Рики Макарони и Наследники Врагов (джен)

Летний вечер близился к завершению. Предметы отбрасывали длинные тени, палящее весь бесконечный день солнце почти зашло, и с минуты на минуту должны были зажечься фонари. С улицы веяло мягкой прохладой, благодаря приоткрытому окну проникающей и в комнату, где легонько колыхались занавески. Часы показывали половину десятого. Всем, включая и шестнадцатилетнего Рики Макарони, вечернее время приносило облегчение после адской дневной жары. Только он этого облегчения, ввиду особых обстоятельств, почти не замечал.

«Для тебя-то лучше, точно», – согласился Рики, в который раз останавливаясь глазами на первой строчке и смутно опознавая отдельные буквы. Он колебался, зажигать ли свет, но на самом деле понимал, что не очень-то ему и хочется читать.

Ричард Макарони был несовершеннолетним колдуном, и потому обучался в британской магической школе «Хогвартс». И хотя для многих, заяви он такое, это было бы диагнозом, все же на самом деле Рики давно с этим свыкся. Кроме того, в конце прошедшего учебного года он снова угодил в передрягу, опасную для жизни – но так, опять же, случалось с ним каждый год с тех пор, как он попал в любимую школу. Необычным, таким образом, могло считаться только то, что Рики, оказывается, был не совсем самим собой.

Двойник между тем завел старую песню о том, в окружении каких слабовольных и вызывающих презрительную жалость людей ему приходится жить. Рики зевнул, поскольку в своих критических оценках альтернативная сущность начала повторяться еще на прошлой неделе. Может, поначалу он и волновался за безопасность своих близких, но теперь парню нудные угрозы попросту надоели.

Стремительно темнело. Рики так и не взялся за последние письма. Собственно, ничего нового он бы не узнал. Друзья писали ему аккуратно. Почти каждый день он получал от них что-нибудь. Как будто по заранее установленной очередности.

Этим летом Рики не раз ловил себя на том, что, прочитав целое письмо, совершенно не помнит его содержания. А читать вообще-то было ни к чему – смысл угадывался между строк. Ведь он, Рики, являл для своих друзей замечательный, единственный в своем роде повод для беспокойства, и они стремились подбодрить его.

Рики угнетала эта забота, тем более очевидная, что такого, как в этом году, никогда не случалось до сих пор. Впервые в жизни, для разнообразия, он получил письмо от Ральфа Джордана, который каждое лето с тех пор, как они познакомились, ограничивался приветами в чужих посланиях. Но тут Ральф самолично взялся за перо и от души постарался, рассказывая о трудных обстоятельствах своего романа с Тиффани Флинт. Отцы влюбленных со школы недолюбливали друг друга и потому категорически не одобряли выбор своих детей; даже когда те были в школе, они приезжали, устраивали скандалы и всякие гадости. Однако, трагедии до сих пор не случилось, да никто и не ожидал ничего подобного: Тиффани характером походила на Джульетту, примерно как реальный учитель – на святого, Ральф тоже был нормальным парнем и мало уважал средневековые страсти. Зато воздвигнутые на его пути препоны неимоверно его раздражали, чем он не преминул подробно поделиться с Рики. «Родители воспользовались каникулами, чтоб капать на мозги нам обоим. Теперь ее братец пишет мне письма под диктовку и отсылает их под именем Рока Корнишона, это наш гриффиндорский ловец. Ему это не очень-то нравится, я так понимаю, но это ничего. Хуже, что моя мама целиком и полностью на стороне папы, потому что мистер Флинт вроде бы когда-то то ли сбросил ее с метлы, то ли врезался в ее подругу…».

Увлекательное повествование растянулось почти на две страницы. В конце Ральф делал патетический вывод о том, что надо крепиться, ибо настанут и лучшие времена.

«Для него, может, и настанут», – усмехнулась альтернативная сущность, подразумевая тем самым, что Рики надеяться не на что.

«Как? Разве ты не обещал уже тысячу раз, что зажаришь всех моих друзей, если возьмешь верх? – притворился изумленным Рики – Ну и склероз, возраст все-таки берет свое».

Уличенная в нелогичности темная субстанция по имени Волдеморт ничуть не была этим смущена, и продолжала свои аморальные сентенции в том же духе. Именно тогда у парня родилось подходящее прозвище для него. «Назойлик, не иначе», – решил Рики, и это подняло ему настроение на целых полчаса.

Обычно он не мог себя заставить писать ответы, хотя однажды все же не отвертелся: Волдеморт Волдемортом, но нельзя же не поздравить Эди с днем рождения!

Он был приглашен туда, разумеется, но не смог заставить себя ехать куда-либо и показываться порядочным колдунам, не обреченным на болтуна в голове. Хорошо, что только ближайшие друзья оказались посвящены в тайну. Юноша не выдержал бы сейчас такой известности, от которой в свое время страдал Гарри Поттер. Но другие одноклассники Рики, из коих у него почти со всеми сложились прекрасные отношения, в большинстве своем ни о чем не подозревали. Он легко представлял выражение ужаса и отвращения на лицах многих из них, если им откроется, кто он и что с ним происходит. Но, как назло, недавно побывавший в его школе старший брат, желая его подбодрить, всячески подчеркивал, что школьные товарищи относятся к нему хорошо, а следовательно, Ричард Макарони еще не совсем пропащий человек. Например, невозможно было оспорить, что исключительно из любви к нему друзья и приятели устраивали для его брата экскурсии по школе и окрестностям, пока Рики предавался унынию в одиночестве.

– Разрекламировал ты меня, – попенял Пит после того, как они сошли с поезда на платформе 9 и 3/4. – Эта девушка, Бетси, требует, чтобы я выслал ей инструкцию по дрессировке. Потащила меня в багажный вагон, потому что у нее там были перья и на что записать. Хочет, чтоб бедное животное прыгало через веревочку.

