Прикосновение (гет)

Утро было дождливым и серым. Природа как будто раздумывала, пора ли ей переходить к солнечному настроению или ещё немного побыть в депрессии. Чавкающая грязь налеплялась на обувь внушительным весом, особенно после походов на травологию, и Филч (и в мирное-то время не отличающийся покладистостью характера) кидался с изощренной остервенелостью на учеников, специально, по его мнению, тащивших грязь в замок.

Накануне Гарри с Роном повезло просто чудом. Они успели заскочить за гобелен ровно за минуту до выхода из-за угла бдительного завхоза. Помогла, как ни странно, миссис Норрис. Все в Хогвартсе знали о прямо-таки гипнотической связи между Филчем и его тощей кошкой. Поэтому, завидев в коридоре филчеву агентуру, Гарри сразу потащил Рона в скрытую нишу за гобеленом. Миссис Норрис уставилась жёлтыми глазищами на всколыхнувшуюся ткань и нагло мяукнула.

— Пнуть? Как ты думаешь? — шёпотом предложил Рон.

Гарри легонько стукнул друга по вратарскому шлему — они шли с тренировки и вымокли до нитки. Квиддичные баталии достигли нервного пика, предстоял важный матч с пуффендуйцами. Рону совсем не хотелось выслушивать дурацкие куплеты слизеринцев, но его вратарские навыки, как бы это сказать, продолжали оставаться психически нестабильными. К тому же рядом всё время маячил Маклагген, а в его присутствии Рон всегда немного нервничал. Тот факт, что вратарём в команду выбрали его, казался Рону справедливым, но комплексы от неуверенности никто не отменял.

Так вот, и утром первого марта сырость оставалась всё такой же. Но сегодня это не омрачало радужного настроения. Семнадцать лет! Совершеннолетие! Рон проснулся в предвкушении чуда. И конечно, сразу обнаружил у кровати горку подарков.

Мама с папой презентовали замечательные наручные золотые часы с вырезанными по их ободу странными символами с крошечными движущимися звёздами вместо стрелок. Старая добрая традиция — дарить волшебнику на совершеннолетие часы. Рон попытался тут же надеть часы, но во вратарских перчатках, подаренных Гарри, это было делать не очень удобно. Рон хихикнул. Гарри всё это время сидел, уткнувшись в карту мародёров, высматривая на ней Малфоя.

Очередной свёрток был в яркой подарочной упаковке с пышным бантом. Рон развернул с опаской — не дай Мерлин, это Лаванда додумалась прислать ещё одну цепь со словами LOVE! Ему хватит и рождественского подарка, спасибо! Непросто забыть хохочущего до колик Гарри при виде обалдевшего Рона, никак не желающего поверить, что она подарила такое.

В последнее время отношения с Лавандой тяготили Рона. Эйфория от осознания своей нужности, от того, что он такой же парень, как все, и запросто может тискаться с девушкой по углам, давно прошла. Честно говоря, ему до смерти надоели эти её постоянные подкарауливания, заискивающие заглядывания в лицо и вечное желание затащить его в пустой класс. Нет, целоваться ему нравилось, кто бы спорил, но всё было предсказуемо одинаково, давно не давало новых ощущений, и Рон поймал себя на мысли, что не против уже и расстаться. Только как это сделать, он пока не придумал. Лаванда была неплохая. Не хорошая и не плохая. Просто ему было скучно с ней. С Гермионой они всё это время не разговаривали, и поначалу Рон ходил эдаким фаворитом. Но его бравада давно уже сдулась, как воздушный шарик. Он и сам не мог понять, почему его тогда так зацепило, что Гермиона целовалась с Крамом, как сказала Джинни. Вон Гарри же целовался с Чжоу, и ничего! Гермиона такой же друг, какое ему дело, с кем она целуется. Вот у него есть Лаванда. Эти девчонки, они просто убивают!

Разорвав упаковку, Рон облегчённо вздохнул — подарок был от Джинни, книга о Британо-Ирландской лиге по квиддичу с описанием и рейтингом команд. И ещё милая тёплая открытка. Всё не так страшно!

