Нет линии горизонта (джен)

Когда в середине мая в шесть вечера Дин появляется в его дверях с широкой улыбкой на лице, Сэм понимает: что-то не так.

Спустя два года редких телефонных звонков только конец света или что-то близкое к нему могло заставить Дина проделать весь этот путь до Калифорнии.

— Ты что здесь делаешь? — срывается с губ, прежде чем Сэм останавливает себя, и внутренне вздрагивает, понимая, насколько холодно это прозвучало.

Дин на это не реагирует, и Сэму кажется, что он, должно быть, спит, когда тот начинает вещать о дорожном путешествии и летних каникулах, что-то об упущенном времени, которое они, как два брата, должны наверстать. Это звучит ненормально — серьезно, ненормально, — и Сэм сразу же думает о том, что у Дина сотрясение мозга или что он слишком много выпил. Но Дин стоит прямо, и голос его четкий и ясный, несмотря на те странные слова, которые он произносит.

Придя к заключению, что брат, кажется, полностью серьезен, Сэм мыслями возвращается к Джессике, квартире, которую они совместно арендуют, и стажировке, предложенной ему одной из самых престижных юридических фирм Пало-Альто. Он говорит Дину, что у него есть своя жизнь, которую он не может взять и бросить просто потому, что его надолго исчезнувший старший брат внезапно соскучился.

Дин бросает на него напряженный взгляд, и Сэм невольно делает шаг назад. В его глазах мелькают эмоции, которые Сэм не помнит, что видел раньше, и это пугает и заботит его сильнее, чем он сам себе хотел бы признаваться.

— Поверь мне, Сэмми, это важно, — настаивает Дин. Сэм борется с собой, чтобы не закатить глаза: вряд ли три месяца в дороге могут быть важнее стажировки, ради которой любой из его сверстников может перегрызть глотку.

— Всего лишь три месяца твоей жизни, Сэмми. Это тебя не убьет, — Дин отказывается отступать, и Сэм довольствуется тем, что поправляет свое имя, потому что они бьются на одном и том же месте добрый час, и он устал спорить.

Дин ухмыляется на «Я — Сэм» и заколачивает последние гвозди в крышку его метафорического гроба.

— Ты пожалеешь, если не придешь, — это произносится с такой искренностью, что почти заставляет Сэма взглянуть на все иначе. Дин кажется слишком серьезным, не похожим на прежнего себя, и что-то в глубине его пронзительного взгляда тревожит больше, чем угрожающие слова.

Сэм все еще не уверен и что-то подозревает, потому что Дин никогда и ничего не делает без причины, несмотря на то, что ему хотелось бы, чтобы люди думали именно так, и скрывающийся за этим повод кажется не очень хорошим. Он говорит об этом Дину, только для того чтобы получить порцию едкого сарказма, как обычно. Так что сейчас Сэм на грани того, чтобы не удержаться и выкинуть Дина вон из квартиры, но Джессика перестает притворяться, что не подслушивает их из кухни. Встав на сторону Дина, она настаивает на том, что Сэм должен поехать и повеселиться несколько месяцев в дороге со своим братом, потому что как только он начнет учиться, возможность для подобного представится очень и очень не скоро.

Сэм никогда не умел перечить Джессике — даже если он думает, что она предательница, и победная ухмылка Дина действительно бесит, — поэтому он тяжело вздыхает и сдается. Дин порывисто обнимает его за плечи, сверкая улыбкой на мегаватт, разрывается между тем, что шутит, что он знал: в конце концов, Сэм изменит свое мнение — и тем, что убеждает Джессику, насколько она замечательная, поскольку согласилась отпустить Сэма с ним.

Сэм все еще чувствует, что поступает неправильно, но отправляет свое беспокойство куда подальше. Наверное, это всего лишь его воображение. Что может быть не так в просьбе Дина провести какое-то время со своим младшим братом? В конце концов, Дин был тем, кто практически вырастил его.

Нет, убеждает себя Сэм, в этом нет абсолютно ничего плохого.

Он должен был знать лучше.

* * *

Дин выбирает музыку, и по какой-то причине Сэм ему это позволяет без малейшей жалобы.

Они прокручивают около пяти кассет, прежде чем Дин начинает с начала, мурлыча мотивы вместе с Led Zeppelin, AC/DC, Kansas и целой кучей других, которые Сэм не стал трудиться отслеживать. Он не может вспомнить, когда Дин начал носить кожаные куртки или слушать классический рок. Это просто случилось однажды и с тех пор стало неотъемлемой частью Дина. Без этих пяти кассет, кожаной куртки и Импалы Дин не будет Дином.

Сэм разглядывает Дина, когда уверен в том, что это останется незамеченным, выискивает в нем изменения. Дин выглядит немного старше, и его глаза более яркие, чем были два года назад. На самом деле Сэм не может вспомнить, когда брат казался ему таким живым. Дин постукивает по рулевому колесу в такт музыке, покачивается вперед-назад, то тихо мурлыча мелодии, то напевая в голос.

Сэм качает головой. Он никогда не видел Дина в Импале без папы, но Дин выглядит в ней более… дома, чем когда-либо выглядел отец.

Словно он должен быть ее хозяином.

Дорога тянется перед ними, гремит музыка, отвлекая Сэма от вопросов о том, где отец или где был Дин все это время, или чего он хочет добиться тем, что делает сейчас. Он спрашивает Дина, куда они едут, но единственный ответ, который он получает, — это пожатие плеч, независимо от того, как он формулирует вопрос. Так что, в конце концов, он сдается.

— Просто сиди и наслаждайся жизнью, Сэмми. — Сэм поправляет его снова, но Дин слишком громко поет, чтобы его услышать.

Сэм закатывает глаза и пускает все на самотек.

Они пересекают границы штатов, едут через леса и поля, через маленькие городишки со старушками, сидящими со спицами у подъездов; направляясь на восток, посещают места, которые, кажется, не имеют никакого смысла и значения. По какой-то причине они пропускают Лас-Вегас и останавливаются для того, чтобы посмотреть на самый большой в мире моток веревки. Сэм этого не понимает и через некоторое время прекращает попытки.

Дин никогда не придавал смысл чему-либо.

Но когда Дин разглядывает этот глупый клубок бечевки, в его глазах снова эти эмоции.

Сэм хочет разобраться, что они значат.

* * *

Май сменяется июнем, и Дин выглядит более уставшим, чем обычно. Сэм чувствует укол беспокойства.

Он спрашивает Дина, все ли в порядке, получая в качестве объяснения: «Плохо спал, вот и все», и это как минимум разочаровывает. Когда он начинает упрямиться, Дин улыбается ему — и эта улыбка почти не касается глаз — и качает головой.