– У нее разве котенок? – приподнял брови Рики. Он, конечно, последние дни перед отъездом выпал из школьной жизни, но не заметить, что у одноклассницы завелась новая живность – такого просто быть не могло. «Неужели из-за Назойлика я вообще перестал замечать, что происходит в мире?» – ужаснулся он.

– Пока нет, – развеял его опасения Пит, – но она договорилась с той, у которой сиамская кошка. Желает сделать своего котенка исключительно воспитанным и не понимает, что обычно кошкам желания людей перманентно параллельны.

Пит много знал о животных, и теперь частенько использовал эти знания, не решаясь говорить с Рики прямо о том, что его беспокоило. Да уж, он прибегал к иносказанию, Рики это прекрасно понимал. Чаще всего это принимало форму его беседы с гостем, при которой Рики просто присутствовал. Гостя живо интересовало, чему Пит, как не обладающий магией маггл, учится, и вежливый Пит охотно делился своими познаниями.

– …Павлов произвел настоящую революцию в физиологических исследованиях, – говорил он, сидя за столом и копаясь в справочнике. – До него подопытные животные обычно погибали.

Рики помнил об этой закономерности; Лорд тоже начинал с кроликов, а потом начал и людей пытать и все такое прочее. Тогда он еще не понял, для чего Пит затеял этот разговор, но постепенно благая цель заботливого старшего брата прояснилась в сознании.

Поздний час, наконец, предоставил ему возможность оставить все дела на сегодня. Рики быстро разобрал постель, закрыл окно, оставив только форточку. Прохладная постель приятно успокаивала взвинченные нервы, но мозг все еще продолжал работать.

Почти все время с тех пор, как они с Питом вернулись из школы, Рики вел себя исключительно хорошо. Его самого это устраивало, хотя, пожалуй, наедине со своей семьей он не смог бы продержаться так бодро. Однако в доме находился гость, как раз тот, при котором Рики автоматически проявлял свои лучшие качества – его бывший староста.

Не так давно Рики довелось узнать, что Марк Эйвери является старшим – и пока самым достойным – внуком миссис Дуглас, экономки, которую он много лет никак не связывал с миром магии. Однако она оказалась самой настоящей ведьмой. Марк также узнал об этом недавно и специально вернулся в Англию. Родители Рики охотно пригласили его, так что он жил в доме уже вторую неделю.

Парень поморщился и бессознательно обмахнулся все еще зажатым в руке пергаментом. Про Марка Эйвери он вспомнил определенно зря. Невольно мысли Рики возвращались все к тому же разговору, который состоялся два дня назад.

Желание Пита побеседовать о физиологических экспериментах нашло поддержку. Марк, чья невеста только что закончила обучение на целителя, проявил живейший интерес к этому вопросу. Рики же не догадался вовремя уйти, и пришлось ему слушать.

– Павлов, оказывается, сам выработал в своей лаборатории этические нормы. Он утверждал, что больное и страдающее животное не может реагировать адекватно здоровому, – объяснял брат, а у Рики темнело в глазах, и от ударов собственного пульса в висках подступала тошнота.

Как ни драматична была ситуация, сложившаяся в голове у юноши, поначалу он банально запаниковал. Раньше таких ощущений не было. При одной мысли, что в человеке наличествует кровоток, или желчь вырабатывается, или пища переваривается, ему становилось дурно. Такое чувство, словно он мог разложить организм на составляющие, как будильник, а потом не сумел бы собрать обратно. Казалось, даже своими мыслями он нарушает собственную жизнедеятельность; разумеется, причиной этого нестерпимого отвращения были кровожадные воспоминания Волдеморта.

– Ну, это правильно, – согласился Марк. – На Востоке очень трепетно относятся к жизни. Магглы, правда, сейчас деградируют, как и везде, но колдуны так и носятся с всякими зверушками, которые прямо такие грациозные, да эстетичные! По-моему, это даже неразумно. Ну, так что?

Рики стало немного легче, когда разговор переключился на эстетику. С чувством благодарности к Марку он постарался как можно подробнее представить клумбы с цветочками...

– В его лабораториях при операциях соблюдалась стерильная чистота, – рассказывал тем временем Пит. – Павлов полагал, что только если после операции животное осталось здоровым, эксперимент удался.

«А не удалось, так и черт с ним, – одобрительно произнес Волдеморт. – Всегда можно начать с начала. Вот как я с тобой».

– А я всегда считал, что Павлов мучил подопытных собак, – зачем-то возразил Рики.

– Вовсе нет. Напротив, он старался не нарушать жизнедеятельность организма даже во время опытов…

При слове «организм» младшему Макарони сделалось совсем дурно.

«Я знаю слишком много всяких анатомических подробностей. Не надо!» – но почему-то Рики не мог заставить себя произнести это вслух.

– … и обеспечить по возможности долгую жизнь. Удивительно, что о нем закрепилось другое мнение…

Рики автоматически запомнил эту фразу, хотя в тот момент еще не понял, что она означает. А Пит продолжал разглагольствовать и отвечать на вопросы любознательного Эйвери. Его младший брат дорого бы дал за способность по желанию отключать слух.

– …Вероятно, у магглов много гениальных ученых, – с некоторым удивлением произнес Марк.

«Подумаешь, ученый! Настоящие гении всегда экспериментируют на себе», – с гордостью добавил Темный лорд, чего Рики уже не выдержал и без объяснений покинул комнату брата.

Ворочаясь в кровати, юноша пытался очистить голову, чтобы провалиться, наконец, в сон. Он уже осознал, Пит пытался убедить его, что у всякой вины есть границы. Что общее мнение не всегда совпадает с истиной. Но Рики никто не обвинял. Он сам себе казался строгим и беспощадным судьей.

