Сгорая, свети другим (джен)

…Сэму десять лет и пять месяцев, когда он впервые произносит вслух имя “Дин”.

* * *

Метки больше нет, но последствия остаются. Как всегда. И она оставляет ему намного больше, чем забрала. Так уж у них, Винчестеров, повелось: из одной ямы в другую, что поглубже и потемнее, и так без конца. Сэму Дин об этом не говорит: не хватало еще, чтобы братишка снова завелся, как вечный двигатель. Ликвидировать угрозу. Спасти любой ценой.

Но теперь его не надо спасать, спасение само нашло его. Просто в один из тех дней, когда отчаяние становится его вторым «я», когда выдерживать нахлестывающую реальность становится слишком сложно, Дин внезапно оказывается в прошлом. Оно серое, бесцветное и даже без звуков — немое кино. Но когда Дин прикасается к нему, оно подчиняется.

И это не сон.

*

— Дин, с тобой все в порядке? — Дину не нужно оглядываться, чтобы видеть этот взволнованный взгляд. Кажется, После-Метки у Сэма всегда такое лицо; все ждет какого-то подвоха, грома среди ясного неба. Но раздражаться и понимать не осталось никаких сил, они исчезли вместе с Меткой. Порой Дину кажется, что его До-Метки не было, потому что он не помнит, как жить иначе. Сэм пытается его научить, тянет изо всех сил в ту, прошлую жизнь, но не сможет, не дотащит. Она слишком далеко, если вообще была.

— Вполне, — Дин, развернувшись, улыбается: Сэму, в отличие от него, нужно видеть. — Почему ты спрашиваешь?

— Ты какой-то… не такой, — задумчиво тянет Сэм, сканирует взглядом, но так и не может понять, что его беспокоит. Что-то есть, но он этого не видит.

Дин фыркает и закатывает глаза.

— Боже, Сэм…

Сэм поднимает ладони, сдаваясь, поднимает уголок губ в снисходительной ухмылке, но в глазах все равно еще блестит огонек тревоги.

— Ладно, ладно, хорошо.

Он уходит налить себе кофе, притворившись, что смирился, но оба знают: буря еще грядет, и локация ее эпицентра пока неизвестна.

— Налей и мне! — кричит вслед Дин, и Сэм закатывает глаза, пробурчав себе под нос что-то неразборчивое.

Кофе льется коричневой густоватой жижей, пар поднимается вверх и почти тут же рассеивается, и, смотря на это, Дин наконец-то понимает, что там он такая же дымка, которая пытается согреть воздух, и пусть на миллисекунду ей это удается, потом она все равно исчезает. Диффузия.

Там он такая же чужеродная крошечная молекула, затерявшаяся среди тысяч остальных, но он все равно верит, что это не зря. Он имеет право не подчиниться законам.

*

Он не выбирает время, время выбирает его.

Чарли его не видит, как не видит никто в прошлом, но видит он, и куда больше остальных. Он знает так, как не знают они. И он не собирается позволить этому случиться вновь.

Злобная ухмылка появляется на его лице, и Метки нет, но гнев, и ярость, и жажда крови такие же сильные, как и при ней. Он рвет всю семейку Франкенштейнов на куда большее количество лоскутков, чем то, из которых они были слеплены, и они даже не понимают, откуда пришла смерть. Ему не нужны пистолеты, ножи или Клинок, он просто убивает их, взрывает изнутри, как переполненные воздухом шарики.

Своей ненавистью. Своей любовью.

Дин не возвращается к Чарли, он и без того знает, что теперь ванна пуста и не окрашена ее кровью. Когда он просыпается, его рука совершенно чистая, без Метки, Сэм все так же спит в своей комнате, и мир вроде бы не схлопнулся от такого вмешательства. Дин не верит в то, что это сон, несмотря на то, что телефон Чарли не отвечает: он все так же лежит в кармане его куртки, куда он положил его после ее смерти. Он не верит, потому что не хочет.

Потому что на пути к главному переключателю, который ему нужно будет повернуть в положение «off» еще слишком много кнопок, на которые необходимо нажать. Дин толком не знает, что делает, просто полагается на чутье, как и всегда. Он будет идти по этой тонкой нитке, сверху вниз, пока не дойдет до самого начала, и тогда, он знает, все изменится.

Он просто складывает мозаику, и осталось еще слишком много частей, прежде чем проявится нужная картинка.

*

С Кевином он поступает интереснее: просто делает так, чтобы его не приняли в тот университет. Трэну ничего не остается, как умотать на другой конец света, куда-то в Австралию, учиться на морского биолога или геолога, хрен его знает. Туда, где его никогда не найдут ни Кроули, ни ангелы, ни он сам с Сэмом. Там, где он будет жить хотя бы чуточку дольше, чем прожил уже.

— С тебя сушеные кальмары, Кев, — Дин салютует ему и исчезает в еле заметной ряби.

Когда он возвращается в настоящее, они с Сэмом все еще вдвоем в бункере, и это только доказывает правильность его догадок.

Потому что никогда еще, когда он просыпался, от него не пахло морем.

