Спасти "Надежду" (джен)

Первое, что ощущаешь, выходя из анабиоза, — абсолютное и всепоглощающее ничто.

Это похоже на полное обнуление. Ты представляешь собой застывшую биомассу с легкими зачатками самосознания.

Ты не знаешь, кто ты и где находишься. Ты не можешь говорить или мыслить. Рефлексы полностью стерты из памяти. Ты даже не можешь самостоятельно дышать, поэтому за тебя это продолжает делать аппарат искусственной вентиляции легких — только куда более интенсивно, чем это делалось на протяжении полета, пока твой организм находился в состоянии минимальных жизненных показателей. Строго говоря, двигаться ты тоже не способен, так как твои мышцы, не атрофировавшиеся за время длительного бездействия только благодаря постоянной искусственной стимуляции, еще не могут в полной мере тебе подчиняться.

Ты словно возвращаешься во чрево матери, остаешься один на один со Вселенной, и все, что у тебя есть, — это голый, возведенный в состояние первоосновы инстинкт самосохранения, мощнейший из всех возможных.

«Твое стремление выживать умирает только с тобой», — так мне рассказывал Гай.

Длится это состояние, хвала богам, всего несколько секунд, пока сложный химический коктейль, призванный разбудить спящего космонавта, не начнет действовать в полную силу. Но это — по-настоящему страшные несколько секунд. Если вы спросите бывалых пилотов, специализирующихся на столь редком в нашем дни занятии, как полет на сверхдальние расстояния, что они не любят больше всего в своей работе, уверяю, что, с вероятностью в девяносто девять процентов, ответом вам будет — выход из анабиоза.

Кстати, на втором месте обычно стоит строжайший запрет на использование бытовых психоактивных веществ. Для жителей планет Альянса, которые даже с кровати без инъекции легкого синтетического нейростимулятора встать не могут, а уж модифицированный кофеин поглощают вообще в нереальных объемах, это настоящая трагедия. Шутка ли — совершать многолетние перелеты на одних только строго регламентированных витаминках и поддерживающих слабеющий в условиях искусственной гравитации организм препаратах? Никаких тебе энергетиков, синтетического тоникса или других веществ.

Исключение составляют только полеты с использованием анабиоза. И только потому, что иначе поднять на ноги за пару часов космонавта, который столько времени провел без движения в криокапсуле, просто невозможно. В остальных случаях принцип «чистого тела и души» соблюдается безукоризненно.

По поводу чистоты души я бы, конечно, поспорила.

Впрочем, большинству обывателей многолетние пребывания на корабле не светят даже во сне. Пара дней или недель на борту — единственное, что доступно тем, кто отправляется в космос с целью совершить экскурсию, повидаться с дальними родственниками или, например, посетить известную на весь Альянс планету-курорт! Они путешествуют, точно зная, куда прибудут, и прибывают туда — минута в минуту. Их редкие передвижения по космосу предсказуемы и точны, но совершенно лишены какого-либо элемента неожиданности.

Тех же, кто садится на борт корабля, зная, что поездка займет как минимум несколько лет, единицы. Туда, куда они отправляются, не ведут стабильные «кротовые норы» или «червоточины» — своеобразные тоннели в пространстве, чаще всего, искусственные, позволяющие в десятки раз сократить время полета с одной планеты на другую и ставшие по-настоящему незаменимыми.

А факт возвращения таких смельчаков весьма туманен — что и является основной причиной их немногочисленности…

Когда мы еще были на Архиусе, я спрашивала капитана, что же движет пилотами-исследователями, если уж их работа так сложна и при этом не дает никаких гарантий на выживание.

— Признание, — не задумываясь, ответил капитан, — признание и память потомков...

«Жажда власти. Жажда наживы. Корысть», — так говорил Гай.

Второе, с чем вы столкнетесь после того, как ударная доза стимулятора «заведет» психическую и физическую активность вашего организма, — это паника. Кратковременная, так как все, что вам пока будет доступно — это бешено вращать глазами и издавать неясные блеющие звуки, но все же.

Затем, когда компьютер подтвердит, что ваш мозг снова может адекватно воспринимать поступающую информацию и управлять вверенными ему природой процессами, спадут эластичные бинты, сдерживающие любое непреднамеренное движение.