— Все нормально, Сэмми, не парься. Я в порядке. — И впервые Сэм слишком озабочен, чтобы исправить свое имя.

Когда Дин утверждает, что он в порядке, это совсем не так. Сэм точно знает, что прошлой ночью его брат спал как убитый, даже если и встал рано. Он решает оставить Дина в покое, уверенный, что эту битву ему не победить, и будет полным провалом, если он ругательствами испортит солнечную погоду, наступившую после двух недель дождей.

Теперь он чаще наблюдает за Дином и начинает замечать то, чего не мог раньше.

Кожа Дина на оттенок или два светлее, чем обычно.

Он выглядит более худым, чем Сэм его помнит.

Его волосы гораздо короче, чем были два года назад.

Все эти хрупкие отличия вырисовывают картинку неправильности в мозгу Сэма, и как только он ее заканчивает, то отказывается отступать.

Пока позади остаются мили и разные достопримечательности, Сэм отмечает, что Дин все больше истощается, и это его тревожит. Дин по-прежнему смешит его, заставляет улыбаться, но любопытство и нервозность держат его ночами без сна, заставляя подсчитывать не овец, а пункты того, что не так с его братом.

Когда они останавливаются в забегаловках, чтобы перекусить, Сэм обращает внимание на то, что аппетит Дина резко убавился. Его обычно прожорливый брат заказывает один только гамбургер и отказывается от пива и картофеля. Он посылает официантке единственную улыбку, которая лишь тень прежней и не заставляет, как раньше, терять сознание.

За минуту Сэм убеждается, что мир кончился.

Он сидит и глазеет на Дина так долго, что это привлекает его внимание.

— Чувак, что не так? — Дин недоуменно хмурится. — У меня что-то на лице?

— Ты болен? — брякает он первое, что приходит в голову, и это как бы шутка, но почему-то Дин не закатывает глаза и даже не улыбается.

— Ешь, Сэмми, — Дин указывает на тарелку, заваленную едой, и ему приходится вернуться к своему скудному обеду.

Ему требуется полтора часа и полная тарелка, чтобы осознать, что Дин не сказал «нет», отвечая на его вопрос.

Список сужается, и страх растет.

* * *

В рюкзаке Дина спрятаны две баночки из-под таблеток.

Сэм натыкается на них, пока ищет станок Дина, намереваясь взять его взамен собственного, которому пришел конец. Когда он задевает одну, это производит такой громкий звук, что он почти на фут подлетает над землей. Он быстро приходит в себя, благодарный тому, что Дин пошел за завтраком и, следовательно, не мог увидеть эту его девчачью реакцию. Он вылавливает баночки и вытягивает их наружу, так, словно это змея, а не два жалких пластиковых контейнера.

Ярко-оранжевые, опустевшие наполовину, с наклейками, подписанными аккуратным почерком и гордо являющими имя врача.

В них лекарства, выписанные по рецепту.

Желудок делает кульбит, и Сэм падает в ближайшее кресло, глядя на баночки со смесью шока и страха. Рецепт означает, что Дин ходил к врачу. Тот факт, что Дин был в больнице, доказательство того, что это что-то действительно серьезное. Для Винчестеров доктора — запасной вариант, крайний случай, когда были опробованы все остальные пути и оббиты все двери, и уже некуда обратиться. Как правило, Винчестер согласится на больницу только в том случае, если стоит на пороге смерти, ощущая прикосновение холодной руки Жнеца.

Дрожащей рукой Сэм поднимает бутылочки и разглядывает этикетки. Одно он распознает как болеутоляющее, но другое ему совершенно незнакомо. Он стоит на нетвердых ногах, запечатлевая этикетки в памяти, и засовывает их обратно туда, где нашел. Надеясь, что Дин не заметит, что их трогали.

Меньше чем через пять минут входит Дин, напевая под нос Металлику. Ставит пакет и ярко улыбается, как ребенок на Рождество.

— Я нашел такие удивительные пончики, чувак. С глазурью и… — улыбка исчезает с его лица быстрее, чем за мгновение, и Сэм рассеянно задается вопросом, как же он должен выглядеть, чтобы вызвать такую стремительную реакцию.

— Все нормально, — он решает не говорить Дину о таблетках. Сначала расследование, потом драка. Как в охоте.

Дин выгибает бровь и сваливает пончики на стол.

— Уверен? Выглядишь слегка зеленоватым. Это ведь не из-за вчерашнего тако, нет? — с беспокойством спрашивает Дин, потирая живот, и Сэм успевает собраться с мыслями. Он качает головой.

— Нет, я просто плохо спал, — он намеренно возвращает Дину его же оправдание. Дин поднимает вторую бровь, возвещая Сэма о том, что с ним это не прокатит.

— Ну, учитывая то, что ты храпишь, ты выглядишь лучше меня.

— Я не храплю, — ворчит Сэм, потирая рукой подбородок, и грубое покалывание под пальцами напоминает ему о том, что ему все еще нужно побриться.

Дин качает головой и возвращается к пакету, выискивая в нем салфетки и несколько пончиков.

— Ты не даешь мне спать. Чувак, ты такой громкий.

Они танцуют вокруг истинного вопроса, и Сэм борется с желанием схватить Дина за грудки и трясти до тех пор, пока не вытрясет из него правду. Вместо этого он вздыхает и идет в ванную, хватая станок с кровати Дина и старательно игнорируя его протесты.

— Я пошел бриться.

— Моим станком? Ни в коем случае.

— Мой сломан.

— Так купи новый.

— Не-а.

Дин что-то недовольно бормочет, но уступает, продолжая с презрением жевать свой пончик. Сэм улыбается, принимая победу с тихой удовлетворенностью, и уходит в ванную. Тяжесть возвращается на его плечи в тот же миг, как за ним закрывается дверь. Зеркало являет ему бледное лицо с уставшими глазами и растрепанными волосами, и он еле признает в этом всем себя.

Неудивительно, что Дин всполошился. Каким-то образом Сэму удалось выглядеть хуже него.

Вздохнув, Сэм ополаскивает лицо ледяной водой и пытается придумать, как провести расследование, чтобы об этом не прознал Дин.

В итоге он решает дождаться, пока Дин заснет, и запереться в ванной комнате со своим ноутбуком — и он так благодарен Дину, что он позволил ему взять его с собой, — и баночками с таблетками. Он сидит на жестком кафельном полу в удушающей тишине и бегает пальцами по клавиатуре, пытаясь найти ответы на тайну, которой стал его брат.

