Home (джен)

Мы часто переезжали. Мой отец не был военным, но, тем не менее, переезды следовали один за другим. Не помню ни одного места, где бы мы задержались дольше, чем на пять лет. Сейчас вы скажете, что лет пять — слишком приличный срок, чтобы говорить о «частоте»… Но, право, это зависит от того, с чем сравнивать и чем наполнить это время.

Многие мои знакомые переезжали от силы пару раз в жизни. И то, чаще всего эти переезды были связаны с поступлением в университет или, наоборот, его окончанием. Мне же пришлось совершать их по совершенно иным причинам. Все они были разными, но все они несли за собой одну общую черту — разрыв привязанностей. Именно это способно со временем расколоть твою душу на части.

В самом деле, ты научаешься привязываться каждый интервал к людям, но стоит пятилетней бесконечности перевалить за середину, за последнюю треть, за последнюю четверть, как в груди наливается звоном пустота, становящаяся с каждым днем, неделей, месяцем все больше и больше. Глупый организм, словно служащий клепсидрой для потоков времени, состоящих из дней-бусин разной расцветки и наполненности, начинает звенеть: пора, пора, пора! И каждый новый день, каждый рассвет уже встречается тщательно пестуемой печалью внутри и — ветром, звенящим ветром с привкусом полевых трав.

Каждые пять лет — мы меняем место жительство. И каждые пять лет — мне приходится привязываться заново.

Сейчас, в эпоху Интернета, другой город, а то и остров, уже не кажутся другими концами Вселенной: всегда можно позвонить, всегда можно написать, всегда можно продолжить незаконченный разговор. Но я не могу позвонить местам. Да-да, именно так. Люди, с которыми хотелось бы поддерживать связь, не теряются и так. Теряются места. Города, поля, череда старых деревянных домиков почти над лесом, старая речка, каждую весну бурлящая сильнее обычного. Поезда, бегущие под янтарным солнцем на север. Море после дождей и отсветы дровяных печей. Теряется то, что, я бы сказала, можно назвать склейкой нашей жизненной истории, богатой на самые разные события.

Так вот, ты привязываешься ко всей этой атмосфере, только-только становишься ее частью, как вдруг — снова пора. И заново, и заново, и заново. Именно так ты теряешь кусочки своей души: они вплетаются в места, которые ты считал своими, и в людей, которые были для тебя всем эти годы. И остаются с ними навсегда. А тебя становится меньше. Возможно даже, ты истончаешься, становишься на меру прозрачней. И не исключено, что однажды, уезжая, не исчезнешь совсем.

Потом оказывается, что ты все-таки где-то исчез, где-то потерялся в этом мире. Равноценно привязанный ко всем тем немногим местам, где приходилось задерживать свои стопы, ты уже не можешь понять, где же ты сам, твое место, твоя жизнь. И долгие дни и годы ты посвящаешь поиску себя. Вот только тебя как тебя давно не существует: ты оставил себя в домах, в лесах, в янтарном свете, в стуке междугородних колес и послеполуденном школьном солнце. Ты оставил кусочки себя везде, и собрать их теперь становится непосильной задачей.

Но, тем не менее, ты пытаешься. И прежде всего — через место. А вдруг повезет, и найдется оно, то самое, сумевшее собрать в себе все твои бывшие квартиры и дома, весь свет и ветер. А вдруг?.. Но попадаются лишь осколки. Там свет похож. Здесь речка пробегает. Вот тут дома почти такие же, как и в детстве. А вот — дорога с домиками для божков убегает в лес. Но все это — мозаика, которая отчаянно не желает складываться в одно целое. Более того, она и не может сложиться: как могут паззлы из разных картин подойти друг другу?

В какой-то момент ты готов уже смириться и бросить эту идиотскую затею: найти ненанесенное на все карты мира, — но маленькая девочка внутри тебя все еще продолжает поднимать голову в надежде на то самое чудо, в ответ на похожую игру света в окне или смутно знакомые звуки на улице.

Но чуда не происходит. И внутри меня начинает идти дождь.

Первые месяцы лишь он заполняет небосклон сновидений. Не переставая, он льет из ведра многие ночи до тех пор, пока тот участок мира, что можно назвать землей, не становится морем. Вечерами — а мне снятся бесконечные сумерки в этом странном месте — по водной глади бегут огни, и мне даже кажется, что я слышу стук колес и гудок состава. Но поезда не корабли, они не ходят по морям, ведь так?..

Солнце появляется спустя два полугодья. Именно тогда, когда я уже уверяюсь, что в этом странном мире дождей и бегущих морских огней не может быть дневного светила, что там понятие суток отсутствует как таковое. В эти дни я снова переезжаю, теперь уже сама, и в дороге, на заднем сиденье старой машины, мне снится удивительный сон. О том, как в свете солнечных лучей по глади воды бежит состав из двух вагонов. О том, как проложенные рельсы одноколейны, и нет никаких признаков обратного движения. О том, как под водой качаются степные травы и пробегают добротно утоптанные тропинки. О белом драконе в облаке бумажных птиц. О странных непропорциональных существах. О загадочных купальнях. О мальчике по имени Хаку, который в моем сне то улыбается, то становится холоднее льда.

Мне снится странная, завораживающая сказка, которая вполне могла бы стать хорошим сюжетом для полнометражного фильма. И, конечно же, со мной в главной роли. Ооо, ну конечно! Кто из нас отказался бы почувствовать себя главным героем происходящего?

