Первый лик (джен)

Время никогда не замедляет стремительный ход, и как бы сильно дети людские не просили смилостивиться над ними, оно продолжает свой бесконечный путь, словно бурный поток неутомимого ручья, и вычеркиваются из страшной истории ошибки прошлого, ибо суждено им повториться в будущем. Но полузабытые предания, сотканные из древних, истончившихся, словно льняное полотно воспоминаний, продолжают свой путь по этой земле, и вот о чем готово поведать одно из них.

В древние, оставшиеся далеко за порогом людской памяти времена, когда суровые зимы были мягче и терпимее к детям своим, а сладкоголосое лето могло петь свою песнь десятилетиями; когда магия Детей Леса все еще жила в дальних глубинах густых лесов, а имя Иных оставалось погребено в толщах снегов северных земель; когда страшные сказки передавались из уст в уста, но не было в них слов о ночи долгой, как сама жизнь — тогда на свете жила юная дева, чье неведомое роду человеческому имя теперь и вовсе навеки стерто из памяти поколений.

И была она легка и проворна, словно дочь самого Ветра, что в вихрях своих способен был унести чужие горечи и печали.

И была она изменчива и молчалива, словно дочь Вод речных, что могли стать спасением для возжелавшего утолить жажду путника — а могли стать его гибелью.

И была она яростна и непокорна, словно дочь самого Огня, что ночами холодными согревал детей своих и спасал их от жаждущей новых жертв смерти.

И была она добра и верна, словно дочь самой Земли, что бескорыстно дарила жизнь созданиям света.

Дитя Леса — вот кем была та юная дева, что не знала металлов и жестоких орудий людских, и домом ей были родные леса, а крышей — ясное небо над головою.

Из одеяний милы ей были лишь плащи из листьев, что любезно дарили мудрые древа, а из прикрас — дивной красоты цветы да лозы, вплетенные в тяжелые косы. Древняя магия подчинялась глазам и тонким пальцам той девы, текла в ее крови так же, как текла в крови ее предков. Птицей вольною могла она парить далеко в небесах, взмахивая величественными черными крыльями ворона, а друзьями ей были дикие звери, странный язык которых был ведом юной деве.

Взор ее больших, золотисто-зеленых глаз на пятнистом, словно у юркой лани, лице способен был побеждать не только тьму ночную да препятствия дальних дорог — волною морской способен он был разбить преграды жестокого времени, и сила древних чардрев с вырезанными на них в давние времена ликами помогала юной деве в этом. Но события будущего не заставляли трепетать ее нежное сердце, не хотела повелевать она ни своею судьбой, ни судьбой своего народа. Вот только никто, кроме той девы не способен был — а быть может, просто не желал, — заглядывать так далеко в прошлое, как то делала она, даже те, чья сила во многие разы превышала мощь ее собственной магии.

Но время для Детей Леса течет совсем не так, как для рода людского — ведь что можешь значить один лишь год, когда жизнь тянется долгими веками, заставляя наблюдать за тем, как сменяют друг друга многие поколения детей человеческих, как меняется мир, пойманный в сети продолжающего свой стремительный бег вперед времени?

Так и для девочки годы сменялись десятилетиями, делая ее взрослее и сильнее, но там, где старость, а быть может и смерть настигла бы человека — она все еще оставалась ребенком в глазах своего народа. И хотя ее собственный взор все также продолжал гореть яркой зеленью изумрудов, в самой его глубине появилось некое тайное знание, что странной силой веяло от той девы — казалось, не видела она больше мир так, как счастливилось ей делать это прежде.

Пронзив своим взором тысячелетия жизни человеческой, увидела юная дева войну кровопролитную и безжалостную, ту, в которой Первые люди были едины, сражаясь не против друг друга. В своем разрушительном желании обладать всем, чего казался их затуманенный жадностью взгляд, убивали они тех, кто был дорог пылкому сердцу девы — ее народ. Казалось, человеческая жестокость не знала границ и простирала свои губительные объятия так далеко, насколько это было возможно.

Единение с миром потеряло для юной девы свою красоту, не были ей больше в радость полеты в далеких просторах небесных, не могли усмирить нарастающий в ее сердце холод добрые слова братьев и сестер. Тяжелое, горькое знание все сильнее тяготило светлую душу, темными тучами ненависти оскверняя ее чистоту и не давая юной деве обрести благостный покой. Окружавший ее долгие годы мир отступал перед тем миром, что все сильнее буйствовал внутри нее, что был соткан тысячелетиями жестокости людской и не желал так просто отпускать свою невинную жертву — наивную душу, возжелавшую увидеть больше, чем было положено.