Первый поиск подтверждает его ранее сделанный вывод о болеутоляющем, а второй выдает лекарство против тошноты, головокружения и сильных головных болей.

Сэм прислоняется головой к двери с глухим стуком, позволяя острым краям косяка впиться в затылок. Это отвлекает от страха, готового сожрать его живьем, начиная с сердца и легких.

Болен. Дин болен.

Сэм наконец-то находит свой ответ, но это не приносит облегчения, не ставит точку, а лишь углубляет тайну.

Твердой рукой он все же захлопывает ноутбук. На сегодня поиски окончены. Есть еще несколько недостающих кусочков, но он не уверен, что сможет увидеть целую картинку.

Пока нет.

* * *

В конце июня Сэм понимает, что Дин умирает.

— Что это, опухоль мозга? — мстительно хлопнув дверью, он следует за Дином по трассе прочь от Импалы.

Дин останавливается через несколько ярдов, Сэм смотрит на его вжатые плечи, ненавидя то, что он выглядит слишком хрупким, слишком бледным, больным, слишком старым и в это же время таким юным.

— Я не понимаю, почему это так сложно понять, Сэмми. Я думал, ты умный.

Челюсти Сэма болят от того, что он их так крепко сжимает. Понять это трудно. Винчестеры не умирают от опухоли мозга. Они умирают, жертвуя, умирают, защищая, они умирают, сражаясь, в движении: спасая, охотясь, борясь со злом. Они не умирают медленно и от чего-то по-человечески нормального, такого, как рак.

Они так не умирают.

— Она не операбельна, — Сэм хочет, чтобы Дин замолчал. Он жалеет, что перегнул палку в своих поисках, потому что тайну выносить было намного легче, чем правду. — Врачи дали мне восемь месяцев… пять месяцев назад. — Дин смотрит на небо с прожилками облаков, и Сэм отчаянно радуется тому, что он не обернулся. Так немножко легче. — Я прошел курс химиотерапии и все остальное. Все улетело к чертям. Ничто не помогло.

Ну, это отвечает на вопрос о коротких волосах.

Сэм чуть было не рассмеялся, представив себе лысого Дина, но он знает, что, если позволит какому-либо звуку сорваться с губ, он за несколько секунд перерастет в рыдания. Так или иначе, в этом нет ничего смешного.

— Значит… у тебя есть время до августа?

Дин вздыхает — долго и протяжно, и Сэм не может не думать, осталось ли в нем хоть немного жизни после выдоха. Свистит ветер, настойчиво дергая их за одежду, вынуждая идти куда-то, и на секунду Сэму хочется, чтобы ветер унес его куда-нибудь далеко, туда, где не умирают братья, отцы не оставляют сыновей и никому не приходится сражаться с жизнью в одиночку.

— Да. Конец августа. Я умру до листопада. — Дин, наконец, оборачивается, смотрит пустыми глазами — слишком яркими и слишком зелеными, — и ничто больше не напоминает о нем прежнем. Единственная знакомая вещь — выцветшая кожаная куртка на его плечах.

Шок постепенно исчезает, позволяя гневу заползать в оставленные трещины. Это он и ненавидит в своем брате. Дин всегда закрывается от него, что-то скрывает, недоговаривает, не делает. Это так в его духе — возникнуть на пороге дома младшего брата, предложив провести лето в дороге, просто для удовольствия, когда действительная причина кроется в том, что он хочет побыть с ним, прежде чем умрет.

Сэму на самом деле хочется ненавидеть Дина за это.

— Как ты мог? — гнев растет и переполняет его, заставляя впиться ногтями в ладони и сжать плечи. Он не уверен, в чем обвиняет Дина. Слишком много всего, все слова перепутались и застряли в его горле.

Как ты мог заставить меня полюбить тебя снова? Как ты мог заставить меня захотеть вернуть тебя в свою жизнь? Как ты мог все отнять? Как ты мог скрывать это от меня?

Наконец, тупое принятие в глазах Дина сменяется чем-то другим, хотя и не может прогнать усталость из его взгляда.

— Разве мне нельзя захотеть провести немного времени со своим братом, Сэм? Я не хочу, чтобы моим последним воспоминанием о тебе было то, как ты орешь на папу, хлопаешь дверью и запрыгиваешь в автобус до Стэнфорда. Я действительно многого прошу?

Сэм не может ответить — он не знает ответа, — да и не хочет. Ответ должен быть «нет», потому что Дин его брат, Дин это всё. Но на самом деле это не «нет». Потому что сейчас есть Джесс и Стэнфорд, и школа права, и Дин больше не всё. И ответ никогда не может быть «да». У него есть сердце. Он не отец. Он никогда не сможет просто уйти из семьи не обернувшись. Но это больно. Возможно, больше, чем должно быть, он не знает наверняка. Он не был достаточно взрослым, чтобы оплакивать мать, и до этого он не терял никого по-настоящему.

Смущенный и недовольный, он уклоняется от вопроса с мастерством, приобретенным за годы практики.

— Это не выход. Когда ты планировал рассказать мне, Дин? Ты вообще собирался мне сказать?

Дин вздрагивает, и прямо на глазах Сэма начинают воздвигаться стены, перекрывая путь к его душе.

— Конечно я собирался тебе сказать!

— Когда? — Сэм почти кричит, задней мыслью подумав о том, что это идеальное место для ссоры, здесь их никто не может услышать. Может быть, поэтому Дин тут остановился. Его глупый братец никогда и ничего не делает без причины.

— Потом! — в ответ орет Дин, но громкость его голоса даже близко не равняется с Сэмовой. Желание бороться покидает его через несколько секунд, утекая прочь, так же как — медленно — его жизнь, и бунт оказывается подавленным в зародыше. — Потом… ближе к концу.

— Когда высадил бы меня обратно в Стэнфорде, да? — обвиняет Сэм, потрясенный внезапной капитуляцией брата, но не желает прекращать бой. — Что ты собирался сделать, Дин? Доставить меня на место, попрощаться, а потом найти мотель, чтобы там умереть? Это был твой план?

Сэм чувствует, что его сердце падает куда-то в живот, когда он вздрагивает от более острого осознания.

— Ты собрался умереть в одиночестве, — шепчет он в ужасе.

Дин пытается небрежно пожать плечами, но его поза слишком напряженная, чтобы это вышло нормально.

— Ну и что? Не вижу в этом большой проблемы, Сэмми. Смерть есть смерть. Конец будет один, буду ли я один в мотельном номере или буду смотреть на тебя придурка.

