У тебя душа... седая (джен)

Гарри Поттер не знает, когда перестал ощущать себя ребенком. Возможно, в тот момент, когда страшное осознание, которое просто не мог принять и понять маленький мальчик, перестало быть для него просто резкими, ядовитыми словами. Мама и папа не придут и не увезут его из пыльного чулана, кишащего пауками. Он один.

Он не ощущает себя ребенком, когда драит полы на кухне вместо тети Петуньи, готовит завтрак и пропалывает клумбы с ее любимыми приторно-желтыми розами; его руки слишком маленькие и слабые, чтобы полностью выжать тряпку и поднять ведро с водой, он обжигает пальцы, снимая с плиты сковородку с куриными ножками, от которых ему останутся лишь объедки, загоняет под ногти шипы от роз и землю и обливается потом под палящим солнцем, но не плачет.

Плачут только маленькие. Он давно не маленький.

В одиннадцать все дети играют в снежки, делают домашние задания и ждут Рождества, чтобы объесться пудингом, — он лезет в глотку Церберу, в Дьвольские Силки и он как та пешка, разрушенная Роном на шахматной доске, — вынужденная жертва, которую положили на закланье, чтобы была выиграна эта партия. Одиннадцатилетние ждут каникулы, мечтают научиться превращать стол в большого бульдога и летать на метле, и их не хочет убить сильнейший темный маг столетия.

В двенадцать его пытается сожрать василиск, в тринадцать из него почти высасывают душу, в четырнадцать он видит смерть друга и почти умирает сам — снова. Остальные сдают экзамены, ходят на балы, придумывают прозвища преподавателям и дурачатся, как дети. Может быть, потому, что они и есть всего лишь дети.

В пятнадцать на его плечи, как небосвод — на Атласа, ложится ответственность за весь мир, его нарекают стать убийцей или быть убитым, и единственное, чего он хочет — чтобы СОВ были самой тяжелой, самой главной его проблемой. Как у всех остальных. Они задаются вопросом, куда поступать после школы, он пытается понять, как дожить до ее окончания.

На его куртке остается серебристый волос из бороды Дамблдора, и, возможно, это он больший старик из них двоих.

Когда Гарри слышит первое «Папа» из уст старшего сына, он дает себе обещание сделать все возможное, чтобы у Джеймса было самое лучшее детство, которое когда-то должно было быть у него самого. Он скупает ему все игрушки, он возится с сыном дни напролет, иногда забывая о работе, а Джинни смеется, называя его помешанным.

Она не видит, как открывается дверь чулана, выпуская на свободу маленького худого мальчика в заклеенных скотчем очках.

* * *

Питер Певенси взрослеет в тот же миг, когда тяжелая корона Верховного Короля опускается на его голову и пригибает его к земле. Он привык быть старшим и нести ответственность за поступки своих младших сестер и брата, и тринадцати лет вполне достаточно, чтобы с этим справляться. В тринадцать стать королем сказочной страны — Верховным — проще, чем в пятнадцать уйти на войну с немцами и ползать по полю с обрубками рук, но он не ощущает, что попал в сказку. Он в капкане, пригвожденный к одному из четырех тронов Кэр-Параваля огромной ответственностью и — где-то там — неприступной гордостью, которая скоро исчезает за одиночеством.

Он подписывает указания, следит за охраной границ, возглавляет войну с великанами, а его королевская мантия запачкана в крови и пыли.

Золотая корона на его голове не ржавеет, но ржавеет он сам.

Питер смеется, когда светящаяся счастьем Люси приходит в замок после игр с лесными нимфами и, захлебываясь эмоциями, рассказывает новую сказку мистера Тумнуса; он улыбается, протягивая Эдмунду кувшин с водой, когда тот, взмыленный, как и его Филипп, возвращается с конной пробежки, и ничего не говорит вслед, когда младший брат уходит придумывать новое развлечение для мужчин. Сьюзен устраивает балы и попеременно с охотой занимается кройкой шикарных платьев для себя и для Люси, и Питер кивает, как болванчик, и говорит, что да, эта материя совершенно точно подойдет для этого воротника.

Питер садится на трон, окруженный тремя пустующими, от него веет силой и мощью, и его лицо становится намного мудрее и старше, чем на тринадцать. Предводитель огров из Южного Редколесья, чуть запнувшись, говорит ему, что его народ больше не хочет воевать с Нарнией и будет рад иметь такого союзника, как Питер Великолепный.

Нарнийцам нужен хороший король, и Питер пытается им быть, потому что хороший брат оказался никому не нужен.

В тринадцать лет он Верховный Король над всеми королями в Нарнии, Император Одиноких Островов и Лорд Кэр-Параваля, Рыцарь благородного ордена Льва, и где-то среди этих громких званий затерялся просто Питер, старший брат Сьюзен, Эдмунд и Люси.

Корона перестает давить, когда Питеру исполняется пятнадцать и остальные три трона в четырехтронном зале Кэр-Параваля больше не покрываются пылью. Она такая же легкая и незаметная, как тонкие нити седины в густых волосах.

* * *

Дин Винчестер перестает быть ребенком в четыре года, когда в его руках оказывается жизнь младшего брата, а мама сгорает в огне вместе с его детством и домом. Он забывает все сказки, которые рассказывала ему мама перед сном, вкус персикового варенья оседает на его языке горечью и душком засохших слегка заплесневевших хлопьев.

Иногда папа покупает игрушки, и Дин отдает все до одной Сэму, и в его горле комок лишь потому, что он знает: у брата никогда не будет тех игрушек, что имелись у него, когда ему было четыре. Не потому, что этот рыжий медведь так напоминает ему его собственного и в его стеклянных глазах Дин видит отражение своих собственных.

