Желаемое и действительное (гет)

— Давайте, что ли, за прекрасных дам, — с истинно русским размахом предложил Антонин Долохов, которого не смущали ни факт отсутствия этих самых дам в периметре квартиры, ни скорбный вздох Рудольфа Лестренджа, который уже после нескольких лет брака разочаровался не только в дамах, но и в жизни в целом.

Почтенное собрание, несмотря на молчаливо сгинувшие внутренние противоречия, покорно пригубило коньяка, хотя Люциус Малфой и не отказал себе в удовольствии брезгливо поморщиться и изобразить усталость от успеха у прекрасного пола.

Казалось, тосту был рад только Фенрир Грэйбек, причем в большей степени как возможности выпить. Он, выкрикнув сакраментальное «за баб!», весело жахнул по столу стаканом, из которого пил решительно все: от шампанского и сливочных ликеров до самогонной браги.

— Кстати о бабах, что-то ты в последнее время, дружище, запропал? Видать тебе опять, — Гэейбек, подражая Малфою, неловко принял величественную позу, в процессе чуть не свалившись с кресла, — вскружила голову новая красотка?

— Из доходного дома! — поддержал его заметно пьяный Рабастан.

Компания джентльменов заметно оживилась, начав весело переглядываться и перемигиваться.

— Какие мы догадливые, — беззлобно съязвил Долохов и одним махом опустошил свой бокал, — Если б ты и трезвым таким же смелым был, цены бы тебе не было, Рабастан.

— По крайней мере, пьяным он меньше похож на дохлую треску, — вступился за родственника изрядно захмелевший Рудольф.

— Твою мать, — прошипел Рабастан.

— Она и твоя мать тоже, — заметил Люциус, — это я для справки, если ты забыл.

Все казались веселы — семейные перепалки Лестранжей, как бесплатный цирк, бодрили и навевали мысль о скорой драке. Хозяин дома, стоя во главе стола, довольно оглядывал гостей.

— Так что там про прекрасных дам? — выкрикнул Грейбек. — Страсть как люблю слушать про сук.

При слове «сука» Малфой снова поморщился и отчетливо фыркнул:

— Эти твои замашки, Грэйбек, начинают быть утомительными.

Напряженную атмосферу вечера существенно разрядил стук падающего тела – Рабастан, не выдержав темпа бывалых мужиков, которые приканчивали уже четвёртую бутылку, щедро мешая коньяк с шампанским, свалился под кресло и затих.

— А вот теперь… — Антонин, наконец, сел на своё место и закурил. — Когда младшенький нас покинул, можно и о бабах.

* * *

Приятно вытянув ноги, спихнув башмаки и с удовольствием шевеля пальцами, в единственном в их небольшой гостиной кресле после честного трудового дня полулежал Артур. Цветные лоскутные половички живописно сбились вокруг его ботинок. Бутылка дешевого эля кочевала ото рта к животу, на который ее так удобно было ставить утомленному отцу семейства Уизли.

— Опять налакался? – начала любимую песенку возникшая будто из-под земли Молли. — Только это и умеешь! Детей одеть не на что, а он напивается, — она патетично всплеснула руками, по несчастливой случайности в одной руке миссис Уизли держала тряпку, которой минуту назад протирала кухонный стол. Капли полетели мистеру Уизли прямо в лицо.

— Молли, Молли... — сонно произнес он.

Отмахиваясь от летящих в лицо брызг, Артур упустил бутылку, и она со звоном покатилась по полу, выплеснув при этом остатки эля на пол.

— ...дорогая, это всего лишь пиво. — Сосредоточиться на лице жены у него почему-то получалось плохо, взгляд сползал ниже на животик, на грудь, такую привычную, мягкую, на бедра. — У меня был тяжелый день, — продолжал бормотать он, — иди сюда... Я тебе что расскажу...

— Ещё чего. — Упавшая бутылка ещё больше распалила миссис Уизли, которая и без того с самого утра была не в духе – младшая дочь изрядно подросла за лето и покупки новой школьной формы было не избежать, но деньги, откуда их взять-то, если муж работает почти что за «спасибо», — Правильно говорила моя мама: «Выходи замуж за Корнелиуса, он хоть и старше тебя, зато на руках будет носить за то, что подарила ему свою юность», а ты… — Молли набрала в грудь побольше воздуха, собираясь разразиться очередной гневной тирадой, но вдруг почувствовала себя усталой и несчастной. — Убирайся в спальню. Скотина, — добавила она, немного подумав, но вышло уже не слишком жестко.