— Дин… — Сэм задыхается от остальных невысказанных фраз. Весь гнев испаряется, и в глубине поселяется ноющая печаль. Он представляет Дина, лежащего в одиночестве на последнем издыхании в каком-то дешевом мотеле, в холодной тишине, и этого почти достаточно, чтобы появились слезы.

— Мне жаль, Сэмми, — слова такие тихие, что Сэм почти не улавливает их, но когда они достигают его ушей, то превращаются в ножи, вонзающиеся прямо в сердце. — Я не хотел, чтобы ты узнал.

— А мне плевать! — эмоции взрываются словами, так громко, что птицы в полях начинают в испуге кричать. Дин моргает, ошеломленный и немного нервничающий, смотрит широко раскрытыми, удивленными глазами. Сделав два шага вперед, чтобы преодолеть расстояние между ними, Сэм продолжает: — Ты не умрешь один, ты слышишь меня? Ты не умрешь один.

— Сэмми…

— Не Сэмми-кай мне! Я остаюсь с тобой, Дин. До конца. Ты мой брат, и я не оставлю тебя… как папа.

Дин вздрагивает, и его глаза становятся еще больше, сверкая почти бриллиантово-зеленым.

— Как… как ты узнал?

Горький смех разрезает воздух. Сэм качает головой.

— Удачная догадка, — бормочет он.

Дин вздыхает и отводит взгляд в сторону.

— Я долгое время проходил курс химиотерапии. Тянул его на дно. Когда я вышел из больницы, то наткнулся на Импалу на стоянке, и все оружие из нее исчезло. — Сэм клянется себе, что убьет отца, когда увидит его в следующий раз, или, по крайней мере, выбьет из него всю дурь. — Он позвонил, чтобы убедиться, что я в порядке. Я солгал ему, сказал, что проблема решена. — Дин снова пожимает плечами, на этот раз просто устало. Он выглядит таким маленьким, держащим в себе боль и страдания, и Сэм понимает, что не может больше сдерживаться.

Три шага, и он обхватывает Дина руками. Дин ворчит в знак протеста, отчаянно пытаясь избежать надвигающегося сопливого момента, но Сэм держит крепко.

— Ты, придурок. Почему ты считаешь, что недостоин того, чтобы мы о тебе заботились?

— Сэмми…

— Заткнись и послушай, Дин. — Он разрывает объятие, которое становится все более неловким, — никто из них не любит телячьих нежностей, — но продолжает крепко держать Дина за плечи. — Ты пришел и забрал меня, и теперь ты со мной застрял. Я никуда не уйду, и мы исправим это.

— Нет, Сэм, — голос Дина звучит решительно и немного покорно, но его глаза почти умоляют. — Это не вылечить. Папа уже пытался. Просто оставь это, ладно? Обещай мне, что не будешь пытаться.

— Дин…

— Обещай мне. — Это требование, а не просьба, и Сэм неохотно подчиняется.

— Обещаю.

Дин улыбается, и впервые за несколько недель улыбка касается его глаз.

Но Сэм чувствует себя пустым.

* * *

Дин много говорит.

Почти непрерывный поток слов, часто односторонний, потому что Сэм просто сидит и впитывает его речь в себя. Он не может вспомнить, когда Дин много разговаривал, тем более о том, что имело значение. Теперь внутри брата что-то сломалось, и это позволяет ему открыто болтать почти обо всем.

Когда они едут через леса и поля Иллинойса, Дин с грустной улыбкой на лице говорит о маме. Когда пересекают Индиану, тумблер щелкает, и он говорит о папе — на этот раз не скрывая боли в голосе за то, что он оставил его, и пальцы Сэма сжимают колесо до белых костяшек, пока Дин притворяется, что ничего не замечает. Посреди поля синих незабудок в Кентукки Дин вспоминает их детство, сосредотачиваясь на том хорошем, что затерялось среди моря плохого. На берегу Миссисипи на окраине Теннеси Дин рассказывает о двух годах, проведенных без Сэма, вскользь упоминая об ушибах, порезах и боли, которые он получал на каждой охоте, так как не было Сэма, чтобы прикрыть ему спину.

Между этим, он выуживает из Сэма всю информацию о Стэнфорде и Джессике. И Сэм вываливает ему почти все — удивленный тем, насколько внимательным слушателем оказывается Дин, пока он бессвязно лопочет о колледже, о жизни в общежитии, о своих гикнутых друзьях, о том, как нервничал, когда первый раз приглашал Джессику на свидание. Каждый смех Дина, который ему удается вызвать, отзывается трепетом, и Сэму удается делать вид, что брат не становится все более бледным и уставшим.

Нет, гораздо легче просто разговаривать.

Они говорят о вещах, о которых Сэм никогда не мечтал, и слова, которые произносит Дин, бьют его под дых своей горячностью.

— Знаешь, Сэмми, когда я был ребенком, я часто задавался вопросом, где я в конечном счете окажусь, если позволю реке унести меня куда ей вздумается. Ты должен когда-нибудь простить папу, потому что в один момент он закончит свои тупые поиски и будет жалеть о том, что натворил. И, старик, пожалуйста, не начинай на него охоту, не убивай его и все такое, ладно? Ты будешь сожалеть.

— На обратном пути мы должны остановиться в Большом каньоне. Всегда хотел его увидеть. Просто взглянуть на то, действительно ли вода может так глубоко размыть землю.

— Разве ты не нашел то, что искал, когда ушел, Сэмми? Не все ответы лежат в солнечной Калифорнии?

— Нет, Дин. Не совсем.

— Мне так не кажется. Нормальность относительна, Сэмми. У каждого человека свое собственное ее определение. И в глубине души каждый из нас так или иначе фрик.

И он продолжает и продолжает говорить, постоянно открывая Сэму свои новые грани. Сэм задается вопросом, умирание ли сделало Дина таким мудрецом, или мудрость была в нем всегда, но он никогда не показывал ее. Эта взрослая сторона Дина странная, но очаровательная, и Сэм осознает, что ему это очень нравится. Он всегда думал, что Дин простой человек, двигаемый силой простых желаний и потребностей.

Он ошибался.

И он думает, что не один раз, и, если бы он не сел тогда в автобус до Стэнфорда, он увидел бы это до того, как стало слишком поздно.

* * *

Июнь перетекает в июль, когда Сэм отвозит Дина к океану.

Прохладный ветер Каролины дует им в лицо, когда они выходят из машины и идут по песку. Пляж практически пустой, потому что солнце решило взять выходной и отдохнуть за облаками. Дин без колебаний стягивает ботинки и носки и бредет, спотыкаясь, туда, где океан может коснуться его пальцев. Сэм с кривой усмешкой смотрит, как брат безвольно плюхается на место, где песок чуть возвышается над водой, и падает рядом тоже не так уж грациозно.

