Теперь я тебя понимаю... (джен)

Когда закат уже погас даже на самых высоких шпилях Изумрудного города, из ворот дворца выскользнул человек в тёмном плаще. Едва заметный среди теней кустов, он пробрался по самому краю прямой центральной аллеи, что вела к выходу из парка. Но, не дойдя до середины, огляделся и юркнул в просвет между кустами. Петляя среди густых зарослей по едва-едва заметной тропинке, он в пять минут добрался до высокой ограды парка. Снова воровато оглядевшись, вскарабкался по узорчатой решётке и ловко перемахнул на другую сторону.

Почти ловко. Плащ зацепился за одну из кованых пик ограды и остался на ней висеть, а беглец с треском исчез в раскидистом кусте. Прошла секунда, другая. Что-то неразборчиво прошипев, беглец осторожно высунулся и прислушался. Звук ломающихся веток в ночной тишине никого не потревожил. Плащ мерно покачивался на лёгком ветерке. Беглец спешно содрал его и накинул на себя. Рука показалась из плаща в неположенном месте. Ещё раз выругавшись и прижав ткань локтем к боку, беглец на цыпочках двинулся дальше по тёмным пустым улицам с редкими огоньками домов.

Часто крутя головой, он крался всё так же тихо, стараясь избегать освещённых окон и уличных фонарей. У лавки горшечника свернул налево, там прибавил шагу. Тёмную, совсем уснувшую улицу человек почти пробежал. У булочной снова свернул налево и принялся отсчитывать дома. На некоторое время остановился возле двух каменных особняков, разглядывая между ними то ли щель, то ли узкий переулок, почесал где-то в капюшоне, махнул рукой и отправился дальше.

Двадцать третий дом, возле которого он и остановился, был ухоженным, свежевыкрашенным, возле него в палисаднике ярко и буйно цвели тюльпаны. Окошко светилось лишь одно, на первом этаже, вот к нему-то человек и подобрался, осторожно переступая клумбы.

На осторожный стук по подоконнику из окна высунулась растрёпанная девушка. Увидев гостя, она озадаченно сдвинула брови.

— Впустишь? — раздался из-под капюшона высокий голос.

— А что надо? — хмуро осведомилась девушка.

— Просто поговорить.

— Заходи, поговорим. — Девушка отступила от окна.

Человек в плаще подпрыгнул, уцепился за подоконник и полез прямо в окно. Девушка, сложив руки на груди, с интересом наблюдала, как гость переваливается через подоконник и дрыгает ногами. И наконец, оказавшись внутри, снимает плащ.

— О! Принцесса Озма, — как-то очень спокойно отметила хозяйка комнаты.

Принцессу в гостье было узнать не так-то просто. Она вырядилась в панталоны с бантами и мужской камзол, великоватый в плечах и талии. Да и принцесса, лезущая в окно, — это не то, что каждый день увидишь.

— Генерал Джинджер, — неуверенно произнесла та, кого назвали Озмой.

Джинджер поморщилась, взяла с лавки кринку со сливками и перевернула её содержимое в маслобойку.

— Никакой уже не генерал…

— Ладно, просто Джинджер.

— Ну и что вы хотели, ваше высочество? Я же веду себя прилично, как и обещала. — Девушка с силой хлопнула крышкой маслобойки и завертела ручку с таким воинственным видом, будто не масло взбивала, а колотила неведомого врага.

— Я хотел… То есть хотела понять… Или сказать вот что: я тебя понимаю.

— Ты понимаешь? — усмехнулась Джинджер.

— Да, понимаю. Хотя мне не приходится мыть грязную посуду, чистить котлы, весь день сидеть на кухне или стирать бельё… Но всё равно меня заставляют делать какие-то очень скучные дела. На редкость скучные. Я почему-то должна вышивать, любить цветы, наряды… Ты не представляешь, сколько их! У меня восемнадцать платьев, четырнадцать пар туфель, пятьдесят разных брошек, семнадцать пар серёжек. И ещё заколки. А их просто немерено! Причём почему-то моя фрейлина начинает шипеть, если я надеваю под платье не те туфли. И я совершенно не понимаю, почему они не те? Вот почему? Налезли же!