Не дано было Ребенку Леса, выросшему в безмятежном покое и согласии своего мира, понять безжалостность сердец людских. Не могла непокорная суть смириться с тем, что далекие поколения назад предки отдали едва ли не целый мир на растерзание чужакам, оставив под покровительством своей магии лишь густые леса. Страшные картины глубоко ранили юную деву, продолжая раз за разом разбивать ее хрупкую душу. И тогда решилась она пойти к мудрейшим старцам народа своего, дабы спросить у них, почему полный злобы род людской продолжает отравлять их земли, почему Дети Леса продолжают ютиться на краю лесов, тогда как целый мир некогда принадлежал им?

— Мы не хотим проливать больше крови, — прозвучал на ее пламенные речи шелестящей листвой ответ. — Век Детей Леса уходит — наступает век людей, и не в нашей власти это изменить. Так хотят сами Боги, а кто мы есть, чтобы противостоять их воле? Смирись, дитя, и познай покой.

Но не были эти слова тем, что желало услышать страстное сердце, не могла юная дева так просто смириться с жестокостью воли Богов, что обрекли ее народ на медленную гибель. Среди своих братьев и сестер она сумела найти тех, кто разделял ее горькие метания — и вместе они отправились далеко на север, чтобы найти то, что было сокрыто на просторах далеких земель, то, о чем твердили старые легенды.

А сказанья те гласили о древнем лике, что первым был вырезан на белой коре чардрева, плакавшего кровью невинно убиенных. Чардрева, что было преисполнено мудрости и знания обо всем, что происходило с миром с самого его сотворения. И говорили, что то чардрево, тот Первый лик хранит магию Детей Леса, повелевает ею и способен исполнить все, о чем его ни попроси — то был дар за силу, принесенную в жертву Богам во времена страшных потерь.

Не ведала юная дева, могли ли те легенды быть правдой — не способен был ее взор простираться так далеко, и не было среди народа ее тех, чей был бы способен. Но воспоминания о страшных деяниях людских толкали ее, давали силы ступать дальше к желанной цели, что маячила далеко впереди путеводной звездой.

Казалось, само провидение указывало путь той деве и ее верным спутникам — и нашли они чардрево старое, как сам мир, чардрево, лик которого смотрел на мир алым взором тысячелетней мудрости, чардрево, по веявшей от него могучей силе несравнимое ни с чем, что доселе было ведомо юной деве.

Но спутники ее испуганно склонили головы при виде Первого лика, пали на колени пред его могуществом и стали отчаянно молить свою сестру поскорей уйти, скрыться в родных им лесах и никогда больше не возвращаться в эти края. Ужасное понимание снизошло на них, и страх нерушимой цепью сковал трепещущие сердца — боялись они того, что может свершиться непоправимое. Но не жила больше душа их сестры в этом мире, не видела она того, что видели они, окруженная призраками прошлого и давно запертая в страшной, сотворенной их силами клетке.

И просила та дева горячо и страстно, так, как не просила ни о чем и никогда. Просила о том, чтобы безжалостные люди покинули земли, никогда им не принадлежавшие, просила возмездия и кары на их головы за содеянное зло. Но чардрево оставалось глухо к ее словам, продолжая безмолвно наблюдать за отчаянием юной души, и лишь тогда решилась она на полный отчаяния шаг — пожертвовать собственной силой во имя исполнения яростного желания.

Казалось ее спутникам, что чем меньше силы оставалось в их юной сестре, чем слабее становилась она и чем ниже склонялась к холодной земле ее голова — тем сильнее мрачнели тучи в вышине печальных небес. И в тот миг, когда жизнь уже была готова покинуть измученное, юное тело, дева увидела — а быть может, то только казалось потерявшей связь с окружавшим миром душе, — как белый ствол чардрева стремительно почернел и ссохся, а листья алые каплями крови опали на белоснежный покров, складываясь в жестокий приговор.

— Будет исполнено твое желание, дитя, — раздался над их головами громовой голос, и зловещая пугающая тень нависла над ними, чтобы спустя секунду исчезнуть во мраке, поглотившем весь мир.

Видела юная дева, как солнце скрывается во тьме ночной, чтобы никогда больше не явить свой лик. Чувствовала, как невыносимый даже для сурового севера холод пробирается под кожу и завладевает миром, обещая уничтожить все, что окажется на его страшном пути. Наблюдала, как из той тьмы вышли ослепительные существа в ледяных доспехах и с горевшими яркой синевой сапфиров глазами, существа, равным по красоте которым не нашлось бы в целом мире.

