Тавромахия (джен)

Но если кара их в руке того,

Кто сам свершил тот грех, не нам подвластный,

То предадим на волю неба распрю:

Когда настанет час, оно прольет

Кипящий дождь возмездья на злодеев.

Шекспир, "Ричард II"

...Когда клинок вонзается в артерию, ярко-голубые глаза оборачиваются пепельно-красными.

Он наблюдает за процессией с балкона второго этажа: барабанщик, менестрели, герольды. Окружён вельможами, слугами с графинами. Внизу — толпа. Они все идут, изображая жизнь и праздник. Несут на озябших, морщинистых руках обжаренных птиц и животных. В кубках плещется вино, а на его лице проступает пот. Он снова здесь, и ход колонны беззвучен. Беззвучны и рты; появляются улыбки и почести; Драко слышит лишь звук барабанов. Он различает шаги, но не видит ни ног, ни поступи; не признаёт, что они — его, и что крадётся он каждую ночь, и идёт он подать сигнал — и начнётся праздник убийств и бесчестья.

Рядом с музыкантами стоят его солдаты. Одетые в наряды шутов, хранят кинжалы в ножнах, ждут только движения глаз, чтоб начать убивать. Он и сам есть солдат — но солдат иного рода, из тех, кто орошает историю кровью. Его цель не танцует в ряду циркачей и не пляшет под дудки бардов; его цель сидит там, на троне, обжигая зал своим ярко-голубым взглядом.

* * *

— Ничего не знаю. Я тут редко бываю, может, вон тот вам чего скажет...

— Нет. Не слышал, если честно. Говорят, с острова часто возят оружие, а больше — не знаю.

— Что? Остров? Я туда не рискую ходить, странные там места, очень странные. Да и вам, трибун, не советовал бы...

Он шумно втянул воздух. Отсутствие информации означало одно; теперь выбор очевиден, и на туманные острова Британии придётся отправиться именно ему; первый из римлян, напавший на зарейнских германцев, назначит его командующим высадкой на бретонские земли.

На Севере зима наступала рано. Было известно, что вражеские силы на протяжении всех галльских войн подкреплялись из Британии. Ответное вторжение Рима стало актом возмездия.

Он окинул взглядом лагерь. Столпотворение купцов — их пригласили, чтобы разузнать об острове что-нибудь больше загадочных историй разного рода шарлатанов. Выглядело... глупо, по меньшей мере. Измождённая, огрубевшая жизнь легионеров сталкивалась с неумолимым и беспощадным торгашеством, таким же далёким от них, как и Рим.

— Задумался?

Вопрос прозвучал из-за спины, но не было нужды оборачиваться, чтобы определить, кому он принадлежал. Голос казался негромким, но различалось каждое слово; спокойный, но он не был ритуальностью римского храма, не был и шелестом аквитанских полей, по которым остриём иберийского гладиуса прошёлся Публий Лициний Красс; он был серебристой гладью Рубикона, что приготовился выйти из берегов и поставить решающую точку в германской кампании.

— Как вы устроились, Цезарь?

— Приятнее Галлии, много хуже домашних постелей. Приятно и почётно умереть за родину; вернуться, однако — вариант, лучший иных.

Цезарь выглядел внушительно. Для этого ему не требовались соответствующие физические данные; внутренний его гений не скрывался за телесной оболочкой. Неспешная, уверенная, лёгкая и самодостаточная одновременно поступь; широкоплечий, высокорослый, Цезарь являлся тем, кем он выглядел и представлялся своим солдатам — кровью, плотью и костями Рима.

— Не такое большое количество времени отделяет нас от последнего шага, мой мальчик.

Взгляд Брута был обращён туда, за переправу на остров. Он знал и чувствовал, что его ждёт там нечто необычное, экстравагантное, великое, нечто, что способно дать ему желаемое, а единственным желанием Марка Юния Брута, как известно, была абсолютная власть и вечная слава.

* * *

Когда Драко удавалось вынырнуть из очередного круговорота средневековых психоделических кошмаров, он шёл в туалет на шестом этаже и запирался в нём. Одеяло ночи укрывало замок, и никто не мог нарушить договор между ними, как ничто на свете не могло нарушить договор между Драко Малфоем и Томом Риддлом.

Он знал, что дороги назад не было, и невозможно было представить, что кто-нибудь из смертных смог её указать. Единственное, что оставалось — выжидать момента и надеяться на то, что великодушие смягчит сердце, и Дамблдор лукаво улыбнётся ему и смерти.

Драко садился на холодный мрамор пола и вновь погружался в сон. Вновь и вновь он взмахивал рукой, и начиналась бойня. Процессия шутов останавливалась, и из-под костюмов и нарядов выпрыгивали кинжалы и ножи и натыкались на каждого, кто попадался по пути. Повсюду — взбудораженные лица, онемевшие от шока и предательства; лишь тот, на троне, сохранял невозмутимость. Он словно ожидал того, что здесь сейчас прольётся рекой кровь. Безропотно смотрел, как умирают знакомые, друзья, товарищи, воспитанники и прислуги. Когда Дамблдор поднимает взгляд на Малфоя, тому кажется, что и к нему шагает смерть; да что там, взгляд директора — страшнее всякой стали. Он знает, и он ждал.

Мизансцена заканчивается — резкая смена декораций, и вот Драко стоит посередине арены для корриды. Он стоит всё в том же изящном тёмном костюме вассала, коим был во сне предыдущем, но теперь он матадор, небольшие каблуки туфель топчут горячий песок; Малфой застыл, идеально ровная спина, в руках — серебристо-зелёная мулета. Напротив него — огромный бык-получеловек, то ли белого, то ли седого окраса.

Первый взмах плащом — и бык-получеловек несётся навстречу Драко. Двигается стремительно, хищно. Малфой уходит от рогов в самый последний момент; на арене появляется пикадор на коне, лицо неразличимо, но различима короткая пика, проникающая в плечо быка-получеловека, от которого моментально исходит страшнейший гул.

Драко встаёт в стойку и неспешно, последовательно зазывает быка в дверной проём. Глаза животного впиваются в серые, и бык начинает бежать столь же быстро, как и раньше. Малфой, не поворачиваясь к нему спиной, уходит в проём, передвигаясь, сохраняет грацию, которая положена ему по рождению. Он двигается по постоянно сворачивающим в разные стороны поворотам; он в лабиринте. Драко слышит, как громко сопит раненное существо и как оно жаждет его крови. Очередной поворот приводит его в протяженный коридор, и когда он достигает конца, напротив появляется бык. Малфой слышит шаги — сзади быка материализуется фигура в чёрном, развевающаяся чёрная мантия, Северус Снейп, бандерильеро, в руках которого появляются две бандерильи, и обе короткие железные пики украшены движущейся змеей, выпускающей наружу язык. Они входят в спину быка резко, как нож по маслу, и раздаётся вой, и Драко понимает — он не побежит дальше, ибо пришёл час прославиться Сыну Малфоеву. Его пальцы нащупывают серебро опоясанной шпаги, и бык, истекая алой рекой, рвётся вперёд, к последней битве готовый. Взмах — удар — смерть. И голубые глаза затухают; в момент агонии бык говорит голосом Альбуса Дамблдора:

— И ты, Драко?

Бык дёргается и замирает навсегда. Малфой поворачивает голову вправо и видит портрет тихой девушки, протягивающей ему клубок нитей.