Мелочи жизни (джен)

Этот день был таким же изматывающим как и бесчисленное множество предшествовавших ему.

В глазах Джинни рябило от детских игрушек, а её голова раскалывалась от звонкого голоска старшего сына. Она была так наивна, думая, что сможет в одиночестве справляться с двумя детьми. Мальчики отбирали у неё все силы, так что иногда по ночам она не могла заставить себя проснуться покормить Альбуса. Малыш был довольно тих, в отличие от своего старшего брата, с самых первых дней жизни требовавшего к себе особое внимание.

Джинни с улыбкой вспомнила новорожденного Джеймса, с недовольным криком размахивающего ручками и ножками на руках акушерки. Она помнила, с какой уверенностью сын искал губами её грудь, как немного косили первое время его синие глаза. В те дни, что она провела в больнице наедине со своим чадом, ей пришлось осознать, что теперь она точно стала взрослой.

Однако ребёнок требовал слишком много внимания, и молодая мать, никогда не отличавшаяся особым терпением, быстро начала сдавать позиции.

Первым человеком, заметившим плачевность её состояния, на удивление был не её супруг, а его подруга Гермиона, часто захаживавшая к ним в гости.

Молодые женщины быстро сблизились из-за постоянной занятости их мужей на общей работе. Гермиона, хоть и хотела помогать возиться с Джеймсом, была достаточно занятой и потому давала возможность Джинни отдохнуть только по выходным.

Джинни не хотела обращаться за помощью к матери, хотя и следовало бы. Это было обусловлено прежде всего тем, что Молли выглядела достаточно понуро после гибели одного из сыновей и, казалось, всё никак не могла смириться с произошедшим. Джинни боялась, что это настроение передастся её сыну. Второй причиной была мысль о том, что полное перекладывание своих обязанностей как родителя на плечи другого человека (на что она, несомненно, пошла бы в случае согласия матери на оказание ей поддержки) автоматически сделает её недостойной иметь детей.

И она старалась отдаваться заботе о сыне со всей любовью, не зацикливаясь на трудностях.

Джеймс был крепким, голосистым и немного капризным. Он с боем переходил на прикорм, отучался от материнской груди и приучался к горшку.

Спустя год Джинни была уже почти привыкшей к новому образу жизни, однако её ожидала вторая беременность, перевернувшая всё с ног на голову.

Она вновь стала более раздражительной, и Гарри, обычно не очень чуткий, иногда даже брал на работе отгулы, чтобы дать ей возможность хотя бы немного отдохнуть.

В последний же месяц большую часть забот на себя решила взять Гермиона, сама только вышедшая в отпуск по беременности и родам. За те несколько недель Джинни впервые почти за два года смогла нормально отдохнуть, за что и была очень благодарна подруге.

Альбус, родившийся под новый год, на вид был почти таким же крепышом, как Джеймс, однако более спокойным. Он плакал почти неслышно, много спал, а его глаза были голубыми. Джинни надеялась, что в будущем они будут такого же цвета как у Гарри.

Новый год они с малышом встретили в больнице. Первого января после обеда ей разрешили повидаться с мужем и старшим сыном. В момент, когда Джеймс подбежал к ней и обнял за ноги, она не смогла сдержать слёзы радости — она так скучала.

Вскоре, вернувшись домой, ей вновь пришлось принять весь быт в свои руки. Для Джинни, немного обленившейся за последнее время, эта нагрузка сперва показалась непосильной ношей. Ей было сложно вновь влиться в семейную жизнь и продолжать заботиться о Джеймсе как прежде.

Сам же мальчик просто пылал любовью к своему новорожденному брату и постоянно стремился схватить его на руки как куклу, пожалеть или поцеловать. Как и любой ребёнок в его возрасте, он был весьма неаккуратен, и Джинни приходилось неустанно следить за его действиями в отношении Альбуса. Она жутко боялась, что однажды она не доглядит, и случится непоправимое.

Помогавшая всё время до этого Гермиона теперь сама нуждалась в поддержке, и Джинни было очень неудобно, что она не могла её оказывать. Однако Гермиона считала, что она ей уже помогла, дав возможность познать, каково это — заботиться о детях.