Капитан рассказывал, что при первых попытках использования процесса глубокого сна во время перелетов именно на втором этапе пробуждения калечилось большинство испытуемых. Еще не имеющие возможности контролировать себя и свою моторику, они разбивали головы о прозрачную крышку капсулы, ломали руки и ноги, выбивали зубы.

Меня после таких рассказов в капсулу смогли затащить только при помощи грубой силы двух старших сервов. Даже увещевания о вселенской важности нашего полета не подействовали…

— Ним? — голос компьютера звучит участливо и заботливо. — Как ваше самочувствие?

Я успеваю выдать слабое «а-а-а», а потом меня начинает долго и мучительно выворачивать. Перед глазами пляшет отсек с анабиозными капсулами, мир переворачивается и разрывается неестественно яркими красками, как после приема наркотиков, что меня обманом уговорили попробовать на Утер-10, а я все еще сижу, свесив ноги с лежака, и блюю на пол питательной смесью, что меня пичкала система во время сна.

Когда мне становится немного легче, я поднимаю голову и понимаю, что большая часть команды благополучно приступила к этапу физических нагрузок. Слабость, разливающаяся по телу, заставляет меня недоумевать по поводу того, как у команды хватило сил хотя бы встать на ноги, не то что залезть на беговую дорожку, и уж тем более — бежать по ней так, словно все демоны пропасти преследуют их. Но потом побочное действие стимулятора — повышение уровня гормона адреналина и норадреналина в крови — накрывает и меня, и я, чувствуя, как мышцы буквально плавятся, вскакиваю на дрожащие ноги и, спотыкаясь, несусь к тренажеру.

Спустя двадцать минут, когда с меня, наверное, уже семь потов сошло, организм медленно начинает успокаиваться. Начинается вторая волна — усталость. Изнемогая от подобных испытаний, я сползаю с дорожки и, еле волоча ноги, плетусь за всеми в гигиенический отсек. После снятия показателей в специальной кабинке меня поочередно обдает паром, дезинфектором, жутко вонючей пеной и только потом — благословенной всеми богами теплой водой.

— Ним, прошу пройти в вашу каюту, — сообщает компьютер.

Как я добираюсь до места назначения, уже не помню. Кажется, я пыталась уснуть где-то в коридоре, но один из старших сервов всё-таки любезно дотащил меня до моей каюты, после чего я уснула, как убитая, успев подумать только о том, что если бы Гай предупредил меня о подобном заранее, то пришлось бы наглецу искать другую идиотку для своих сверхважных миссий.

* * *

Мне снилась моя первая встреча с Гаем на моей родной планете — Архиусе. Как набрела, идиотка, на нору ощенившейся самки варлага, и как дала стрекача от её самца, вознамерившегося принести меня на обед своим детям. Как, вопреки здравому рассудку, побежала не в сторону деревни, а в глубину бурно разросшихся джунглей, туда, куда уж точно нельзя ходить молодой глупой девчонке, — к месту Гнева Богов…

Это уже потом Гай просветил меня, что никаких богов не существует. Ни Великого Бога Воды, правящего в водах океана, устраивая в минуты гнева бури и ливни, ни его лучезарной жены, дарующей рыбакам удачу, — прекраснейшей из женщины с перламутровым, как жемчуг, телом и короной из морской травы и ракушек. Даже демонов пропасти, живущих в огромной Черной впадине на дне океана, оказывается, нет. А все сказки, которые моя мать рассказывала мне на ночь, — лишь попытка объяснить то, что не может понять наш мозг, наивные предрассудки. Клянусь, так и сказал — «наивные предрассудки»!

Но до встречи с Гаем я, как и другие жители Южных островов — небольшой группы разных по размеру пятачков земли, расположенных неподалёку друг от друга и являющихся единственной сушей на всей планете, — считали северную часть Центрального, самого большого, острова проклятой.

Мне было пятнадцать, когда с неба, озарившегося вдруг красными всполохами, туда со страшным ревом и грохотом рухнул огромный пылающий шар — явный признак ярости богов, — превративший почти треть острова в недоступную для охотников территорию. Целый месяц мы и наши соседи, приплывшие с других островов, сжигали на берегу океана жертвенных животных, пускали по воде маленькие лодочки с фруктами и цветами, а по ночам танцевали ритуальный танец покорности — чтобы задобрить неизвестно на что обозлившегося Бога Воды.