На губах Дина вспыхивает улыбка.

— Старик, я просрал океан.

— И когда ты последний раз был на пляже?

— Когда мне было десять. Помнишь?

Сэм смутно припоминает домик на берегу океана и несколько дней без отца, но качает головой, желая услышать эту историю от самого Дина.

— Мы остались в домике, который принадлежал папиному другу, пока они оба охотились. Папа сказал мне, чтобы я не подходил близко к воде, но я часами сидел на берегу, просто глядя на океан. Видишь линию горизонта? — Дин поднимает руку и указывает туда, где, кажется, небо и море слились вместе. — Я часто думал, как далеко бы я смог уплыть, чтобы прикоснуться к ней. Мне казалось, что небо должно быть там, ведь именно в том месте солнце ночью уходило на покой. — Дин качает головой, тихо посмеиваясь. — Ненормальный, да? Я был странным ребенком.

Пораженный, Сэм поворачивает голову к горизонту, и солнце на миг прорывается сквозь облака, чтобы прочертить небо огненной линией. Оно сверкает золотыми бриллиантами, и Сэм удивленно выдыхает. Это самая красивая вещь, которую он видел за долгое время.

Обернувшись, он видит, что Дин неподвижно смотрит на сверкающую солнечную полосу с каким-то благоговением в глазах. Глядя на Дина, Сэм наконец-то понимает, что изменилось в его брате.

Дин обрел покой.

Одновременно с посещениями к докторам, химиотерапией, таблетками и уходом брата Дин сумел отыскать мир и принятие и схватиться за них. И теперь он излучает это подобно свету — смотреть тяжело, но игнорировать невозможно.

Будто услышав его мысли, свет вдруг отскакивает от водной глади и отражается у Дина в глазах. На мгновение Сэм видит небо и улицы из золота. Это так мучительно красиво, что в глазах вскипают слезы, размывают зрение, и Сэм отворачивается, прежде чем Дин мог бы это заметить.

Дин бросает на него быстрый взгляд, но затем возвращает свое внимание к океану и небесам.

Сэм тяжело сглатывает, вспоминая, что скоро Дин уйдет туда, куда Сэм не сможет с ним пойти. И это не посадка на автобус до Стэнфорда. Это… так, когда слезы оставляют такие глубокие раны, которые никогда не заживают. Сэм не хочет думать о жизни без Дина, но когда он снова смотрит на горизонт, то видит его отражение в небесах.

И мука эта отдает сладостной горечью. Его собственная боль смешивается с покоем брата.

Сэм задается вопросом, что видит Дин, когда смотрит на небо.

* * *

У Дина есть хорошие и плохие дни.

Обычно, когда просыпается, Сэм узнает, какой день это будет. В хороший день Дин все еще спит, выглядя не совсем хорошо, но боль не искажает черты его лица. В плохой день Дин, сгорбившись над унитазом, избавляется от всего, что он съел на ужин, или, склонившись над раковиной, заглатывает таблетки и потирает лоб в бесполезном усилии уменьшить разрывающую его головную боль; глаза налиты кровью и бледность его лица сражается с болезненной зеленоватостью.

Однако Дин каждое утро улыбается, иногда ярко и ослепительно, иногда печально и нерешительно. Он улыбается, когда Сэм расталкивает его в хорошие дни. Он улыбается, когда Сэм приседает позади него и придерживает за спину, пока его рвет, в плохие дни.

Сэм не может решить, ненавидит он или любит эти улыбки.

В плохие дни Дин уставший, у него кружится голова, его мучают боли, и он неохотно позволяет Сэму вести, морщась от каждой выбоины на дороге, в которую попадает Сэм. Сэм бормочет извинения до тех пор, пока Дин не засыпает, прислонившись к окну, так глубоко, что даже не просыпается, когда Сэму не удается избежать особенно глубокой ямы, и голова Дина ударяется о стекло.

Иногда Сэм проверяет его, чтобы убедиться, что он все еще дышит, и пытается не представлять, что он смотрит на труп.

В хорошие дни Дин полон энергии и выглядит почти нормально. Он давит педаль газа в пол, пока Импала не достигает предельной скорости, и подпевает всему, что доносится из магнитолы, пока мир проносится за окнами, а Сэм старается не опасаться за свою жизнь.

Сэм любит хорошие дни, потому что тогда Дин более раскрепощен, чем когда-либо. Никаких разговоров об охоте и призраках — несмотря на то, что Дин все так же продолжает спать с ножом под подушкой, и они оба насыпают соль перед окнами и дверьми — и на этот раз сверхъестественный мир оставляет их в покое. Сэм спрашивает себя, действительно ли есть Бог там, наверху, и смотрит на них, решив дать им эти последние несколько месяцев, чтобы они могли побыть просто братьями.

Когда он делится теорией с Дином, то, к своему удивлению, получает положительный ответ.

— Знаешь, Сэмми, когда ты застреваешь в больнице, где тебе не остается ничего, кроме как пялиться на белый потолок и медсестричек, которые далеки от того, чтобы называться хорошенькими, это дает немного времени, чтобы поразмышлять о Боге и прочей ерунде. Мне кажется… это типа подарка, знаешь? Чтобы я мог умереть спокойно, чтобы было время привести все в порядок до того, как умру. И я думаю, что… Я думаю, я мог бы просто поверить в Бога. Немножечко, может быть.

Сэм смеется над иронией, губы Дина расползаются в ответной усмешке, и это один из лучших дней.

Американские горки порой трудны — это и взлеты, и падения, и резкие повороты. Уходя спать, Сэм не знает, что готовит им следующий день, но он постепенно учится не думать об этом. Каждое утро Дин по-прежнему остается Дином. Сэм погружается в роль смотрителя легче, чем мог бы.

Ему нравится заботиться о Дине.

Неделя идет за неделей, Дин учится принимать помощь, пока Сэм учится ее давать. Он перестает отталкивать Сэма, когда тот садится рядом на пол в ванной, чтобы помочь, пока рвотные позывы разыгрывают в нем хаос. Он не жалуется, опираясь на Сэма, когда земля под ногами вертится слишком сильно, что по ней невозможно идти.

Это больно, и неприятно, и как-то хорошо, и никто из них не может понять, что чувствует.

По крайней мере, они есть друг у друга.

Хотя бы так. Пока.

* * *

Июль медленно угасает, когда Сэм увозит Дина в Большой каньон.