Джинни не хотела признаваться даже самой себе в том, что боится не справиться без помощи извне. Однако ей не надо было говорить вслух о своих опасениях, проницательная Гермиона поняла это всё и так. Она успокоила Джинни, убедила в том, что всё будет хорошо.

В начале марта она легла в больницу на сохранение и вскоре родила прекрасную светловолосую малышку, названную Розой.

Гарри отправили в командировку, и потому Джинни пришлось просить о помощи Рона, когда она решила навестить подругу в больнице. Джеймс временами кряхтел и вырывался из хватки дяди, желая перебраться к матери, которая, тихо смеясь, указывала на Альбуса, занявшего её руки.

При Гермионе она старалась держаться, однако дома позволяла себе едва ли не выть от недосыпа и усталости.

По возвращению Гарри домой Джинни впервые закатила ему полноценную истерику, после которой он, тайком посоветовавшись с Гермионой, решил искупить свою вину и договорился с начальством «Ежедневного пророка» о предоставлении работы его жене.

Это потребовало от него огромных усилий, однако результат того стоил — Джинни была невероятно счастлива узнать, что у неё появилась хорошая возможность отвлечься.

Конечно, ей не хотелось оставлять детей без присмотра, однако также она понимала, что если не сделает этого, то точно сойдёт с ума.

Уезжая в свою первую командировку, она почти не волновалась — всё же дети оставались дома со своим отцом, а не с чужим человеком. И каково же было её удивление, когда, вернувшись домой, она застала кормящего Джеймса с ложечки школьного знакомого — Захарию Смита.

* * *

Он научился подолгу сохранять спокойствие, не лезть на рожон и обдумывать свои действия заранее, чтобы никакая мелочь не могла испортить ему жизнь.

Однажды он поступил не подумав, своим спонтанным действием подписав смертный приговор нескольким людям. Захария понял это не сразу, но когда осознание пришло к нему, он ужаснулся себе и своей глупости.

С тех пор он потихоньку работал над собой и сейчас уже мог гордиться своей выдержкой. Это, а ещё наличие навыков ухода за младшей сестрой, дало ему возможность работать с детьми, когда он пошёл учиться на колдомедика. Через несколько лет после того, как ему дали разрешение на практику, и он вылечил огромное количество детей, к нему обратился за помощью взлохмаченный ещё больше чем в школьные годы и, кажется, немного взволнованный Гарри Поттер.

Чашка чая, которую держал Захария, едва не выскользнула у него из рук, когда он увидел лицо посетителя. Его самоконтроль, выстраиваемый годами, дал трещину, стоило только объекту его давнишних переживаний оказаться поблизости, и он с трудом сдерживал дрожь в голосе при разговоре с Поттером.

Как оказалось после осмотра, его дети просто-напросто подхватили ветрянку. Успокоив Поттера этим известием и прописав специальное зелье для малышей, Захария распрощался с ними и напрасно понадеялся на то, что это последняя их встреча.

Гарри Поттер был одним из тех людей, с кем он старался пересекаться как можно меньше. Более того, Гарри Поттер был одним из тех людей, с которыми Захария старался не взаимодействовать вообще.

И нервно одёргивая воротник рабочей мантии, он вспоминал о чувстве вины, поселившемся в его душе после гибели директора Дамблдора, потому как с помощью именно его монетки члена Отряда Дамблдора Драко Малфой держал связь с Пожирателями смерти в том году. Захария и самому себе не мог ответить, почему после распада их «кружка» он продолжал носить эту треклятую монету с собой и даже перекатывал её по ладони время от времени.

Наверное, потому что ему нравилось быть частью этого движения, этой общности разношерстных подростков. Возможно ему нравилось делать что-то втайне от учителей не в одиночку и даже не вдвоём, а такой приличной компанией.

Как бы там ни было, а зачарованной монетки он лишился весьма прозаичным образом — выронил из рук.