*

В кепку Бобби он вставляет стальную пластинку — так, чтобы было незаметно. Может, Бобби и будет, мягко говоря, неудобно носить кепку с этой хреновиной, но почему-то Дин уверен: этот упрямый сукин сын не снимет ее, даже если она превратится в сито. И, если узнает, в чем дело, просто пожмет плечами и решит, что, наверное, Бог все-таки есть. Фыркнет. И сойдется с самим собой на мнении, что это просто брак или чья-то шутка.

— На всякий случай, — говорит Дин и с тихой нежностью смотрит на старика, заново запоминая его.

Пуля отскочит. Должна.

*

— Дин, с тобой все в порядке?

У него острое чувство дежавю, но последнее время дежавю — постоянный его спутник, так что Дин просто пропускает вопрос мимо ушей.

— Эй! — возмущенный голос раздается совсем рядом с ухом. Дин поднимает голову и натыкается на сердитый взгляд младшего брата. — Я тебя спрашиваю вообще-то!

Дин скрещивает руки на груди и, вздернув подбородок, смотрит с вызовом.

— Я похож на припадочного?

Сэм, кажется, теряет все слова, которые хотел сказать. Его глаза превращаются в узкие щелочки, и, кажется, он сейчас начнет орать, но, к облегчению Дина, обходится. Сэм шумно выпускает воздух сквозь нос.

— Ты похож на того, у кого не все в порядке, — сухо парирует Сэм, и теперь очередь Дина закатывать глаза. — Никаких предложений охоты уже несколько дней, заперся тут, как мышь в норе… — его кадык дергается, и теперь Сэм снова само воплощение волнения.

— Кажется, это не я бухтел, чтобы взять небольшой перерыв после всего, — ничуть не смутившись, отвечает Дин. — Не взрывай вулканы на пустом месте, Сэмми. Метки больше нет, я в полном порядке, убивать направо и налево не собираюсь. Выискиваю дела, но пока ничего нашего не попадается. Кажется, все просто попрятались.

Сэм еще мгновение стоит, нависнув над братом, но все же смягчается. Может, он и в самом деле попусту мутит воду, но странное ощущение не покидает его. И оно ему не нравится, это ощущение. Ощущение огромных, масштабных перемен — при этом вроде бы не очень плохих. Но именно это его и пугает.

Сэм вздыхает и направляется к выходу из комнаты Дина. На пороге он оборачивается. Невольно вздрагивает: ему кажется, что на секунду Дин словно исчезает в блеклой ряби, становится прозрачным, а потом появляется вновь.

*

Дин даже не собирается придумывать причины тому, зачем он это делает, потому что это было намного раньше того, что имело непосредственное к его семье. Он просто чувствует, что это важно, что это то малое, чем он может отплатить другу. Лучшему, наверное, другу. Поэтому на следующую ночь он оказывается там, где и хотел.

Взорвать чертов пиратский корабль не составляет особого труда: немного сосредоточиться и правильно направить свою мысль. Мачта, паруса, палуба — все это в прошлом, остаются лишь обломки. Дина это мало заботит, главное, что этим вампирам оторвало бошки, и больше ничто не вернет их назад, и никто из них никого больше не обратит.

Отдавать швартовы у Бенни получается ничуть не хуже, чем, насвистывая, в кашу рубить нечисть в Чистилище.

*

Сара, Эллен, Джо, Эш, знакомые и малознакомые — Дин уже сбивается, но теперь наконец-то счет снова идет на спасенных, а не на убитых. Метка отзеркаливает сама себя, хотя в глубине души Дин начинает понимать, к чему это все ведет. Но это ни на секунду не заставляет его передумать. Метка стала его Проклятием, но, возможно, именно для этого он ее нашел. Или она нашла его. Чтобы сделать то, что никогда не могла сделать до него: наконец, убить короля, а не дорогих ему пешек. Окупить все несбывшиеся жертвы одной-единственной.

Время убить Желтоглазого еще не пришло, поэтому Дин с болью на ходу протыкает колесо Импале, и она на скорости влетает в ближайший вяз. Тот Дин попадает в больницу с сотрясом и ушибленными ребрами, но этого оказывается вполне достаточно для того, чтобы он, коря себя за минутную слабость, передумал, и направление «запад» сменил обратно на «восток».

Сэм не уезжает с ним, и Джессика ярко светится, сгорает… от счастья.

*

Дин ничего не говорит Сэму, но видит его взгляды, которые теперь всегда выражают тревогу. Он улыбается, хохочет, швыряет бравадой во все четыре стороны. Лохматит Сэму волосы, насвистывает веселые мелодии, впервые пробует приготовить блинчики и с достоинством сжигает их, смотрит на солнце так, как будто впервые видит его. Он ничего не может с собой поделать: он по-детски, ненормально счастлив, потому что знает, что остался последний рывок, прежде чем все изменится.

Потому что хочет, чтобы Сэм запомнил его таким, прежде чем забудет навсегда.

Не хочет видеть, что больше не отражается в зеркале.