Время летит слишком быстро, почти размытым пятном, и ему отчаянно хочется схватить его и замедлить. Но время идет в своем собственном темпе, и вот они здесь — и остался всего месяц и так много того, что нужно сказать, так много того, что нужно сделать.

Дин выходит из машины на нетвердых ногах. Он выглядит уставшим и бледным, головные боли становятся все сильнее и сильнее, но при виде каньона, о котором он говорил эти месяцы, его глаза загораются.

— Взгляни на это, Сэмми, — он подходит к ограждению и вздыхает при виде красноватых скал и пропастей, вдающихся глубоко в землю, зубчато-рваных, как шрамы. — Он практически уходит в вечность. Как океан.

Сэм молча с ним соглашается и присоединяется к Дину на смотровой площадке. Осторожно выглядывает вниз, вниз и вниз, пока ему не становится плохо. Он делает шаг назад, прогоняя мысль о том, какого было бы падать так быстро и так глубоко, и трясет головой, чтобы избавиться от внезапного головокружения. Дин смотрит на него с веселой ухмылкой, и Сэм удерживает себя от ответного поддразнивания.

— Боишься высоты, Сэмми?

— Нет. Боюсь упасть.

Дин замолкает и внимательно вглядывается за ограду.

— Да, это был бы далекий путь, не правда ли?

Это преуменьшение века, но Сэм заставляет себя молчать, не желая стать жертвой насмешек своего впавшего в детство старшего брата.

— Из тебя вышла бы неплохая досочка, если бы ты вывалился за край, чувак. Уверен, полностью плоская. Как блин. — Дин смеется почти как маньяк, а Сэма передергивает от представленной картинки.

— Не смешно, Дин.

— Да ладно, есть немного. Большой, опасный Сэмми боится высоты. Подожди, пока твоя подруга об этом узнает.

— Ты не посмеешь! — вопит Сэм.

Дин злобно смеется.

— О, еще как посмею. Интересно, чего еще боится большой, опасный Сэмми? Змей? Пауков? Мышей? Темноты?

— Заткнись, — рычит Сэм, хотя и не злится, потому что они почти близки к тому нормальному, к которому стремились все это время. Легко забыть, что Дин, вероятно, не проживет так долго, чтобы насплетничать на него Джессике.

Если бы он только мог прекратить напоминать себе об этом.

Улыбка сползает с его лица, и, прежде чем он успевает вернуть ее на место, улыбка Дина тоже угасает, выражение лица Сэма напоминает ему о том, как мало времени у него осталось.

— Да ладно, чувак, почему тебе всегда надо испоганить все удовольствие? Удивительно еще, что у тебя есть друзья. Ты как девчонка.

— Дин…

Дин поднимает ладонь.

— Никаких сопливых моментов, понял? Мы в Большом каньоне, давай повеселимся.

Удивительно, но это весело. Дин уговаривает Сэма подняться на эстакаду, где Сэм остается всего на две секунды, а затем галопом несется обратно на землю, и смех Дина преследует его всю дорогу. Он не догоняет, чего тут смешного. Стекло как единственное препятствие между тобой и тысячью футов вниз — это глупо. Дину удается загнать его обратно на мост, обзывая ребенком и кучей других унизительных прозвищ, и провожает его на площадку, советуя не смотреть вниз.

Сэм подчиняется и поражается тому, насколько красив вид красных вершин на фоне голубого безоблачного неба.

— Ух ты.

Дин согласно вздыхает.

— Серьезно, никогда не думал, что вода реально может создавать шрамы на земле.

— Невероятно.

— Угу.

— Ты когда-нибудь задумывался над тем, кто сделал все это?

— Типа Бог?

— Ну… да.

Дин пожимает плечами, с прищуром глядя на небо.

— Не знаю. Возможно. Находясь внутри чего-то, подобно этому, невольно ощущаешь себя ничтожным.

— Да, но это не плохо.

— Нет, — голос Дина тих. — Не плохо. Это… приятно полюбоваться на что-то для разнообразия. Со всем тем, что мы видели, нужно что-то действительно сверхмерное, чтобы удивить меня. Но это, старик… Это именно то и делает.

Сэм кивает, и разговор исчерпывает себя.

Они теряют счет часам, просто стоя там и любуясь пейзажами. Время, кажется, практически стоит на месте, и Сэм этому благодарен, вновь задаваясь вопросом, есть ли где-то там хотя бы ангел, который за ними приглядывает. Он засовывает эту мысль подальше для будущего осмысления и сосредотачивается на настоящем: на тепле, свежем воздухе и утешающем присутствии Дина рядом.

Он не хочет думать о том, что будет, когда все закончится.

* * *

Сэм решает подготовиться.

Он принимает тот факт, что Дин умрет и нет ничего, что он мог бы сделать, чтобы остановить это, но он не позволяет этому факту сломать его. Он ночами проводит исследования по опухолям головного мозга, читает истории людей, которые теряли кого-то по вине этой страшной болезни. Со старательной точностью он собирает все ответы и информацию о том, через что ему придется пройти, скорбя после смерти Дина.

Иногда он ловит на себе его взгляды и знает, что Дин понял, чем он занимается и не слишком этим доволен. Ему плохо от того, что он заставляет своего умирающего брата беспокоиться о нем, но остановиться он не может. Если он остановится, смерть Дина застанет его врасплох, и он развалится.

Это не то, что должны позволять себе Винчестеры.

Однажды около двух часов ночи, когда Сэм листает показания оставшихся в живых после рака, сверху опускается рука и захлопывает крышку ноутбука так быстро, что Сэм еле успевает убрать пальцы.

Моргнув несколько раз, чтобы приспособиться к темноте, он натыкается взглядом на Дина, смотрящего на него сверху вниз. Дин просит его остановиться, говорит, что это не поможет, и он устал видеть, что делает Сэм, будто бы он уже умер, что, кстати говоря, не так.

Сэм чувствует себя виноватым — как ребенок, которого уличили в краже печенья из коробки, — и неохотно обещает прекратить свои исследования, понимая, что его можно упрекать в том, что он относится к смерти Дина как к очередному тесту: найдешь все ответы — и сдашь на пятерку.

Но он чувствует, что, если ничего не сделает, смерть Дина станет ударом, который его убьет, эмоционально или физически.

Иногда его переживания передаются Дину, и взгляд Дина смягчается, становится печальным и извиняющимся за то, что он оставляет своего младшего братишку в одиночку бороться с миром. Он повторяет Сэму, что он бы изменил что-то, если бы мог, но он умирает, и это своего рода необратимо. Но чаще он говорит Сэму, что гордится им, и как здорово, что Сэм станет однажды снобом-адвокатом. Сэм знает, что это способ Дина сказать ему, что он будет в порядке, когда все закончится.