Когда стало ясно, что божество вроде как не собирается направлять огромные волны, чтобы похоронить наши дома в пучине своих вод, глава деревни объявил место, куда упал огонь, запрещенным, и с тех пор не нашлось ни одного смельчака, посмевшего ступить туда.

А через три года, гонимая жгучим страхом, едва живая от долгой погони, исхлёстанная до крови ветками лиан и сломавшая руку при падении, я заявилась на территорию Гнева Богов…

* * *

— Мы прибудем на MZ-718 через двое суток, — сообщает собравшимся Маркус Киво’ун Дара’, сенатор и правая рука президента. Он первым вызвался лететь на MZ-718, чтобы представлять там законную власть Капссиона — и для того, чтобы другие планеты Альянса не успели присвоить себе те технологии, что мы предполагаем найти по прилету.

Поправка. Они предполагают найти. Не я.

Я-то точно знаю, что нас там ждет.

Невольно я скашиваю взгляд на Солу — одного из трех Верховных жрецов, управляющих Демоуг-1 и Демоуг-2, планет-близнецов, чье население выбрало в качестве основы законной власти ортодоксальный религиозный культ Единого бога. Они возносят молитвы почти перед каждым своим шагом, ограничивают себя в еде и плотских утехах и мнят себя теми единственными, кто спасется после смерти. При этом им чуждо любое понятие о свободе воли.

В нашу первую встречу Солу сдержанно попросил рассказать о религии Архиуса. Не желая вступать в долгие теологические споры, я кратко охарактеризовала верования своих соплеменников, в результате чего получила два часа религиозного ликбеза, в ходе которого Солу угрожал мне вечными муками и страданиями за иноверие. К тому моменту стараниями Гая я уже была закоренелой атеисткой, но сообщать об этом Солу не стала — кажется, неверующих он не переваривал еще больше.

Впрочем, называть Солу истинным последователем Единого бога язык не поворачивался. Я знала, что летит он на MZ-718 не потому, что того требуют нужды его планет, энергокризис, а также обязанность отстаивать в случае чего религиозные интересы своих подданных.

Солу болен, неизлечимо болен уже несколько лет, и все научные изыскания Альянса, направленные, в основном, на создание военной техники, не могут спасти его от угрозы в самое ближайшее время встретиться с Единым Богом. Удивительное желание жить для человека, утверждающего, что все блага можно получить только после смерти.

— Отличная новость, Дара, — отзывается генерал Аппол, двадцать четвертый своего рода, правитель планеты Карс и принадлежащих ей колоний. — Надеюсь, что если наши поиски увенчаются успехом, то договоренности, заключенные на Капссионе, будут соблюдены.

Договоренности — это соглашения, которое заключили между собой правители Капссиона, Демоуга 1-2 и Карса, чтобы не передраться, когда будет найдено то, что находится на MZ-718. Инициатива принадлежала президенту Капссиона. Любят капссионцы делить шкуру неубитого варлага.

Стоит ли говорить, что от остальных планет Альянса наша прогулка держалась в строжайшем секрете?

Ну, а мой Архиус никто даже в расчет не брал…

* * *

Описать Архиус, планету с разумным населением класс C-3, где я родилась и где мне предполагалось прожить всю оставшуюся жизнь, можно двумя словами — «ничего примечательного». Все, что можно найти на этой всеми забытой планете, — это океан, бескрайний и беспощадный. Благодаря ему я поочередно распрощалась с отцом, который утонул во время шторма, и матерью, которая умерла от горя. Так что того благоговения, что испытывали мои соплеменники перед Великим Богом Воды, я не испытывала уже давно.

Обитатели Архиуса проводили свою жизнь, занимаясь тем единственным, что им было доступно, то есть ловлей рыбы — о, этот ужасный, въедающийся в кожу солёный, сладостно-гнилой запах, от которого мне, наверное, никогда не отмыться, ибо только этим можно объяснить то презрительно-негодующее отношение со стороны остальных членов экипажа! — да редкой охотой на зверей, обитающих в огромных джунглях на Центральном острове. Бурые и песчаные варлаги — это из тех, что покрупнее, — да всякая мелочь на один зубок, вроде морских шипов или остроносов.