Желудок жалобно заурчал, напоминая хозяину, что давно пора завтракать. Любовь любовью, а обед по расписанию. Если Гарри не выйдет из транса со своей картой в ближайшие десять минут, придётся его как-то ворошить действенными способами. Не сидеть же в спальне, когда все нормальные люди уже завтракают.

В разбросанной внушительной горке подарков Рон углядел коробку шоколадных котелков. Ага! Неважно, от кого она. Отправитель, видимо, знал, что конфеты придутся очень к месту, ведь мысли о завтраке вытеснили даже досадные мысли о Лаванде и Гермионе вместе взятых. Рон слопал первую конфету, нетерпеливо подгоняя Гарри. Всё-таки если и есть на свете умное изобретение, так это — шоколад. Рон отправил второй котелок вслед за первым. Странное ощущение. Как-то вдруг он почувствовал, что его совсем не заботят насущные проблемы в мире. Только что в голове роилась куча мыслей, а тут не осталось ни одной. Полный вакуум. И есть не хотелось уже почему-то. Рон задумчиво съел третью конфету, четвёртую, пятую.

Он невидящими глазами смотрел на дождливое окошко и отчётливо видел прекрасную девушку. Божественное озарение… Ромильда Вейн… Он не достоин её мизинца, как же она прекрасна. Он не вынесет этих мук. Без неё его жизнь не имеет никакого смысла.

— Гарри, я этого не вынесу!

В общем, тот ещё диалог получился, театр абсурда отдыхает. Вряд ли Рон осознавал, что происходит. Он не очень-то помнил последующие полчаса. Как дал Гарри в ухо, как упросил друга представить его Ромильде, как в дверях спальни нагрубил Лаванде. Только в кабинете Горация Слизнорта, приняв противоядие против амортенции, которыми были нашпигованы конфеты, он пришёл в себя. Состояние было такое, как будто кто дал по голове дубинкой тролля. Блаженная улыбка сменилась выражением ужаса. Но долго пребывать в здравом уме ему не пришлось. Залпом осушив бокал медовухи, Рон почувствовал…

А впрочем, он ничего не почувствовал — яд, добавленный в вино, был мгновенным и страшным. Пока он метался в бреду в больничном крыле, он, конечно же, не знал, что пережили его близкие и друзья. Весёленький получился день рождения, лучше не бывает! И, разумеется, Рон не помнил, как в бредовом состоянии всё повторял имя Гермионы, выдёргивающее его из плена небытия.

* * *

Тяжёлые занавески были беспорядочно отдёрнуты к краям подоконников с разной дистанцией от центра, что делало квадраты света неровными и неодинаковыми. Некоторые кровати заливало солнечным светом, а иные оставались в тени, делая больничное крыло немного похожим на шахматную доску. Стоило вспомнить о шахматах, как я тут же почувствовал себя бестолковой пешкой. Ну или, в лучшем случае, конём. Потому что я не совсем понимал, что я тут делаю и как оказался. Ладно, разберёмся по ходу. Больничное крыло — значит, больничное крыло. Гарри и вовсе семестра не может прожить, чтобы не побывать у мадам Помфри. А раз я тут оказался, можно предположить, что причина весьма героическая. Чёрт, ничего не помню.

Однако я здесь не единственный пациент. Вдоль окна, именно там, где квадраты света больше всего расчертили больничное крыло в виде шахматной доски, на раз, два, три… шести кроватях кто-то лежит. В Хогвартсе массовая эпидемия? Кто-то неудачно колданул на Заклинаниях? Надеюсь, это не я.

Подхожу к первой кровати, и сердце даёт перебой. Гермиона. А с ней-то что? Лежит неподвижно, словно каменная статуя. Сразу вспоминаю наши злоключения на втором курсе. Но василиска давно нет в живых, так что это не оцепенение. Тогда что?

Почему-то уже совсем не хочется думать о шахматах и становится неважно, насколько серьёзно я сам ранен. Оглядываюсь словно в поисках помощи. И чувствую, что колени предательски дрожат. На соседней кровати лежит ещё одна Гермиона. Точно такая же, только в теневом варианте — здесь у окна занавески почти плотно прикрыты, пропуская лишь слабую полоску света.

Я резко разворачиваюсь в другую сторону и теперь уже чувствую, что в горле очень сухо. Там, на третьей кровати, снова Гермиона. Или её статуя. Или что там ещё.