Он будет в порядке, когда-нибудь.

Сэм хочет поверить Дину. Хочет знать наверняка, что после этого он сможет подняться и идти дальше. Но у него не выходит, и единственное, что он может — это готовить себя к концу. И помаленьку он это делает. Он заставляет себя не представлять жизни без Дина — независимо от того, сколько боли это причиняет. Он говорит себе снова и снова, что меньше, чем через месяц, Дина не станет, и он ничего не может с этим поделать.

Он будет готов, когда придет время. Он решил быть готовым.

Но он действительно должен был знать лучше.

* * *

Август начинает свой спуск с того, что Дин стаскивает его с постели.

— Сэмми, проснись! Да ладно тебе, старик, ты спишь как убитый! Удивительно, что тебя не прикончили во сне или сделали еще что-нибудь, — Сэм продирает глаза и в сонном удивлении смотрит на брата, который сидит на том конце его кровати, тяжело дыша и выглядя донельзя раздраженным.

— Дин? — бормочет он, потому что это неправильно. Все еще темно, они в восьми часах пути от Пало-Альто и конечной точки их путешествия, потому нет необходимости подниматься в такую рань, чтобы попасть на ужин, как он обещал Джесс.

— И как я выгляжу, Золушка? — огрызается Дин, но в следующий миг бледнеет и хватается за лоб. Головные боли, головокружение и тошнота становятся хуже. Сейчас оно настолько плохо, что Дин едва может стоять на своих двоих. Сэм пытается не думать о том, сколько сил он потратил на то, чтобы сидеть и трясти его, пытаясь добудиться.

— Пять утра, — взгляд на часы это подтверждает, и Сэм настолько растерян, что может связать вместе только две мысли, но что-то царапается внутри него, какое-то ощущение, что что-то не так.

— Я в курсе, — гнев исчезает с лица Дина так же быстро, как обычно в эти дни, и на губах вспыхивает усталая улыбка. — Поднимайся, Спящая красавица. Есть кое-что, что мы должны увидеть.

— Дин?.. — теперь Сэм боится — того, что это может быть, — и он не уверен, что сможет сдвинуться с места.

Взгляд Дина смягчается, и в нем так много любви, что от этого даже больно.

— Пожалуйста, Сэмми… — тихая просьба отрезвляет его быстрее, чем это могло бы сделать ведро ледяной воды в лицо, и Сэм соскакивает с постели. Слепо передвигаясь в темноте, он умудряется отыскать свою одежду и обувь. Дин уже упаковал большинство своих вещей, и его образ, ждущего у двери, отпинывает сердце Сэма прямо в живот, пока оно пытается ворваться в горло.

Это действительно происходит.

Дин доходит до машины сам, но приваливается к пассажирской двери сразу же, как только садится. Сэм притворяется, что от этого его сердце не разбивается. Они едут в тишине по калифорнийскому шоссе — океан слева от них и высокие горы справа. Небо начинает светлеть, когда Дин указывает на поворот, отходящий от трассы.

— Останови там.

Сэм подчиняется, продолжая молчать, и паркует машину у утеса с видом на океан. Это все похоже на хорошее место, чтобы умереть, думает Сэм, и мысль мгновенно повергает его в ужас. Дин с усилием открывает пассажирскую дверь, но попытка встать проваливается, и со стоном боли он опускается обратно. Сэм бросается к нему, как озабоченная наседка, ожидая разрешения, чтобы помочь. Дин поднимает на него взгляд и протягивает руку, глотая свою гордость, чтобы Сэм мог позаботиться о нем в последний раз.

Сэм тянет его в вертикальное положение, обнимая Дина рукой за плечи, — прижимая к себе так близко, как может, — и они вместе идут к утесу и опускаются на его вершине с одновременными усталыми выдохами. Молчание между ними почти что благоговейно, и Сэм не хочет разбивать его, а в голове звучит эта постоянная мантра: я не могу это сделать, я не могу, я не могу, пока непрошеные слова все же не прорываются наружу.

— Я не могу этого сделать, — шепчет он, ощущая, как по щекам текут слезы, впервые с того момента, как они все это затеяли. Чудо, что он мог удерживать их так долго.

Дин не смотрит на него, но Сэм слышит звучащие в его голосе слезы.

— Ты сможешь.

Он отчаянно мотает головой, какая-то сумасшедшая его часть думает, что, если он будет просить и умолять вкупе со своим щенячьим взглядом — этого будет достаточно, чтобы удержать Дина, чтобы он остался.

— Я не смогу сделать это один.

— Ты не будешь один, — говорит Дин мягко. — У тебя есть Джессика и Стэнфорд, и твои гикнутые друзья, о которых ты мне рассказывал. И где-то там у тебя есть папа. Ты не будешь один, Сэмми.

Они — не ты, хочется сказать Сэму, потому что никто и никогда не понимал его так, как Дин, но он прикусывает язык, чтобы не звучать как пятилетка, он еще не пал настолько низко. Дайте ему немного времени, и тогда, может быть, но не сейчас.

— Да, — вырывается икотой, и Сэм от досады стискивает зубы.

Дин толкает его локтем, и Сэм поворачивается к нему, замечая мокрые щеки и, как его собственные, блестящие от слез глаза.

— Я дам тебе кое-что. — Дин кажется довольным, несмотря на боль, искажающую его взгляд и черты лица. Сэм понятия не имеет, как брат держится, какая, должно быть, мучительная головная боль преследует его, но Дин всегда был бойцом и вряд ли позволит какой-то жалкой опухоли мозга сломать его.

По крайней мере, не сейчас.

— Что? — Сэм концентрируется на словах Дина, потому что гораздо легче справиться с ними, чем смотреть на его изможденное лицо.

Дин вытягивает из кармана что-то завернутое в коричневую бумагу, оно выглядит подозрительно, смахивая на продуктовый пакет.

— К сожалению, у меня не было времени, чтобы нормально завернуть. Но я и не собираюсь идти и покупать оберточную бумагу или что-то такое же девчачье.

Сэм смеется, несмотря на боль, разрывающую его сердце, и разворачивает пакет. Внутри оказываются кассеты и динамики для новой аудиосистемы.

Сэм столбенеет.

— Ч-что это?

— Это для Импалы, — объясняет Дин с дразнящей улыбкой. — Теперь она твоя, Сэмми. Позаботься о ней, или, клянусь, я буду гоняться за твоей задницей.

Слезы вырываются в полную силу, и Сэм со смешком всхлипывает, с неверием прижимая подарок.

