, не забывая напоминать, что неплохо не только иметь своё мнение по многим вопросам, но и уметь его убедительно обосновывать. С этим проблемы у Гермионы возникали разве что в самом начале нашего знакомства, а с годами, когда книги подарили ей знания, а я передал часть своего опыта, наши споры становились всё увлекательнее, и порой вопросы Гермионы ставили меня в тупик своей очевидной простотой и логичностью. Ей иногда удавалось замечать даже то, чего не увидел я, хотя и наблюдал окружающий мир её глазами с высоты своих сорока лет.

На первую вылазку в волшебный мир особых надежд я не возлагал. Интерес одиннадцатилетней девочки к тому, что хотелось знать мне, мог вызвать непредсказуемую реакцию тех, кто у власти в волшебном мире, поэтому нам следовало быть осторожными. Что не мешало Гермионе как бы между прочим задать вопрос про Хогвартс и узнать, что я считаюсь одним из его основателей, пропавшим при загадочных обстоятельствах. На вопрос, когда же это произошло, последовал ответ, что точная дата исчезновения достоверно неизвестна, но она точно больше тысячи лет. Цифра внушала благоговейный ужас, и я в который раз поразился мощи той магии, что забросила меня настолько далеко. Где-то в подсознании мелькнула мысль, что на такое кроме меня самого способна только Ровена, но я тут же её отбросил. Мне не терпелось поскорее вернуться домой и заняться изучением книг, которые Гермиона купила частично по моей указке, а частично — из каких-то своих соображений. Например, меня никогда не интересовали чары для изменения собственной внешности, хотя, стоит признать, передние зубы у Гермионы выпирают слишком сильно, и красоты ей это не добавляет.

Тут же, на Диагон-аллее — так назвала длинную улицу из множества лавок, наполненных разнообразным волшебным добром, наша проводница, пожилая женщина лет семидесяти, представившаяся нам как профессор МакГонагалл — состоялось наше второе знакомство с человеком из волшебного мира и первое — с моим ровесником, точнее, ровесницей. Я предпочитаю не заводить знакомств в женской комнате для переодевания, это верный признак дурного вкуса, но выбирать не приходилось, ведь мы встретились в магазине, где продают мантии.

Новой знакомой оказалась симпатичная темноволосая девочка с добрыми зелёными глазами, посмотревшими на нас с интересом из-под аккуратных очков в тонкой серебряной оправе. Она представилась как Гарриет Поттер и разрешила называть её просто Гарри. Вскоре выяснилось, что её мать — такая же магглорождённая волшебница, как и я, то есть Гермиона, а отец чистокровный и является дальним родственником самих Певереллов, но не разделяет предрассудков аристократии насчет господства чистой крови. На осторожный вопрос Гермионы Гарри ответила, что существуют сторонники так называемого Лорда Волдеморта, который настолько запугал мирное население Британии, что оно даже боится называть его по имени. Лорд Волдеморт на самом деле — сын маггла Томаса Риддла и колдуньи Меропы Гонт, последней из рода Слизерина, известного своей ненавистью ко всему маггловскому. Волдеморт развязал самую настоящую гражданскую войну, поубивав множество людей, и в итоге десять лет тому назад развоплотился, не сумев убить Невилла Лонгботтома.

Гарри могла говорить на эту тему ещё долго, было нетрудно понять, что эта тема ей интересна, Волдеморт ненавистен, а Невилл — её хороший друг. Но обилие полученной информации требовало переосмысления в спокойной обстановке, и поэтому я был в высшей степени рад, когда родители Гарри увели её за волшебной палочкой, а мы отправились знакомиться с новым для нас обоих волшебным миром, который, оказывается, я знал не намного лучше Гермионы.

* * *

«История Хогвартса» дала ещё больше поводов не только для размышлений, но и для гордости за тех, кто занимался школой после смерти моих друзей. Практически каждый из директоров вносил что-то своё в защиту замка, и я с удивлением узнал, что он вырос практически в четыре раза по сравнению с той крепостью, которую я помнил. В отличие от маггловского мира, где замки перестали исполнять свою первоначальную функцию — защищать обитателей близлежащих поселений от набегов недругов, — Хогвартс вплоть до девятнадцатого века оберегал своих обитателей от кровавых гоблинских восстаний, счёт которым за время моего отсутствия в мире шёл на многие десятки, если не на сотни.