И смотрела та дева, как безжалостные создания равнодушно убивали ее братьев и сестер, пришедших в эти края по ее отчаянному зову, как пронзали их тела своим ледяным орудием, видела, как те бездыханные падали на снег, и страшный багряный дождь орошал белоснежные покровы. И бежала, бежала, бежала, когда мертвые вновь поднялись на ноги и открыли глаза — а те светились в темноте яркой синевой сапфиров. Даже мрачный, витавший совсем рядом призрак смерти отступал пред злом, что пробудила юная дева, погрязшая в мире собственных видений.

Лишь чудом ей удалось спастись, когда легкие ноги сами принесли в родные, милые сердцу леса, что вновь благосклонно приняли в свои объятия неразумную дочь. Годами скиталась та дева, обессиленная, сломленная, мечтающая лишь об одном великом даре, что не был заслужен ею в минуты непокорности — о смерти мечтала она. Видения прошлого, настоящего и будущего продолжали приходить к ней во снах, принося страшные картины, в которых продолжала жить одна лишь смерть.

Тяжкие мысли мрачным грузом преследовали юную деву, опасным, хранившим в памяти ужасные деяния лютоволком шли по ее следам. Страшный, порожденным ужасными ошибками долг лежал на ее хрупких плечах, но мир оказался навеки заключен в объятиях вечного холода и неумолимого страха.

Так и бродила юная дева бескрайними лесами, запертая в клетке собственного одиночества и обреченности, пока не встретился ей в лесах воин из рода человеческого.

Был тот воин сломлен и одинок, истощен так же, как она сама, и казалось, лишь хрупкая вера питала его силы — но и та уже почти угасла, лишь тлея, словно догорающий костер. Откуда-то знала юная дева: он тоже долгие годы бродил враждебными к нему лесами в поисках спасения, что так отчаянно искал его гибнущий народ.

Но в миг, когда довелось им повстречаться, окружали того воина бессердечные создания ночи, что были все так же равнодушны и холодны, какими сохранились они в памяти девы, какими приходили в ее снах и видениях. Хотя сражался воин храбро и доблестно, не желая отдавать свою жизнь без борьбы, не было у него шансов на спасение. Но откуда-то знала юная дева, что должна уберечь его от гибели, ведь в той бесстрашной жизни таилась неразгаданная тайна ее собственного спасения.

Тогда истратила дева крохи магии, питавшие ее тело, на спасение избранника того народа, против кого когда-то восстала, жестоко поплатившись за глупое своеволие. Пали созданные изо льда существа от ее рук, пеплом развеявшись по ветру, а она осела на снег, уставшая от долгих лет скитаний, готовая принять свою судьбу, какой бы та не была.

Казалось, неважно было храброму воину, как именно удалось юной деве спасти их жизни, лишь слова благодарности и мольбы о прощении за собственную позорную слабость срывались с его уст. Поведал воин о том, что поступок ее, как бы важен для него и благороден он ни был, обречен уйти незамеченным, ведь все равно смерть подстерегает его в этих краях, и отчаялся он найти спасение для своего народа.

Лежала юная, обессиленная дева на руках у храброго воина, внимательно слушая истории о его скитаниях, и странные, незнакомые чувства овладевали ею.

Ведь были гладящие ее волосы руки воина мозолисты, не понаслышке знакомые с тяжестью орудий людских — но нежны и заботливы, словно дочь свою хотел уберечь отец от тягот мирских.

Ведь был голос воина груб, закаленный страшными битвами, где должно было ему вести в бой своих братьев — но удивительно ласков и искренен, словно пробивающийся сквозь непроглядную толщу тьмы луч света.

С изумлением осознала та дева, что люди, всегда представавшие перед ней лишь жестокими и глупыми земными созданиями, способны на сострадание, и пред ее взором возникли другие картины жизни человеческой. Те, где бок о бок с жестокой ненавистью шагала целительная любовь, где губительная зависть сменялась покорностью и принятием своей судьбы, а на местах страшных разрушений создавались великие творения.

Тот ответ, что годами искала она, обреченная на жизнь в пугающей тени собственных ошибок, яркой вспышкой озарил ее сознание, долгие годы затуманенное призраками ужасов прошлого. Рассказала юная дева воину, как найти ее народ, ее братьев и сестер, что еще прятались в этих лесах, продолжая убегать от ненасытной смерти, рассказала, как убедить их выступить бок о бок с людьми — теперь она понимала, что лишь в единении и есть их спасение.