Когда капитан увез меня на Капссион и я впервые столкнулась с тем, что принято называть «цивилизованный член общества», меня поразило, с каким пренебрежением относились те же капссионцы к населению Архиуса, «дикарям» — представителям своего же вида, на секундочку! — ущербным лишь потому, что жили они в домах из дерева и травы, а не высоченных клетках из стекла и стали. На меня смотрели свысока, скривив губы, словно перед ними была грязная капутта — маленький хвостатый зверек, живущий на деревьях и любящий спелые фрукты, — от которой можно подцепить паразитов.

От воздуха в их городах я мучилась головными болями и одышкой до самого отъезда, от еды, которую они выдавали за деликатес и которая больше напоминала отрыжку остроносов, скручивало живот. Овощи и фрукты на вкус напоминали гнилые пресноводные водоросли. И это меня-то один из старших сервов как-то раз назвал тупой, как пробка!..

* * *

— Ним? — голос принадлежит капитану Эксу. Он был выбран за свои многочисленные заслуги для того, чтобы доставить бонз Альянса на MZ-718. — Ты в порядке? Как перенесла стимулятор?

Все, кто присутствовал на собрании, уже покинули верхнюю палубу, а я все сижу на своем месте, словно приклеенная к стулу, жалкая островитянка, девчонка, лишь волей случая попавшая на этот чертов корабль.

Я киваю и сдержанно улыбаюсь. Экс мне нравится. Капитан — единственный из всех здесь собравшихся, кто не преследует какие-либо меркантильные цели. Он просто делает свою работу, управляя космическим кораблем «Гегемония».

— Они тебя измотали, да? — ласково замечает Экс и садится рядом.

Капитану тридцать шесть, мальчишка по меркам Капссиона, где благодаря генной инженерии живут и сто пятьдесят, и двести лет — те, у кого на это хватает средств, конечно же.

Но, увы, не вечно.

— Я как огурчик, капитан, — бодро рапортую я и встаю, чтобы направиться в свою каюту. У меня есть всего лишь два дня. Я не собираюсь тратить их впустую.

Теплая ладонь Экса накрывает мои пальцы, и, подняв на него взгляд, я вижу то, чего мне так не хватало с тех пор, как я покинула Архиус, — тепло, забота, искреннее желание помочь. И совсем чуть-чуть — то, что я уже замечала в его глазах, когда мы жили на Капссионе.

— Не вешай нос, Ним, — он щелкает меня по вышеназванному месту и отпускает.

Что ж. Капитан не женат, а мне осталось всего два дня — стоит ли тут долго думать?

Когда через семь часов капитан сдает свою вахту старшему серву и направляется в каюту, я незаметной тенью следую за ним. Идя по коридору, я чувствую, как гудит тысяча двигателей, что заставляют «Гегемонию» пересекать систему за системой, и эта вибрация отзывается синхронной дрожью в самой глубине моей души.

— Ним? — капитан уже успел сбросить форменный китель, оставшись в белой, расшитой знаками отличия рубашке и синих брюках.

Мне нравится, как он произносит мое имя. Мне нравится, как он на меня смотрит. Он сам мне очень нравится. Последнее я говорю вслух, сбрасывая легкий спальный халат, под которым ничего нет. А затем целую капитана. Я полна решимости, но внутренне всё же боюсь отказа — ровно до тех пор, пока Экс не отвечает на мой поцелуй. А потом утягивает на кровать, где неторопливо избавляет себя от одежды, а меня — от последнего налета невинности и сомнений…

Религия лжет, заверяя, что вокруг нас живут боги, наказующие и дарующие. Так утверждал Гай, и у меня нет причин ему не верить.

Но, даже если Гай не прав, и где-то там, в миллиарде километров от нас, на Архиусе всё же живет Бог Воды и его прекрасноликая жена, строго велящая девушкам беречь целомудрие для мужа, то, думаю, она сможет меня понять. В конце концов, божественный супруг украл её из пещеры, где она жила, совсем юной, почти что девочкой, и ни один из архиусанских мифов не утверждает, что пылко влюбленный Бог Воды сперва провел ритуал бракосочетания.

* * *

— Как тебя зовут? — голос звучал отовсюду и эхом отдавался в моей голове.

— Кто это?!

