Не выпускай меня (гет)

Интерлюдия

305 г. от В.Э.

Санса

«У меня есть секрет, спускайся вниз, как только прочтешь», — гласит записка, написанная неровными, торопливыми буквами.

Санса морщится — у Арьи своеобразное представление о секретах. Конкретно об этом судачит вся псарня: у арьиной лютоволчицы, Нимерии, появился щенок.

Непонятно, как — строптивица, Санса знает, и волков-то к себе не подпускала. Трудно поверить, что какому-то псу удалось до нее добраться.

Тем не менее щенок есть. Только один — что весьма странно. Все остальные в помете то ли не выжили, то ли их вообще не было — псари отмалчиваются.

Зачем она понадобилась Арье?

Санса вспоминает печальные золотые глаза Леди, и все внутри у нее сжимается, будто кинжал между ребер повернули.

«Не пойду. Я там лишняя».

Она садится на скамью, рассеянно вертит в руках вышивание — стежки, как назло, не ложатся на ткань, совсем как у Арьи когда-то.

А потом быстро спускается вниз.

Чтобы уже через пять минут, совершенно не веря, баюкать маленький шерстяной комочек.

Лютоволчонок — белый, как Призрак, и все подозрения, откуда он взялся, рассеиваются, едва Санса его видит.

Это... неправильно.

Белый лютоволчонок не должен был родиться. Не должен лежать на коленях Сансы.

«Он твой, — говорит Арья, хотя не должна. — Вместо Леди».

И это тоже неправильно. Леди никто не может заменить.

* * *

Пока лютоволчонок не открывает глаза — прозрачно-золотые и такие знакомые.

Конец 304 г. от В.Э.

Арья

...Попытаюсь остаться

С правом на любовь без суда и следствия,

С правом на твои пальцы.

Винтерфелл теплый, оглушительно теплый. Кажется, даже живой — во всяком случае, куда живее своих обитателей.

Арья рассеянно касается стены чуткими — подарок от слепой Бет — кончиками пальцев.

Так, бывало, касалась стен Винтерфелла ее мать, любившая тепло.

В стенах явственно чувствуется живой пульс, и Арья испуганно отдергивает руку.

Это вода, только вода из горячих источников, пульсирующая в древних стенах, но она готова поклясться — Винтерфелл теплый. Он ожил. Он дышит — за всех своих детей.

Винтерфелл дышит, а вот у Арьи не получается.

Какой глупой она была, когда верила: с возвращением в Винтерфелл вернется прежняя, беззаботная жизнь.

Неужели она и правда могла верить в это? Без матери и отца, Робба, Брана и Рикона, без Джейни Пуль и Бет Кассель, без септы Мордейн... без прежней Арьи — разве могло хоть что-то вернуться?

Но Винтерфелл теплеет, дышит под ее руками, ластится к пальцам гладкой каменной кладкой, как верный волк, и стая ее не мертва.

Рядом Джон и Санса, рядом отчего-то неповоротливая, отяжелевшая Нимерия — и все должно быть хорошо. Должно быть. Должно.

Но отчего так тошно? Отчего ей снятся дурные сны?

— Я временами становилась почти как ты, — говорит ей порой Санса, смотря серьезным, не своим взглядом. — Язвила королю, вела себя ужасно непочтительно, была настоящей врединой. Ты должна была мне рассказать, как прекрасно себя при этом чувствуешь.

— А я училась улыбаться тем, кто мне противен, и молчать, — откликается Арья. — Ты должна была мне рассказать, как это трудно.

Новая Санса не любит улыбаться. Ее глаза больше не распахиваются удивленно, и маска леди раскололась вдребезги.

Нет, это не Санса, не прежняя Санса. Эта, новая, слишком похожа на нее, Арью... Наверное, сестры и должны быть похожи. Но...

Как жадно она смотрит на Нимерию. Наверное, вспоминает свою погибшую Леди. Но где взять еще одного лютоволка к югу от Стены?

Арья чувствует, как краска стыда и досады заливает щеки. Неправильная Санса... И неправильный Джон, и сама она тоже неправильная — неведомо как очутились в правильном Винтерфелле. Несправедливо.

А Джон... с Джоном все куда хуже, чем с Сансой. С ним... тревожно.

Не так, как раньше.

* * *

Небо тогда будто кошка расцарапала, и из подживающих ранок противной сукровицей сочился дождь.

Арья плотнее закуталась в восхитительно теплый плащ. Ни одной прорехи, ну надо же.