Приятно было узнать и о том, что проблему доставки магглорождённых волшебников решили в середине девятнадцатого века с помощью новенького маггловского вокзала «Кингс-Кросс», спустя всего десятилетие после его основания. Тогдашний директор Хогвартса предполагал, что ученикам будет полезно после расставания с родителями пообщаться со своими сверстниками не в формальной школьной обстановке, а в просторном вагоне специального поезда, послушать краткий экскурс в историю замка от старост факультетов до церемонии распределения. Предполагалось, что это будет способствовать более дружелюбным отношениям между факультетами и сплочённости всех учеников, среди которых наблюдалось явное разделение по социальным признакам. К сожалению, последующие директора считали иначе и, хотя сохранили саму традицию поездок в замок на поезде, отменили экскурсионный курс и не озаботились закупкой более современного локомотива и комфортабельных вагонов.

Мы оказались в одном купе с Гарри, уже знакомым нам по её рассказу и из газет Невиллом Лонгботтомом и их другом Роном Уизли, рыжине волос которого мог позавидовать сам Годрик. Нас здорово позабавило их отношение к факультету, носившему моё имя, но причину нашего веселья раскрывать мы пока не стали. В одной из купленных на Диагон-аллее книг мы обнаружили упоминание о клинике имени святого Мунго, в которой служит целителем монах-сквиб, знакомый с обрядами экзорцизма. Почему-то нам с Гермионой показалось, что таким образом в своё время вернуться мне не удастся.

Увидев в книге описание церемонии распределения, я очень развеселился, а когда Гермиона удивлённо поинтересовалась, почему я смеюсь, пришлось напомнить ей о моём первом дне в её голове и своей клятве сжечь шляпу Годрика, как только смогу пошевелить рукой, что мне до сих пор не удалось. Была у меня и безумная мысль, что Годрик сам всё-таки решился на создание крестража, иначе та ветхая тряпица не протянула бы столько времени, но я тут же её отбросил, вспомнив об умениях Ровены в подобной магии.

Кто-то мог бы решить, что у нас с Гермионой обязательно имел бы место серьёзный спор по поводу учебного заведения, но этот кто-то недостаточно хорошо знает меня и не понимает ту связь, которая образовалась между нами за долгие годы совместного сосуществования. Конечно, мне хотелось посмотреть на свой факультет, так сказать, изнутри, но против желания Гермионы распределиться вместе с новыми друзьями на факультет Годрика я возражать не стал, решив, что проблем с проникновением в Слизерин у нас всё равно не возникнет, а общаться семь лет с чистокровными волшебниками магглорождённой даже с основателем факультета в голове вряд ли будет приятно.

Едва распределившись, я тут же принялся расспрашивать всех кого только можно о том, где находится запретная секция библиотеки, которую ввели уже после моей вынужденной отставки. «История Хогвартса» утверждала, что это была идея всех основателей Хогвартса, считавших, что не всякая магия полезна для всех, но никто лучше меня не мог сказать, что книги очень часто лгут. Подобные мысли могли прийти в голову разве что добросердечной Хельге, считавшей опасным для учеников всё на свете, кроме её цветочков, некоторых из которых даже храбрый Годрик боялся сильнее драконов. Готов поклясться, именно она и осталась последней из нас, потому что Ровена и Годрик обязательно отговорили бы её от подобной глупости. В знаниях нет ничего страшного, и они не должны быть запретными. Хотя не она, так любой из последующих директоров мог ввести подобный запрет, так что всё-таки глупо было обвинять её в том, что могли сделать и другие.

Увы, Запретную секцию посетить нам в день распределения не удалось, потому что на своей кровати в спальне первокурсниц мы обнаружили запечатанное письмо, подписанное фамилией нынешнего директора Хогварса, Альбуса Дамблдора. Разорвав конверт, мы с Гермионой прочли строки, написанные аккуратным мелким почерком, и не узнать его я не мог.

«Дорогой Салазар! Я думаю, ты уже сумел взглянуть на мир магглов их глазами. Понимаю, что поступаю с тобой очень жестоко, но, поверь, я не вижу другого способа. Я надеюсь, что не ошиблась в расчётах и в ритуал не закралась досадная ошибка. Я подобрала тебе тело умного талантливого магглорождённого волшебника, с которым тебе будет о чём поговорить. К сожалению, я не знаю, в какой эпохе ты окажешься. Точно могу сказать лишь одно — мы трое к тому времени уже будем давно мертвы. Годрик и Хельга ничего не знают, всю ответственность я беру на себя.

Ровена Рейвенкло, которая так и не стала твоей женой»