Вздохнув о пролитом пиве, ведь в бутылке оставалось еще около половины, и утешаясь лишь тем, что оно все равно было теплым, Артур поднялся и поплелся наверх через комнату в тесный коридорчик и через два поворота по скрипящей лестнице. Ему вдруг сделалось мучительно обидно и, осторожно прикрыв за собой дверь, он забрался на шаткую кровать и спусят минуту уснул.

— А ты что уши развесила? – Молли только сейчас заметила сидевшую в уголке Джинни, — Иди спать. — Женщина тяжело опустилась в кресло и устало вздохнула. — И не повторяй моих ошибок, — бросила она вслед поднимавшейся по лестнице дочери.

— Да, мама, я выйду только за богатого и старого, — пробормотала Джинни себе под нос, размышляя, каково это — быть дочкой министра магии.

* * *

Начиная со встречи с Джинни на платформе 9 и 3/4 Гермиона постоянно чувствовала на себе ее взгляд. Сколько бы раз она не поворачивалась к ней, каждый раз на нее безотрывно смотрели карие странно блестящие глаза. Губы Джини были густо накрашены и взволнованно приоткрыты, дыхание учащенно. Гермиона несколько раз поправила прическу и одернула юбку, и даже, заметив вдалеке Лаванду, бросилась к ней, удивив друзей заявлением, что должна непременно с ней поздороваться. Впрочем, Лаванда ее совершенно утешила, сказав, что никаких записочек у нее на спине нет, ничто не покрашено в смешной цвет, да и выглядит она как обычно ужасно: «Волосы надо бы причесать и смазать зельем (у меня немного есть), одежду подогнать по фигуре, юбку укоротить и... Это ужасные, ужасные туфли, Гермиона!»

Позже в шумной суете смутные опасения Гермионы как-то сами собой рассеялись; как старосте ей необходимо было рассадить первокурсников по местам, а те, будто нарочно, совершенно не желали спокойно сидеть в своих купе и так и норовили разбежаться по всему Хогвартс-экспрессу, да и Джинни куда-то подевалась.

Наконец малыши успокоились, видимо, подустав от волнения и съеденного шоколада, и Гермиона спокойно прогуливалась по вагону, напустив на себя нарочито серьёзный вид.

И вдруг дверь одного из купе приоткрылась, её схватили за локоть и потянули внутрь. Как на зло, именно в этот момент поезд качнуло, и Гермиона буквально влетела внутрь, плюхнувшись на одно из сидений.

В купе была Джинни, совершенно одна и по-прежнему взволнованная.

— Гермиона, я больше не могу, я должна тебе сказать.

Сердце гриффиндорской старосты буквально рухнуло вниз, отозвавшись гулом в ушах. Она слышала о подобном, но чтобы ей... Нет-нет-нет.

— Я влюбилась, — продолжала тараторить Джинни, — в одного человека.

Джини снова смотрела странными блестящими глазами, щеки горели — это смущало и... действовало. Гермиона непроизвольно скривилась и отодвинулась от подруги как можно дальше, прижавшись к стенке купе.

— Нет, нет, ты не можешь... — озвучила она свои мысли.

— Боже, он такой! Я никогда даже не мечтала, что со мной произойдет что-то настолько прекрасное.

— Он? – Гермиона испытала одновременно удивление и смутное разочарование, которое тут же, как и положено серьёзному человеку, задушила в зародыше.

— Да, он герцог, можешь себе вообразить? Герцог Кентерберийский, он меня любит, это совершенно точно. У него такое прекрасное имя – Фитцуильям, и он такой... аристократичный. И красивый. Правда, старше меня, но это ничего.

— И давно это с тобой? – скептически осведомилась Гермиона, уж ей-то имя Фитцуильям казалось скорее дурацким, чем аристократичным.