— Дин…

— Знаю, знаю, я классный.

— Ты… реально разрешаешь мне приделать эту штуковину в своей машине?

Дин снова бьет его локтем в бок.

— В твоей машине, придурок.

Сэм посылает ему дрожащую улыбку, и Дин отвечает ему такой же, но она тут же исчезает. Так быстро, что у Сэма кружится голова. Ему страшно от того, что это случилось так скоро, и у них должно быть немного больше времени, чтобы успеть поужинать вместе с Джессикой, успеть за несколько дней показать Дину территорию вокруг кампусов, показать ему жизнь, которую Сэм никогда не должен был охранять от него.

Он чувствует себя так, словно ему снова пять, и он забирается к Дину на кровать после кошмара, нуждаясь в успокаивающем присутствии старшего брата; Сэм двигается ближе к Дину и обнимает его одной рукой, притянув в последнем объятии, — и плевал он на сопливые моменты и отвращению к ним Дина. И Дин лишь вздыхает и прислоняется к Сэму, позволяя ему поддержать его и утешить в последний раз.

Последний.

Это ставит точку. Сэм закрывает глаза и думает о самых первых и последних датах в человеческой жизни, о том, почему люди ценят первые, но не ценят вторых. Все последнее следует беречь гораздо больше, ведь это все, что остается после: последнее «привет», последнее «прощай», последний разговор, последний смех, последняя ночь и последний день.

Да, людям следовало бы больше ценить последние даты.

— Сэмми? — голос Дина слабеет, его трудно услышать сквозь ветер, раскачивающий сосны, и бушующие звуки океана, бьющегося под ними о скалы.

— Да? — он боится того, что Дин может сказать, боится, что это будет последним, что он услышит из уст брата.

— Я люблю тебя. — Сэм удивленно вздрагивает от этих сказанных шепотом слов. Он может посчитать по пальцам одной руки те моменты, когда Дин вслух признался, что любит его. Дин — эксперт в том, как избегать проявления эмоций в любой форме, и увидеть его, охотно поддающегося сопливому моменту, мало того, что шокирует. Это конец, в самом деле. — Просто на случай, если ты уже об этом не узнаешь, — наполовину шутя говорит Дин, не сводя глаз с моря, сверкающего в лучах восходящего за их спинами солнца.

— Я тоже тебя люблю, — наконец, отвечает Сэм с самой сильной уверенностью, какую имеет, ощущая потерю равновесия и горе, и ошеломление, и сломанное сердце, — слишком много всего, чтобы суметь описать все.

Дин кашляет, и Сэм качает головой.

— Ладно, давай поговорим о чем-нибудь еще. Это было…

— Неловко до невозможности? — спрашивает Дин, подняв брови и улыбаясь, улыбка рассыпается, не достигая его глаз.

— Ага.

— Я не знаю, о чем говорить, Сэм, — Дин отводит взгляд, но Сэм успевает уловить в нем печаль.

— Тогда не говори ничего. Ты не должен, Дин. За эти последние месяцы ты сказал мне все, что мне нужно знать. — Он оставляет истинное значение слов невысказанным, но Дин всегда умел читать между строк, и Сэм знает, он услышал: теперь ты можешь идти, отдыхай.

Дин кажется печальным, но смирившимся, и его ответная улыбка точно такая же.

— Тогда я хочу, чтобы ты пообещал мне кое-что, Сэмми. Не возвращайся.

Сэм хмурится.

— Что?

— Что бы ты ни делал, не начинай снова охоту. Не возвращайся к папе. Не погрязай в мести. Вернись в Стэнфорд. Стань юристом. Женись на Джесс. Она лучшая девушка, которую ты мог бы найти. — Короткая пауза. — Не говоря уже о девушках, глупых настолько, чтобы назначать тебе свидание.

— Эй! — восклицает Сэм в притворном негодовании, осторожно толкая Дина локтем, — он боится, что иначе Дин развалится.

Дин нахально усмехается, но быстро становится серьезным.

— Я серьезно, Сэм. Охота — не то, что бы для нас хотела мама. Эта жизнь — она для тебя. Прости, что я не увидел этого раньше. Так что пообещай. О, и обещай заботиться о моей машине. Или я сам тебя прикончу. Как-нибудь. И обещай, что ты посолишь и сожжешь меня. Последнее, о чем я прошу тебя как охотника. Я реально не хочу, чтобы меня поднимали и использовали как мясной костюмчик для уродов. Понял?

— Я обещаю, — отвечает Сэм без тени сомнения, от смеха и слез срывается дыхание. Он уже знает, что вернется после этого в Стэнфорд и будет идти по своему пути, для того чтобы мама и брат могли им гордиться.

— Хорошо. — Как будто тяжесть падает с плеч Дина, и он садится чуть прямее, несмотря на боль.

Повисает тишина, но она удивительно комфортна и свободна от тени смерти. Перед ними солнце рассеивает бриллианты по поверхности океана, и горизонт загорается, как маяк, призывая их к небесам.

Дин вдруг дергается, напряженно вглядываясь в горизонт. С его лица исчезают боль и усталость, в которые он был погружен последние несколько месяцев, на нем застывает выражение детского удивления.

— Сэмми… ты видишь… это? — его голос опускается до шепота, полный благоговейного страха. Сэм смотрит на горизонт и не видит ничего, кроме солнечного света.

— Дин? — тихо зовет он в смятении.

— Оно… так красиво, — в глазах Дина снова появляется небо, но теперь это не просто свечение горизонта.

Сердце Сэма разбивается.

Он задается вопросом, что видит Дин, смотря на небо.

— Ух ты, — шепчет Дин, крепко вцепившись в запястье Сэма, и его голос почти что прежний.

— Дин… — Сэм ближе притягивает брата, и слов не остается.

Это конец, и сказать просто больше нечего.

— Ты будешь в порядке, — Дин смотрит на него еще раз, с бесконечностью во взгляде. Он быстро угасает, и все, что Сэм может делать, — это держаться и трястись от рыданий. — Ты будешь в порядке… Сэмми. Помни… чему я тебя… учил. Ты будешь… в порядке.

Дыхание Дина вырывается вздохом — мягким и слабым, как струйка пара. И обратно не возвращается.

Судорожно плача, Сэм баюкает тело Дина в своих руках, переводит взгляд с неподвижного лица брата на горизонт, смотрит на яркий солнечный свет, который горит так же, как когда-то в Каролине.

На мгновение Сэм видит небо, улицы из золота и улыбку Дина — на мегаватт.

Оно красиво.

Так мучительно красиво.