Если бы Назойлик родился в средневековье, скорее всего, он сделал бы себе приличную карьеру и, если бы сумел благообразно подать свои садистические наклонности, может, даже был бы причислен к лику святых. Но с эпохой ему не повезло так же, как и с родителями: британская общественность двадцатого века однозначно определила его как тирана, неудавшегося диктатора и особо опасного преступника.

Однако обычно Рики старался думать об этом как можно меньше. Пятнадцать минут, проведенных вдали от научного разговора, значительно улучшили его самочувствие. Когда Рики вернулся, парни успели отойти от проблемы нравственности экспериментов над братьями меньшими, и были увлечены куда более банальным делом – разглядывали неприличные фотографии, позаимствованные у Сэма, лучшего друга Пита.

Фотографиями внезапно заинтересовался и Темный лорд. Этого никак нельзя было ожидать, исходя из того, что Рики знал о его жизни. Несомненно, Том Реддл и в нормальном-то возрасте больше внимания уделял изучению черной магии, чем противоположному полу. А теперь ему должно было стукнуть около девяноста лет!

«Зачем тебе?» – удивился Рики, невольно вспоминая хихикающее привидение Плаксы Миртл и ее слова: «Надо же, какой старый пень, а безобразничает!».

«Дай посмотреть! – невозмутимо требовала окаянная нечисть. – Все равно я сейчас бездельничаю!».

Согласно сложившейся привычке, Рики, как правило, старался действовать ему наперекор. Но покинуть компанию повторно без всякой видимой причины ему было неудобно, тем более что Марк уже поманил его присесть рядом и предложил те картинки, которые он уже просмотрел.

Комментарии Волдеморта отличались разнообразием. Он довольно часто отпускал одобрительные либо критические замечания относительно достоинств фигуры той или иной модели, но при этом успевал каждый раз возмутиться, какими бесстыдными в наше время сделались магглы, раз снимают голых девушек, а значит, их давно следует приструнить. И разумеется, его методы как нельзя лучше годились для этой цели. Кроме того, Лорд нередко гадал, «как растолстеет вот эта к сорока годам», или мечтал, «вот бы ее повесить вверх ногами и надавать по заднице». Кажется, в этом темная сущность нашла себе сносное развлечение.

Тем сильнее захотелось юноше досадить Назойлику. Игнорируя его возмущение, Рики безотлагательно воспользовался призывом миссис Дуглас помочь в пересаживании домашних растений. Он полагал, что после поучительной лекции Лорда интерес к художественной эротике проснется в нем нескоро.

Теперь, помимо всякого мусора, в его голове нередко всплывало чье-то мудрое изречение, процитированное когда-то отцом: «В распоряжении Всевышнего два способа наказать нас: отказывая в том, чего мы желаем, и – предоставляя нам это». С Рики произошло второе, поскольку несколько лет он упорно добивался правды о себе. Правдой оказалось дополнительное, крайне нежелательное соседство с черным колдуном в собственной голове.

Собственно, черный колдун, непочтительно обозванный Назойликом, был не обыкновенный, а знаменитый и наводящий ужас на всю колдовскую общественность даже теперь, когда последняя война с ним осталась далеко в прошлом. Рики знал, почему, потому что все воспоминания Волдеморта стали ему доступны в тот момент, когда он понял, что заменил темную личность своей. Его сознание гнездилось в теле, которое от рождения принадлежало Темному лорду, кода-то носившему простое имя «Том Реддл», о чем давно все забыли. Рики и не подозревал о таком до недавних пор. Наверное, он сам для многих воспринимался как тот же Лорд, но как-то предпочитал думать немного по-другому.

Они и в самом деле были очень разными. Мировоззрение Темного лорда, вкратце, характеризовалось бескрайней манией величия. Невзирая на то, что они делили одну голову, юноша не читал его мыслей, и потому всех его планов не знал, но не сомневался в их потенциальной опасности. Борьба с Волдемортом, с того момента как он заявил о себе, прекращалась, пожалуй, только ночью, когда Рики спал, и видел нередко того же врага, претендующего на мировое господство как в прошлом, так в настоящем и будущем.

Наверное, одной из главных, заранее одержанных побед над зловредной сущностью было то, что Рики за годы своей жизни научился худо-бедно принимать Гарри Поттера. Однако же сам Рики не мог сдержать усмешки при мысли, какое странное чувство юмора у жизни, заставившей героя волшебного мира стать крестным отцом самого Волдеморта. Теперь, когда все стало ясно, Рики поражался, насколько у крестного здоровое сердце, однако. От школьных выходок юного Макарони только в первом классе у Поттера, знающего правду, вполне мог случиться удар. Однако целеустремленный герой верил во второй шанс, так же, как в свое время верил в это его наставник, директор Альбус Дамблдор. И, вспомнив все, Рики оставалось только благодарить свою счастливую звезду, которая избавила его от забот упомянутого директора, поскольку между ними все-таки стоял дядя Гарри.

Помимо этой небольшой победы, Рики имел в распоряжении определенные средства, позволяющие ему противодействовать Волдеморту, так сказать, изнутри. Он помнил об обещании, которое взял с него шеф авроров в конце года. Как единственное лицо, располагающее абсолютным знанием всего, что лорд Волдеморт когда-либо совершил, он был обязан передать все соответствующие сведения правосудию. Так что время от времени Рики приходилось извлекать из памяти разные нелицеприятные факты, например, что Волдеморт использовал змею в качестве разведчика. Что было тринадцать Упивающихся смертью, которые с согласия своего могущественного повелителя воспользовались даром бессмертия. Не в таких, конечно, масштабах, как их господин. А всевозможные черно-магические ритуалы и посвящения, пройденные Лордом в различных странах мира, не исключено, заинтересовали бы Пита в качестве пособия по мутациям, но Рики категорически не желал брату ничего такого показывать.

