Зрячий (джен)

Он открывает глаза — и понимает, что бежит по лесу, легко прыгая, легко находя дорогу. Кружится голова, во рту пересохло, он хватает обжигающе-сухой воздух, задыхается. Рукоять куная чуть скользит во влажной ладони, он сильнее сжимает пальцы. Это — его единственное оружие, а этот сумрачный лес — опасен. Дождь скрадывает шум, шелест листвы заглушит шаги.

Кто он? Как звучит его имя? И-та-ама. Большеглазый, серьёзный, со смешными волосами, будто разделёнными на две половины. Смешной и вспыльчивый, слишком эмоциональный — и не так, как солнечный Хаширама или колкий-холодный Тобирама. Любящий братьев — и они любят его.

Впереди виднеется большой камень. Итама спотыкается. Туда нельзя идти, там страшно — тело само двигается туда, как во сне. Он смотрит на себя словно со стороны, видит своё побелевшее лицо, распахнутые глаза, капли пота, ползущие по щеке — воющего над его телом брата. Туда нельзя, там убьют — Итама прыгает в сторону, убегает туда, где шумит река, продирается через кусты, проскальзывает меж колючих гибких веток. На её берегу он ненадолго замирает, оглядывается, не слыша погони — и едва успевает закрыться от удара. Чужой меч слишком велик, слишком тяжёл, руки дрожат — а враг давит. Высокий, взрослый — у него алые глаза и второй клинок за поясом.

Итама отскакивает, жмурясь, спотыкается, падает, выставив перед собой кунай. Учиха выжидает: ему хочется поиграть? Он знает, что легко победит маленького глупого Сенджу, но не спешит атаковать. Это — то уважение, о котором говорил отец? Которое заставит и младенца считать достойным противником, лишь бы тот сжимал оружие в пухлой ладошке?

— Я — Сенджу Итама, сын Сенджу Буцумы, — голос дрожит, как и кунай в руке, камни осыпаются под ногами. — Назовись!

Враг опускает меч, смотрит насмешливо, пытается поймать бегающий от страха взгляд. Итама смотрит вниз, на тени — они безопаснее, они покажут атаку вовремя.

— Учиха Карасу, — его хриплый голос и впрямь похож на воронье карканье. Он облизывает губы, смеётся тихонько. — Как интересно… Маленький ублюдок Буцумы — и один, совсем один.

Итама знает, что с ним могут сделать. В лучшем случае — просто убьют. В худшем… Он вздрагивает, шагает назад, тихонько поскуливая — Учиха смеётся. Тень врага скользит следом, касается его тени — Итама бросается вперёд, выставив кунай, падает, споткнувшись о чужую ногу, изворачивается — и замирает, жмурясь, чувствуя холодок чужого меча у собственного горла. Так близко, заговорить — и он коснется.

— Я могу убить тебя. Медленно, — тихий смешок. — Ты заслужил такую смерть, маленький Сенджу. Тебя никто не придёт защищать.

Больше всего Итама хочет жить — и он смотрит в лицо врага, с жадным любопытством разглядывает две запятые-томое в алых глазах, и его тонкие брови приподнимаются выше — тёмная и белая, как и его волосы. Учиха младше, чем казалось, он вряд ли намного старше Хаширамы. Усмешка придает его лицу черты крысы.

— Ты не сделаешь этого, — голос звучит спокойно. В голове — испуганными рыбёшками мелькают мысли, сталкиваются, ускользают, вспыхивают идеями. Итама целую вечность смотрит на странного человека с такими же алыми глазами — он убивает и исцеляет своего брата. Хагоромо… Чем ему поможет это имя?

Учиха по-птичьи наклоняет голову к плечу, смотрит потемневшими глазами. Сильнее бояться не удаётся — и страх ушёл.

— Я знаю, кто был первым, кто обрёл шаринган, — пауза. Мерно, словно впечатывая свои слова, продолжить. Главное — не думать, не осознавать реальность происходящего. Есть только мысли и обрывки воспоминаний, но не клинок у горла, не враг рядом. — Я знаю всё о силе глаз твоего клана — и я знаю о проклятьи ненависти. Я знаю, что нужно сделать, чтобы шаринган изменился. Я знаю об ужасающей силе техниках, которые доступны лишь обладателям таких глаз — и которым мало что можно противопоставить.

Учиха выглядит заинтересованным.

— Откуда ты знаешь это, маленький Сенджу?

— Я просто знаю это, — серьёзно смотрит Итама.

Удар.

* * *

Холодно и сыро. Итама шмыгает носом и открывает глаза, осматривается. Перед глазами темнота — и сразу накатывает паника. Он ослеп? Он ничего не видит?