Это произошло в один воскресный вечер, когда Захария, неспешно передвигая ногами и задумчиво вертя монетку между пальцев, спускался вниз по лестнице. Тогда он совсем недолго думал над тем, следует ли ему утруждать себя возвратом выроненной вещицы — просто махнул рукой и пошёл дальше.

О, как он пожалел об этом, когда узнал, каким способом Малфой-младший держал связь с Пожирателями, а получив подтверждение того, что это была его монета, едва не сошёл с ума. Драко редко появлялся в Хогвартсе на седьмом курсе, однако Захарии один раз всё же выдалась возможность задать тревожащий его долгие месяцы вопрос:

— Это была она? — посеревшее и осунувшееся лицо Малфоя с выражением непонимания обратилось к нему.

— Монета, — пояснил Захария севшим от волнения голосом, — одна из зачарованных монет была моей, ведь так?

— Не знаю, — просто ответил Драко, — одну из них принёс мне Кребб, другая принадлежала Эджком.

— А где он её нашёл? — Захария не был бы так настойчив, если бы от ответа не зависело его моральное состояние. Он надеялся, что его предположение окажется ошибочным, однако Малфой поспешил развеять его надежды, проговорив, удаляясь:

— На лестнице где-то.

После той встречи чувство вины, испытываемое им временами, стало ещё глубже. Он стал более скрытным, более нервным, более задиристым. И всё внутри кричало от негодования, ведь совсем не так искупляют свою вину, если она есть.

И он пообещал себе, что обязательно освободит себя от этого груза при первой же возможности, однако сколько бы подходящих случаев для этого ни подворачивалось, он все их упускал. Виной этому был страх — Захария боялся неизвестности, которую влекли за собой всяческие смелые поступки.

Он столько раз корил себя за бездействие, но ничего не смог с собой поделать даже перед Битвой. Тогда, сбегая из Большого Зала, он оправдывал себя тем, что если погибнет так глупо, то уже точно никогда не загладит свою вину. Эта отмазка была глупой, и ему было жутко стыдно говорить матери о том, что происходит в Хогвартсе пока они попивают чай с булочками.

Всю ночь он не мог найти себе места, а утром всё же не выдержал и рванул в школу. Он прибыл на место когда все сражения уже были окончены, и только пострадавшим оказывали помощь.

В тот день многого насмотрелся, но это помогло ему чётко определиться в жизни.

Он начал помогать людям, пересиливая себя и игнорируя свои страхи и предубеждения, по крупицам зарабатывая себе право на прощение.

Он выбрал работу с детьми, потому что игнорировать их боль особенно сложно. Он лечил их, когда они болели, заботился о них во время недолгого отсутствия их родителей, и если они не благодарили его за оказанную помощь, то только потому, что не осознавали всё в полной мере.

Обострённое чувство ответственности по отношению к детям, наверное, было единственным, что остановило его от отказа, когда ему на следующий день после встречи с Поттером поручили стать нянькой для его сыновей на время срочной командировки, в которую его отправили. Захария совершенно не горел желанием оставаться в доме Поттеров даже во время отсутствия их самих, но делать было нечего — такова была его работа.

С самого начала, ещё во время обнаружения ветрянки у детей, ему было интересно, куда подевалась их мать — Джинни, однако спрашивать напрямую у Поттера не хотелось, и потому он решил, что это не его дело.

Дети Поттеров оказались на удивление разными. Если Джеймс постоянно гнул свою линию и не терпел отказа, то Альбус — Захарию передёргивало от этого имени — был очень терпелив и мог часами лежать в детской кроватке в одиночестве и не пикнуть, даже если вокруг него царила кромешная тьма. Конечно, жить с ними было в разы труднее, чем до этого лечить, но ему приходилось сталкиваться с вещами и похуже.

Подходила к концу первая неделя его проживания в доме Поттеров, когда Джинни неожиданно вернулась.

Она поздоровалась с ним кончиком палочки, указывающим прямо в его лоб, и ему пришлось постараться, чтобы не показать испуга: выглядела Джинни довольно угрожающе.