Мои легкие распирало от долгого бега, поцарапанные ветками руки и лицо щипало от пота, ручейками стекающего по коже. Мне казалось, что я умру — вот прямо сейчас, сию секунду. Спасительная пещера, в которую я забежала в тщетной попытке спастись от разъярённого варлага, оказалась не пещерой вовсе, а заросшей за три года кустарником и лианами пробоиной в борту космического корабля, что упал на наш остров. Всего лишь корабль — и никакое не наказание богов.

— Мои сканеры показывают, что частота твоего сердцебиения повышена, а уровень адреналина превышает допустимую норму. Ты боишься?

— Н-нет… — проблеяла я, все еще пытаясь найти источник голоса. — То есть да, я боюсь… то есть, я боялась, но не вас. Кто вы такой?

Он называл себя ИСУБКА — искусственная система управления беспилотным космическим аппаратом. Слишком длинное словосочетание для глупой островитянки, поэтому я назвала его Гаем — в честь отца.

Он сказал, что, по всем математическим показателями, мое появление здесь — то, что его создатели назвали бы чудом. Инстинкт самосохранения, погнавший меня в джунгли, стал тем единственным фактором, что помог преодолеть защитный отчуждающий барьер, который был выставлен вокруг корабля — и который Гай не смог отключить из-за сбоев в системе.

Гай был очень умным. И очень острым на язык. Называл меня «обезьянка» — в честь животного с его родной планеты. Не знаю, какой идиот решил назвать его «искусственной системой», но честное слово, иногда у меня возникало ощущение, что во всей вселенной не найдется никого более язвительного и, вместе с тем, более живого, чем Гай. Глупости, конечно. Он был всего лишь неодушевлённой программой, набором нулей и единиц, но это была программа, написанная существами, чьи познания в области авиакосмических и других технологий превосходили все мыслимые фантазии самого величайшего ученого Альянса. А потому алгоритмы его действий были приближены к действиям живых существ настолько, насколько это вообще было возможно. Он самообучался, подстраивался под изменяющиеся внешние факторы, умел говорить на множестве различных языков.

Еще он умел делать кое-что, за что я его иногда ненавидела.

— Кстати, обезьянка, я все забываю спросить, у тебя сделаны прививки от радиационного излучения реактора корабля?

— Что за глупости, Гай, ты не можешь что-то забыть, у тебя же компьютерная память и… и… — недавно посвященная в некоторые тонкости строения «Ковчега», я запнулась на слове и, чувствуя, что волосы встают дыбом от ужаса, как ужаленная подскочила на месте, — радиационного излучения?! Серьезно?! Ты решил спросить об этом только сейчас?! Демоны! У меня что, теперь уши отвалятся?!

Поток моей брани был прерван каркающим смехом. Так я впервые узнала, что в программе Гая заложена способность к юмору. Весьма специфичному, но все же…

— Откуда ты, Гай?

Пауза, словно он обдумывал свой ответ.

— С одной очень красивой планеты. Ваш вид не знает о ней — между нами три галактики и миллиарды систем.

— И почему ты оказался здесь? На Архиусе, я имею в виду, — я была занята рассматриванием сложносплетённых иероглифов на плоском экране — Гай учил меня своему языку. На вопрос, ради какого демона пропасти ему это нужно, он заметил, что это хоть как-то его развлекает.

— Это была спасательная миссия. На нас напали. Обернули против нас нашу собственную звезду, и она стала расти, поглощая окружающие планеты. Ученые построили «Ковчег» и «Надежду». На них мы должны были улететь и найти новый дом.

— И что ж случилось? — закорючки на экране больше не волновали меня.

— Космическая атака, — голос Гая звучал так, словно он рассказывал мне о небе или небесных светилах, — ровно и безэмоционально. — «Ковчег» подбили почти на выходе из нашей родной системы. Я был вынужден совершить аварийный скачок-телепорт. Из-за нестабильности, сопровождающей такие скачки, корабли разминулись. «Ковчег» упал на Архиусе.

— А «Надежда»? — затаив дыхание, спросила я.

— Совершила аварийную посадку на другой планете. Последние данные, полученные от системы, подтверждают, что «Надежда» благополучно приземлилась на MZ-718.

— Это еще что такое? — нахмурилась я.

