Прозрение (джен)

— Мерлин мой… Люциус…

Тот не услышал, как подошёл отец. Малфой-младший лежал на траве у пруда — был жаркий летний день, он только что искупался и теперь просто валялся в тени, вольно раскинувшись на траве, разбросав руки в стороны и наслаждаясь теплом и покоем этого прекрасного июльского дня.

И отца не услышал.

А если бы даже и услышал — всё равно бы ничего не изменилось, потому что то, что потом произошло, стало для Люциуса полным сюрпризом.

— Что это такое? — медленно спросил Абраксас, наклоняясь и поднимая левую руку сына, на белом предплечье которого красовалась бледная сейчас картинка — обвившая и вылезающая из черепа змея. — Ты…

Он вдруг размахнулся и со всей силы ударил Люциуса по лицу. Пощёчина оказалась такой сильной, что у того зазвенело в голове, а в глазах заплясали искры — но в тысячу раз сильнее этого сотрясения и боли было изумление.

Отец никогда не поднимал на него руку. Вообще никогда. Это было так же немыслимо, как, к примеру, усадить с собою за стол домашнего эльфа.

Люциус так и остался лежать на земле, отстранённо подумав, что, кажется, отец его сейчас тут убьёт. Просто возьмёт свою палочку — и полыхнёт зеленью. Будет даже красиво… зелень в зелёной траве.

Никогда он не видел у отца такого лица. Он даже представить себе не мог, что оно вообще таким может быть.

— Ты, — задохнувшись, сказал Абраксас. — Ты…

Он отшвырнул его руку, развернулся и быстро, почти что бегом пошёл к дому. Чувствуя, что происходит что-то непоправимое, Люциус вскочил и побежал следом, даже не вспомнив, что сейчас на нём из одежды нет ничего.

— Па… отец, — назвать того сейчас «папой» не получилось. Догнать-то его он догнал, но…

— Убирайся. С глаз моих. Сейчас. Убирайся, — глухо проговорил тот, схватив сына за плечо с такой силой, что кожа вокруг его сомкнувшихся пальцев даже не покраснела, а побелела. — Завтра утром придёшь ко мне в кабинет. А до тех пор — не попадайся мне на глаза. Вон.

Он отшвырнул руку сына с такой силой, что тот не устоял на ногах и упал, сев на землю. Отец вновь размашисто зашагал к дому, а Люциус остался сидеть на траве, пытаясь восстановить дыхание и унять звон и пожар в голове. Самое страшное — он никак не мог понять, что же произошло, что он сделал такого, что привело отца в подобную ярость? Люциус растерянно перебирал в голове события последних дней и недель… да нет, не было там ничего особенного! Вообще всё было как обычно… что же случилось?

Он вспомнил, наконец, что раздет. Ему стало от этого неуютно — он встал и пошёл назад, к озеру. Оделся. Возвращаться домой было… страшно. В словах Абраксаса не было прямой угрозы, конечно… но лучше бы, наверное, была.

Люциус подумал немного — и аппарировал на побережье.

Ему нужно было с кем-то поговорить — с кем, как не с Руди? Если он дома, конечно.

Тот был дома, и именно дома, а, к примеру, не в море, куда очень полюбил в последнее время выходить в лодке один или на пару с братом. И очень удивился, когда Люциус аппарировал прямо в главный зал — у него на глазах. Прежде Малфой никогда себе подобного хамства не позволял — поэтому Родольфус не рассердился, а очень встревожился.

— Что случилось? — спросил он, отходя от стола, на котором изучал какую-то карту.

— Да сам не знаю, — потерянно проговорил Люциус. — Вот думал, может быть, ты мне расскажешь…

— Я? — он даже не скрывал удивления. — А я имею к этому отношение?

— Я не знаю… наверное, нет… выпить есть что-нибудь?

— Что угодно… коньяк?