В панике вглядываюсь в фигуры в конце ряда и уже заранее знаю, что я на них увижу. Итого — шесть Гермион. Шесть неподвижных, молчаливых, не дающих советы Гермион.

Может, она попала под какое-нибудь шальное заклятие? Интересно, которая из них настоящая?

И тут же, словно кто в голове произнёс, пришло понимание. Это не я болен! Я здесь для того, чтобы спасти Гермиону. Я один могу ей помочь.

Потому что только я один в мире знаю, как она покусывает кончик пера от усердия; как сердито заправляет непослушную прядь за ухо, когда устраивает нам с Гарри очередной разбор полётов (не в смысле квиддича, а в смысле учёбы); я один знаю, как она умеет лукаво улыбаться одним краешком губ.

Я торопливо оглядываюсь, чтобы убедиться, что мои предательски покрасневшие уши никто не видит. Но нет — слава Мерлину, здесь по-прежнему никого нет, не считая меня и Гермионы. Гермион. Тьфу ты. Я точно знаю, что она одна, просто надо угадать, которая из них именно она. Что значит — угадать? Приходит озарение, что я должен не просто перебирать всех Гермион по очереди, пока не найду настоящую. От такого эпитета — «перебирать всех Гермион» — теперь ещё начинает полыхать и лицо.

Я осторожно присаживаюсь на краешек ближней кровати и думаю. Честно говоря, думание — это не мой конёк, я попросту разглядываю Гермиону номер один и любуюсь ею. Сейчас нет необходимости выглядывать украдкой из-за учебника или подглядывать за ней, когда уверен, что она меня не видит. Чёрт. Когда же это началось? Мы ведь друзья. И да, на первом курсе я готов был сожрать распределяющую шляпу, если бы это уберегло меня от обучения на одном факультете с этой всезнайкой.

Я улыбаюсь. Понимаю, что ситуация не располагает к сантиментам, и мне надо спешить. Внутренний голос подсказывает, что время, отпущенное мне для опознания, ограничено. Но я ничего не могу поделать — я сижу и улыбаюсь как последний дурак. А ведь мы даже ни разу не целовались. А что? Я взрослый, я уже пробовал. С Лавандой.

Вздыхаю.

Встаю и тихонько прохожу по всему ряду, внимательно вглядываясь в эти строгие лица. Гермиона очень серьёзная. Наверное, она сердится, что я так долго не могу угадать, которая из всех настоящая. Ну, не сердится, конечно. Сейчас она вообще больше похожа на статую. Почему сразу Бориса Бестолкового? Невольно вспоминаю этого недотёпу, который не может разобрать, где у него какая рука, и нервно хихикаю. Надеюсь, Гермиона не узнает.

После пятого прохождения из конца ряда в начало я немного паникую. Нужно, наверное, что-то сделать. Но что? Я трогаю всех Гермион за руку, потом, осмелев, за обе руки, но ничего нового не происходит. Тогда я сажусь возле первой кровати, если считать от входа, и снова задумываюсь. В смысле, просто снова смотрю на Гермиону. Она красивая. Веснушек у неё, конечно, гораздо меньше, чем у Джинни, но ведь Джинни сестра, что мне за дело до её веснушек? Ну, в смысле, они милые и всё такое, но у Гермионы они другие. Тьфу ты, не умею я все эти сопли расписывать. В общем, веснушки Гермионы особенные. Беззащитные что ли.

Я провожу кончиком пальца по щеке Гермионы и убираю ей за ухо прядь, упавшую на глаза. И тут приходит понимание, что эта Гермиона не настоящая. Это не моя Гермиона. Не знаю, откуда такая уверенность. Боясь спугнуть это ощущение, я побыстрее пересаживаюсь на следующую кровать и повторяю своё движение — провожу пальцем по щеке, а затем заправляю прядь непослушных волос.

И снова ничего. Я даже не пытаюсь понять, что мной движет. В конце концов, анализ и умозаключение — это тоже не мой конёк.

Я дотрагиваюсь до третьей Гермионы, а затем и до четвёртой. Осталось две кровати, но я уверен, что не ошибаюсь.

Я присаживаюсь возле пятой кровати, машинально дотрагиваюсь пальцем до щеки Гермионы и поскорее провожу по волосам, чтобы убедиться, что на этот раз что-то изменится.