— Небольшая планета класса W-17, — охотно пояснил Гай. — Почти полностью состоит из каменистых пород, в атмосфере преобладают углекислый газ и азот. Жизнь отсутствует.

Некоторое время я молча следила за сменяющимися фрагментами слов, что мелькали передо мной, потом решилась на еще один вопрос:

— Так… «Надежда» отправилась дальше?

Гай — лишь система, у него нет эмоций и чувств, но в следующую секунду я почувствовала волну тоски и одиночества в его синтезированном голосе.

— Нет, Ним. Из-за рассинхронизации я потерял контроль над системой управления «Надеждой». Она до сих пор находится на MZ-718. В спящем режиме.

— А…

— Экипаж и пассажиры «Надежды» были погружены в анабиоз, — предупредил мой вопрос Гай.

Наступила тишина, прерываемая только звуками, которые издает экран компьютера — иероглифы были давно забыты мной, и он сигнализировал об этом Гаю. Вредный стукач…

* * *

Я провожу в каюте капитана почти все отведённое мне время. Никто не высказывается против, так как сейчас во мне явно нет нужды — моя работа начнется после приземления на MZ-718. Капитан доверяет пилотирование старшему серву и полностью посвящает все внимание мне. Если бы я не была уверена, что он не знает о моих терзаниях, я бы подумала, что таким образом Экс пытается скрасить оставшееся мне время. Мы разговариваем, едим, играем в забавную настольную игру «Крап-твист», много смеемся и, конечно же, почти постоянно занимаемся сексом.

В перерывах капитан признается, что я понравилась ему еще на Архиусе — довольно смелое признание, если учесть, что в глазах Экса между нами была целая социальная пропасть.

Потом он окончательно переходит границу — говорит о том, что будет, когда мы вернемся на Капссион. Предлагает поехать в гости к его родителям — они живут далеко от столицы, в тихом и спокойном месте. Выражает надежду, что теперь, когда я так хорошо освоилась, то не вернусь на свою историческую родину.

— Ну, конечно, я не полечу на Архиус, — с облегчением от того, что не нужно врать хотя бы сейчас, отвечаю ему. Не уточняя, правда, что я вообще не собираюсь возвращаться куда-либо. Для меня, в отличие от капитана, этот полет — в один конец. И моя ненависть — к себе, к Гаю, ко вселенной — переходит все границы, когда я вижу улыбку, что освещает радостное лицо капитана «Гегемонии»…

* * *

— Рано или поздно ваши ученые поймут, какие ценные технологии скрываются на «Надежде». И захотят их получить.

— А «Ковчег?». Разве ты сам — не уникальная технология? — мы разговаривали на у’нике — родном языке Гая. За пару месяцев, благодаря технологии вшивания информации прямо в подкорку, я уже могла болтать на нем не хуже, чем на диалекте Архиуса.

— Когда мои энергорезервы приблизятся к критическому минимуму, я смогу вывести из строя все, что находится на «Ковчеге». Это будут просто пустые сломанные железки.

Сделать то же самое на «Надежде» он не смог бы из-за пресловутой рассинхронизации.

— Так как же бить? — от волнения я перепутала слово, и Гай издал стилизованное цоканье.

— «Быть», обезьянка, а не «бить». От твоего произношения у меня генераторы сбоят.

— Ну, так и? Что ты будешь делать с «Надеждой»? — к его склочному характеру я привыкла, поэтому колкости пропустила мимо ушей. Которые, кстати, остались на положенном им месте — чуть позже Гай просветил меня, что от двигателей, работающих с выделением гибельного излучения, их раса отказалась давным-давно.

Некоторое время мой собеседник молчит. Я знаю, что подобные театральные паузы — лишь дань естественному течению нормального человеческого разговора. Но в такие моменты у меня от них мурашки по коже бегают.

— Я уже ничего не могу сделать, обезьянка. «Надежду» спасешь ты.

* * *

Под конец второго дня, за тринадцать часов до нашей предполагаемой высадки на MZ-718, где в своем спасательном корабле спят тихим сном соплеменники Гая и где хранятся бесценные технологии, заставившие трех правителей планет Альянса отправиться в сложный и полный опасностей путь, я еле сдерживаюсь, чтобы не рассказать все капитану. Меня останавливает лишь то, что я боюсь увидеть разочарование на его лице. Я не хочу лишаться последней радости перед своим добровольным уничтожением.

