Дотянуться до солнца (джен)

Одной было двенадцать. Другой — восемь. Осиротевшие сёстры, чьи мать и отец сгинули во время войн короля Платинума[1]. Две обыкновенные единорожки среди тьмы им подобных, но они не отчаивались. Оставшись без дома, они нашли покинутое здание и стали жить в нём, украсив тем, что смогли найти или сделать. Оставшись без родителей, старшая взяла на себя роль отца и кормильца. Материнская опека им была не нужна — они рано повзрослели.

И всё же искра детства в них ещё не погасла. Город Платинума изобиловал пустыми домами и разрушенными магазинами, каждый из которых становился их игровой площадкой. Всего за один день сёстры могли побывать пиратами, рыцарями или искателями приключений, штурмуя тёмные помещения в поисках сокровищ. И какие только сокровища они не находили! В их воображении обломки зелёного стекла становились изумрудами, а неизвестно чьи перья — трофеями, взятыми с поверженных пегасов. Книги же они бережно приносили домой и читали. Истории о героях, драконах… но больше всего восьмилетней кобылке нравилось читать дневник. Обычные записи о жизни молодого пекаря. Хоть старшая сестра и вырвала последнюю страницу, не сказав, что там.

Эта двенадцатилетняя кобылка была уже совсем взрослой. Каждую субботу она уходила на работу, а домой возвращалась с подарками, словно Санта-Хувс! Обычно это было несвежее, но ещё не заплесневелое сено, а иногда — свёкла или цветная капуста. А также драгоценные дрова, чтобы отогнать всё усиливающийся мороз.

Она не рассказывала о том, что зарабатывала деньги, копая могилы шесть часов подряд, или о том, как стыдно ей было желать побольше такой работы. Но только это спасало её от участи стать одной из попрошаек, которые и так уже заполонили город. Ворчащие, дрожащие, покрытые снегом полутрупы, одна мысль о которых заставляла её работать ещё усерднее. Было тяжело, но всё же лучше, чем альтернатива.

Её звали Селестия. Для Луны она была и сестрой, и отцом. И ребёнком, и взрослым.

Однажды субботним вечером она шла уставшая домой с рынка. Её спина прогибалась под тяжестью дров, хотя их вес был гораздо меньше, чем хотелось бы. Цены выросли. Они росли каждую неделю.

— Но ведь сейчас июнь! — возмутилась Луна утром, когда Селестия предупредила её, что вместо свёклы она принесёт дров. — Скоро твой день рождения. Почему всё ещё зима?

Селестия попыталась объяснить в меру своих сил. Королевский двор Платинума контролировал солнце и, следовательно, смену сезонов. И король решил этим воспользоваться. От затянувшихся холодов страдали все, но больше всего — земные пони, которые зависели от продажи выращенного ими зерна. Единороги могли морозить противников до тех пор, пока те не сдадутся.

Младшая сестра не смогла понять таких сложных и заумных слов, но ей хватило уловить саму суть, чтобы разозлиться. Она ругалась на вредного-превредного короля, ведь его логика противоречила её собственной. Лето принесёт радость всем, так почему же не дать ему наступить?

Селестия не спорила. Луна, конечно же, была права. Чтобы понять это, Селестии достаточно было взглянуть на истощённые замёрзшие тела, которые она закапывала в землю. Или на пока ещё живых нищих, протягивающих ей чашки для подаяний. Один из них — «отец» шести лет от роду с ребёнком на спине.

Отец придвинулся поближе, и Селестия встрепенулась. Она зашипела и притопнула копытом, встречая мольбы попрошайки ругательствами и угрозами. Её рог опасно замерцал ярким жёлтым сиянием и не угасал, пока жеребёнок не побежал прочь.

Селестия не была ни злой, ни даже равнодушной. Она вздохнула, сдерживая слезы, так как знала, что вскоре эти двое отправятся в небытие. Без помощи малыш не выживет, и старший последует за ним.

Сочувствие, щедрость — вздор. Слова из сказок Луны. Селестия — взрослая, и должна заботиться о пропитании.

Но слёзы вырвались наружу. Всё-таки не взрослая. Несчастный жеребёнок. Старая уставшая кобылица.