— Да нет, — неожиданно отказался Люциус. — Лучше что-нибудь… я не знаю. Спирта, что ли, — он нервно рассмеялся.

— Да что у тебя стряслось? — Руди уже всерьёз начал нервничать.

— Да не знаю я! — воскликнул тот — и пересказал Лестрейнджу всё только что с ним случившееся. — Вот что это было, а? Я клянусь тебе — я вообще ничего особенного в последнее время не делал!

— Н-да, странно… вот так просто на пустом месте? — задумчиво проговорил Родольфус.

— Да! Именно! Именно что на пустом!

— Да не мог он на пустом… раз ты не делал ничего — значит… говоришь, ты просто лежал на траве? Голый?

— Так я же не посреди дома голый лежал. В траве, у пруда, один… мы всегда там купаемся!..

— Да я не к тому, — задумчиво протянул он, — скажи, а он про метку-то знает?

— Не знаю… не помню. При чём тут?

— Может… узнал?

— И что? — Люциус даже не понял. — Ну узнал… он бы, я думаю, скорее обрадовался…

— Ты полагаешь?

— Конечно… это же честь. Отличительный знак. Руди, не идиотничай. Давай дальше думай.

— Это ты идиотничаешь, — почему-то рассердился Родольфус. — И вообще, я занят сейчас, извини.

— Занят? С ума сошёл?! — Люциус даже схватил его за руку, но тот резко и грубо вырвался.

— Да, занят. Я уже сказал тебе, что я думаю.

— Да при чём здесь вообще эта метка? — разозлился Малфой. — Какая вообще отцу разница?

— Люци, — вздохнул Родольфус. — Ты… ты иногда ведёшь себя просто как полный кретин. Извини. Сядь и подумай самостоятельно.

— Я не понимаю, — проговорил Малфой озадаченно. — Метка… почему?!

— Потому что ты идиот, — вздохнул Родольфус. — Правда, я тоже. И Белла. И Асти. И все мы — стадо придурков. Ты ещё разве не понял, что это?

— Что мы все идиоты? Нет, как-то не понял. Это же ты у нас тут…

— Замолчи.

Он умолк. Руди умел неожиданно приказать… так, словно имел на это какое-то право.

— Ты не понял, что это? — Родольфус поднял рукав и кивнул на свою метку.

— В каком смысле? Что-то вроде модифицированных Протеевых чар, полагаю… очень удобно. Ну и отличительный знак, конечно, — он не удержал гордой улыбки. — Он далеко не всем…

— Ты кретин.

Нет, Родольфус, конечно, никогда в выражениях не стеснялся — ещё с детства. Но это всё-таки перебор.

— Сам такой, — ругаться Люциус не хотел, но и стерпеть не мог.

— Такой, — тот согласно кивнул. — Но я хотя бы с самого начала понимал, что делаю. А вы — кретины. Протеевы чары, — передразнил он.

— Ладно… — когда Руди в таком настроении, указывать ему на недопустимость некоторых высказываний бесперспективно. Сам потом пожалеет. — И что же это, на твой взгляд, такое?

— А это тебе папа расскажет, — зло и непривычно для него ядовито ответил Родольфус. — Не буду лишать его хотя бы этого удовольствия. Если у тебя сейчас всё — мне надо работать.

— Ты тоже меня выгоняешь? — возмутился Малфой. Родольфус вдруг побелел, схватил его за руку, спросил перепугано:

— В каком смысле тоже? Он тебя… выгнал? Изгнал?!

— С ума сошёл?! — Люциус так удивился, что даже разозлиться не смог. — Какое изгнал?! С чего бы?!

Лестрейндж выдохнул и отпустил его.

— Я подумал… ничего. Извини.

— Слушай, — Родольфус вёл себя до того странно, что Люциус невольно начал нервничать. — Что происходит, а?