— Мы познакомились летом. — Лицо Джинни становилось все более вдохновенным. — Мы ходили по всяким жутко шикарным ресторанам и... — тут она замолчала и смущенно залилась краской до самых ушей.

Гермиона смотрела и думала, что ей это удивительно не идет, хорошо хоть половина совершенно безвкусной помады стерлась. «Хорошо бы МакГонагалл запретила ей краситься, как в прошлом году Лаванде», — со злым удовольствием подумала она.

— И что? — раздраженно спросила Гермиона: догадываться о всякой ерунде ей не хотелось.

— Ну... — Джинни покраснела еще сильнее и, сжавшись и почти зажмурившись, произнесла: — У нас был секс.

Вот тут Гермионе пришлось признать себе, что она – умная и безразличная ко всякой чепухе — испытывает самую настоящую жгучую зависть. Какая-то нескладная мелочь, постоянно краснеющая до кончиков ушей, со светлыми, почти неразличимыми ресницами на глуповатом личике...

— Как вы познакомились? – спросила Гермиона первое, что пришло в голову, хотя больше всего ей хотелось сейчас выйти из купе, хлопнув дверью, и предаться жалости к самой себе.

— О, это такая романтическая история, — мы с отцом отправились в Косой Переулок, у него были какие-то дела, в конце концов мне надоело слушать его болтовню с Оливандером, и я сбежала. — Джинни перевела дух. — Вернее пошла погулять. А он выходил из какой-то гостиницы, я увидела его и поняла, что это моя судьба. Он был такой красивый, и даже шрам на щеке нисколько его не портил. Он увидел меня, улыбнулся, помахал рукой и аппарировал. Я не спала всю ночь, а потом... Даже сама не могу в это поверить. Без разрешения взяла горсть летучего порошка и снова отправилась туда.

* * *

— Так вот. — Антонин торжественно оглядел собравшихся. — Дивная история со мной давеча приключилась. Выхожу я как-то из борделя, того, что держит мадам Зизи. — Тут всё собравшиеся, за исключением бодро храпевшего на полу Рабастана, понимающе закивали, а Долохов продолжал: — Смотрю – стоит какая-то малолетка, юбчонка еле срам прикрывает, волосёнки кудрявые, губы размалёваны – шалава одним словом, и таращится на меня так зазывно. Ну я махнул ей рукой, мол мы уже обедавши, извини, подруга, и аппарировал от греха подальше, пока кто-нибудь не опознал.

— Вечно вас, Антонин, тянет на всякую пошлость и дрянь. — Люциус малолеток не любил и не терпел, в особенности после того, как глупые идиотски хихикающие подружки сына начали смотреть на него с тем вожделением, с которым им бы еще пару лет смотреть только на мороженое и конфеты. — Уж могли бы выбрать предмет...

— Люциус, заткнись! Дай Долохову дорассказать! — не слишком вежливо перебил его Рудольф, цепляя закуску со стола.

— Пошлость и дрянь ещё даже не начинались, — оскалился Долохов и налил себе ещё коньяка. — И вот представьте, джентльмены, на следующий день иду я к мадам Зизи, а она снова там, и пялится так же зазывно. Ну я подумал – что я, собственно, теряю. Подхожу к ней – здравствуйте, говорю, девушка, сколько? А она мне – семнадцать. Я ещё подумал – не слишком ли дорого для потаскухи с улицы? А как звать тебя, спрашиваю, прелестное создание – Джинни Уизли, отвечает. Тут я чуть не опростоволосился, пришлось скорчить кислую мину, чтобы не начать смеяться. Она-то решила, что я спрашиваю сколько ей лет.

Малфой с Лестренджем подтянулись ближе к столу, Грэйбек даже присвистнул.

— Завалил Уизли? — Люциус сразу растерял светский лоск.

Долохов самодовольно улыбнулся.

— Так-так. — Грэйбек, подхватив бутылку, живо разлил остатки коньяка по всем бокалам, в том числе и в свой стакан. — Давай, не томи.