Хоть спина и прогнулась под тяжестью дров, по мере приближения к дому её шаги становились всё бодрее. Завтрашний день принадлежит детству, её и Луны. Они будут играть в кладоискателей, и, возможно, им повезёт найти что-нибудь полезное. На самом деле, вряд ли, но Селестия всё равно будет счастлива побыть с сестрой.

Крыша старой постройки давным-давно обрушилась, но первый этаж остался нетронутым. Селестия слегка приоткрыла дверь и облегчённо вздохнула, сбросив ношу у очага.

— Я дома! — позвала она.

Маленькие копытца зацокали по разбитым ступеням, медленно и осторожно.

Селестия резко остановилась, тревожно навострив уши. Они с сестрой были очень близки. Луна терпеть не могла их еженедельные расставания и всегда кидалась к Селестии, как только та возвращалась. Радостно галдя, как и любой другой счастливый жеребёнок, младшая сестра бросалась в копыта старшей.

Каждую неделю, несмотря ни на что, у Селестии всегда находилось достаточно сил, чтобы подхватить прыгнувшую сестру и подбросить маленькое синее чудо в воздух.

Но в этот раз… её последний шаг был едва слышен. Селестия заметила тень на стене, будто кто-то остановился между этажами, прямо перед лестницей.

Это была Луна — в этом старшая была уверена. Она знала, как выглядит тень младшей сестры, и как звучат её шаги.

— Луна? — спросила Селестия. Её сердце тяжело стучало, пока страшные мысли вихрем проносились у неё в голове, одна хуже другой. Вдруг кто-то держит Луну в заложниках ради еды или денег?

Или хуже — Луна могла заболеть или пораниться. И если с обидчиком можно было попытаться договориться, то лихорадка или сломанная нога были смертным приговором.

В голове Селестии вспыхнуло видение, отражающее её ночные кошмары: замёрзшая насмерть Луна лежит в одном ряду с остальными покойниками.

Лёгкий перестук копыт вернул её разум обратно в пугающее настоящее. Селестия нашла взглядом сестру, медленно спускающуюся по лестнице. Никто не шёл за ней следом, и сама она, казалось, была в полном порядке. Луна заглянула в комнату, но потупила взор, избегая встречаться глазами с сестрой.

Беглого взгляда Селестии хватило, чтобы разглядеть цвет мордочки сестры. Естественный здоровый темно-синий. Ни лихорадочного румянца, ни бледности, как при заражении рога.

Ни единого признака болезни нельзя было заметить в походке Луны. Она выглядела такой же здоровой, как обычно, только… грустной.

— Что случилось? — осторожно спросила Селестия.

Она чувствовала усталость и голод, но Луна была важнее, ведь это ради неё Селестия копала могилы и гнала прочь попрошаек. Её сестра, её дочь.

Луна на мгновение подняла взгляд, и Селестия увидела в нём чувство вины. Луна не была грустной, она боялась. Боялась признаться.

Поэтому Селестия повторила:

— Что случилось?

На этот раз немного строже. Как суровый отец, который требует ответов от провинившейся дочери.

— Ты будешь злиться, — промямлила Луна, глядя в пол.

— Может быть, — сказала Селестия. Она не давала ложных обещаний. — А может, и нет. И если это что-то, из-за чего стоит злиться, будет только хуже, если ты не скажешь.

Ни нежные слова, ни вымученная улыбка ни к чему не привели. Луна только крепче зажмурила глаза и отвернулась.

Тогда Селестия пустила в ход козырь:

— Иди сюда. Чем раньше мы с этим разберёмся, тем быстрее ты сможешь помочь мне слопать клюкву.

Сушёное лакомство ещё никогда не подводило.

Луна резко распахнула глаза при упоминании клюквы, и в их уголках появились слёзы, когда она снова прикрыла веки. Она снова опустила голову, не в силах остановить дрожь.

— Луна, Луна! — чувствуя нарастающее беспокойство, Селестия могла лишь подойти и обнять сестру. Два белых копыта обхватили Луну, прижимая её к плечу потёртой курточки.

— Ты будешь сердиться, — снова захныкала Луна, закрыв глаза. — Ты будешь очень-очень сердиться.

Селестия обняла ещё сильнее, растерянно глядя на сестру. Что случилось? Луна была хорошим, умным жеребёнком. Она не могла сделать ничего ужасного, или, что ещё хуже, расточительного.