История, которую он писал, вызывала у него резкое ухудшение состояния, примерно такое, как когда брат рассказывал про Павлова. Временами парню казалось, что он вот-вот упадет в обморок. Сначала он старался заниматься этой писаниной именно в те периоды, когда настроение ни к черту не годилось, но скоро понял, что так он себя вконец доконает. Портить же себе редкие моменты сносного расположения духа Рики не стал бы ни ради какого Министерства магии.

Лучше всего у него работа шла тогда, когда столь желанные для авроров воспоминания приходили спонтанно. Он все равно никуда не мог от них деться, а потому садился и записывал. После этого становилось как-то легче. Так что Рики, находясь почти все время дома, не расставался с блокнотом и ручкой, даже повесил их себе на шею.

– Им придется учесть это в деле! – пообещала его маме миссис Дуглас, наблюдая такую старательность.

Рики покорно кивал, стараясь не думать о предстоящем слушании в Отделе магического правопорядка.

Собственно, в том, что случилось после его дня рождения, он совершенно не был виноват, но в данных обстоятельствах это мало что решало. Волнение из-за предстоящего слушания распространилось на всю семью, после того как небольшая коричневая сова с умными глазами в одно прекрасное утро влетело в столовую, где семейство мирно завтракало, и швырнула ему на колени пухлый конверт с эмблемой Министерства. Скрыть эту эпистолярную пошлость теперь не было никакой возможности, и парню ничего не оставалось, как зачитать вслух:

«Уважаемый мистер Макарони! Довожу до Вашего сведения, что слушание по Вашему делу откладывается на неопределенный срок. Как только Отдел магического правопорядка ознакомится со всеми материалами дела, Вы будете своевременно извещены о месте и времени проведения слушания. За любыми разъяснениями Вы или представляющие Вас совершеннолетние маги имеют право обращаться непосредственно в отдел магического правопорядка, возглавляемый в настоящее время сэром Эрнстом Макмилланом. До тех пор, пока не вынесено решение, Министерство магии считает возможным продолжение Вашего обучения в школе чародейства и волшебства «Хогвартс» без ограничений. Искренне Ваша, Матильда Блумсберри. Отдел неправомочного использования колдовства. Министерство магии».

К этому письму прилагалось еще одно, втрое длиннее. Рики никогда прежде не видел этого почерка и поначалу даже не понял, от кого оно, хотя мог бы догадаться.

– Это миссис Чайнсби прислала. Мама моего одноклассника, помните, она еще приходила к нам, когда купила мне змею? – объяснил он, надеясь, что уж это письмо читать не придется. Миссис Чайнсби была ведьмой, и потому могла знать и сообщить ему нечто такое, что обеспокоит его родителей, мало что знающих о магических законах. Но, увы, ничего особенного там не оказалось. После тривиальных приветствий аристократическая дама сочла нужным попенять ему.

«Не стану скрывать, Ричард, мне искренне жаль, что твое упрямство позволило тебе добиться тех результатов, от которых тебя тщательно и, на мой взгляд, совершенно верно оберегали», – писала Гвенделина Чайнсби.

«Надо же, как обтекаемо. Вот ни за что не назовет меня Темным лордом», – грустно усмехнулся Рики.

«Виктор мне рассказал о том, как вы поговорили», – продолжала она. Рики скуксился – это сложно было назвать разговором: Вик настаивал, как всегда, на своем, знать не хотел, почему Рики не желает сделать так, как он считает правильным, и Темный лорд в вопросах квиддичной чести был воспринят им как элемент несущественный.

Переживания миссис Чайнсби по поводу Лорда очень сильно отличались от того, как приняла этот факт семья Рики. Невзирая на, в целом, хорошее к нему отношение, Гвенда Чайнсби оставалась типичной представительницей магической общественности, которая даже слышать спокойно не могла о возвращении Темного лорда. Она и в самом деле интересовалась его самочувствием, но исключительно ради себя и своего ближайшего окружения. Но, подобно матери Лео Нигеллуса, лучшего друга Рики, она никогда бы не усыновила его, зная всю правду.

Разумеется, Назойлик создал ему дополнительные проблемы в и семье. Приемные родители Рики, от которых он в прошлом году усердно добивался правды, не могли не волноваться, ожидая его домой. Беседа с матерью состоялась вечером того дня, когда они с Питом и миссис Дуглас вернулись из «Хогвартса».

Люси Макарони вошла в его комнату без стука, поскольку он оставил дверь настежь открытой. Рики как раз сидел на кровати, уставившись в противоположную стену, вяло удивляясь, как это все вокруг осталось неизменным. Она придвинула для себя стул, и дальше говорить пришлось в основном ей.

– Арабелла предупреждала меня. Она, должно быть, знала, что будет хуже, – убивалась мама. – Но мне казалось, ты еще мал для того, чтобы столкнуться с кошмаром. Ведь для меня это все…

Рики знал, что должен как-то успокоить ее, но не мог заставить себя даже пошевелиться. Ему было стыдно за свое равнодушие, и в то же время, казалось, позволь он себе чувствовать, и развалит все вокруг.

– Конечно, для тебя колдовство – это чушь собачья. Для всех нормальных людей так. Ты знаешь, – сказал он, – я ведь узнал правду до того, как мне вернули память.

– И что? – настороженно спросила мама.

– Надо признать, я даже не испугался. Но потом, почувствовать себя… ИМ – это совсем другое. И все же я верю, что ты делала так, как считала правильным. Возможно, так и было. Я сейчас не могу об этом судить. И не хочу быть жестоким по отношению к тебе, – закончил он и подался назад, облокачиваясь лбом о стену.