— Потому что должен быть хороший вкус.

— А вышивка! Ты когда-нибудь вышивала? Эти тонкие иголочки, которые едва-едва можешь взять пальцами! Эти стежки. Каждый вот такой вот длины. Ни больше, ни меньше! И главное, никакого с этого толку нет! Ну платок. Хоть он белый, хоть зелёный, хоть с розой, хоть с маками! В него всё равно сморкаться!

Комната от одной стены до другой была всего-то несколько шагов, а принцесса бурно жестикулировала, задевая то шкаф, то стену, то едва не касаясь Джинджер.

Та задумчиво заглянула в маслобойку.

— Не маши руками, что-нибудь сшибёшь.

— Вот именно! Не маши руками, громко не смейся, не кричи, не опускай голову, не трогай волосы, не порть причёску, не подпрыгивай, не танцуй так, не улыбайся так, не скалься, не стучи. И ещё тысячи-тысячи-тысячи «не»! Да лучше бы я стал статуей у Момби. Ей и то больше позволено!

Принцесса как будто немного сдулась и плюхнулась на скамью. Джинджер передвинула ей маслобойку, сложила руки на груди и откинулась на стену. Озма без промедления ухватилась за ручку. Маслобойка жалобно хлюпнула.

— Это самый настоящий кошмар! Когда был Типом, не понимал, зачем тебе это восстание. Но теперь понимаю. Это ужасно! У девчонок самая ужасная жизнь, которую можно представить!

Джинджер неопределённо качнула головой, слушая дальше.

— Так теперь я принцесса. И могу приказывать. Скоро, очень скоро я издам указ, который разрешит всем девочкам махать руками, стучать палками и лазить на деревья. А ещё…

— У тебя ничего не получится, — покачала головой Джинджер.

— Почему? — Озма прекратила даже стучать. — Я же принцесса…

— Я была генералом, потом королевой. И что?

— Да ты же заставила всех мужчин заниматься хозяйством.

— И толку?

— Ну…

— Знаешь, Тип… Озма… Озматип или Типозма.

— Какое дурацкое имя!

— Пусть дурацкое. Но всё, что ты говоришь — это ещё не самое худшее.

— И что самое худшее? — мрачно спросила Озма.

— Я собрала армию. Я хотела свободы. Ты знаешь, кто попал в мою армию? Слабоумные идиотки и лентяйки, которые просто не хотят ничего делать. Они хотят валять дурака. И всё тех же драгоценностей и нарядов. Только больше! Когда я держала дворец, они делали на кухне тянучки, тащили из казны всё, что им казалось красивым. А когда я приказала, чтобы стряпали мужчины, то женщины всё равно стояли у плиты и дергали своих мужей. Им всё время что-то не нравилось, и что-то было не так. Честно сказать, мужчины и правда готовили довольно паршиво. А матери метались вокруг колыбельки, боясь, что муж чем-то навредит ребёнку. — Джинджер с досадой стукнула кулаками по скамье. Деланого спокойствия больше на её лице не было, она уже не сдерживала раздражения.— Когда я собирала армию, думаешь, кто надо мной смеялся? Мужчины? Ну да, было… Но женщины смеялись гораздо больше и громче. И если первые меня называли взбалмошной девчонкой, то вторые — полной идиоткой. Я не обращала внимания. Ну и в результате я проиграла. Меня посадили в подвал Изумрудного дворца. А там у меня было много времени на размышления, Типозма.

— Не называй меня так… Похоже на болезнь какую-то.

— Как тебя называть?

Озма не отвечала довольно долго, уставившись в дощатый пол.

— Тип.