Подняв вверх руки с зажатыми в них ложкой и тарелкой, Захария поспешил отойти от Джеймса на шаг в сторону, чтобы его мать могла убедиться, что с ним всё в порядке.

— Что ты здесь делаешь? — холодно спросила она.

— За вашими детьми слежу, пока вы, Поттеры, где-то шляетесь, — грубо ответил он, пытаясь скрыть волнение.

— Да ладно? — она недоверчиво приподняла брови, не отводя руки с палочкой.

Закатив глаза, Захария решил разъяснить:

— Я работник детского отделения больницы, и меня приставили к твоим детям, Уизли, потому что тебе и Поттеру нужно было куда-то свалить по делам. Если не веришь, можешь связаться со своим мужем или моим начальством и проверить.

Немного подумав, Джинни сначала перевела взгляд с Захарии на своего сына, который на удивление спокойно сидел за детским столиком, затем посмотрела на овсяную кашу в тарелке и маленькую ложку, а потом, медленно приблизившись к сыну и взяв того на руки, направилась к камину.

— Хорошо, — кивнула она, закончив разговор с заведующим детского отделения, — где Гарри?

Она наконец-то убрала свою волшебную палочку, так что Захария смог спокойно ответить на этот вопрос. Сразу после Джинни ушла наверх разбирать свои вещи, оставив Джеймса доедать кашу, а когда вернулась, тот уже спал.

Захария заклинал в ванной накопившуюся за день кучу испачканных детьми вещей на самостоятельную стирку. Улыбнувшись этому зрелищу, Джинни двинулась на кухню ставить чайник. Вскоре к ней присоединился Захария, до этого наводивший порядок в детской. Он извлёк откуда-то глубокое блюдо с манными кексами и малиновое варенье, сваренное её мамой ещё до рождения Альбуса. Вынул из шкафчика две разномастные кружки, одну из которых Джинни вообще раньше никогда в своём доме не видела, и разлил по ним заранее приготовленную заварку. Они сели за стол друг напротив друга почти одновременно, но если Джинни первым делом потянулась за кексиком, то Захария решил сначала промочить горло.

Постепенно напряжение между ними уменьшилось, и Джинни, попутно писавшая грозное письмо своему мужу, потихоньку заваливала его вопросами о жизни после окончания школы.

Ответы Захарии были краткими, но содержательными, Джинни же описывала свою судьбу в красках и подробностях, не забывая рассказывать о всяких смешных случаях, происходивших с ней, пока она играла за Холлихедских Гарпий, и после, когда семья для неё вышла на передний план.

Они выпили как минимум половину содержимого чайника, и под конец Захария, расслабившийся от жизнерадостного голоса Джинни, незаметно для самого себя выдал ей все страхи последних лет, начиная с потери зачарованной монеты.

— Это всё мелочи, — она похлопала в успокаивающем жесте его ладонь, лежащую на столе, — забудь об этом.

В её голосе звучало сочувствие и понимание, и впервые за всё время накручивания себя Захарии хотелось всплакнуть. Вместо этого он залпом осушил очередную кружку чая и судорожно вздохнул.

Внутри него зарождалось чувство лёгкости, будто он был Атласом, и с его плеч неожиданно убрали небо. Он издал ещё один вздох и решительно отодвинул от себя пустую чашку.

Ни он, ни она не знали как дальше продолжить разговор, однако тишина, воцарившаяся между ними не создавала никому из них неудобств.

Вскоре наверху заплакал Джеймс, и Захария поспешил уйти.

— Ты неплохой человек, — вынесла вердикт Джинни, наблюдавшая за тем, как Захария шнуровал ботинки, — заходи к нам ещё.

— Спасибо, — он посмотрел на неё снизу вверх, — я обязательно воспользуюсь этим предложением.

А затем он поправил штанину и, встав с колена, вышел за дверь. Взглянув на дом Поттеров, он осознал, что мысль о его вине наконец перестала зудеть где-то на заднем плане.

— Это всё мелочи, — повторил он за Джинни и, кивнув самому себе, аппарировал с улицы.

Он ещё вернётся сюда, определённо.

Хотя бы за своей кружкой.