Муки совести, терзающие меня, не дают спокойно спать. Я впервые преступаю свои принципы и добровольно соглашаюсь на инъекцию тоникса, который сердобольный капитан, пользуясь своим положением, соглашается мне сделать.

— В ближайшие двадцать четыре часа будешь как огурчик. Но потом нужно будет хорошенько выспаться. И, пожалуйста, Ним, прекрати же ты так переживать! — ругается Экс, а потом, смутившись, привлекает меня в свои объятья. — Прости меня, Ним. Я сам на взводе. Но ты только представь, как все поменяется, если у нас все получится!

* * *

— Ваша раса обречена на вымирание. Вы уже давно перешагнули тот рубеж, за которым еще возможна нравственная и психологическая перестройка, способная привести вас к спасению. Нашей расе понадобилось пережить две системные войны, которые почти полностью уничтожили нас, прежде чем мы осознали контрпродуктивность войн и конфликтов и пошли по пути созидания.

Слова Гая звучали как удары хлыста, которым в нашей деревне пороли преступников — воров и убийц. Я прижала похолодевшие ладони к щекам.

— Неужели мы так безнадежны, Гай? — шепотом спросила я.

— С вероятностью в девяносто восемь процентов вас ждет гибель в ходе войн или вымирание от голода, — сухо сообщает он, но все же я чувствую его сожаление. — То же самое ждет и пассажиров «Надежды», если вы доберетесь до них. Куда проще будет просто ограбить спящий экипаж, а их самих отключить от системы жизнеобеспечения, пока они будут беззащитны.

— А как же оставшиеся два процента? Как же… последний шанс? — я плакала. Мне было жаль — и свою отсталую планету, и весь Альянс, будь он неладен.

— Надежда есть всегда, обезьянка, — попытался успокоить меня компьютер. — Но если ваши правители получат технологии моей расы, то это приведет лишь к смертоубийству. На вашей стадии развития вы не способны разумно распоряжаться подобным оружием. Это как дать лазерный автоматический пистолет трехлетнему ребенку.

— То есть… — медленно соображала я, — ты имеешь в виду, что если Альянс получит «Надежду» — мы обречены?

— Ты умная девочка, Ним.

— И что ж я могу сделать? — в отчаянии я заломила руки. — Я не справлюсь, Гай!

— Ну, конечно, ты справишься, обезьянка. Когда они заявятся сюда, чтобы исследовать «Ковчег», только ты сможешь быть их проводником. Только ты сможешь показать им координаты «Надежды» в моем аварийном блоке памяти — не зря же я учил тебя унику? А когда ты попадешь на MZ-718 — ты знаешь, что делать.

— Но что же будет со мной потом?

* * *

Что прикажут сделать со мной, когда вместо того, чтобы раскрыть свою «сокровищницу», «Надежда» поднимется над MZ-718 и улетит вдаль, на поиски лучшей доли и менее корыстных соседей? Что сделает со мной Дара, мечтающий о технологии создания искусственных «кротовых нор», Аппол, спящий и видящий, как он получает господство над Альянсом с помощью какого-нибудь особенно разрушительного оружия? Или Солу, который вынужден каждый день проводить не менее пяти часов в специальной поддерживающей камере, ибо его припадки случаются все чаще?

Я не питаю глупых надежд. Я просто надеюсь, что меня убьют быстро.

Мне всего-то и нужно ввести код перезапуска, который Гай заложил мне в подкорку, в главном центре управления кораблем — и проснувшаяся система заработает снова, оставив наших правителей с носом.

Но…

* * *

— Выходим на орбиту MZ-718, — сообщает нам автоматический пилот «Гегемонии».

Дара, Солу и Аппол в сопровождении сервов толпятся на площадке и галдят, как стая морских марьков — уже обсуждают, как распорядятся тем, что найдут на корабле. Я стою чуть поодаль от них и не слышу ничего, кроме голоса Гая, звучащего в моей голове.

Легко сказать — пожертвуй своей жизнью ради спасения чужой тебе расы, пусть и достойной спасения. Легко сказать — спаси свой вид от самоуничтожения, дай им шанс понять, что заговоры и противоборство, войны за ресурсы, геноцид и загрязнение собственных планет — путь в один конец.