— В общем стоит она, краснеет. — Долохов затушил окурок в пепельнице. – Зрелище, надо сказать, ужаснейшее, но фамилия Уизли на меня подействовала не хуже того зелья, которое варят у Грэйбека в таборе. Что ты, деточка, тут делаешь, спрашиваю. Тут она вообще обмерла, ну вылитая героиня романов, которые её мамаша в ванной прячет. — Рассказчик и не думал скрывать, что «хорошенько» побывал в хибаре Уизли. — Я когда её дядьёв убивал, решил заодно прошвырнуться по окрестностям, ну и руки отмыть.

— Мы теряем нить разговора, — встрял Люциус, — ближе к делу, господин Долохов.

На Малфоя тут же зашикали, а Антонин как ни в чем не бывало поглядел на него, и осведомился:

— Люциус, а сколько ей лет?

— 14, — не колеблясь, ответил Малфой, стойко держа марку школьного попечителя.

— Плюс одна статья к моему букету, прекрасно, — ухмыльнулся Долохов.

— Растление несовершеннолетних, — подтвердил Рудольф. — Рассказывай уже.

— Помялась, значит, эта дева-роза, промямлила что-то про мои глаза и землю, ушедшую из-под ног. — Теперь уже рассказ сам собой прервался, поскольку все присутствующие разразились бурным хохотом.

— Прекрасные глаза. — Грэйбек согнулся от смеха. — И это она тебя с утра не видела.

— Выдыхайте, джентльмены, — посоветовал Долохов, — сейчас будет ещё хуже. Она видимо собрала волю в кулак и спрашивает – как вас зовут, сэр? Ну я и брякнул первое, что в голову пришло – Фитцуильям, Герцог Кентерберийский.

— Фиц... Фиц... Фицуильям? — Люциус от смеха едва дышал. — Я-то думал, моего отца зовут по-дурацки. За это точно надо выпить!

Рудольф просто ржал как конь, откинувшись на спинку дивана. Фенрир смешливо сверкал глазами в ожидании пикантных подробностей.

— Выпить-выпить-выпить, иначе следующих твоих мерзких откровений я просто не выдержу, — продолжал стонать Люциус, отсмеявшись.

— Выпить? Можно. — Долохов порочно улыбался. — Феня, запускай рулетку!

Грэйбек встал и с опасным видом направился к Малфою, но тот и не думал, как в прошлый раз, сопротивляться, напротив, с готовностью встал и позволил повязать на глаза повязку, а потом крутить себя за плечи.

— Малфой-Малфой-Малфой! — скандировал Рудольф, вилкой отбивая такт.

Отчего внизу под столом проснулся Рабастан.

— Что, опять Малфой выбирает? Мне не наливать! — после чего сразу опять уснул.

Малфой, как следует раскрученный и едва стоящий на ногах, под чутким руководством Фенрира сунул руки в бар. Пошарив там и несколько раз неудачно наткнувшись на стенки вместо бутылок, он, наконец, опять вытащил шампанское.

— Люциус его найдет и в Азкабане, бьюсь об заклад! — Рудольф от смеха уже выл.

Даже Грэйбек при виде пузатой бутылки, впервые за вечер разразился каким-то гавкающим смехом:

— Ну что, разливай!

Бутылка обошла стол, и Рудольф, взяв бокал, вдруг сделался серьезен. Все замолчали в ожидании тоста:

— За Лорда! — произнес он.

Долохов, Грэйбек и Малфой встали.

— За Лорда! — подхватили они.

В гостиной стало торжественно и тихо: только слышно было, как тикают большие напольные часы, и Малфой, у которого все еще кружилась голова, одной рукой держался за кресло.

* * *

— Я себя чувствовала такой дурой, такой дурой, — взволнованно продолжала Джинни, — думала он не придёт, а я там как идиотка торчу уже час...

Гермиона только кивала с молчаливым неодобрением, уж она-то знала, как не должна себя вести порядочная девушка, а эта Уизли ещё хуже Лаванды, которая без смущения вешается на парней.

— А потом он всё-таки появился и направился прямо ко мне, я чуть сознание не потеряла от волнения. Думала, со взрослыми людьми так тяжело, но он ужасно простой. Подошел и спросил, сколько мне лет.

«Педофил», — мысленно вынесла свой вердикт Грейнджер.