— Хорошо, Тип. Но только что ты отказался от половины себя. Понимаешь, в чем дело? Им и так хорошо. Многие женщины действительно любят вышивать! Ты — ненавидишь. Многие действительно любят готовить. Я ненавижу готовить! Я в детстве наведывалась сюда, к тётке в Изумрудный город. Смотрела на дворцовую стражу. Мне нравились они… Я как-то к ним даже на тренировку сумела попасть. Приползла едва живая. Но мне нравилось. А потом, уже дома, училась маршировать. Оружия у меня, правда, не было. Но чем вязальные спицы хуже шпаги? У меня получалось! Я приезжала сюда, чтобы поступить в армию. Меня не взяли. Почему? Я девочка, Тип! Я девочка! Я не слабее, я просто девочка! И теперь вот тётке масло сбиваю… —Джинджер пнула что-то под лавкой.

— Вот видишь, как плохо быть девочкой? О чём я и говорю.

— Тебе плохо, потому что ты был мальчиком и хочешь остаться мальчиком. Мне плохо, потому что я просто… Такая. И я знаю, что, будь я мальчиком, я бы была точно такой же.

— Я был просто мальчиком, но меня сделали девочкой. Хотя нет, родился я девочкой… А ты родилась мальчиком?

— Нет. Я родилась девочкой. Но неправильной. Всё детство скакала с мальчишками и играла в войну. А в тринадцать мне сказали: хватит играть, пора быть девочкой.

— То же самое, только без колдовства. Может, попросить Глинду превратить тебя в мальчика? И я возьму тебя в свою армию.

— Ты не понимаешь, — спокойно сказала Джинджер.

— Почему?

— Я не хочу быть мальчиком!

— Девочкой же плохо…

— Я хочу быть собой, понимаешь? Вне «мальчик-девочка»! Собой. Хочешь влезть на дерево? Вот ты, а вот дерево. И ты либо лезешь, либо нет. Остальное — препятствия. Такие, как слишком высокая или хрупкая ветка. Тебя же это не останавливает, так? Хочешь командовать армией? Есть ты и армия. Все ограничения — они вот здесь, — Джинджер ткнула пальцем в лоб Озме. — Я сама была ограниченной. Я пыталась доказать, что женщины могут командовать армией и служить в армии. Надо было доказывать, что я могу командовать армией.

Озма потёрла рукой лоб, сдвинув хорошенькие ровные бровки, открыла было рот, чтобы добавить ещё что-то. Но тут за окном раздался тревожный перезвон колоколов. Обе девушки обернулись к окну.

— Иди отсюда, ваше высочество. Не хочу, чтобы меня обвинили в похищении принцессы. — Джинджер отобрала маслобойку. — И в том, что я её работать заставила, тоже.

Покинула дом бывшего генерала Озма уже через дверь. Теперь она не скрывалась, во дворец тоже прошла через главные ворота. Переполошившаяся стража, фрейлины и служанки тут же окружили ее кудахтающей стайкой.

В спальне Озму буквально вытащили из «этого безвкусного наряда», затолкали в ночную сорочку и уложили в широкую кровать с балдахином. И всё это время бубнили, как же ужасна была жизнь бедняжки у тётушки Момби. А каким жутким потрясением был захват города генералом Джинджер! Одна из служанок вознамерилась спеть колыбельную, но принцесса уже мило посапывала, сложив ручки под щёчкой.

Стоило служанкам уйти и закрыть дверь в её покои, как Озма открыла глаза, повернулась на спину и уставилась в потолок, хмуря брови.

Через некоторое время она решительно откинула одеяло и босиком по начищенному паркету пошлёпала в кабинет. При тусклом дрожащем свете свечи она достала перо с чернильницей, аккуратно разгладила лист бумаги на столике и принялась писать:

Я, Озма, принцесса страны Оз, дочь короля Пастории, приказываю, чтобы девочки могли...

На этом она остановилась, пощекотала кончиком пера лоб — точно то место, куда Джинджер ей ткнула пальцем. Капля чернил упала прямо на слово «девочки» и расплылась черным пятном.

— Можно подумать, есть указ, запрещающий девочкам махать руками, — ехидно фыркнула Озма. — Но все почему-то слушаются.