Хочется ощупать лицо, узнать, выяснить — запястья стянуты верёвками. Не шевельнуть пальцами, не сложить печати — но и не затекают. Его сочли слишком ценным пленником, чтобы калечить? Может, здесь просто слишком темно? У надежды горький вкус. Итама тихо выдыхает, дышит на счёт, пытается свернуться клубком, как кот, на влажной соломе. От неё несёт гнилью, но она лучше, чем голый холодный камень.

Уйти в сон не удаётся: сначала слышно шаги, потом стена вдали светлеет от факела. Итама улыбается — и оглядывается, и прикусывает губы. Маленькая комнатушка в подземелье, где нависают стены и давит потолок. Тесно и страшно, сложно дышать, невозможно думать. От ужаса невыносимо больно.

Когда за решёткой появляется высокая фигура в тёмном балахоне, когда Учиха с тихим скрежетом закрепляет факел, Итама уже не может сдержать слёз, и они текут по лицу, обжигая холодом.

За спиной старшего Учихи ещё двое. Тень прыгает, взгляд выхватывает из сумрака их лица — Сенджу вздрагивает, узнавая, цепляется за обрывки воспоминаний. Высокий человек в смешной ало-белой шапке, у него глаза брата. Точно так же мечутся тени от факела, точно так же темно и тесно, и рядом, у плиты с надписями ещё один. Тот самый.

— Учиха Мадара, — Итама закрывает глаза, ищет слова — те самые, единственно верные, самые нужные. Хочется предупредить его. Это важно — и сосредоточенность приглушает страх. — Не сомневайся в незнакомом друге.

— Ты видишь будущее? — не выдерживает самый младший. Взрослый шипит на него, лязгает замком и ключами, проходит внутрь.

Итама кивает. Чуть медлит, просит жалобно, бесстрашно глядя в алые глаза:

— Пожалуйста, не держите меня здесь. Я не стану драться, не стану убегать, только позвольте мне отсюда выйти.

Старший не слушает его, старший ловит его в гендзюцу — и мир послушно теряет краски, и, будто чужой, слышен собственный голос — но не свои слова. Итама может только догадываться, что Учиха просто учит своих детей.

Он снова приходит в себя в темноте — и рад этому. Тяжело осознавать, где он, думать, как здесь тесно, и потому стоит быть благодарным, что она прячет стены, что она заставляет чувствовать себя слепым.

Итама вспоминает. Перебирает обрывки своей-чужой памяти, складывает их, как мозаику, терпеливо и неспешно, собирая кусочки в целое. Он знает о том, что было и что ещё будет, он видит иные миры, до боли ярко и отчётливо. Радужные переливы гигантских грибов и прыгающие жабы, черно-белая выжженная пустошь и пылающая алая луна, города-муравейники, где огромные дома и на одной улице больше людей, чем во всём клане Сенджу, — и огромное древо, что их объединяет, столь огромное, что один его лист сможет закрыть всё небо. Иногда кажется, что его ствол тонкий и уходит в бесконечную высь, иногда — что это огромное раскидистое дерево, крепкое и могучее.

Итама помнит: раньше его звали иначе, и он жил в ином мире. Откуда бы ещё эти обрывки своих-чужих воспоминаний? И так ли он уверен, что сейчас его имя звучит именно так, а не иначе? Можно ли считать себя одним из клана Сенджу — или он просто бабочка, сложившая крылья, на морщинистой коре? Ему кажется, что он может разглядеть каждую бурую чешуйку, что складываются в узор, каждую пушинку роскошного меха на теле.

Он прикусывает губу, вкусом крови напоминая себе о реальности. Хочется пить. Итама перекатывается к стене, касается: на влажных камнях нет ни капли воды, но они вытягивают тепло. Остаётся пытаться медировать — и в обрывках чужой-своей памяти есть понимание, как это делать.

* * *

Когда к нему снова приходят, Итама молчит. Скользит взглядом по стенам и потолку, смотрит жадно на факел — внимание тонет в пламени, мысли дрожат вместе с его языками, сгорают с копотью.

— Ты видишь будущее, верно? — говорит младший.Тот самый, кто его пленил, ворон-Карасу с крысиным лицом. — Отвечай.

Итама кивает, касается пальцами стены, царапает ногтем холодный камень: он здесь, он реален. В происходящее можно верить, и он шарит взглядом по одеждам Учих, щурится от болезненно-яркого света, цепляется за происходящее. Голод не так мучителен, как темнота.

— Предскажи, что меня ждёт, — продолжает Учиха. Его глаза отблёскивают алым, и нельзя угадать, пламя это или шаринган. — Расскажи мне о моём будущем.