Только тебе, Сэн, и не светит этого никогда. Девочка Тихиро из твоих снов, так удачно где-то в середине примерившая твое имя, во сне и осталась. Ее история закончена, она собрала себя заново, она вернулась домой. В отличие от тебя, которая, похоже, никогда его и не найдет…или даже не поймет, не вспомнит, где его искать. Тихиро ушла в мир людей, она знала, где ее место. А ты, Сэн, знаешь, где твое? Не знаешь. И в вечном споре с самой собой приходится в который раз признать очевидное: где-то на дорогах своего детства и вереницы переездов, я, видимо, свернула не туда, так и оставшись где-то на пороге между «здесь» и «там». И с тех пор, какой там дом — мне бы себя отыскать. И хорошо бы смочь это сделать так, как смогла Тихиро. Но я не могу. И до тех пор, пока я сумею хоть что-то с этим сделать — еще далеко.

В новом городе приходится сменить несколько квартир, прежде чем находится та, которая на какое-то время становится родной. Она маленькая, однокомнатная, зато с большим балконом, на который можно вытащить чайный столик и ночами напролет любоваться переливами огней по ту сторону леса, грея руки о чашку с улуном. К тому времени сны практически исчезают. Они уходят постепенно, словно выцветая изнутри, и яркий мир снова сменяется пеленой дождей, но и они снятся все реже и реже, пока не перестают появляться вообще. И меня все больше и больше вовлекает в круговорот повседневности. До середины осени, это точно. Потом я заболеваю.

Работа не отпускает меня до последнего: я выполняю поручения, принимаю звонки, разрешаю вопросы самых непростых клиентов, и — в какой-то момент — чуть ли не падаю на рабочем месте в обморок. Домой меня отвозит коллега, он же помогает дойти до квартиры. А после — уже как-то и неловко: я угощаю его чаем в ответ на любезность, он заставляет меня выпить жаропонижающее и грозно прибавляет, мол, если я, такая безответственная, не угомонюсь, он останется и проследит выполнение предписаний врача. Он уходит. Я засыпаю.

Неделю меня лихорадит. Неделю почти каждый вечер он заглядывает ко мне, привозит лекарства и ворчит. Да-да, я совершенно безответственная, раз так не слежу за своим здоровьем, да-да, надо лечиться, да-да-да… Мне не становится хуже. Но лучше, правда, тоже. Какие-то дни я лежу почти в забытье, на границе между сном и явью, и дожди, появления которых я и забыла ждать, словно прорываются из моих видений в реальность. И я уже не понимаю, снится ли мне, что дождь заливает мне за ворот, или это в забытое открытым окно хлещут струи воды…

Я просыпаюсь в один из вечеров. То, что я бредила потусторонними мирами не одни сутки, подсказывают мне электронные часы, исправно показывающие пять дней с начала болезни. Комната суха, за окном звезды. Значит, всё-таки дожди мне снова снились.

В коробке на столе — целый ворох заколок, шпилек, лент и резинок. Привычно вытаскиваю первую попавшуюся и собираю волосы в небрежный хвост на затылке. Сейчас главное — прийти в себя. Остальное — потом.

На кухне горит свет, и Хаку кивает мне головой в сторону душа. И правда. Запах болезни и пота — не самый лучший аромат. Когда я возвращаюсь — он заканчивает возиться с чаем, добавляя в него ложку тягучего лекарства.

— Давно ты тут? — я обхватываю ладонями черный керамический бок чашки со снадобьем.

— Пару дней. Ты не приходила в сознание. Я беспокоился.

— А ключи? — почти уткнувшись носом в теплый чай, спрашиваю я.

Он кидает беглый взгляд на мои волосы, и я начинаю жалеть, что решила не мыть их на ночь, так и оставив перевязанными, как оказалось, самой старой и растянутой резинкой из всех возможных.

— Я сделал дубликат. Несколько дней назад ты была совсем плоха и, казалось, вообще не понимала, что я говорю. Мне кажется, ты уже и не помнишь этого.

Он прав. Я не помню. Я вообще мало что помню из той недели, когда сознание поглотил дождь.

— А я волновался, — снова добавляет он. Я пожимаю плечами и выхожу на балкон.

Звездное небо, без единого признака грозовых облаков. За лесом, как и всегда, мерцание огней. До города километров 50, не меньше, я знаю это. Я почти каждую ночь наблюдаю за светом башен, представляя, что и Тихиро где-то совсем в другом мире когда-то видела нечто подобное. В эти мгновенья разница между нами становится зыбкой, и начинает казаться, что мы почти одно целое.

Вот и сейчас на кухне гаснет свет, и квартира погружается во тьму. От города к нам тянется лунная дорожка. Шепот полевых трав и лиственного леса становится шумом волн, по глади которой бегут двухсоставные огни. Кусочки невозможного паззла складываются в ясную и простую картину. Руки не дрожат, поднося чай к губам.

— Скажи, Хаку, — горькая улыбка скользит по губам. Но нет, ведь все было известно и раньше, это я не могла никак собрать головоломку воедино. — Мы ведь так и не вернулись в мир людей?..

Он совсем рядом, его плечо касается моего, и его взгляд так же задумчиво и горько устремлен вдаль.

— Нет, — наконец произносит он. — Мы так и не вернулись… Тихиро.

И я понимаю, что у меня давно уже не может быть своего Дома. Потому что себя у меня тоже давно уже нет.