– Но ты никому ничего плохого не сделал! – тут Люси не выдержала и, спрятав лицо в ладонях, зарыдала. Рики словно окаменел. Он не мог бы сказать, как долго это продолжалось – минуту, пять или все полчаса. Вдруг он почувствовал, что особо тонкая струна внутри него натянулась, и это мучительно больно. Вспомнив кое-что, Рики достал из кармана мятый платок; но он знал, что мама ждет вовсе не этого. Решившись мгновенно, словно прыгал в холодную воду, он наклонился к ней, потянул ее за руку.

– Я клянусь, – он заставил себя заглянуть в заплаканные глаза матери, – что ни старая память, ни Упивающиеся смертью не сумеют разрушить нашу семью.

Он принялся вытирать ей щеки платком, который мама вскоре забрала. Тогда Рики снова откинулся назад, и было такое ощущение, как будто это простое движение вконец его обессилило. Люси же постепенно успокаивалась.

– Для меня достаточно уже того, что ты вернулся домой нормальным после того, что с тобой случилось, – сказала она.

– Что значит – нормальным? – ему казалось, что, как ни погляди, а никакой нормальности ему теперь и не приснится.

– Ну, ты разговариваешь со мной, ты – это Рики, – объяснила мама.

– Значит, все эти годы ты боялась, что я в один прекрасный день превращусь в кого попало, – вовремя почувствовав, что это звучит, как обвинение, он прикусил язык. Однако маму это, казалось, не смутило.

– Не то, чтобы боялась, но такая вероятность существовала. Арабелла, пожалуй, знала тебя лучше, – продолжала Люси Макарони. – Помнишь, она так хотела тебе все рассказать перед смертью? Но Гарри, да и других, всегда смущало то, что для нее критерием порядочности человека было его отношение к кошкам.

Тут Рики не мог не улыбнуться.

– Очень, кстати, существенный критерий, – сказал он. Он совершенно искренне так считал.

– Не спорю, – согласилась она. – Я думаю, тебе стоит делать то же самое, что и до сих пор, тогда…

Все время, пока мама говорила, Назойлик не переставал отпускать в адрес ее советов ехидные замечания. Юноше ничего не оставалось, как кивать и утверждать, что он ничем другим заниматься и не собирался. Однако, когда она ушла, он так и не сказал ей главное, что с порога повергло его в шок. Как оказалось, у Рики существовала проблема посерьезнее, чем Волдеморт в голове, и даже важнее, чем дисциплинарное слушание. Через несколько дней он окончательно убедился, что так и есть. Наедине с собой Рики мог вообще никакой проблемы не замечать, но, стоило ему увидеть собственного отца или услышать его голос, как с ним происходило нечто совершенно невыносимое. Казалось, со дна души поднимается огромная волна ненависти, на расстоянии переходящая в холодное отчуждение.

Это было тем мучительнее, что для такого отношения не имелось абсолютно никаких причин. Рики помнил, каким мерзким по сути и высокомерным типом был родитель Тома Реддла. Однако, когда он спросил, не его ли, Волдеморта, ненависть проявляется таким образом, зловредная сущность лишь многозначительно хихикнула, повергнув Рики в состояние еще большего смятения и неустойчивости.

Такое положение дел было мучительно для Рики. Он, как никогда, нуждался в своем отце, но не мог к нему даже приблизиться. С недавних пор в нем поселился страх, что Лорд все же, пользуясь его приступами злости, которая всегда была сущностью Волдеморта, возьмет верх, и тогда он, Рики, потеряет контроль и причинит вред близкому человеку. К счастью, Диего Макарони, похоже, в чем-то понимал состояние сына и не искал его компании.

Однако Диего Макарони, как и мама, тоже не мог оставить без внимания сына, которого постигло такое несчастье, как Назойлик. Для разговора он выбрал время, когда Рики, следуя совету брата, воскрешал особенно хорошие воспоминания своей нынешней жизни. Надо сказать, результата он достиг не самого радужного: упорно полезли мысли, что он ничего подобного вовсе не заслужил.

А ведь на самом деле, к нему хорошо относились не только люди. Рики даже полез в сундук, и как раз рассматривал медальон, поднятый для него со дна Средиземного моря эксцентричной старой русалкой по имени Барон. Холодный камень оттягивал руку, солнце играло в красивой загадочной резьбе, а владелец украшения кисло рассуждал о том, что скажет Барон, когда узнает про Назойлика, и сообщили ли ему об этом уже. «Скорее всего, нет, – логично заключил Рики, – ведь, кроме меня, некому было с ним разговаривать на языке русалок». Осознав тяжкое бремя того, что ему самому придется во всем признаться, Рики задумался о том, как бы он сам себя повел на месте своих друзей.

В комнату постучали. Он пригласил войти, и обернулся, чтобы поглядеть, кому он понадобился.

Его взгляд встретился с взглядом отца. Диего Макарони не пытался улыбаться и делать вид, что все хорошо, поэтому у его сына не было оснований для раздражения. Но странное чувство, которого он не понимал, вновь резко обозначилось в сознании Рики. Он постарался избежать прямого взгляда на отца, который, впрочем, и не настаивал.

– Ищешь другие воспоминания? – спросил он, садясь напротив.

– Это подарок русалки, – невыразительно произнес Рики. – Возьмешь?

– Насовсем – нет, конечно, – ответил отец. – Это ведь твоя собственность.

Все время, пока Диего Макарони рассматривал камень на просвет, юноша пытался разобраться, что же именно заставляет его отдаляться от человека, которого он всю жизнь любил и которым восхищался. Но теперь в душе метались, попадая в фокус попеременно, лоскуты чувств, одно другого хуже. Одно из них было очень похоже на то, что, несомненно, испытывал Лорд: он никому не позволил бы чувствовать себя хорошо в своем присутствии. А в душе человека, сидящего напротив, не разворачивался ад, и это было предметом черной зависти. Остальные ощущения Рики предпочитал не изучать.

– Это кварц, – сказал, наконец, отец. – Потрясающее мастерство. Камень очень трудно поддается обработке.

