Василиски (джен)

Луна отражается в лужах и выбеливает прозрачные глаза.

Оборотень топчется на месте и принюхивается. Лес, пахнущий болотами и дурман-травой, густеет и становится совсем липким. Мокрые от болотной жижи лапы проваливаются в мягкую землю. Земля здесь сырая. Шаги даются с трудом. Приходится либо скакать, либо ползать. Оборотень трясется, решая: идти сегодня или ждать лучших времен.

Он слишком молод и неопытен.

Лес же не прощает ошибок.

Однажды он затянул его в свое нутро и не позволял выскользнуть, пока не получил плату. С рассветом Лес отступил сам, так же внезапно, как появился, оставив в шерсти оборотня ветки и душный отголосок пряной травы. Солнце в Лесу никогда не поднималось, а значит, рассвет мог бы и не наступить.

Ему повезло. Он послушал дыхание Леса, и Лес ответил ему тем же.

Прощупав почву, оборотень делает первый шаг. И поджимает хвост. Лес за его спиной смыкается плотной стеной, отрезая пути к отступлению. Лес пуглив, он многое не любит и не терпит обмана.

Оборотень не так пуглив, многое терпит и почти ничего не любит. Но сейчас он тоже немного боится.

Темный Лес иногда еще называют Черным. Деревья здесь такие старые, что переплетение их ветвей образует пути и перекрестки для тех, кто знает дорогу. Корни удерживают топкую землю, стволы покрываются мхом с мерцающим фиолетовым светом.

Свет этот не всякий глаз различит.

Оборотень свет не видит, он просто его чувствует.

Мох здесь не пахнет мхом, трава — травой, а черношляпные грибы — грибами.

Черный Лес пахнет сыростью и темнотой, оборотень прельщается этим запахом и жадно тянет морду в его нутро. Он не обманывается мнимым ощущением одиночества и покоя. Решив сегодня испытать удачу на вкус, он хорошенько принюхивается и тщательно выбирает место, куда опустить лапу. Ароматная затравка ему нравится, и он манится вперед, перескакивая с кочки на кочку.

С каждым шагом он становится ближе к земле, пока не касается колючей травы брюхом. Тогда он ложится, успокоенный тишиной, настороженно приподнимает уши и прислушивается.

На дереве, уцепившись за ветки когтистыми лапами, таится некто. Глаза его горят сквозь густую темную листву, его ворчание поднимает шерсть дыбом.

Осклабившись, оборотень лежит с застывшим взглядом. Он переводит дух, а затем рычит:

— Я тебя слышу, слезай!

С дерева хихикают. Глаза исчезают в коротком моргании и появляются на другом дереве. Тот, кто скользит по веткам, обладает скоростью змеи. Умеет стучать погремушкой и даже плюется ядом. Оборотень об этом знает, потому что слышит. Он жмется к земле, потихоньку высвобождая лапы.

Когда он готов к прыжку, с дерева любезно интересуются:

— Ты пришел встретить свою смерть?

Оборотень лающе смеется. Или кашляет. Наконец погасив шум, неизвестно откуда рвущийся, он предостерегает:

— Не шути с этим.

— Ты плохо меня знаешь. Я не шучу.

Где-то вдалеке раздается страшный вопль. Оборотень соскакивает с места, отряхивает лапы и припускает бегом в сторону шума. Умирать он сегодня не собирается.

Сидящий на дереве провожает его горящими глазами, а затем соскальзывает в траву. Он ни за кем не гонится, в этом нет необходимости. На обратный путь оборотень побежит этой же дорогой. Ему некуда будет деваться, а некто может и подождать. Он знает эти места. Он здесь обитает. Здесь он рожден, отсюда он и вылупился.

А кто он таков, он и сам не желает знать.

Он кладет голову на землю и закрывает глаза. Так он и лежит, окаменев, когда слышит мягкую, тихую, обратную поступь. Оборотень семенит, крадучись и воровато, в пасти он несет украденную удачу. У кого он ее стащил, не ответила бы ни одна живая тварь, прижившаяся под корнем дерева или на его ветке.

При фиолетовом свечении мха панцирь кого-то, затаившегося в высокой траве, сверкает. В очертаниях его угадывается василиск. Он не шевелится, чтобы раньше времени не привлечь внимание. Мысль о том, кто он и что умеет, раз за разом гонится прочь, но никогда далеко так и не загоняется. Поэтому взгляд василиск прячет. И боится. Он не хочет видеть никаких гостей. Он не хочет, чтобы и они его видели.

Не хочет никому вредить.

Но это получается у него само по себе. Поэтому он прячется. Прячется всегда на поверхности, потому что знает: там его никто никогда не найдет. А даже если и отыщут, то сделают вид, что попросту не заметили.

Если не забираться так глубоко в Темный Лес, можно оставаться человеком. А можно углубиться в самое нутро Темного Леса и царствовать над мраком.

Иногда он бродит по самой границе. Нежный и прекрасный. А иногда вспоминает страшный вопль жабы-повитухи и несется по кочкам, взбирается по деревьям и скачет с ветки на ветку, пока не оказывается в удушливой тишине. Капая ядом и обжигая взглядом осмелевших крыс.

Оборотень молчаливо выжидает, сложив лапы и опустив хвост. Он здесь впервые. Он здесь гость.

— Зачем это тебе? — спрашивает василиск, не поднимая головы. Листья и ветки играют ему маскировкой, неглубокая ямка в земле служит логовом, горящий взгляд он дружелюбно гасит под веками.

Раздвигая острой мордой траву, оборотень скрывается в ней с головой и выпускает из пасти обугленные скорлупки. На ноги вставать ему еще рано, а в лапах удачу не унесешь.

— Зачем мне удача? — переспрашивает он, настороженно обнюхивая землю вокруг себя.

Василиск ничем не пахнет и нигде не оставляет следов. Он невидимый. А может, и не существующий, вот только если бы не обугленная скорлупа от яйца, из которого он когда-то вылупился. Оборотень тяжело дышит и хочет спать. Трава щекочет и колет ему живот.

— Затем, — многозначительно говорит он, поразмыслив.

Так было всегда. Он брал, где мог. Хватал, тащил, а после уносил ноги. Где взять не мог, ждал и выманивал. Иногда он проигрывал по мелочам, чтобы выиграть по-крупному. Иногда у него ничего не получалось, но он терпеливо продолжал: ждать и вынюхивать. Он понимал этот мир. Он умел его слушать.

Никто из травы ему на это не отвечает, и оборотень добавляет:

— Удача еще никому не помешала. Но если она тебе нужна, я оставлю.

Ответа опять не следует.

Оборотень топчется на месте, распространяя вокруг свой запах. Он знает, какая-то часть Темного Леса навсегда останется на нем, даже если скорлупку, приносящую удачу, придется оставить ее владельцу. А с Темным Лесом шутить нельзя.

— Ты хоть знаешь, что с ней делать? — с сомнением спрашивают из травы.

Оборотень лает, с благодарностью смеясь.

— Я знаю, кому ее принести, — говорит он, слизывает с земли брошенную удачу и бросается наутек, заметая хвостом следы.

Впрочем, это уже лишнее. Никто его не преследует.

Темный Лес на прощанье пускает его путь через узкую нору, и на память в шерсти он уносит глиняные полоски по обеим бокам.

Из травы поднимается голова с горящими углями глаз. А потом он моргает. И ласково улыбается безгубым ртом.