Глупо, очень глупо. Ей совершенно не хотелось никуда ехать (стоило признать, что месяцы спокойной жизни в Винтерфелле порядком ее изнежили).

Однако она пришпорила коня и почти догнала Джона.

— Давай, Игритт! — крикнул он ей, не оборачиваясь.

И Арья будто полетела из седла вниз головой.

* * *

Джон любит брать Арью за руку.

«Ты здесь. Ты есть», — словно говорят его пальцы, стискивая все крепче и крепче.

— Кто такая Игритт? — спрашивает Арья тихо.

Пальцы Джона точно водой наполняются, слабеют.

Он молчит.

— Я на нее похожа? — требовательно спрашивает она.

— Она была такой же худышкой, — чужим голосом отвечает Джон.

И глаза его тоже чужие. Тревожные. Непонятные.

Губы сжимаются в тонкую линию, и Арье хочется убежать на край света, прихватив с собой Нимерию.

Вместо этого она крепче перехватывает его руку. Она остается. Постарается остаться.

Плевать на Иггрит.

Плевать на всех.

— Розы расцвели! — радостным южным ветром влетает в двери Санса. — Наши синие розы!

Обрадовать эту новую Сансу очень непросто, и от удивления Арья и Джон размыкают руки.

Но тревожность, прилетевшая вместе с чужим именем, никуда не исчезает.

Кто она, эта Иггрит?..

Кто она?

Неужели рядом с ней, кем бы она ни была, Арье нет места?

Но она должна остаться и снова и снова переплетать его пальцы со своими — ощущать себя частью семьи, частью стаи.

Это ее право.

Но почему же Арье так страшно?

Винтерфелл дышит. Арья не может сделать вдох вслед за ним.

Я сегодня пойду гулять по льду —

Заглядывать в синие трещины,

Сравнивать нежность и пустоту,

Делать твои сны вещими.

Арья помнит, как они лепили снежных человечков во дворе Винтерфелла. Как пальцы кололо, точно тысячей маленьких игл, и приходилось дуть на них изо всех сил, чтобы хоть немного отогреть.

И хотелось смеяться, смеяться, глядя, как неуклюже лепит снег Санса: «У меня все равно получится самый красивый».

Арья сама себе кажется снежным человечком.

Она прижимается к теплой стене, но легче не становится: она будто истончается, тает — но не греется.

Ей отчаянно хочется поколотить Джона. Вот только как объяснить, за что, если она и сама не знает?

Розы расцвели, говорила Санса. Надо бы сходить в теплицы, посмотреть... но вместо этого ноги сами несут Арью в сторону покоев Джона Сноу.

Но вовремя останавливаются — у самого порога.

Из-за двери слышен голос. Возмущенный. Сансы.

Арья замирает — тихая, как мышка.

— Ты думаешь, я ничего не вижу?

— Не знаю, о чем ты.

— Ты вечно притворяешься, что ничего не знаешь, Джон Сноу. Прекрати так на нее смотреть!

— Как?

«Интересно, о ком они? — думает Арья. — Может быть, об этой Игритт?»

— Как Тирион смотрел на меня, — свирепым тоном, какого совершенно нельзя от нее ожидать, говорит Санса. — В этом мало приятного, знаешь ли.

— Раньше, — отвечает ей Джон Сноу, помедлив и будто бы невпопад, — мне часто снилась мать.

— Леди Лианна? — голос Сансы становится совсем уж понимающим. — Но как?.. Ты не знал тогда, ничего не знал...

— Мне снился только ее голос, — нетерпеливо обрывает сестру Джон. — Голос и руки. Лица я никогда не видел, а теперь... сны те же, точно такие же.

— Но?

— Теперь я вижу ее очень ясно. Она крепко сжимает в руке эти проклятые розы, по пальцам течет кровь. Она улыбается мне, подходит близко-близко. Я вижу ее платье, я вижу ее косу, растрепанную, каштановую и до глупого короткую...

Санса издает тихий, отрывистый смешок.

— А главное, — после паузы медленно произносит Джон, — я вижу ее лицо.

— Все говорят, — вздыхает Санса, — что она очень похожа на тетю Лианну. Просто копия.

— Я не знаю, что мне делать. Отослать Арью?..

Арья чувствует, что дыхание у нее перехватывает, и опрометью бросается прочь.

Хрупкий летний ледок под ее башмаками жалобно хрустит и покрывается трещинками, до краев полными воды. В трещинках отражается пронзительно-голубое небо, и они кажутся ярко-синими, точно такого же холодного оттенка, как и синие винтерфеллские розы.