– Как и я, – вырвалось у Рики.

Он отлично знал, что отец ни на что подобное не намекал.

– Это не имеет значения, – ответил Диего. Рики сжал кулаки, чувствуя, что в нем поднимается нечто темное и страшное.

– Я чувствую себя недостойным быть твоим сыном. Уходи, пожалуйста, – попросил он.

«Лучше скажи правду. В тебе клокочет такая ярость, что ты жаждешь разрезать его на куски кинжалом», – вкрадчиво заметил Волдеморт.

«Это лучше для тебя, а не для меня». Но, хотя Рики понимал это, все его состояние Лорд описал очень точно.

– Я верю в тебя, – сказал напоследок Диего Макарони, прежде чем закрыть за собой дверь.

Рики с усилием втянул в себя воздух. Враждебность, которую он старательно подавлял, вырвалась в том, что парень с размаху вдарил кулаком по подушке.

«Какой нехороший мальчик. После всего, что он для тебя сделал. Не вытравить дрянные задатки хорошим воспитанием», – в голове Рики раздались звуки, напоминающие порицающее цоканье языком.

«Я сам не понимаю, почему я так чувствую», – отмахнулся он, и только потом сообразил, что с зловредной нечистью свои переживания обсуждать, вообще-то, не следует.

«Хочешь, объясню?».

Пока Рики колебался, Лорд не терял времени. Рики словно оцепенел, и тогда Назойлик начал услужливо показывать ему что-то наподобие фильма. Эта способность знать его прошлое неприятно поразила Рики. «Тогда мы были одним», – не преминул пояснить Волдеморт. Но Рики уже проваливался в воспоминания.

…Он в доме Арабеллы. В воздухе витает ощущение скорой кончины, сама Арабелла подтвердила это. Рики ждет папу, с какой-то детской верой в чудо. О, отец все исправит, он все может. И он приезжает. Но Арабелла умирает все равно.

В тот момент он, конечно, не осознавал ничего подобного, но теперь вдруг отчетливо понял, что да, это так! В волнении Рики вскочил с кровати и принялся ходить взад-вперед по комнате. Мистера Лапку это очень устраивало; он то и дело бросался ему на ноги из засады.

«Но это же чушь! – взорвался он. – Я не могу винить папу в смерти моей бабушки. Он тут совершенно ни при чем».

Лорд мягко, шелестящее захихикал.

«Мы с тобой и в этом похожи. Твой отец не сумел победить смерть, как и моя мать. А ведь ты вправе на него рассчитывать. Вот ты ему и не доверяешь, он же не в пустяковом деле тебя подвел. Ты, хоть и не видел бабку годами, был искренне к ней привязан».

«Как мой отец мог победить смерть? Это же невозможно для человека», – ответил Рики. Он тяжело дышал, как будто пробежал очень много часов.

«Но ты так ждал его. А когда он приехал, она почти тут же умерла. Тогда ты этого не сопоставил, но последовательность событий ведь была именно такой».

«Она хотела его увидеть. А потом больше ничего не хотела», – скорее себе заметил Рики.

«Ты трус! – припечатал Темный лорд. – Не хочешь смотреть в лицо своим настоящим чувствам».

«Я не пойду на поводу у такого, как ты!», – ответил Рики.

«Ты и я – одно целое. У нас одни и те же переживания».

«Вот уж нет! – ухватился Рики. – Тебя вряд ли когда-нибудь волновала кончина близкого человека».

В горячке он придумал еще несколько критических возражений и ждал новой реплики, но ее не последовало. Однако Рики потребовалось время, чтобы осознать невероятную вещь: Волдеморт заткнулся.

«Вот отлично», – подумал Рики. Было так странно остаться в тишине собственных мыслей. Только теперь он научился ценить это, и то лишь потому, что даже без Волдеморта тишина даровалась ему нечасто.

Не было дня, чтобы за столом не поднималась тема дисциплинарного слушания, о котором так любезно предупредила мисс Блумсберри. Люси Макарони не скрывала своего разочарования по поводу того, что маги не могут помочь Рики восстановить душевное равновесие. Они оказались также не в состоянии удалить Лорда, и более того, как оказалось, собирались возложить ответственность за контроль над темной сущностью непосредственно на ее носителя.

– За каким чертом тогда нужна магия? – возмущалась она, и вновь обращалась к миссис Дуглас, у которой уже был опыт судимости по колдовским законам.

Как ни безответственно, но Рики переживаний матери по поводу предстоящего слушания в Министерстве магии не разделял. Разумеется, для всех людей, желающих ему добра – в том числе, как ни странно, и для дражайшего крестного отца тоже – имели значение всякие законодательные заморочки. Рики же оставался равнодушным. Да, его в самом деле могли исключить из школы, и в этом случае его перспективы на будущее, предположительно, резко портились. Проблема была в том, что он не представлял себе никакого будущего, ибо по горло застрял в прошлом. Какое значение имело какое-то несчастное слушание в сравнении с кошмаром, который разверзся внутри него. Кошмар, ко всему прочему, обладал противным зловещим голосом, и неустанно изрекал всякие прогнозы, от которых сам храбрейший Гарри Поттер полез бы на стенку.

«Знаешь, в чем твоя слабость? Ты избалован, – объявил Темный лорд, когда на второй день за обедом Рики попросил, чтобы к завтраку были апельсины. – Ты неспособен к терпеливому ожиданию, таких вот сиюминутных удовольствий у тебя больше, чем великих целей».

Рики прогнал назойливую картину, где бледный Волдеморт, одетый по-охотничьи и с винтовкой, залег в засаде в болоте и валяется так годами, рассчитывая, вдруг да мимо когда-нибудь пройдет достопочтенный Альбус Дамблдор.

«И что теперь, апельсины не есть?» – усмехнулся он.