— Ну я подумала, что если скажу как есть, то он не станет со мной разговаривать даже, ну и соврала что семнадцать. А потом он спросил, как меня зовут — я сказала. И он так посмотрел на меня, аж земля начала уходить из-под ног. Он явно влюбился! Это было так романтично, Гермиона! Так романтично! Как в настоящем романе, я даже не надеялась, что со мной такое когда-нибудь по настоящему произойдет!

Грейнжер с сомнением осмотрела подругу, решая, мог ли кто-то поверить в то, что ей действительно семнадцать лет и раздумывая о том, сколько лет в Азкабане предусматривает за совращение малолетних магическая статья.

— Когда я поняла, что он отвечает мне взаимностью, — не унималась Джинни, — то сразу разболтала ему всё, как мир раскололся на куски, когда я увидела его глаза, и как моё сердце замерло от его улыбки. И он всё понял, представляешь? Он чувствовал то же самое, конечно, он ничего не сказал, ведь мужчины такие скрытные, но по его лицу я читала как по открытой книге. — Она торжествующе улыбнулась. — Гермиона, он потерял голову!

— А как ты это поняла? — скептически поинтересовалась Грейнджер, которая уже начала склоняться к тому, что всё это обычное враньё.

— О, ты узнаешь, когда придёт твоё время и ты встретишь мужчину, который предназначен тебе судьбой!

— Да ну? — Грейнжер начала озираться в поисках чего-нибудь, что могло бы на мгновение отвлечь Уизли от нее, но, как на зло, купе и унылый осенний пейзаж за окном такой возможности не спешили представить, и в коридоре было тихо и совершенно пусто, но она все же предприняла робкую попытку: — Э... Джинни, ты извини, но мне надо обходить...

Уизли, почуяв, что может лишиться жертвы, сильнее вцепилась в рукав Грейнжер и торопливо залопотала:

— Подожди, Гермиона, я же не рассказала главного! Он был так очарован, что сразу же — сразу! — пригласил меня в шикарный ресторан! Даже с Маргарет такого не случалось!

— Ээ... С какой Маргарет? – Гермиона не помнила ни одной студентки с таким именем, да ещё склонной к нимфомании.

— С героиней моего любимого романа «Любовь в Даун-Тауне». — Джинни одарила Гермиону снисходительным взглядом. — Так вот, слушай, он отвел меня в шикарный ресторан. И представляешь, сам хозяин проводил нас в отдельный кабинет, поминутно кланяясь. Он точно Герцог. Аристократ. Ты бы видела, как все на нас смотрели. А он смотрел только на меня, как будто в мире больше ничего не существует! Ах, Гермиона, ты вот зря не читаешь настоящие книги. Там, в отличии от учебников, про важное пишут! Думаешь, если бы не Маргарет, я бы догадалась надеть ту блузочку с симпатичными рюшами, которая мне стала маловата еще в прошлом году? Или бы знала, что надо закидывать ногу на ногу? Нет, никогда!

Грейнжер, представив, как это все выглядело, едва не поперхнулась.

— Но самое важное! Он действительно оказался настоящий аристократ! Герцог Кен.. Кентрбр... это сложно запомнить. И он наверняка на мне женится, после всего, что у нас было. Ах, сначала он смущался, и мне пришлось первой его поцеловать, он бы берёг меня до свадьбы, но мне так хотелось познать любовь!

— Так ты что, приставала к нему? В ресторане? – Гермиона с трудом представила себе Джинни в тесноватой блузочке, целующей мужика, годящегося ей в отцы, и ужаснулась. Даже зависть куда-то испарилась.

— Ну да, — как ни в чем не бывало ответила Джинни, — там же никого не было. К тому же мне хотелось показать, что я не такая уж наивная девочка и знаю, что нужно мужчине.

Грейнжер слегка позеленела, откашлялась и попыталась встать. Ей почему-то показалось, что дальше будет только хуже.

— Он сначала очень удивился, но потом был окончательно сражен. Боже! Гермиона, как он целуется! Я потом научу тебя как-нибудь...

Грейнжер нервно икнула.

— Э... Джинни, знаешь, спасибо, я как-то не уверена, что хочу... — Ей наконец-то удалось отлепить от себя руки Уизли и встать. — Это все очень хорошо, но надо сначала доучиться и вообще... Мне надо посмотреть как там первогодки, извини...