— Посмотри на метку. Внимательно. И подумай. Голова у тебя есть — не Уолли. Вот к тому у меня никаких претензий по поводу. Хотя его тоже жалко. Слушай… скажи мне одну вещь. У Нарциссы есть метка?

— Нет, конечно, — Люциус дёрнул плечом. — Вот ещё. Зачем ей?

— Хорошо, — Родольфус кивнул и даже улыбнулся.

— Он ей, между прочим, не предлагал.

— И отлично, — сказал Родольфус весело. — А ты думай, Люци, думай.

Он кивнул гостю и вернулся к столу и к своей карте.

А Люциус постоял-постоял — и пошёл на берег.

Думать.

Домой он вернулся к ночи и попросил Нарциссу пока ни о чём не расспрашивать — просто сказал, что сильно повздорил с отцом. Она поняла… она всегда понимала.

А утром Люциус пришёл к своему отцу.

Абраксас встретил его спокойно. Кивком указал на стул перед своим столом.

— Садись.

Люциус сел.

— Я хочу знать, когда ты это сделал.

— Что сделал? — задал Люциус, наконец, тот вопрос, на который со вчера так ответа и не нашёл.

— Когда ты сделал себя рабом.

Абраксас произнёс это совершенно спокойно, даже, пожалуй, буднично.

— Я не… это… это просто…

Это глупо… Какое рабство?!

— Это клеймо, Люциус, — спокойно и немного устало сказал Абраксас. — А ты — раб этого полукровки. Насколько я понимаю, до смерти одного из вас.

— Да нет! — возразил он, задирая рукав рубашки — сегодня жарко, и он без мантии, ведь дома же, не на людях. — Это просто…

— Замолчи.

Люциус умолк.

Отец выглядел… постаревшим. Кажется, со вчера он прибавил лет двадцать, если не больше.

— Это клеймо, мальчик. Давай говорить как есть.

— Это просто способ… — попытался вновь возразить Люциус.

— Клеймо.

Люциус мотает головой. Он не… он не мог вот так ошибиться!

— Ну, что ж теперь, — сказал, помолчав, Абраксас. — Скажи мне только — ты там один, или и жену за собой потащил?

— Нет, — почему-то шёпотом ответил отцу сын. — Нет, что ты…

— Ну вот сбереги хотя бы её, — кивнул Абраксас. — Собственно, это всё… можешь идти.

— Папа… — слово замерло у него на языке, и он поправился, — отец…

— К сожалению, — жёстко ответил тот. — Но этого уже не исправить. Всё, мы закончили этот разговор.

— Отец, я…

— Иди. Не хочу тебя сейчас видеть, — сказал Абраксас спокойно, словно бы сообщая о некой данности. — Постарайся больше не делать глупостей: я никуда тебя не выгоняю, этот дом — твой, мы не Блэки, наследник есть наследник. Даже раб, — его губы кривятся — то ли от презрения, то ли от боли. — Но лично я лично тебя какое-то время видеть не хочу. Уходи.

— Отец, — проговорил Люциус потерянно.

— К несчастью, — жестоко повторил тот. — Иди, Люциус. Тебе жить.

…Люциус сам не помнил, как вышел из кабинета и как оказался на крыше. Сияло солнце, и та была очень горячей — он сел, привалившись спиной к какому-то выступу, а потом лёг, свернувшись клубком и прикрывая лицо от палящего солнца своими длинными волосами — практически белыми, как и у всех Малфоев.

Что же он натворил…

«Насколько я понимаю, до смерти одного из вас», — звучит в голове.

Да нет… он не мог с ними так поступить — мелькает спасительная и жалкая мысль. Том Риддл — такой сильный и такой обаятельный… Отец же сам сто раз с удовольствием принимал его у себя! Он не попался бы так… только не он… не Люциус Малфой…

Он не заметил, как задремал, а потом и заснул — прямо на крыше, под сжигающим даже куда более тёмную кожу ярким июльским солнцем.