До этого момента я наблюдал за собой словно со стороны. Я отдавал себе отчёт во всех своих действиях, я углядел, что на тумбочке у третьей кровати стоит ваза с засушенными гуделками, а возле второй летает большой жук, здорово похожий на Скитер, но отчего-то я точно знаю, что это именно жук, а не нелегальный анимаг-журналюга.

Сейчас я ничего не вижу вокруг. Никаких деталей. Сейчас я весь потонул в своих ощущениях. Удивительное состояние. Мне кажется, что вокруг звучит песня феникса, хотя я не вхожу в ряды любимчиков Дамблдора, и вряд ли Фоукс пришёл бы ко мне на выручку.

Эта песня в голове. Как и сияние. Оно словно разрастается, обволакивает меня медовым светом и выходит наружу. Пожалуй, не из головы. Из сердца. Я запускаю всю пятерню в волосы Гермионы и в этот момент понимаю, что меня поцеловало счастье. Я лихорадочно хочу придумать убедительную отговорку, на каком основании я сижу тут и трогаю её, потому что я вижу, что она поворачивает ко мне своё лицо. И тут же мне становится абсолютно всё равно и не стыдно. Я вдруг понимаю, что совсем и не нужно ничего придумывать. Я смотрю в её глаза, которые открылись, и вижу в них отражение медового света. И понимание. Гермиона берёт меня за руку, а я уже не уверен, кто кого спасает. То ли я её, то ли она меня. Я хочу поцеловать Гермиону, а с моих губ слетает её имя: «Гермиона…»

* * *

Мадам Помфри настояла на том, чтобы Рон остался как минимум на пару дней в палате, хотя его жизни ничего уже не угрожало. Он узнал про безоар и отравленную медовуху от Гарри. Чувствовалась лёгкая слабость, но, в целом, состояние было вполне сносным. Рон с жадностью выслушивал рассказы друга о тренировках, сожалея, что не сможет принять участия в игре. После любовного помешательства дела сердечные ещё с большей силой не давали ему покоя. Он чувствовал себя заблудившимся. Почему-то совсем не хотелось вспоминать про Лаванду (которая заскакивала в больничное крыло в любую свободную минуту) и ужасно хотелось повидать Гермиону (встречи с которой он и ждал, и боялся).

Во время визитов Лаванды Рон всегда ловко прикидывался спящим, и та, повздыхав и послушав его ровное всхрапывание, удалялась.

Он лежал и думал про Гермиону. Спохватился, что уж слишком много про неё думает, но ничего поделать с этим не мог. Они всего лишь друзья. Просто привык, что она с ним и с Гарри с самого первого курса, во всех переделках и передрягах. Дверь хлопнула. Послышались лёгкие шаги. Степенную поступь мадам Помфри он хорошо знал, Гарри топает при ходьбе, значит, опять Лаванда. Рон закрыл глаза и мерно захрапел. Ничего, сейчас пять минут повздыхает и уйдёт. Он почувствовал, как этот кто-то сел рядом на кровать, и захрапел ещё старательнее.

Внезапно Лаванда, вернее невидимый посетитель, взяла его за руку. Рон даже забыл храпеть. Он просто замер. Это не были руки Лаванды. Когда тёплая ладошка коснулась его руки, Рона как будто прошибло хорошим заклятием. Он сто раз трогал Лаванду за руки, это прикосновение было совсем другим. Никогда бы не подумал, что от одного прикосновения можно воспарить над землёй без всякой левитации. Так удивительно. Рон боялся пошевелиться, но слегка разомкнул веки, глядя сквозь пушистые ресницы. На его кровати сидела Гермиона. Она склонила голову и не могла видеть, что Рон подглядывает. Гермиона была очень бледной и печальной. По щеке скатилась слезинка, и она вытерла её тыльной стороной свободной левой руки. Правой же продолжала держать Рона. Затем большим пальцем она погладила его ладонь.

Сколько прошло времени? Может, пять минут, а может, целая вечность. Рон лежал и чувствовал себя одновременно несчастным и счастливым. Гермиона уже ушла, а он так и лежал, боясь пошевелиться, осязая каждой клеточкой прикосновение, которое осталось с ним.