Выскочив за дверь, она захлопнула за собой дверь купе, не заботясь о том, что подумает подруга.

* * *

— Так что с Уизли? – Рудольф тяжело опустился в кресло. — Из тебя такой рассказчик, Долохов, что я скорее упаду замертво, чем дождусь конца.

— Замолкни, — шикнул на него Люциус, — по крайней мере, ему есть что рассказать.

— В общем, я решил позвать её в ресторан, хотя бы чтобы не позориться, стоя в такой компании у всех на виду. — Пьяный блеск глаз выдавал, что Долохов уже изрядно набрался. — И повёл её в Дракона; Уилкинс был мне кое-чем обязан, так что сразу провёл нас в отдельный кабинет, при чем эта идиотка не переставала что-то лопотать про вечную любовь и какую-то Маргарет. Видимо книжечки у Прюэт в ванной все еще те валяются.

Грэйбек хохотнул и налил себе еще, а потом плеснул остатки в протянутые бокалы.

— Я все ждал, когда же до этой малолетней дуры дойдет, что она попала в переплет и она начнет паниковать. Всячески намекал. А она только пялилась и лопотала что-то, а от второго же бокала слабенького полусладкого ее так развезло, что она, видимо, перепутав меня с кем-то из своих сопливых дружков, полезла целоваться, обслюнявила мне весь рот, а потом глядит на меня и говорит, я ж прям поперхнулся.

Все в гостиной замерло. Люциус быстро облизал губы, беззвучно шепнув: «Ну». Рудольф аж подался вперед. Стакан Грэйбека замер на полпути ко рту. Долохов, выждав пару секунд и самодовольно ухмыльнувшись, захлопал глазами, что выглядело очень смешно, и кривляясь, произнес писклявым голоском:

— Ву ле ву куше авек муа?

— Черт меня побери! — От смеха Лестрендж опрокинул содержимое своего бокала прямо на Рабастана, который продолжал сладко спать, ничего не замечая.

— Какая идиотка. — Люциус фыркнул. — Вся в мамашу.

— И это ещё не всё. — Долохов допил шампанское и продолжил: — Эта девчонка, набравшись с двух бокалов как сапожник, набросилась на меня и буквально изнасиловала, и это при том, что — я руку готов дать на отсечение — она была девственницей. Она так стонала, что это было похоже на вой мартовской кошки, слава Мерлину, я догадался наложить заглушающие чары ещё до того, как начался этот кошачий концерт, иначе старина Уилкинс меня бы на порог больше не пустил, несмотря на все мои заслуги.

Рудольф едва дышал:

— Антонин, твою мамашу, держу пари, ты две трети наврал.

Люциус, забыв про манеры, утирал выступившие слезы рукавом.

— За такое надо водки выпить, — ощерился Фенрир. Как по мановению волшебства на столе появился запотевший графин.

— Антонин, вы, может быть... — Отсмеявшись, Малфой сразу стал по-обычном предприимчив, — Продадите мне несколько своих волосков?

За его предложением последовал новый приступ хохота.

— Я тебе их подарю, и Лестрейнджу отсыплю парочку, чтобы он не сомневался. — Антонин попытался принять вид оскорблённой невинности. — История закончилась тем, что я сунул девчонке 20 галлеонов, и, сославшись на дела, отбыл. И, черт возьми, она заслужила свои деньги.

Наконец гости разошлись по спальням, и компанию хозяину составлял только Фенрир Грэйбек, неловко привалившийся к чучелу бурого медведя.

Лондонский рассвет был уныл и тускл, от чего похмельный Долохов испытал неожиданный приступ вдохновения. Он негромко наигрывал знаменитый русский романс «когда я пьян, а пьян всегда я» и задумчиво глядел в окно.

Фенрир слушал рояль, думал о причудливо оплавившихся свечах и Уизли, временами заунывно, не зная слов, в мутной предутренней тоске по-волчьи подвывая.

— Слушай, Тош, и что думаешь делать с этой... Джинни теперь? — спросил он, когда на середине куплета мелодия оборвалась.

— Как что? Сменю бордель, разумеется.