«Как ты примитивен, – зашипел в ответ зловещий голос. – Таким, как ты, не перевернуть мироздание грандиозными замыслами…».

«Отвали! Нет у меня грандиозных замыслов, – рассердился Рики, – и я не стану переворачивать мироздание. Пусть стоит».

«И я о том же», – продолжал ворчать Темный лорд, а поскольку его никогда не волновало, согласен юноша его слушать или нет, принялся излагать свою точку зрения на то, как надлежит достигать величия. Мог бы и не стараться – весь его жизненный путь и без того был у Рики как на ладони.

«Ты щадишь себя и всех вокруг, и за это поплатишься», – обещал Волдеморт, и хотя Рики был принципиально с ним не согласен, рассуждения Лорда вызывали в нем смятение духа, и оттого так сразу у него не находилось логичных возражений.

Пит, которому он пожаловался, не находил в этом ничего страшного и посоветовал вообще не вступать в дискуссии. По его мнению, это была пустая трата энергии.

– Ты видел сектантов, которые ходят по улицам с брошюрками? – сказал он. – Если ты с ними заговоришь, потом будет очень трудно отвязаться. Также с твоим болтуном – чем меньше времени и внимания ты ему уделяешь, тем лучше.

Лорд очень обиделся. Хотя Рики давно высказал ему, что считает его команду Упивающихся смертью чем-то вроде радикальной секты, состоящей сплошь из редкого сорта придурков, не способных разглядеть своей же пользы и себя не уважающих, Назойлик даже в своем маловыгодном положении продолжал гордиться их преданностью.

Совет брата показался парню стоящим, хотя бы потому, что он сам не хотел уделять внимание вредоносной сущности. И Рики старался. Он не уклонялся от компании, не далее как сегодня перед ужином они втроем, вместе с Марком, играли в лото. Волдеморт и тут пытался вклиниться – но парень от него отмахивался, как от назойливого собеседника.

Тем более, Назойлик завел свою старую пластинку, а ребята обычно рассказывали вещи куда более приятные, и, как правило, Рики еще не известные. С Марком, например, прошедшим вечером было очень интересно: он рассказывал о Китае, о своей работе и всякого рода курьезных случаях, происходящих с ним.

– Между прочим, на Востоке знать не хотят нашей вседозволенности и распущенности, – говорил он одобрительно. – Если ты, к примеру, одет чуть не так, как положено по трафарету, с тобой иметь дела, скорее всего, никто не станет. Орать там вообще не принято, это ужасная невоспитанность. И все время все улыбаются – вот уж к этому я до сих пор не привык!

Рики согласился – в самом деле, у бывшего слизеринского старосты не было предрасположенности к такому поведению. Да его и не поняли бы, насколько Рики знал родной колледж и школу вообще, там уважалась чисто британская сдержанность. Скажем, если бы профессор Снейп или профессор МакГонагол, прославившиеся суровым обращением с учениками, вздумали учиться манерам у китайцев, это восприняли бы как конец света. С другой стороны, директор Дамблдор не стеснялся улыбаться – ну так его и считали чудаковатым. Впрочем, получив доступ к памяти Волдеморта, Рики открыл для себя иной взгляд на этого уважаемого и влиятельного колдуна.

…Ворочаясь, юноша пытался очистить сознание, чтобы не осталось мельтешащих мыслей. Днем он боролся с ними по-своему. В эти прошедшие дни каникул у Рики появилась тайна; если бы кто-нибудь узнал о ней, то не обнаружил бы в его действиях ничего необычного. Ведь его мозг был перегружен образами, которые не давали покоя.

И тогда в один прекрасный момент он вспомнил о карандаше и пустом листе. Рисование было привычным способом выразить эмоции, он с детства привык делать так, и теперь, когда ему стало плохо, решил вновь прибегнуть к испытанному средству. Тем самым, как Рики вскорости понял, он применил еще один способ вариться в кошмарах прошлой жизни и вызывать саркастические реплики Назойлика.

«Ну разе так выглядит брюхо гоблина, – шипел тот, – вспомни хотя бы эту чертову картину, как там… «Урок анатомии»!».

Немного утешало только то, что рисунки Назойлику никогда не нравились, а порой и бесили его, поскольку казались темной сущности бесполезным, детским времяпровождением. На самом деле юноше они приносили пользу. Часто, если фрагменты прошлого, помноженные на комментарии Лорда, пытались завладеть им, Рики доставал альбом и изображал, что мог, тем самым как будто вынося их вне себя. Когда он рисовал, становилось легче, но конечный результат неизменно вызывал у парня глубокое отвращение. Сюжеты его картин заинтересовали бы любого ученого, пишущего учебники по защите от темной магии, но ему было не до просвещения последующих поколений. Абстрактные, мучительные переживания, клубящиеся в голове, будучи выхвачены из потока сознания и перенесены на альбомный лист, обретали пугающую конкретику. Случалось, это помогало записать еще несколько фактов, интересующих, возможно, авроров, после чего юноша скрупулезно разрывал нарисованное на мелкие кусочки. Обрывки он предпочел бы сжигать, но это насторожило бы заботливо следящих за ним родственников, и приходилось довольствоваться пошлым мусорным ведром на кухне. Впрочем, Рики не раз раздраженно заявлял Назойлику, что именно там их место, и сожалел, что не может поступить так же с документом, удостоверяющим рождение некоего Тома Марволо Реддла, субъекта бесполезного и ничем не примечательного. А поскольку это слишком злило бессильного Лорда, тот жаждал отплатить обидчику, и елейно интересовался, не имеет ли Рики в виду, что было бы для близких и дорогих родственников Рики лучше, если б не родился он. В общем, оба боролись под девизом: «Я уже есть, и с этим ничего не поделаешь».