И вспомнила она о том, что магия Детей Леса покоится в их сердцах, нерушимая и бескрайняя, словно воды морские. Пред удивленным взором воина поднялась юная дева на ноги, взяла в руки его сломленный на холоде меч, впервые держа орудие людское, и стал он вновь целым в ее ловких пальцах.

Тогда протянула юная дева храброму воину его меч.

— Опустись же на колени, воин, что жизнью своей рисковал ради спасения судеб чужих, — велела она голосом властным, но мягким, и не смел он ослушаться. — Возьми же в руки благородное орудие свое и пронзи им сердце мое. Встань же после этого Великим Героем, что спасет оба наших народа от гибели.

Не того ответа на свои вопросы искал воин, когда отправлялся в странствия свои, не таким виделось ему окончание пути и спасение от зла, что успело погубить столько невинных жизней. Несправедливой казалась ему та жертва, что готова была принести юная дева, стоявшая перед ним, и готов он был спорить долго и страстно с таким приговором. Но столько веры в правильность собственного решения, столько мудрости и знаний долгих тысячелетий было в ее совсем не детском взгляде, что почувствовал себя храбрый воин, столько переживший и стольких потерявший, несмышленым ребенком в глазах юной девы. И не стал он перечить, как бы страстно не желало воспротивиться его собственное сердце.

Меч в руках воина легко взмыл над их головами, словно вырвавшаяся из жестокого плена птица, наконец обретшая свободу. И пронзил он сердце пылкое, так яростно бьющееся в груди, отсчитывающее свои последнее удары пред свершением давно начертанного жестокими, но справедливыми Богами приговора. Не желало оно покидать этот мир, как не желает дикий зверь сидеть в клетке — но все же приняло свою участь.

И казалось тогда, когда первая капля горячей крови коснулась белоснежного покрова, распускаясь на нем багряным цветком лилии, на один тягостный миг свой стук прекратили два сердца, две жизни покинули мир, чтобы спустя мгновение соединиться в одну судьбу.

А проткнувший грудь юной девы меч засиял ярче тысячи свечей, ярче солнца, что не появлялось на небосводе десятилетиями, и казалось, вместе с ним в покрытый мраком мир вернулся давно потерянный свет.

Бездыханное, совсем юное тело легким перышком упало в руки воина, и на лицо девы стали падать соленые, горькие, исходящие паром на холодном ветру слезы. Оплакивал он жизнь и смерть, тяжкие ошибки и нерушимые клятвы, яркие мечты и предначертанные судьбы. Оплакивал жертвы те, о которых никто не узнает и которые останутся лишь в воспоминаниях старых древ, что жили задолго до их появления — будут жить и после того, как они покинут этот мир.

Поднялся с колен воин, чтобы принять ту участь Героя, которой никогда не желал, и вознамерившись пронести ее с честью столько, насколько будет способен. Пылающий ярким пламенем меч теперь освещал его путь, и нашел он самое большое древо, какое только было в том лесу, чтобы подарить в его кронах мир и покой Ребенку Леса.

Когда последний ком земли упал на свежую могилу, он поднялся, вырезал пылающим мечом на стволе чардрева лик человеческий, чтобы принести перед ним клятву о том, что не будет жертва юной девы напрасной, и ушел в освещаемую ярким светом тьму.

И свержен был тот, кого будущие поколения назовут Великим Иным.

И отступила Долгая Ночь, что заволокла мир на долгие, мучительные годы.

И пал в жестокой битве Герой, что храбро выполнил данную им клятву, и потух его меч навсегда.

Но говорят, дух девочки все еще продолжает витать в тех лесах, привязанный к старому чардреву, лик которого видел больше, чем может представить себе смертное создание. Говорят, перерождается она раз в тысячу лет в облике женщины, что живет необычайно долго для существа человеческого, и неизменно в ней лишь одно — продолжает она рассказывать сказки детям людским. Сказки те страшные и пугающие, повествуют они о Детях леса, Иных, Долгой ночи, мягко предупреждают, прокрадываясь в податливые детские умы, оставаясь витать на краю сознания, чтобы напомнить о себе тогда, когда знание сможет преодолеть смерть.

И лишь одну сказку проведение никогда не дает ей рассказать до конца.

Ту, что живет в ней.

Ту, в которой продолжает жить она.

Ту, что повествует о девочке, чье неведомое роду человеческому имя теперь и вовсе навеки стерто из памяти поколений.