Сенджу долго молчит, слишком долго.

— Я вижу будущее, а не предсказываю его, — говорит он и переводит взгляд на старшего, стоящего в тени. Складки у губ, длинные пряди у лица, ощущение силы и власти. — Учиха Таджима, верно?

Пауза. Чужая усмешка. Вдох — и как же трудно заставить себя сказать, как же сложно быть спокойным перед тем, кто видел слёзы и слабость:

— Поверь словам на воде: глаза ребёнка видят больше.

Тихое недоверчивое хмыканье, отданное вполголоса распоряжение — Итама не может сосредоточиться на словах, он снова дышит на счёт, задыхается, его трясёт от холода, и так хочется обнять себя руками, что верёвка врезается в кожу. Боль странным образом успокаивает, и Сенджу смотрит вслед уходящим врагам, пока темнота окончательно не поглощает отсвет факела, пока не затихают шаги.

Хуже всего, что здесь тихо, и в то же время так лучше: ничто не отвлекает от чужих-своих воспоминаний. Итама смотрит, как смеётся его брат, рядом с ним улыбается мелкий Учиха — и ему не больно. Почти. Ему нравится видеть брата счастливым, тепло, что тот обрёл друга, разделившего с ним его боль. Совместные тренировки, общие шутки, серьёзные разговоры... Итама прислушивается к ним — и с удивлением понимает, что идея мира больше не вызывает у него резкого неприятия, что он сам готов довериться людям из этого клана — лишь бы больше не пришлось хоронить близких.

В чужой-своей памяти слишком мало о Кавараме.

* * *

Итама просыпается от лязга замка, от чужого пристального взгляда, от тихого потрескивания факела. Разворачивается рывком, садится, пытается проморгаться. Учиха. Учиха Таджима. Один. Тёмная одежда, светлая кожа, алые глаза — цвета ласкают взгляд, и Сенджу подаётся вперёд, всматривается жадно.

Он прячет ключ, переступает порог и присаживается прямо перед ним. Хмурится, его губы чуть заметно вздрагивают.

— Рассказывай, — велит он. — Всё, что ты видел, когда произнес те слова.

Итама наклоняет голову к плечу, поджимает губы, спрашивая взглядом, но не рискуя задать вопрос вслух.

— «Поверь словам на воде: глаза ребёнка видят больше», — вполголоса цитирует Учиха.

— Я видел, как двое встретились на разных берегах, и каждый бросил другому камешек по воде. Они поймали их — и разошлись, и прыгнули в разные стороны, каждый к себе. Это были Учиха Мадара и Хаширама Сенджу, — ему хочется видеть, как реагирует на рассказ Таджима, но он точно знает: нельзя. Следует закрыть глаза, зажмуриться, не подглядывать, и его уязвимость заставит выслушать. — Четверо прыгнули на воду, чтобы сразиться, у них был один и тот же план — проследить и догнать. Вы и мой отец, Изуна Учиха и мой брат — никто не мог сходу одолеть противника. И тогда вы бросили кунай в Тобираму, мой отец — в вашего сына, и это оружие было сбито в воду теми самыми камешками. Был разговор, где Мадара признал, что его дружба с моим братом не имеет значения, и… он сказал, что надо отступить, что он слабее, чем Хаширама, — и не стоит рисковать.

Он молчит, совсем немного, ровно для того, чтобы справиться со страхом и облизать сухие губы. Хочется открыть глаза, но всё ещё слишком рано.

— И Мадара теперь действительно видит больше, — пауза, — благодаря шарингану.

Глава клана Учиха молчит дольше.

Итама вздрагивает от шелеста одежды, послушно ложится, повинуясь грубым и сильным ладоням. Он видит, что Таджима решился, рад тому, что его прикосновения сейчас не несут боли — и тянется доверчиво к чужим рукам, смотрит с легкой улыбкой, трётся щекой о грубую ткань. Он чувствует себя котёнком. Что бы ему ни сделали — так будет лучше.

Учиха тихо хмыкает, тянет пальцы к глазам — и мир после ослепительно яркой вспышки меркнет, и по лицу течёт кровь. Горячая, пахнущая сильно и остро, от её запаха трясёт, хочется скулить жалобно, вжаться спиной в чужие колени. Холодно. Страшно — и нет больше опоры в этом мире, не за что цепляться. Страшно — и он всхлипывает, вцепляется в чужой рукав так, что его пальцы едва могут разжать чужие руки. Глупо искать защиту у того, кто причиняет боль, но больше никого нет рядом.

Учиха встаёт, рывком заставляет подняться на ноги, тащит. Итама спотыкается, реальность ускользает от него, он ничего не слышит — и падает.