Легко просить о подобном, когда ты всего лишь высокоорганизованная искусственная личность.

— Начинаем спуск на поверхность MZ-718. Показатели стабильные.

Задумался ли Гай хоть на секунду, когда отключал питание от отсека «Ковчега» со спящими в нём переселенцами, дабы сэкономить запасы энергии и попытаться найти способ спасти хотя бы экипаж «Надежды»? К тому моменту, когда я появилась в той части джунглей, у него оставалось не более десятой части резерва — и все он потратил на мое обучение и четкий инструктаж. А потом, выдав механическим голосом предупреждение: «Энергетический резерв приближается к нулю», отключился навсегда, выведя при этом весь корабль из строя. Навеки замолкнув для всех, кроме памяти моего сердца.

— Прошу вас надеть костюмы для выхода на поверхность.

Но я не компьютерная система, приближенная к живому существу. У меня есть страхи и сомнения. Я не хочу умирать на далекой планетке, больше похожей на огромный каменистый астероид, вдали от родного Архиуса. Я хочу прожить долгую жизнь, возможно, остаться на Капссионе с капитаном. Может быть, даже совершить с ним обряд бракосочетания, родить ему детей. Я знаю — Экс очень хочет детей. «Я никогда не встречал никого, похожего на тебя, Ним», — говорил он мне в ночь перед нашим приземлением на MZ-718, а я мечтала, чтобы этот полет никогда не заканчивался.

— Внимание, открытие шлюзов через десять… девять…

Сердце бухает так громко, что заглушает компьютерный голос.

— Четыре… три…

Капитан, одетый в скафандр, одобряюще улыбается мне сквозь стекло своего шлема, а затем, видимо, окончательно осмелев, сжимает мою спрятанную в громоздкой перчатке ладонь.

Не описать, каких усилий мне стоит не разреветься прямо сейчас.

«Сделай свой выбор, Ним! Сделай выбор!» — звенит в голове.

На одной чаше весов — спасение многих жизней, на другой — моя собственная жизнь и счастливое будущее, пусть и недолгое, если верить Гаю.

— Шлюз открыт.

Я делаю первые шаги по лестнице и сквозь туман и муть атмосферы MZ-718 вижу впереди темную громадину, напоминающую по форме надкусанный бублик. Приглядевшись, я замечаю присыпанные пылью буквы, что складываются в слово «Надежда». Какая ирония. И она огромная — намного больше «Ковчега».

«Спасти «Надежду» было рациональнее», — сказал тогда Гай.

Мне тоже нужно быть рациональной. Ведь где-то там, на задворках своего сознания, я понимаю, что знаю верный ответ. В глубине души я знаю, как мне следует поступить. Но инстинкт самосохранения, тот самый, что загнал меня на разбившийся «Ковчег» и привел в итоге на MZ-718, вопит о том, что мне нужно спасаться, о том, что ничто и никто не стоит моей собственной жизни.

Я…

Я правда не знаю. Я полетела с капитаном на Капссион по приказу Дара, что потребовал взять с собой островитянку, странный образом знающую неизвестный никому в Альянсе уник, и до последнего дня была уверена, что, не моргнув глазом, смогу сделать то, о чем просил меня Гай. Спасти всех.

Но теперь — я действительно не знаю, как быть.

«Делай свой выбор, Ним. Просто делай выбор — и следуй ему. Поступай так, как велит твой долг», — так говорил Гай, но не тот, что обитал в разрушенном корабле на северной части Центрального острова, а настоящий, живой Гай — мой отец.

— Ним?

Это капитан. Он протягивает мне руку, наивно полагая, что я боюсь сделать последний шаг с лестницы на поверхность. Я поднимаю на него взгляд, понимая, что мое лицо залито слезами.

— Ты готова идти?

Готова ли я идти на свою смерть? Боги Архиуса запрещают самоубийство, как одно из самых страшных деяний. Но богов нет, как и нет у меня надежды. Вот смех-то, «Надежда» найдена, а надежды нет. От слез щиплет щеки, но на мне костюм, так что ничего не поделаешь.

— Ним?

Я знаю, какое решение верное. Я знаю. Но, боги, как же мне страшно!

Капитан делает шаг навстречу мне.

А я делаю свой выбор.