Папа уходит на охоту, а Дин остается приглядывать за Сэмми. Он гордится, что у него уже в таком возрасте есть работа, и в грудь тихонько бьет укол несправедливости, потому что отец не берет его с собой охотиться на злобных тварей — не из-за того, что мальчишки из его класса сейчас гоняют по полю футбольный мяч и едят мороженое, купленное у грузовичка за углом.

Сэм смеется и хлопает в ладоши, когда Дин показывает ему театр теней и делает самолетики, Сэм плачет, краем консервной банки порезав палец, и Дин перебинтовывает его, спокойным и тихим голосом рассказывая ему историю о храбром мальчике, который вырастет и обязательно станет героем.

Дин не издает ни стона, когда Сэм, радостно врезаясь в него и обнимая, задевает сломанную руку, и боль прошивает его разрядом тока. Он бледнеет и улыбается и, только когда отец поспешно уводит Сэма обратно в дом к Бобби, позволяет себе сползти без сознания на землю.

Дин подрабатывает в ближайшем кафе посудомойщиком, чтобы купить Сэму ту-самую-энциклопедию с красивыми картинками на день рождения, учит его водить машину, стрелять из пистолета и готовить себе обед; выгораживает его перед отцом, когда Сэм, поддавшись на «слабо», впервые напивается, читает лекцию о безопасном сексе и не подкалывает его, когда Сэм рассказывает о своем первом неудачном поцелуе.

Дин успокаивает Сэма, когда отец запрещает им взять собаку, и тратит все свои карманные деньги, чтобы отвезти расстроенного Сэма на ярмарку, и пропускает крутую вечеринку у Линдси, чтобы менять мечущемуся в лихорадке Сэму компрессы на лбу, Дин закрывает Сэма собой на охоте и две недели валяется под капельницами.

Дин терпеливо слушает, пока Сэм пересказывает ему наизусть экзаменационные билеты, и гордится за двоих, когда Сэм становится лучшим учеником школы, и верит, что это то, чего уж точно никогда не захотел бы он сам.

Отец отбирает у Дина детство, чтобы он и Сэм стали лучшими охотниками и помогли ему отыскать убийцу Мэри, но Дин сам отдает брату свое детство, чтобы Сэм, как не мог он, вырос тем, кем он хочет.

Дин отдает свое детство, чтобы оно было — хотя бы немного — у его брата.

* * *

Иккинг Хэддок слишком маленький, слишком хлипкий, чтобы надеяться на то, что его когда-нибудь будут воспринимать всерьез — за взрослого (могущественного, сильного, мускулистого викинга). Отец считает его обузой, тараканом, путающимся под ногами, и нет ничего страшнее — быть одновременно с этим сыном вождя племени.

Иккингу некого винить, даже себя, за то, что он такой. Возможно, та драконья оспа, которой он переболел сразу после рождения, испоганила ему всю оставшуюся жизнь, возможно, он просто неудачник, проклятый богами, над которым смеются все, включая собственного отца.

Иккинг смотрит из окна кузницы, как Сморкала, Астрид, Забияка, Задирака и даже толстый, неповоротливый и неуклюжий Рыбьеног тренируются в метании топоров по мишеням и ощущает себя еще более крошечным и никчемным, чем он есть. Ему кажется, что он не викинг вовсе — он не похож ни на одного из них во всем, в чем только можно было.

Викинги — морские воины, а его тянет в небо. Викинги — это гора мускулов, а он — сплошные кости. Викинги — это смерть и угроза, а он не может раздавить даже бабочку. Это просто несусветная глупость, несмотря на то, что Иккингу хочется думать, что он просто… мудрее всех их, и его душа переросла базовые принципы, вбитые в головы десяткам поколений викингов.

Он — просто бельмо на этом острове. И он видит намного дальше, чем все остальные, и за это, он думает, никогда не повзрослеет в их глазах.

В пятнадцать лет он приручает Ночную Фурию — и теперь он сам словно дракон, огромный, сильный, непобедимый.

В двадцать Иккинг по необходимости становится вождем племени, и он знает: он слишком ничтожный и маленький для этого. Он еще не расправил крылья.

* * *

Джек Фрост навсегда остается ребенком, веселым, жизнерадостным, смеющимся и… холодным. Он не знает, почему в его власти оказались именно снег и лед, потому что единственное, что он помнит: холод — это больно.

Джек рисует ледяные узоры на окнах и устраивает метели, делает сосульки и засыпает города снегопадом, смеется вместе со всеми. Его никто не видит, о нем никто не знает, но Джек заставляет себя верить, что видеть радость детей — достаточно для того, чтобы быть счастливым. Луна ведь зачем-то его выбрала.

Джеку никогда не бывает одиноко — с ним всегда снежинки и смех детей, адресованный не ему. Джек никогда не скучает — он катается с горки вместе с семилетними мальчишками и всегда вздрагивает, когда какая-то женщина из соседнего дома кричит: «Джек, иди обедать!» Джек никогда не плачет — слезы мгновенно превратятся в льдинки и неприятно застынут на щеках.

Он Ледяной Джек, но ему почему-то холодно.

Один сценарий повторяется из года в год, из десятилетия в десятилетие, те же движения, те же узоры, те же горки — только дети другие. Все меняется, когда он с другими Хранителями побеждает Кромешника, и он больше не одинок. С его сердца исчезает тонкая ледяная корка отчужденности, до этого скрытая под улыбками и смехом, которые даже никто не мог увидеть, которые он выдавливал из себя, чтобы оставаться тем же весельчаком, каким он должен быть, потому что так хотела Луна.

Его детство будет вечным.

Но Джек больше не жалеет об этом.