— Ты что-то украла? — предположила Селестия, теряясь в догадках. Воровство не так страшно. Её больше расстроило бы то, что Луна выходила из дома, чем кража сама по себе.

Луна покачала головой.

— Нет. Я отдала…

И больше ничего. Но этих слов хватило, чтобы воспоминание всплыло в памяти Селестии, и она застыла.

В ужасе Селестия стремительно разомкнула объятия и отшатнулась. Три быстрых шага донесли её до чулана, в котором они держали припасы. Она открыла дверцу…

Пропала вся клюква, что была там ещё утром. И все сушёные цветы, которые она стащила с кладбища. Осталось только сено, причём меньше, чем должно быть.

Громкий рык вырвался прежде, чем она успела осознать, что увидела. Её мордочка стремительно помрачнела, когда она повернулась к Луне.

— Скажи, что ты всё съела, — произнесла она холодно. Поедать запасы, конечно, глупо и расточительно, но всё же лучше, чем неизбежная правда.

Синяя сестра жалобно качнула головой. Она лишь на миг приоткрыла глаза, и, увидев нарастающую злость Селестии, снова крепко зажмурилась.

— Кому? — спросила Селестия. Усилием воли она отвернулась от причины своего гнева обратно к кладовой. Кинжал отца лежал на верхней полке. Потускневший от старости, но всё ещё острый.

Ответа не последовало.

— Кому?! — на этот раз она уже рявкнула. Да, она была в ярости, но источником этой ярости был страх, что сковал её. Родитель в ней шептал, что еды у них и так было слишком мало.

Она повернулась. Глаза Луны были широко распахнуты, а её взгляд переметнулся на нож.

В одно мгновение Селестия сунула проклятый нож в карман. Он был не для Луны, нет. Луна важнее всего.

Но Луне нужно что-то есть.

— Где наша еда? — спросила Селестия сухим, скрипучим голосом. В нём слышалась готовность действовать.

— Не знаю, — признался жеребёнок, делая шаг назад. — Семья Старсвирла не привязана к одному месту. Они…

Она не успела закончить фразу. Услышав это имя, Селестия тут же подскочила. С безумным взглядом она схватила Луну и подняла над землей, прорычав:

— Опять?!

Теперь Луна уже рыдала. И Селестия, под маской гнева, рыдала с ней.

— Его мама заболела!

— Мне плевать!

Третий раз. Уже третий раз Луна кормила этого паршивца. Его родители были не мертвы, хуже — они были живы, но искалечены войной. Она жалела его, и что самое плохое — называла его другом.

В первый раз Селестия поговорила с сестрой. Объяснила, что они не богаты, что они очень-очень бедные и не могут позволить себе делиться с теми, кто ещё беднее их. Во второй — несколько раз шлёпнула её для усиления эффекта.

А теперь? Теперь она не знала, что делать. Её дико трясло, а зубы стучали от нерастраченной ярости.

Селестия прошипела в надежде, что Луна, наконец, поймёт:

— Ты не можешь продолжать так делать, хватит.

— Он наш друг, Тия, — писклявым голосом слабо возразила Луна, а Селестия опять сорвалась на крик:

— Нет, не друг!

У двенадцатилетней кобылки не осталось больше сил. Селестия так быстро опустила Луну на пол, что та с трудом устояла.

— Нет, друг! — пронзительно и слёзно выпалила Луна в ответ. — И он нуждался в помощи! Он…

Белое копыто отвесило сильную пощёчину Луне.

Селестия моргнула. Она… она не хотела. Она даже не заметила, как это произошло.

Она ещё злилась. Но сумела совладать с эмоциями, так как осознала, что вышла из себя.

— Извини, — сипло сказала Селестия, не до конца справившись с голосом. Она потрясла головой и отвернулась. — Я… Я пойду наверх и подумаю, как нам быть.

Она не осмелилась оглянуться. Чревато очередной вспышкой гнева. Или страха — что разгневало бы её ещё сильнее. Ей нужно было побыть одной.

Взбираясь по лестнице, Селестия старалась не думать о словах сестры. Лишь тихо всхлипнула.

«Так не должно быть».

[1] — Отсылка к отцу принцессы Платины из легенды об основании Эквестрии. В официальной книге «Дневник двух сестёр» его имя король Буллион. — прим. перев.