Незаметно для себя, Рики достиг явного улучшения в технике рисования, особенно в детализации. Диего Макарони, возможно, гордился бы им, но теперь сына это не радовало. И то, что он подражает отцу, следуя по проторенному пути борьбы с собой, а ведь путь этот был тоже предложен Диего, побуждало Рики злиться на него еще больше.

Другие ближайшие взрослые, которых он всегда уважал, теперь тоже действовали ему на нервы. Миссис Дуглас, например, до дня рождения была последней женщиной на земле, которую он назвал бы ведьмой. Как бы ни старался Рики теперь убедить себя в том, что она не виновата в сложившихся обстоятельствах, и воспользовалась ими наилучшим образом, и вообще она хороший человек, но ему слишком уж хотелось злиться на всех. Миссис Дуглас ведь была, несомненно, шпионкой, которую приставил к нему Поттер, она сама так сказала. Поэтому Рики из вредности и из принципа не хотел предоставлять ей материал на себя.

А она, в отличие от отца, постоянно набивалась ему в компанию. Экономка заглядывала под разными предлогами в комнату, правда, не чаще трех раз в день, но в самые неподходящие моменты, например, когда он рисовал. Она, конечно, уходила, когда он просил оставить его в покое. Но, кажется, эту пожилую женщину неопределенность ситуации угнетала больше, чем всех остальных. И вот вчера она прямо спросила, что он намерен делать.

– Я, пожалуй, навещу на днях Даниэлу, – вяло произнес Рики, хотя внутри у него все сжималось при одной мысли, что этот разговор неизбежен. Ему предстояло основательное объяснение, и ведь Дан, зная, что он колдун, пока не знала главного. Было бы нечестно доверить рассказ о Назойлике кому-то другому, но Дан и Волдеморт в его сознании были настолько несовместимыми сущностями, что Рики даже придумать не мог, как это будет звучать и выглядеть. – Она позвонит, когда вернется от своей бабушки или откуда-то там, так сказал Пит.

– Об этом надо предупредить мистера Поттера, – засуетилась миссис Дуглас.

– Зачем? – ворчливо осведомился Рики. – Что, я теперь шагу без него не сделаю?

– Не сделаешь! – категорично отрезала миссис Дуглас. – Ты разве не заметил, что этим летом все вы до сих пор никуда не выходили?

Рики нахмурился. На самом деле он, разумеется, заметил это, но даже не подумал, что ограничение исходит откуда-то извне. У него просто не возникало желания появляться на людях, и парень полагал, что тактичные родственники просто решили его не беспокоить. Он напрочь забыл, что не только у него возникли проблемы, но и он (то есть его Назойлик) создает их довольно обширному кругу за пределами своей семьи и друзей.

– Ты не представляешь, чего стоило организовать здесь охрану! Половина авроров не догадывается, по какой причине их заставляют тут торчать – это их слова, – сказала экономка. – Даже мой внук сидит в доме безвылазно.

– А кто свяжется с моим крестным отцом? – рассуждая вслух, произнес Рики.

– Я могу, – вызвалась миссис Дуглас.

– Вы меня очень выручите. Мне необходимо встретиться с Дан, – попросил Рики.

Миссис Дуглас одобрительно кивнула.

– Думаю, да. Эта девочка всегда хорошо на тебя влияла, – согласилась она.

Она ушла, оставив воспитанника в задумчивости. Он не сомневался, миссис Дуглас добьется разрешения от Поттера и от кого угодно. Но Рики заметил, что о том, чтоб он встретился с крестным отцом сам, и речи не зашло.

Тема отношений с крестным всегда была непростой, а теперь сделалась и вовсе слишком сложной для того, чтоб размышлять об этом на сон грядущий. Приехавший на другой день после возвращения мальчиков из школы мистер Поттер крестнику не показался. Оно и понятно – во время экспертизы Рики сам признался, что Волдеморт видит и слышит, читает и воспринимает все то же, что и его носитель. Парня это, в принципе, устраивало, потому как дядя Гарри обычно раздражал его до невозможности, и в его присутствии возрастал риск появления негативных эмоций, а следовательно, и победы Волдеморта.

Но иной раз Рики даже хотелось встретиться с крестным. По-человечески он сочувствовал ему. Он не сомневался, что для Поттера все, что случилось с ним – страшный удар. Герой волшебного мира и его команда всеми силами старались предотвратить возвращение Волдеморта. Они очень старались, чтобы Рики рос, как самый обычный ребенок, почти преуспели в этом, и едва не потерпели крах, когда толпа сбежавших из тюрьмы Упивающихся смертью добралась таки до своего господина, заключенного в теле шестнадцатилетнего юноши. И теперь тем, кто владел его тайной и тем не менее позволил ему жить, как обычному человеку, предстояло оправдываться, в лучшем случае, перед министром магии, в худшем – перед всей колдовской общественностью.

Но сам Рики был расстроен тем, что узнал о себе, разумеется, куда больше, чем самый заботливый крестный отец. То есть так юноша сам считал. К нему приходило все больше воспоминаний о Томе Реддле, и так часто, что не оставалось времени разобраться в собственных переживаниях.

«Если бы только можно было препарировать разум, как биолог – всякие клетки», – нередко думал он, слушая всякие научные факты от брата или по телевизору.

Но в глубине души он знал, что, даже если бы это было возможно, он все равно не стал бы себя препарировать, причем не только потому, что это наверняка было бы больно. На самом деле, Рики боялся делать это потому, что в нем находился Волдеморт. Внутри крепло убеждение, что, попытайся он довести даже в мыслях своих до конца ту же ситуацию с отцом, темная сущность сумеет вклиниться в его мыслительные процессы и исказить в сознании все, что с ним происходит. Но одного у него не мог отнять никакой Лорд: рано или поздно каждую ночь Рики отключался, забываясь тяжелым, мучительным сном, после которого к нему, тем не менее, возвращались силы для борьбы за свое Я.