*

В конце концов, он почти с самого начала понял: все это для того, чтобы он смог спасти их. В первую очередь от самого себя. Он не доверяет себе настолько, чтобы точно знать, что и в этой жизни не заварит адское варево заново, и без помощи Желтоглазого. Он говорит себе, что причина в этом. А не в том, что Метке нужна плата за свой дар. Метки нет, но она все так же подчиняет его, и на этот раз он отдается ей легко, совершенно без колебаний.

На этот раз он перематывает время сам. Он перескакивает через восемьдесят третий, потому что это неважно, сразу в семьдесят третий. В тот самый день. Убивает Желтоглазого так же легко, как и тогда, и больше никаких сделок: ни в прошлом, ни в будущем, ни в той жизни, ни… в этой. Он дарит родителям и брату то, что изо всех сил они пытались подарить ему: счастье.

Даже немного больше. Целую жизнь.

Больше ему ничего не приходится делать.

Выкидыш случается сам собой.

* * *

Сэму десять и он никогда не знал человека по имени «Дин». Поэтому он не может понять, откуда это имя крутится у него в голове, не дает покоя уже который день. От этого имени почему-то веет теплом, и Сэм не может объяснить сам себе, как это ощущается. Ему просто нравится это имя. Оно будто свое… родное. Окутывает мягким коконом, защищает от чего-то огромного, темного, злого.

— Мама, а кто такой Дин? — держать в себе этот вопрос не остается никакого терпения, и однажды он спрашивает о Дине мать.

Мэри смотрит на него с удивлением и, кажется, немного настороженно, но Сэм слишком маленький, чтобы это осознать.

— Я не знаю, кто это, Сэмми, — мягко отвечает она и продолжает что-то вышивать: нитки ярко-красные, сочные, как кровь. — Почему ты спрашиваешь?

Сэм пожимает плечами и закусывает губу. На по-детски наивном лице это смотрится немного забавно, но в его глазах взрослая серьезность.

— Кажется, я его знаю. Но я никогда его не видел.

Мэри вздыхает: она думала, что прошло то время выдуманных, невидимых друзей. Она качает головой, и ее белокурые локоны забавно подпрыгивают, от чего Сэм невольно улыбается. Ему всегда нравились мамины волосы, мягкие, шелковистые, нравилось пропускать их сквозь пальцы в раннем детстве, и он не мог понять, почему его так к ним тянет. Тянет к ней всей слишком сильно. Она его мама, и он ее любит, сильно… будто за двоих. Он не понимает.

— Мы сначала тебя хотели назвать Дином, — Мэри улыбается, и в ее глазах искорки тепла, переливаются, сверкают и взрываются ярко-ярко. — Но потом с твоим папой почему-то передумали, где-то уже за день до твоего рождения.

Сэм замирает.

— Значит, Дин все-таки был?

Мэри поднимает взгляд, и в эту же секунду иголка соскальзывает, и острие попадает в ее указательный палец. Капля крови, цветом такая же, как нитки, падает на белую ткань и мгновенно впитывается.

Ничего, за красным узором кровь не будет видна.

— Нет, — она мягко улыбается; палец слегка саднит. — Дина никогда не было.

*

— Дин? Дин! Где ты, черт тебя задери? — взволнованно зовет Сэм.

Он открывает дверь за дверью, но все комнаты пусты, и в бункере тихо и пыльно. Гордость и паранойя отца. Но Сэм понимает: на самом деле ему было просто скучно. Мэри смеялась и лишь качала головой, когда муж загорелся идеей построить это бомбоубежище, которое должно было спасти их от мифического Конца Света в две тысячи двенадцатом.

Конец Света прошел мимо, а бункер все еще стоял, и иногда Сэм проводил здесь время — он до сих пор не понимал, почему его так сюда тянет.

Он и сейчас не понимает, что здесь делает. Он ищет… Дина?

— Дин? — неуверенно зовет он и резко, словно наткнувшись на невидимую стену, останавливается.

На спинке стула, забытый, висит махровый отцовский серый халат, который тот почему-то всегда в шутку называл “мое личное кимоно”. На стене — совершенно тупая сабля, вкупе с халатом они составляли его “набор самурая”.

Сэм мгновение смотрит на фотографию, висящую на стене, и хмурится. Отец на снимке еще без седины и его лицо не испещрено морщинами, мама ярко, солнечно улыбается, как почти не улыбается теперь, а пятнадцатилетний Сэм стоит между ними, держа в руках только что выигранный Кубок школы по бейсболу. Этой фотографии уже семнадцать лет, но Сэм только сейчас замечает это странное огромное пространство между ними — будто там должен стоять кто-то еще, но его нет.

Сэм трясет головой и поспешно смахивает с лица длинные волосы.

Какого, черт подери, Дина он только что звал?

Сэм задумчиво закусывает губу и медленно, почти с опаской, берет со стола ключи от их общего семейного Доджа Ариес. Выходит широкими шагами из бункера, захлопывая за собой дверь, и больше не оглядывается.

На столе остывают две нетронутые чашки кофе.