Неправильный Джон Сноу. Неправильная Санса. Неправильная, неправильная, неправильная Арья.

Прочь из правильного Винтерфелла, прочь, прочь!

Не выпускай меня из клетки

В ледяной ад.

Не выпускай меня из клетки —

Не надо.

Смотри, я смогу отказаться от славы,

Поверить, что музыка не поможет.

Видишь, я умею казаться слабой —

Подавать руку почти без дрожи.

Однако сил ей хватает только до богорощи. Закусывая губы, глотая злые слезы («Неправильный Винтерфелл, и все мы неправильные, и Джон смотрит как чужой, потому что я ему снюсь, дурак...»), Арья кое-как зачерпывает пригоршню воды из курящегося белым паром горячего пруда.

Умывается, смахнув ненужные, глупые слезы.

Плакать может только Арья Старк. Так не будь ею!

Становится самую чуточку легче, пока за ее спиной не слышатся осторожные, чужие шаги.

— Почему ты здесь?

«Потому что ты — дурак».

— Потому что даже в ледяной преисподней лучше, чем в этой клетке, — огрызается она. — Ненавижу Винтерфелл. Я сама уйду, не беспокойся, — вырывается у нее прежде, чем она успевает подумать.

Еще один шаг, тонущий в шелесте листьев.

— Так ты все слышала.

— Меня годами учили подслушивать, чего же ты ждал? — ядовито откликается Арья. Будто под языком у нее скопилась тысяча игл, и все хочется воткнуть в ненавистное лицо Джона Сноу.

— Сестрица...

— Я тебе не сестрица, — огрызается она, имея в виду, конечно же, свою обиду.

— Это верно, — вздыхает Джон Сноу.

Арья молчит и обиженно горбит спину, сидя у водяной кромки. В глазах все расплывается. То ли от слез, то ли от пара.

Провалиться бы сейчас в ледяную преисподнюю и сказать тете, какой ее сын дурак. И что зря она его отцу отдала.

Надо было выбросить его прямо из башни. А может, тетя и выбросила, вниз головой (потому он и такой дурак), а отец подобрал?

— В теплице розы расцвели, — невпопад говорит Джон Сноу.

— Мне-то что?

— Я принес тебе одну.

Арья оборачивается, но почему-то смотреть ему в глаза — тревожно, смотреть в глаза — страшно.

— Ну так давай ее сюда.

Джон наклоняется. Арья отворачивается — в ладонь будто сам собой ложится колючий стебель.

И тогда она изо всех сил сжимает кулаки. Шипы глубоко впиваются в кожу.

Коже становится мокро, больно и горячо.

Как во сне — такой она снилась Джону? С синей розой и окровавленными пальцами — не она, а тетя Лианна.

— Дай руку, — сердито говорит Джон.

Подавив детский порыв спрятать пораненную ладонь за спину, Арья протягивает ему сжатый кулак.

Рука едва уловимо дрожит. Едва. Незаметно совсем.

Джон осторожно, по одному, разгибает ее пальцы (что, Арья сама разучилась, что ли?) — и наконец синяя роза с окровавленным стеблем с тихим шорохом летит в палую листву.

Внезапно Арье хочется плакать, словно совсем маленькой, слабой девочке. Точно Джон только что обидел ее еще сильнее, чем раньше.

И отчаянно хочется провалиться в преисподнюю и обругать всех Старков, каких получится найти.

Но ведь Джон не отпустит ее в ледяной ад. Ни за что не выпустит ее дурацкой пораненной ладони.

Я сегодня пойду гулять по льду —

Учиться называть тебя милым,

Закусывать губы, не подавать виду...

Но, как бы я ни билась,

Не выпускай меня из клетки

В ледяной ад.

Не выпускай меня из клетки —

Не надо.

...Позабыть о том, что все вокруг неправильно, очень легко. Когда Винтерфелл ластится к рукам, когда Джон Сноу больше не смотрит так холодно.

Когда Джон Сноу...

Но Арье иногда так хочется свободы, что все это кажется клеткой.

Впрочем, Арья умеет закусывать губы и улыбаться. Как Санса.

Она знает — за пределами ее теплой, любящей клетки бушуют холодные метели, стоит сделать шаг — и они закружат, погубят.

Сама Арья не умеет быть теплой и любящей — все эти умения с лихвой достались Сансе.

Но Арья учится — видят боги, ее легко научить.

Арья улыбается.

— Не выпускай меня, Джон Сноу. Не надо.